Ольга Ефимова-Соколова
Марсиановка
Селекционер
Как-то по весне обуяла меня жажда деятельности. Кругом все из земли прёт, запахи стоят – закачаешься. Даже Маруська ходит задумчивая, на меня поглядывает. Чуть отвернусь, она уже жмется, да руками шарит. Что за мода? Помню, в детстве кошка была, так каждую весну бешеная носилась. Приходилось ее холодной водой из ведра окатывать, чтоб не маялась. Маруську мне обливать жаль, но она хоть не орет под окнами.
Спрятался я от Маруськи в сарай, подремать спокойно, а под подушкой журнальчик пожелтевший нашел. А там дед один на арбузе, как на тракторе верхом, стоит. Вглядывался я в подпись. И решил, чем я хуже того ученого, надо и мне селекционером заделаться.
Выбрался я в огород, из дома как раз запах борща идет – моя пампушечка к обеду готовится. У меня аж слюнки потекли, но я сдерживаюсь, грядки разглядываю. Здесь кактусы озимые вылезли. «А что, – думаю, – если скрестить их с картошкой? Будет и первое, и десерт». И такая меня гордость обуяла, ведь никто до меня не додумался! Это ж какая слава по всей Марисиановке пойдет! Может и из портала опыт перенимать приедут».
Не выдержал я – побежал домой радостью поделиться. А Маруська меня на смех подняла.
– Где это видано, – говорит, – чтобы картошка на кактусах росла?
– Дура ты невиданная! У меня картошка под землей расти будет, на корнях, а на стеблях – кактусовые плоды.
– Так ведь, если картошку выкопаем, то и кактус погибнет.
– Ничего ты в селекции не смыслишь, и мою идею на корню погубить хочешь!
Обиделся я и, пользуясь случаем, перетащил свое одеяло в сарай. Чтоб никто размышлять не мешал.
Долго я журнальчик разглядывал, а когда надоело, то засунул обратно под подушку и заснул на нем – авось умные мысли сами в голову придут.
Ночью чувствую, будто кто меня обыскивает. Неужто соседи про мою идею разузнали и за журналом пришли? Я хлоп по руке, а это Маруська. Аж слезы у нее из глаз брызнули. Пожалел я ее, глупенькую, разрешил рядом пристроиться, так до утра мне не до селекции было.
Утром под мирный храп моей благоверной я в огород и давай глазок от картошки в разрез на кактусе всовывать. Обмотал тряпочкой, как еще моя бабушка делала, и стал ждать.
День жду, другой жду, вижу, мой гибрид загибаться начал. Решился я на крайние меры – смотался через портал в прошлое, взял у бабушки водички заговоренной. Она мне всегда на раны лила – их вмиг, как канатом, стягивало. Побрызгал я кактус хорошенько. Маруська смеется:
– Лучше б уксусом побрызгал, сразу в салат можно резать было бы. Загнется у тебя от воды кактус!
– Картошка ему загнуться не даст! Спорим на массаж? Думаешь, моя бабушка просто так к индейцам Майя учиться ездила?
Поспорили, а разбить соседского макака пригласили. Он уже приличным стал – в первый класс поступил. Маруська ему всегда то конфетку, то яблочко сунет. А он вежливо так кивает – весь в учителя. Он у них филиппинец, с застрявшего в портале лайнера сбежал.
Как прослышали в Марсиановке про мой эксперимент, каждый день стали захаживать – интересоваться. Даже копы из будущего еще чаще на бизнес-ланч заруливают. Нравится им на Маруську с борщом смотреть, а тут еще и диковинка – «Кактошка». Так я свой гибрид прозвал.
Народ уже пари заключать стал. Половина деревни считает, что у меня ничего не получится, а половина уже на кактошку заказы делает.
Однажды чуть метеоритным дождем мою диковинку не побило. Я как раз из портала выскочил, надо было в будущем о продаже кактошки договориться. А тут Маруська с ружьем бежит.
– Метеорит чуть в твою картошку не ударил! – страшно так орет. Аж халат на груди разошелся. Ну, мне разглядывать некогда было. Выхватил я у нее ружье и давай по метеорам из ружья шпарить. Мы так всегда их в воздухе сбиваем. Велел Маруське в бункере схорониться. Вдруг какой в воздухе не сгорит. А Маруська у меня бешеная:
– Погибать – так вместе! – и в дом метнулась. За зонтиком. Был у нас такой зонт, подарок моей благоверной от одного пилота. Он такое силовое поле развивает – кирпичом не пробьешь.
