Ольга Громыко
Год Крысы. Путница
Глава 8
В ненастную погоду крысы делаются вялыми и сонными, отсиживаясь в глубине нор.
Там же
По уму, следовало обойти «Очаг» по большой дуге, однако там осталось все имущество друзей. Вещи – Саший бы с ними, но без коров далеко (а главное, быстро!) все равно не уйдешь.
Пришлось рискнуть.
– И где? – мрачно спросил Альк, глядя на значительно оскудевшую коровязь. Теперь там стояли всего две коровы, рыжая и белая, с таким же теленком-сосунком. Заячьи бои закончились, гости разъехались.
– Может, хозяин в коровник перевел, – неуверенно предположил Жар. Сараев при «Очаге» не было.
– Нет, – отрезал видун. – Ждите здесь.
– А ты куда?
Саврянин, как всегда не отвечая и не проверяя, послушались ли его, направился к воротам.
Друзья переглянулись и – откуда только силы взялись! – кинулись за ним.
– Альк, погоди!!! Давай лучше…
Хлоп! Дверь, подло захлопнутая проклятущим саврянином, больно саданула Рыску по колену, а Жара по носу. Внутри кто-то возмущенно воскликнул – похоже, вышибала; грохнул об пол стул.
Вор, гнусаво матерясь в зажатый ладонью нос, подергал за ручку двери, но та не шелохнулась. По-видимому, от толчка упал на крюки запор – нарочно замыкаться, отрезая путь к отступлению, Альку не было резона.
– Если там опять сидит наместник… – в ужасе прошептала Рыска, закусывая ноготь.
Жар ударил дверь плечом, но только посадил на него еще один синяк. Бревенчатый забор в полтора человеческих роста пинать тем паче не имело смысла. При желании в «Очаге» можно было держать вражескую осаду, используя росшую во дворе ель как вышку.
Вор подпрыгнул, пытаясь достать до верха забора и подтянуться, но подточенная тяжелым днем ловкость ему изменила. Только в смоле испачкался – бревна оказались сосновые, свежие. Оставалось лишь прильнуть ухом к щели и молиться.
Вышибалу Альк просто отпихнул в сторону, рукой в лоб. С другим таким наглецом немедля завязалась бы драка, но страж разглядел гостя и изумленно отвесил челюсть: все были уверены, что на земных дорогах они этого саврянина уже не увидят.
– Ну? – поинтересовался белокосый беспокойник, обводя комнату тяжелым взглядом волка в овчарне.
В кормильне, где и без того было тихо и грустно (сегодня здесь не праздновали, а опохмелялись), стало очень тихо и грустно.
– Д-да, господин? – проблеял кормилец, машинально поднимая с ближайшего стола тарелку с недоеденной кашей и начиная с нажимом протирать ее полотенцем. Хозяин каши этого даже не заметил, тоже таращась на саврянина. – Ч-ч-чего изволите?
– Коровы наши – где?
– Ну, похоже… это… Боюсь, украли их, – с содроганием признался мужик.
Альк чуть сдвинул брови, и кормилец понял, что боится не напрасно.
– Кто?
– Да откуда ж мне знать, добрый человек? – залебезил мужик. – Вот только что глядел в окно – стоят, отвернулся – уже нету. Мы ж по закону за скотину отвечаем, только покуда хозяева в кормильне сидят, а чуть расплатились и вышли… Уж не обессудь, но тут вам не бесплатная коровязь на целый день…
– Кто? – холодно повторил Альк, удивительным образом вкладывая в это короткое слово все свое отношение к подобным законам и людям, за них прячущимся.
Кормилец с надеждой уставился на вышибалу. Тот отвел глаза: саврянин ему здорово не нравился и сам по себе (было в нем что-то звериное, хищное), и из-за бродящих по городу слухов. Может, сам уйдет, по-хорошему?
– Слушай, парень, не кипятись, – миролюбиво сказал вышибала, протянув руку к Альковому плечу, но белокосый так на нее поглядел, что она сама отдернулась. – Мы правда не знаем, кто твоих коров свел. Видели только, что по дороге на Рогатку, там завтра ярмарка будет. Если поспешишь и к утренним торгам успеешь, может, и отобьешь.
Альк сузил глаза, отчего тарелка как живая выскочила у кормильца из рук и ускакала под стол, чудом не разбившись. Вышибала обреченно потянулся к мечу.
– Козлы, – презрительно проронил саврянин, развернулся, откинул запор и вышел, оставив дверь нараспашку.
– Верно, совсем эти воры распоясались, – неискренне посетовал вышибала, не слишком стараясь, чтобы быстро удаляющийся Альк его услышал.
– Ужас, – поддакнул кормилец, тоже крепко сомневаясь, что белокосый имел в виду скотокрадов. Но ронять лицо не хотелось никому.
Комната наполнилась шумом, неестественно громким и жизнерадостным: все усиленно убеждали себя и соседей, что ничего особенного не произошло – ну зашел мужик, что-то спросил и вышел.
– Дверь-то прикрой, а то вечереет уже, холодом тянет.
Вышибала, поежившись, подчинился. Хотя ветерок был вполне себе теплым, приятным.
Только грозой пах.
* * *
Капли падали на дорогу, как в тарелку с мукой, глубоко проваливаясь в пыль. Это вначале. Потом дождевой узор стал плотнее, пыль прибилась, а намокшая одежда стала липнуть к телу. Закатное солнце медной монеткой лежало на краю окоема, натянув тучи до самого носа, как пуховое одеяло.
– Вот сволочи! – заплетающимся языком ругался Жар. – Чтоб у них руки поотсыхали!
– А сам-то? – напомнил Альк, тяжело, неестественно ровно дыша – если позволить измотанному телу вести себя так, как ему хочется, оно сдастся вдвое быстрее.
– Я ж говорю – сволочи! У своих гребут!
– Надо было записку на седле оставить.
Жар сдавленно выматерился, на Алька в том числе.
– Хоть бы сумки оставили!
– На кой они тебе? Бриллиантами, что ль, набиты?
– Там вещи! – Вор заметно беспокоился: видать, действительно лишился чего-то ценного, а не просто изливал злость на последнюю Сашиеву каверзу.
– Какие?
– Нужные!
– Твоя девка сейчас рухнет.
– Не рухну! – обиженно возразила Рыска и тут же споткнулась. Жар сделал вялое бесполезное движение в ее сторону, Альк, напротив, брезгливо отстранился, чтобы падающая девушка не увлекла его за собой.
Рыска выравнялась сама, даже не заметив благородных и не очень порывов спутников. Те тоже мигом выкинули из головы этот эпизод: цела, и ладно. Все устали как собаки, долгая ровная ходьба помогла беглецам успокоиться, но в то же время вконец истощила силы.
– Все равно не догоним, – наконец здраво оценил ситуацию Альк. – Надо на ночлег становиться.
– Здесь?! – Жар так трагично обвел рукой завешенные моросью поля и перелески, что Рыска, несмотря на все невзгоды, не удержалась от слабого смешка. – Нам даже костер развести нечем! Сейчас солнце сядет, совсем околеем!
– Где-то поблизости жилье должно быть. – Саврянин вообще напоминал вчерашнего утопленника: распущенные волосы, мокрые и оттого кажущиеся серыми, белая, даже с легкой синевой кожа, бесцветные губы. Еще бы, босиком и без рубашки!
– У меня все деньги отобрали, – жалобно призналась девушка. – Без денег не пустят…
Жар, напротив, оживился:
– Что, правда близко?
Саврянин поежился:
– Может, уже вон за тем леском. Три к одному. Пять к одному – за следующим.
Ободренный вор ускорил шаг. Дождь тоже усилился, поняв, что жертвы, которых он собирался медленно, со вкусом пытать до утра, могут улизнуть.
Поселок оказался и не за первым леском, и не за вторым, а между ними, в стороне. Пока дошли по мокрой траве, в башмаках у Рыски и Жара захлюпало по самый верх.
Вор, не в силах больше терпеть измывательства природы, направился к первой же избе.
Альк приостановился, осмотрелся:
– Лучше б нам подальше пройти.
– Какая разница-то? Лишь бы крыша была. – Вор уверенно постучался.
Дверь распахнула дородная, встрепанная и раскрасневшаяся баба с ухватом наперевес. Изнутри так пахнуло теплом и свежими щами, что Рыска чуть не заскулила от голода, как бездомная собачонка.
– Кому там Саший спать не дает? – громко и зло поинтересовалась баба.