Бегает она за мной с зонтиком, а я из ружья палю. Насилу отбил атаку космическую. Упали мы с Маруськой под кактошкой, она тогда уже в наш рост вымахала и видим: что за чудо – вылезли на кактусовом стволе фиолетовые сливы.
– Что ж это такое, – говорю, – придется мне гибрид в «СливАтус» переименовывать?!
– А мне нравится, – отвечает Маруська и к сливе тянется.
Хвать одну и в рот. Не успел я ее остановить. А она глаза выпучила и сливу так далеко послала, будто в космос запустить собиралась. Как отплевалась, говорит:
– Сам такую горькую гадость ешь, а меня лучше сразу скорпионам скорми.
Не оценила Маруська мое изобретение. Набрал я ведро слив и к бабушке в прошлое от греха подальше отправил. Пока соседи не прознали, какие моя благородная кактошка плоды дает. А бабуля обрадовалась – сделала из них сливовку и бутылочку мне на день рождения подарила.
Решил я свой день рождения тихо отметить, в постели с женой. Тем более, что спор наш никто не выиграл, а Маруська в честь праздника обещала массаж сделать. Запаслись мы едой, ставни позакрывали и устроились. А тут стук в дверь – соседи с макаком поздравить пришли. Пришлось спешно одеваться, на стол накрывать. Благо у нас в погребе разносолов на триста шестьдесят пять праздников хватит.
Макак взялся помогать – из погреба подает, а Маруська наклоняется да на стол ставит. Мы с соседом аж загляделись, пока соседка помогать не бросилась, оттеснив Маруську на кухню.
Только расселись, Маруська всем кактусовочки разлила – Мироныч заявился. Это наш сталкер – он все время из портала разные диковинки таскает. Вот и в этот раз принес мне стабилайзер. Что делать с ним непонятно, но от подарочка отказываться невежливо. Взял я его и в шкаф положил. А там как раз моя сливовочка стоит. Пробовать я ее один не решался, а тут в компании очень даже можно. Предложил всем по стопочке. Соседи понюхали – сразу домой засобирались. Мироныч пригубил и так побагровел, что пришлось его кактусовкой отпаивать. Один макак нюхает и глаза закрывает. А потом как начал по шторам, да по потолку бегать, насилу с люстры его вниз сманили. Прижался он к Маруське и ну обниматься. Та аж засмущалась.
Оторвал я макака от Маруськиной груди и отдал родителям. Пусть воспитывают. Так мы и посидели душевненько, да недолго. Даже песни не попели…
Как остались мы вдвоем, я Маруське пожаловался, а она на стол облокотилась, щеку рукой подперла и затянула: «Ой, цветет калина…» – это ее любимая. И так у нее жалостливо получается, так за душу берет, что аж захотелось мне ее от беды избавить.
Растрогался я и сам не заметил, как к сливовочке потянулся. Она ближе всего ко мне стояла. Выпил я и не поморщился. Нос-то у меня заложен был, а на вкус ничего особенного – не серная кислота, пить можно. Выпил я стопочку и ничего дальше не чувствую. Только слышу, как Маруська со стола убирать стала, а потом меня в кровать перетянула.
И снится мне сон – не сон, а вижу я, как макак черномазый к моей Маруське в окно стучится. А она, добрая душа, открывает. А он на грудь ей и ну целовать во все места. Меня чуть не парализовало от такой наглости. Хочу вскочить, а ноги поднять не могу, хочу закричать, а ничего кроме хрипа из горла не идет. Дергался, дергался, очнулся на полу. Маруська на кровати храпит, а рядом под одеялом бугор. Я одеяло сдернул, а там моя подушка. Что за чушь? Разбудил развратницу, а она сначала глаза округлила, ничего понять не может, а потом засмеялась так, что кровать чуть не сломала.
На следующий день я все за макаком следил. Он подозрительно рано из школы прибежал, увидел меня и поклонился. Я решил в доме спрятаться и за Маруськой последить. А тут как раз копы на обед притопали. Все про мои селекционные успехи спрашивают. Чтобы эту тему замять, я им и предложил: «Не хотят ли господа полицейские моей сливовочки попробовать?». А они и не отказались – видно в будущем с питанием совсем плохо будет.