– Не дает, мерзавец! – с готовностью поддержал Жар. – Только на Хольгину да вашу милость и уповаем! Пустите переночевать, а? Мы люди мирные, не буяним, не храпим…
Баба заколебалась, опустила было ухват, но тут разглядела Алька.
– С белокосым не пущу, – отрезала она и решительно дернула на себя дверь. Закрыть не удалось – Жар подставил ногу.
– Да где ж у него косы-то? – попытался пошутить вор. – Патлы одни.
– Пшли, пшли вон, бродяги! – Баба неумолимо тыкнула в Жара ухватом, сгоняя с крыльца. – Идите к свиньям на постой проситесь, там вам самое место!
– Так мы туда и пришли, – огрызнулся вор, поняв, что дело глухо.
Дверь звучно захлопнулась. Рыска беспомощно обернулась к Альку, снова чувствуя острую вину за поведение соотечественницы, но тот лишь пожал плечами:
– Я же говорил, что в эту избу идти не стоит.
– А куда стоит? – Жар с досадой подумал, что без Алька найти ночлег было бы куда проще. Пусть бы саврянин, не дразня добрых людей, в стогу в поле переночевал – но Рыска, конечно, не согласится.
– Вон ту можно попробовать, – показал Альк.
– А мне вон та нравится, – робко заметила Рыска. – Где желтые цветы у ворот.
– Или эту, – согласился саврянин.
– Пошли! – Второй вариант приглянулся Жару больше, ибо был ближе.
На сей раз стучать пришлось дольше, настойчивее, но дверь все-таки открыли – невысокий щуплый мужичок, у ног которого увивалась такая же мелкая криволапая дворняжка черного цвета.
– Ы-ы-ы? – испуганно поинтересовался хозяин.
Собачонка тявкнула куда членораздельней.
– Хозяин, пусти переночевать! – тоном «кошелек или жизнь!» гаркнул Жар.
Немой отчаянно замахал руками и замычал, пытаясь объяснить, что места нет и саврян он тоже не любит.
– А за денежку? – Жар потряс у него под носом тощим, но отчетливо позвякивающим кошелем.
Мужичок на миг замолк, что было единодушно принято за согласие, и озябшая троица ввалилась в избу, попросту сметя хозяина с дороги. Рыска вежливо закрыла за собой дверь.
В этом доме едой не пахло, но по крайней мере было тепло и сухо. Судя по грубо сколоченной мебели, немногочисленной утвари и полному отсутствию безделушек, немой жил один. Смирившись с незваными гостями, он жестами объяснил им, что лечь они могут на полу в кухне, а из еды в доме только вареная картошка, вон горшок дерюжкой укутан.
– А печку растопить можно? – Жар потрогал ее бок – едва теплый, вещи на такой до утра не высохнут.
Хозяин начал было объяснять, что дров мало, в доме и так душно, но глянул на Алька, осекся и уныло махнул рукой. Не то сжалился, не то подумал, что пусть лучше дрова горят, чем изба.
– И молока бы горячего, – неожиданно сказал саврянин, изрядно озадачив спутников – Альк и молоко сочетались примерно как волк и кочан капусты. – С медом и маслом.
Мужичок обреченно кивнул, взял с полки кувшин и полез в подпол.
– Просил бы уж варенухи, – чихнул Жар, возившийся в устье печи. Оттуда шел едкий вонючий дым, но потрескивания пламени пока не слышалось.
– Чудо, если у него хотя бы мед найдется… – Саврянин тяжело опустился на лавку, сложил руки на столе и уткнулся в них лбом.
Но нашелся и мед, и ярко-желтый кусок масла в плошке, и даже несколько луковиц от хозяйских щедрот. Сгрузив все на стол, мужичок вопросительно поглядел на Жара, и тот высыпал рядом содержимое кошеля – один мелкий сребр и куча медек.
– Хватит?
Повеселевший хозяин кивнул, сгреб монеты и ушел в комнату, задернув отгораживающую ее занавеску. Собачонка осталась, с надеждой принюхиваясь из-под лавки.
– Ты в порядке? – Жар ткнул Алька пальцем в выпирающий позвонок.
– Спать хочу, – проворчал саврянин, не поднимая головы. – Ты с печью разобрался?
– Да, горит.
– Запихни туда кувшин.
– Рыска уже ставит. – Вор сел рядом, ковырнул масло пальцем и сунул его в рот. – Ум-м-м, сладенькое!
Повторно снять пробу Жар не успел – Альк выбросил руку вперед и пришлепнул его ладонь на полпути к плошке.
– Ты тут не один.
– И что? Я за него заплатил, могу хоть все съесть! – запротестовал вор, пытаясь добраться до масла второй рукой, но та тоже угодила в плен.
– А откуда у тебя деньги? – спохватилась Рыска. Она прекрасно помнила, что стража не только прощупала каждую складку на одежде, но и башмаки перетряхнула.
– Да так, – рассеянно отозвался Жар. – Завалялись. Слушай, может, и картошку в печь поставить? Пусть погреется.
– Где завалялись?!
Альк снова подобрал руки под голову, повернул лицо к спутникам и злорадно сообщил:
– В чьем-то кармане по пути из города.
– Жар!!! Ты что, успел кого-то обокрасть?!
– Тихо ты! – цыкнул на нее вор, боязливо оглядываясь на занавеску. – Ну взял немножко… – (Грех было не взять, эти простофили на площади совсем за кошелями не следили!) – Потом верну, честное слово!
– Ты уже гитару вернул!
– Гитару я просто не успел. А теперь ее снова сперли, так что извините.
– Может, на ней лежит проклятие? – вкрадчиво предположил Альк, чей сарказм отогревался вместе с телом. – И коров сперли как раз из-за того, что на седле висела гитара?
Рыска с отчаянием подумала, что проклятие лежит на ней самой. Угораздило же связаться с этой парочкой!
– Я на ворованные деньги есть не буду! – Девушка решительно отодвинула плошку. Сильного впечатления это не произвело, потому что в масле уже зияла проколупанная Жаром дыра.
– Спать тоже? – уточнил Альк.
Рыска замялась. Дождик еще не закончился и, похоже, до утра не собирался. Мелкий-мелкий, а земля успела промокнуть даже под деревьями.
– И не стыдно тебе ему потакать?!
– Нет, – равнодушно ответил саврянин. – Я устал, замерз и проголодался. Пусть ворюга сам с Хольгой за грехи рассчитывается.
– Но если мы закроем на это глаза сейчас, то он и дальше будет воровать!
– Ну и что?
– Это плохо!
– От того, что ты из принципа околеешь в луже под забором, лучше не станет.
Рыска все-таки рискнула бы – но ноги не пожелали поддержать ее благое намерение по перевоспитанию друга. Желудок тоже протестующее ворчал, не понимая, почему его обделяют, если еда и ночлег оплачены из одного кошелька.
Альк снял крышку с горшка и вытащил большую, желтую, облепленную укропом картошину. Собачонка заскулила и положила лапку ему на колено, умильно заглядывая в глаза и виляя хвостиком. Ее вопросы морали тем более не тревожили, а картошечка пахла так вкусно!
Саврянин так поглядел на собачку, словно представлял ее на вертеле, с поджаристой корочкой. Но все-таки отломил и бросил псине кусок картошки, жадно пойманный на лету.
– Ты глянь, ест, – вяло удивился Альк. – Неизбалованная.
– Кому ее тут баловать-то? – Вор шутки ради предложил собачонке четвертушку лука. Та обиженно чихнула и отвернула морду.
«Я – падшая женщина!» – с отчаянием подумала Рыска, глядя, как Жар заискивающе ставит перед ней тарелку, а Альк придвигает масло обратно – разумеется, поближе к себе, а не угождая девушке. Правильно молец говорил: стоит раз оступиться, и покатишься по наклонной. Сначала – кража Милки, потом похищение видуна, потом присвоение коров, потом убийство, потом тюрьма, потом виселица (правда, ее молец упоминал как конечную точку падения, а не промежуточную), а потом Рыска действительно помрет где-нибудь под забором, в лохмотьях и язвах, отвергнутая и забытая всем белым светом… Нет, надо срочно собраться с духом и прервать этот порочный круг!
Девушка шмыгнула носом и, бесконечно себя презирая, вгрызлась в картофелину.
* * *
Телега скрипела то тише, то громче, и тогда все ездоки напрягались, готовые в любой момент соскочить и начать яростно браниться. Но сломанная ось, подлеченная пучком палок и веревочными опоясками (даже голова штаны рукой поддерживал), пока держалась. По-хорошему сидеть бы на телеге не стоило, но впереди уже виднелся город. Едва-едва виднелся россыпью алых точек в темноте. А в тсарском приказе говорилось: приехать. Увидят стражники, что работники рядом с телегой идут, – мигом неладное почуют. Вот доберутся до места, отметятся у писаря, тихонечко лубки снимут и – «Вот напасть! Сломалась, проклятая! С чего бы это, а?». И пусть тсарь новую выдает.