Выпили, покрякали и ну к Маруське с вопросами про кактошку подкатывать. А она мужскому вниманию завсегда рада, так и сияет, как лужа после грозы. Так бедрами виляет, чуть посуду со стола не снесла. Не могу я на ее кривлянья спокойно смотреть – выпил еще сливовочки и спать завалился. Слышу копы ушли, что-то хлопнуло, скрипнуло, а потом Маруська рядом захрапела. Любит она у меня после обеда вздремнуть.
Вдруг опять – сон – не сон, будто звонок в дверь, коп один забыл что-то. Маруська разулыбалась, из-под халатика ноги торчат. А гад этот, не долго думая, видя, что я сплю, хвать Маруську за талию и к себе притянул. Я лежу в каком-то оцепенении и наблюдаю, как моя благоверная с копом на полу кувыркается. Не выдержал – рванулся и опять на полу проснулся.
Маруськин храп оборвался, взглянула она, что я опять с кровати свалился, и загрустила. А когда я ей сон свой рассказал, вся покраснела и призналась, что вчера ей дурацкий макак снился, а сегодня ее во сне чуть коп не изнасиловал.
– За такое «чуть» Отелло тебя бы давно придушил! – И велел я ей больше глупостями во сне не заниматься, а если ей мужского внимания не хватает, пусть меня во сне видит.
Выгнал ее из дому, а сам к бабуле в прошлое смотался. Пока портал работает – надо пользоваться. Бабушка как раз грядки полола. Рассказал я ей про настойку и то, что вижу после нее сны Маруськины, бабушка поохала, а потом сказала, что сама-то сливовку не пробовала, все повода не было бутылочку открыть, но теперь то обязательно проверит, что это я за фрукт себе на огороде вырастил.
Решил я вечером снова эксперимент на Маруське провести. Жду, когда она с кухни выйдет, чтобы настоечки себе нацедить. А тут как раз в дверь стучат. Я будто-то занят чем-то, кричу Маруське:
– Открой! Это к тебе, наверное.
Только она к двери, я на кухню. Налил. Выпил. До кровати дошел и тут же во мрак какой-то провалился. Сквозь сон слышу: «Сосед дрель просит. Я его в сарай послала. Ты ж не против?». А я хочу сказать: «Дура, надо было у меня сначала спросить, а то он там еще что-нибудь прихватит, а я и не узнаю», а не могу, язык как к нёбу прилип. И слышу только, как Маруська за дверь вышла и с соседом хихикает, а потом вдруг задышала и стонать начала. Я рвусь туда. Дернулся – и на краю кровати проснулся, а рядом, положив ладошки под щеку, посапывает моя благоверная. И такая сладкая улыбочка у нее на губах играет.
– Ах ты, развратница!
Начал я ее расталкивать. Она снова смутилась.
– Сосед за дрелью приходил, я сказала, чтобы в сарае взял, а сама спать легла. И ну ж тебе! Опять мне всякая глупость снится, – и глаза опускает.
– Давай так! Если опять глупости снится будут – зови меня.
– Как? – удивляется она.
– Во сне. Я сам свой супружеский долг исполнить могу. И нечего его на соседей перекладывать!
Хорошо, решили попробовать. Выпил я для верности еще рюмочку, лежу. Слышу, как из окна кто-то Маруську зовет, а она, как верная жена говорит: «Я сейчас мужу пожалуюсь!» и давай меня обнимать и целовать везде. А я лежу и ничего сделать не могу. Весь оцепенел. Маруська и так и сяк, а я лежу памятником и злюсь на нее за ее дурацкие сны. Тут окно открывается, а из него на коне незнакомец заскакивает, хватает мою обнаженную жену, через седло перекидывает и обратно задний ход дает. Как он в окно пролез – не знаю, но, увидев улетающий корпус моей благоверной, я не выдержал – дернулся посильнее и… проснулся.
Вижу, сидит Маруська в ночнушке рядом со мной и хохочет.
– Что смешного?
– А у тебя такое лицо было, когда меня принц на белом коне похищал, как будто ты сейчас от злости себе палец откусишь.
Разозлился я по-настоящему, вскочил с кровати и в огород. По пути лопату прихватил и давай кактошку рубить. Пока весь куст не измочалил, не успокоился. Стою над гибридом, все руки соком забрызганы. И так тошно мне сделалось, как будто я дите свое погубил. А Маруська сзади тихонько обняла меня и в дом увела. Долго она меня согревала, пока я наконец не успокоился и на ласку ее женскую не ответил.
А как проснулся и вспомнил, что ничего мне больше не снилось и, что храпит моя нежная сладким голосом, так мне на душе спокойно стало. Вскочил я, схватил настойку и вылил. А потом к бабуле в прошлое побежал.