Покуда переворачивали телегу и чинили ось, покуда чинили ее еще раз через пять вешек, а потом через семь – хотя тогда шли пешим ходом, – минуло и утро, и день, и даже вечер. Мужики устали, проголодались и наговорили о тсаре столько «хорошего», что Сашию полагалось утянуть его на небесные дороги живьем. Особенно зол был голова, безнадежно опоздавший на ярмарку. Придется теперь за ночлег в кормильне платить, иначе мука вконец отсыреет – с севера дул холодный, промозглый ветер, и все, кроме здоровяка Миха, ежились и постукивали зубами.
– Поди, дождь там идет, – уныло сказал Колай. – К завтрему и до нас доберется.
Ему никто не ответил – все и так было ясно.
– Паршивая весна выдалась, – продолжал нудеть весчанин, пытаясь хоть как-то скрасить затянувшуюся дорогу.
– Почему паршивая-то? – не выдержав такого поклепа, откликнулся голова. – Хорошая. Теплая.
– То-то и оно! – оживился при собеседнике Колай. – Даже яблоневый цвет заморозками не побило. Значит, жди их позже, когда пшеница выколосится, и тогда вообще без хлеба останемся. Ох, чует моя печенка, ждет нас новый год Крысы…
Голова суеверно отмахнулся:
– Да ну, в наших краях отродясь такого не бывало! В Саврии еще куда ни шло… да и то, это ж какие холода должны ударить, чтоб пшеница померзла?!
– Можно и не холода, – упрямо продолжал кликать воронов Колай. – Градом разок сыпануть, и готово. Дед рассказывал…
– Нам-то уже без разницы, – хмуро осадил его Цыка. – Какой бы ни был год, а для нас все равно Крыса.
Под днищем хрустнуло. Разговор оборвался. До городских ворот осталось всего шагов триста, ездоки уже видели подсвеченных факелами стражников. Те тоже глядели в сторону телеги – пока вряд ли разбирая в темноте, кто едет, но скрип далеко разносился по дороге.
– А все оттого, – злорадно ввернул молец, – что слишком много грехов на нее нагружено!
– Или слишком много святости, – огрызнулся Мих. – Чего ты вообще за нами увязался, Хольгин служка?
Молец подбоченился, выпятил бороденку.
– Видение мне было, – важно ответил он.
– Так они ж у тебя по три раза на неделю, – с досадой сказал голова. Похоже, к старости у мольца посыпалась черепица не только с молельни. Пора нового у наместника просить.
– Это особое, – возмутился молец, сверкая выкаченными глазами. – Не знамение, а повеление! Богиня Хольга избрала меня своим светочем, указующим путь во тьме людских прегрешений!
«Как путничьей крысой, что ли?» – завертелось на языке у головы, но так с него и не сошло. Ну его – полоумного злить!
– Отправила Она меня в мир, – продолжал молец, упиваясь собственной значимостью, – дабы нес я людям Ее слова, как пастырь в ночи бубенец перед овечьим стадом, отводя его от пропасти и волчьего леса!
Цыка с Михом переглянулись и сдавленно заперхали. В хуторском стаде бубенец вешали на столь же бородатого поводыря, который хоть и поумней овец будет, но, как ни крути, козел.
«Ну и слава Хольге, – с облегчением подумал голова. – Сама нас от этого помешанного избавила. Завтра же письмо наместнику настрочу…»
– Стой, кто идет? – лениво окрикнул стражник.
Мих рывком натянул поводья, и корова так же резко встала. Раздался оглушительный треск (стражники аж подскочили, выхватывая мечи из ножен), и телега просела на задок, раскорячив колеса. Батраки судорожно уцепились за борта, молец, не успев, повалился на спину, задрав тощие ноги.
– Вот напасть, – растерянно пробормотал голова, – сломалась! И с чего бы это?!
* * *
Альк был непривычно тих и задумчив. Сидел, сгорбившись над столом, и покручивал между ладонями дымящуюся кружку. Ладони грелись, молоко стыло.
– О чем вы говорили? – неожиданно спросил он, покосившись на Рыску.
– С кем? – растерялась девушка.
– С моим наставником. Прошлым вечером, возле «Очага».
– Ты видел? – Рыска съежилась, как щенок, застуканный с изжеванным хозяйским лаптем.
Саврянин презрительно искривил губы:
– Я знаю, что он за нами идет. И заметил, какая ты вернулась с улицы. Щеки красные, взгляд виноватый, постоянно оглядываешься, будто боишься, что за тобой кто-то увязался.
– Но ведь ты…
– Я же говорил: я быстро трезвею. И плохо пьянею. Так чего он тебе наговорил?
Рыска сбивчиво, постоянно опасаясь вспышки гнева, пересказала разговор с путником. Жар тоже с интересом прислушивался.
– Ага. – Альк отхлебнул молока, поморщился. Он с детства его терпеть не мог, но от простуды первейшее средство.
– И все? – не поверила девушка.
– Рыска, вот скажи, я дурак?
– Вообще – или в каком-то случае? – осторожно уточнила девушка.
– Давай я скажу! – с готовностью предложил Жар.
– Вообще, – проигнорировал его Альк.
– Если бы ты не признался, что он твой наставник, я бы сама догадалась, – проворчала Рыска себе под нос. У обоих вопросы, как ловушки посреди звериной тропы: и свернуть некуда, и подвоха вроде не видать, а со шкурой уже можно прощаться.
– Чего? – не расслышал саврянин, делая длинный – чтобы разом разделаться с этой пакостью – глоток.
– Нет, ты не дурак, – устало повысила голос девушка. – Ну и?
– Только дурак может убить кулаком корову, на которой ему еще ехать не меньше недели.
– Это ты к чему? – совсем запуталась Рыска.
– К тому, что моя злость ничего не изменит. А значит, нечего тратить на нее силы и коров.
Девушка чуть не выронила кружку от такого заявленьица.
– Совсем недавно тебя это не смущало!
– А я с тех пор еще больше поумнел, – криво ухмыльнулся Альк.
– Да, тебя по голове вчера хорошо-о-о приложили, – снова влез Жар. – Чудо, что не помер.
Саврянин поежился, потрогал ладонью – только почему-то не голову, а живот.
– Помер.
– Какой-то ты слишком прожорливый для беспокойника, – ехидно заметил вор, подчищая последним кусочком картошки плошку из-под масла.
– Ну умер бы, если б не превратился, – поправился Альк.
– И как?
– Страшно, – честно сказал саврянин.
– Грозная Хольга, злорадствующий Саший и все такое?
– Если бы. Там вообще ничего нет. Темнота – и все. – Альк мрачно уставился в опустевшую кружку.
– Откуда ты знаешь? – беспечно возразил Жар. – Ты ж все-таки не умер.
– Может, надо было еще немножко подождать? – поддержала его Рыска. – Зачем Богине открывать тебе Дверь, если ты не собирался в нее входить?
– Проверять мне что-то не захотелось, – огрызнулся Альк и встал, демонстративно обрывая разговор.
Пол в избе был дощатый, чисто выметенный, но его полезной для спины твердости Жар не оценил и, заглянув на печь, сволок с нее тулуп и шапку из неопределенно-бурого меха.
– Надо разрешения спросить… – заикнулась было Рыска, но тут из шапки выпорхнуло такое облако моли, что вор, не ожидавший нападения, с возгласом ужаса ее отбросил.
– Ты еще тулуп встряхни – может, мыши побегут, – посоветовал Альк.
Мыши не мыши, а пара тараканов по полу шмыгнула.
Разобравшись с постелью, Жар дунул на лучину, и в избе стало темно, как в захлопнутом сундуке. Вор на ощупь (ощупь слева с готовностью подвинулась, ощупь справа пнула его в ответ не то локтем, не то коленом) нашел свое место на полу и, как всегда, мгновенно уснул. Рыска ему жутко завидовала. У нее так легко провалиться в сон не получалось, хотя голова уже гудела как колокол, а в глаза словно песку насыпали.
Альк тоже не мог заснуть, но по другой, более обыденной причине.
– Кончай рыдать над своей загубленной судьбой! – не выдержал он.
– Я не рыдаю, – виновато прошептала Рыска, в очередной раз шмыгнув носом. – Я, кажется, простыла… и горло что-то саднит… хоть бы не разболеться к утру.