Очень она меня за настойку ругала. Выпила она свою бутылочку вместе с подругами. Всю ночь ворочались, не то что эротический, даже и обычный сон не шел. Под утро задремали и разбитые проснулись. Решили у меня еще сливовочки попросить для повторного эксперимента.
Пришлось повторно ее огорчить, рассказав, что я и куст кактошки на куски изрубил. Бабуля вообще позеленела. Чтобы ее повеселить, я ей начал про день рождения рассказывать. Как соседи от настойки чуть не сбежали и даже Мироныч ее выпить не смог. Бабуля повеселела, заинтересовалась нашим сталкером. Я пообещал ей принести стабилайзер, который он из портала принес, как сувенирчик от хорошего человека. А чтобы не забыть, в тот же вечер и отнес его бабушке. И хорошо успел – а то потом опять такие искажения из портала поперли, что березы трещали. Спрятались мы с Маруськой в нашем бункере. И такая у нас любовь началась, те сны дурацкие – черно-белый, немой фильм перед нею.
А когда вышли мы, наши кактусы чуть ли не выше дома вымахали. Портал опять успокоился – пришлось мне за очищающей настойкой к бабуле мотаться – радиацию она подчистую из организма выводит.
Нашел ее на огороде и не узнал – в коротеньком платьице, с голыми коленками, и глаза как у восемнадцатилетней горят. Я думал, она секрет омолаживающего зелья открыла, а она говорит, что теперь от всех настоек, что в одном шкафу со стабилайзером стояли, у нее такие сны красочные идут – вторая молодость наступила. И у нее, и у ее подружек. И как она меня благодарила, как упрашивала очищающую настойку взять. Но не стал я. Она тоже в том шкафу стояла. А я только-только семейную жизнь наладил. Пришлось ни с чем уходить под радостные оклики ее соседок.
Рассказал я все Маруське, и мы вместе тогда пошли, заново глазок от картошки в кактус засунули – может мой сливатус еще вырастет. И самому приятно и контракт из будущего выполнять надо.
Медведка
Ползу я как-то вдоль грядки – на медведок охочусь. Повадились они у моих сливатусов корни обгрызать. Метода у меня простая – в ямки я кладу отравленной картошки. Эти гады вгрызаются – и брык кверху лапками. Но сразу не умирают – мучаются. Приходится их мотыжкой добивать.
В этот раз как-то много медведок повылезало. Весна, голодно им. Я и их понять могу. Но у меня контракт – из моих слив в будущем лекарство от бесплодия делают. Маруська моя уже подписалась на экспериментальное тестирование. Бзик у нее на детях. «У тебя, – говорит, – есть дите единокровное, хоть чуждой инопланетной девицей рожденное, а у меня никого нет!» – И в слезы. Так жалобно сморкается, мне все-все для нее сделать хочется! Даже соседского макака ей на время подсунуть, чтобы нянчила.
Вспомнил про Маруську, аж в груди потеплело. Сунул руку в очередную ямку, а там динозаврик этот – медведка перевернутая еще трепыхается. Клешни свои растопырила, а бусинки глаз грустные-прегрустные. Не поднялась у меня на нее мотыга. Обхватил я ее двумя пальцами за талию, или что у них там, и решил в портал закинуть. Дал ей, так сказать, шанс начать новую жизнь с нуля.
Чувствую, потянуло на меня сквознячком из портала. Пора сматываться. Я уже и без дозиметра стал ощущать: если у меня нёбо покалывает – худо дело. Надо нам с Маруськой в бункер ховаться.
В этот раз недолго мы в бункере сидели – приснилось Маруське нашествие космической саранчи на наши сливатусы. Высмеял я ее, а она и обиделась. А я больше всего терпеть не могу, когда она из гурии в фурию превращается и посуду бить начинает. После разбитой кактусовочки выскочил я из бункера, огляделся. Сливатусы на месте – уже бутоны между колючек повылезали. Скоро зацветут, мои милые! Радостно, да тревожно – больно быстро. Решил я с дозиметром к порталу смотаться.
Предчувствия меня не обманули – еще на подходе нёбо защипало, а потом и приборчик запищал. Пришлось мне с Маруськой помириться. Единственным любимым ее способом. Вышли мы через сутки на поверхность, помятые, но довольные. Ни искажений, ни радиации – как не бывало. Маруська сразу прополкой занялась, а я решил доброе для всей деревни дело сделать – повесить у портала сигнальный флаг. Красный цвет – не подходи, опасно! Жёлтый – внимание, ну а зеленый – проход открыт.