Альк рычаще выдохнул, и наступила тишина. Но девушку не покидало ощущение, что саврянин, приподнявшись на локте, продолжает на нее глядеть и о чем-то размышлять.
– Хочешь, подправлю дорожку? – Голос у видуна был странный, слегка напряженный, словно он сам не слишком верил в то, что предлагал.
– Какую? – Рыска тоже привстала, пытаясь разглядеть Алька, но к такой тьме и кошка не сумела бы приспособиться. Единственное окошко было наглухо закрыто ставнями.
– Твою. Чтоб не разболелась.
– А ты это можешь? Без крысы?
– Ты ж с лисой как-то справилась.
– Ну… – «Именно что как-то!»
– Ты молодая здоровая девка, твои шансы заболеть пятьдесят на пятьдесят…
– Целых пятьдесят?! – испуганно перебила Рыска.
– Половина на половину, дур… очка! – в последний момент смягчил приговор Альк, что говорило о крайней заинтересованности в Рыскином согласии.
– А-а-а, – немного успокоилась девушка. Она-то уже успела вообразить, что утром проснется с воспалением легких и Хольга знает еще чего!
– Видун тоже может менять дороги, если вероятность достаточно высока: один к трем, один к пяти… Или хотя бы повысить шансы на нужный ему исход. Мой наставник как-то один к двенадцати повернул, – завистливо сообщил Альк.
– А ты?
– На тебя хватит, – отрезал саврянин, и так злясь, что наговорил лишнего.
– Ну давай, – неуверенно согласилась Рыска. – Надо на улицу выйти, да?
– Зачем?
– Чтоб никто не мешал. Тот путник, что к нам в веску приезжал, всегда в сторонку отходил.
– Погода влияет на судьбы людей куда больше, чем твои сопли. Немому мужику до них вообще дела нет, а это бревно мне не мешает.
Вор осуждающе всхрапнул. Заговорщики притихли.
– И… что я должна делать? – спросила Рыска щепку спустя.
– Молчать!!!
Девушка послушно сжала зубы. Стало слышно, как шелестит дождь и какая-то мелкая живность (но между печкой и Жаром Рыска чувствовала себя в безопасности), лает вдалеке собака да поскрипывает дерево за избой.
Потом шмыгнул носом уже Альк.
– Получилось, – прошептал он со смесью недоверия и восхищения. – Ну надо же.
– А что, могло не получиться? – встревожилась девушка.
– Обычно путникам не удается менять дороги друг друга, – нехотя признался саврянин.
– А раньше ты говорил, что крысы вообще не могут этого делать, только видят!
– И это тоже. – Памятливость весчанки Алька не шибко обрадовала. – Но сейчас-то я человек. Вот и решил попробовать, проверить.
– А что было бы, если бы не получилось? – настаивала Рыска, чуя какой-то подвох.
– Какая теперь разница-то? Лежи и радуйся.
Девушка прислушалась к себе.
– А ничего не поменялось, – разочарованно протянула она. – И нос у меня по-прежнему течет…
– Конечно. Где ты видела, чтоб простуда так сразу прошла? Спи давай. – Голос у саврянина снова стал уверенно-командным. – И постарайся не хлюпать хоть четверть лучины, пока я не засну.
– Хорошо, – пообещала Рыска, поверив Альку и тоже повеселев. Даже горло как будто меньше болеть стало.
Но теперь уже саврянину что-то не спалось. Он перевернулся на спину, заложил руки за голову и с досадой сказал:
– А тот косой так за мое убийство и не поплатился. Сидит небось опять в кормильне, пьет, веселится, хозяину глазки строит. И не достать его уже, далеко отъехали.
– Ничего, его Богиня накажет, – попыталась утешить видуна Рыска.
– Как? – скептически буркнул саврянин.
– Да уж придумает что-нибудь. Пожар нашлет, болезнь или невезение.
– Пфе! Я видал кучу подлецов и ублюдков, которые прожили долгую счастливую жизнь и померли в роскоши, ничуть не раскаявшись.
– Значит, Богиня давала им шанс исправиться! – с пылом подхватила Рыска. – И если они им не воспользовались, то в посмертье не найдут пути к Вечному Дому и будут вечно плутать по бездорожью!
– Тоже мне кара, – еще презрительнее фыркнул Альк. – Да кому он нужен, этот Дом?
– Как это – кому?! – священно возмутилась девушка. – Мне, например! Это место, где всегда тепло, цветут вишни и горит очаг, где тебя всегда ждут…
– Кто?
– Родители, дети, друзья…
– Нет, я имею в виду – кто ждет именно тебя?
Девушка растерянно почесала обстреканную крапивой щиколотку. С отцом она вообще-то не желала встречаться ни там, ни тут, мать сама ее избегала, детьми Рыска еще не обзавелась, а единственный друг, хвала Богине, пока пребывал на этом свете.
– Ну… дедушка, например, – осторожно предположила она.
– И что, он согласится провести с тобой вечность в этой идиллической избушке? Или все-таки предпочтет запереться в ней с омоложенной бабушкой, дабы наверстать последние двадцать лет вынужденно духовного общения?
– Почему у тебя каждый разговор на похабень какую-то сворачивает?!
– Это не похабень, а правда жизни. У большинства людей столько друзей и родичей, что они, видать, после смерти лопаются, по сотне домов разрываясь. А если каким-то чудом и соберутся под одной крышей, то через неделю перессорятся, через месяц передерутся, через год разобьются на вражеские лагеря и начнут воевать стенка на стенку, и ты сама плюнешь, соберешь вещи и уйдешь куда глаза глядят!
– Так ведь там будут не все, а только те, кто по-настоящему меня любил!
– О, у меня тоже один такой был! – обрадовался Альк. – Пес Бухлач. До того меня любил, что издох через неделю после того, как я в Пристань уехал. Вот и будем мы с ним сидеть на крыльце посмертной избушки, как два идиота, и выть на луну от тоски.
– Не будете, – с досадой возразила Рыска, – ты своей дороги тоже пока не выслужил!
– И не собираюсь. Лучше уж по бездорожью: новые места, новые знакомства, бабы, выпивка…
– Где? – спросонья встрепенулся Жар.
– На том свете, – любезно сообщил Альк. – Проводить?
Вор проворчал что-то невнятно-ругательное и перевернулся на другой бок.
– Да кто тебе наливать-то там будет?!
– Хорошо хоть насчет баб возражений нет.
– Есть! Это небесное тсарство, а не «курятник»!
– Ну куда-то же они из «курятника» попадают, – зевнув, справедливо заметил саврянин.
– Ты недавно ныл, что Богиня тебя вообще на порог не пустила, а теперь о загробных потаскухах мечтаешь!
– М-гы…
– Чего?
Но Альк уже спал.
* * *
Когда Румз Косой проснулся, за окном уже смеркалось. Званый ужин у судьи давно должен был начаться, но господин наместник запретил прерывать свой дневной сон. До чего же приятно неспешно ехать по улице, зная, что в этот момент судья и его гости сидят за накрытыми столами, вымученно улыбаясь и поддерживая светскую беседу, а про себя проклиная опоздавшего – слишком знатного, чтобы начинать без него. Румз и судья терпеть друг друга не могли, однако не пригласить наместника на прием было неприлично, а отказаться тем паче. Дипломатия, чтоб ее!
Румз откинул одеяло, на ощупь сунул ноги в мягкие кожаные тапочки и, позевывая и почесывая грудь, подошел к шкафу. Удачный денек выдался: и за разбойников награду назначать не нужно, разве что на могильщика потратиться, и от свидетелей избавился. Причем все по закону: покуда власти злодеев злодеями не объявили, нечего добрым людям на них с косами выходить. А то эдак все начнут самосуды устраивать вместо порядочного четвертования!
Тревожил только пропавший труп (а тюремщик клялся, что при нем саврянин доживал последнюю лучину), и стража проверяла выезжающие из города телеги особенно тщательно.
О сорвавшемся (в прямом смысле слова) повешении Румз еще не знал – присутствовать на казни он не пожелал, утомленный бессонной ночью, и, разобрав еще несколько дел, сразу после обеда отправился спать. Будить наместника никто не осмелился, и дурные вести остались ждать, когда он переступит порог комнаты.
А все-таки как-то странно себя путничья община повела. За полночи все разузнала и посыльного прислала. Обычно они запросы чуть ли не по месяцу рассматривают, покуда со всеми не спишутся, а тут такое демонстративное отречение. Видать, что-то с этим непутником нечисто…