Только я в стороне от берез шест с карабином укрепил, Мироныч заявился.
– Чушь это все, – говорит. – Я и без твоих флагов радиацию ощущаю. Если в носу свербит – значит быстро проскочить еще можно. А вот когда пятки чешутся – меня в портал и кривой шваброй не заманишь.
Шваброй у них в просторечии двигатель искривленного пространства называется. Сталкерам, конечно, мои флаги без надобности, а вот бабам, которые в портал за товаром мотаются, пригодятся.
– Ты, это, Мироныч, за всех-то не говори. Не у всех в пятки детекторы встроены. Моя Маруська, например, пока светиться на начнет, ничего не заметит. А ей еще детей рожать!
– Дети – это завсегда хорошо. Особенно, такие вежливые и хвостатые, как у твоих соседей.
Только по ухмыляющейся роже Мироныча врезать хотел, а он вдруг замер и глаза выпучил:
– Во, сыночек пожаловал…
Обернулся я на треск, а из-за валуна у портала чудовище лезет. Дернулся бежать, а зараза Мироныч свалился мне мешком под ноги, я через него и грохнулся. Да виском об пятку его чугунную. Чувствую, меня по щеке что-то щекочет. Открываю глаза – а там медведка надо мной нависла, как собака бронированная, и усиком меня щупает. «Ну, – думаю, – конец мне пришел». Закрыл глаза и мертвым прикинулся. Авось пронесет.
Не пронесло. Видимо, задремал я на теплой земле. Очнулся, навозом несет – похоже моя Маруська крепко за сливатусы взялась. Пошарил рукой. Мироныча подо мной нет. А рядом кто-то скребется. Глянул – вот же ж наваждение. Мало мне было своих медведок, так еще и эта бронированная скотина землю роет. Уже по пояс в землю вкопалась и усиками на брюшке с довольным видом помахивает. Не дай бог моя Маруська такого красавца увидит – звуковой волной всю Марсиановку снесет.
Вдруг из-за валуна дуло высовывается, а за ним лысина Мироныча сверкает. Щурит он один глаз и на сторону кивает, мол, отойди, щас стрелять буду! Перевел я взгляд от дула на задорно подрагивающее брюшко размером с ведро и затосковал. Нехорошо это – в спину стрелять. Подло. К нам, может, неизвестный науке вид пришел, а мы его так… Вздохнул я и на шаг сдвинулся. Задергался Мироныч – медведку я ему закрыл. Рожи страшные корчит, шипит. А я голову отвернул и среди сливатусов округлыми частями моей благоверной любуюсь. Очень ей прополка к лицу идет.
У Мироныча первого нервы сдали – пальнул он в небо. Была бы ночь – такой звездопад бы устроил, а так даже в воробья не попал. Выскочила медведка из ямы и деру. Никогда не видел, чтобы насекомые со скоростью света перемещались. Вот явно – чудо природы. А сталкер этот возомнил себя охотником и еще пару раз ей вслед пальнул. Всю деревню переполошил. Соседи едва своего макака с фонарного столба сняли. Маруська, как узнала, удивительную жестокость проявила.
– Как же тебя, Мироныч, с твоим косоглазием еще в сталкерах держат?! С двух метров в чудовище попасть не можешь!
– Я-то могу… Только сможешь ли ты потом с этим чудовищем детей растить? Вот это вопрос!
Замахнулась на него Маруська чем попало. И чуть лысину тяпочкой не попортила. Только пятки его чугунные засверкали.
– Что же ты, Маруся, понапрасну человека обидела. Мироныч и так из-за своего косоглазия переживает, а ты шпыняешь…
– Не могу я больше! – И к груди мне прильнула. – Сил моих больше нету! Когда же ты сливовочку мне доставишь?
– Потерпи, – говорю, – маленечко. Снадобье, оно в полнолуние созревает. Потом еще пять дней отстояться должно, а там я за ним и отправлюсь. Мне так в будущем объяснили.
– Шарлатаны они какие-то. Полнолуние им подавай, еще бы метеоритный дождь дожидались. Мне копы, которые у нас обедают, рассказывали, что у них там сплошные нанотехнологии. – Маруська совсем разошлась, тяпочку на плечо закинула и серьгами затрясла, мол, и не говори мне ничего, а то у меня все нанорубины из ушей посыпятся.
Махнул я рукой и к сараю пошел, а Маруська опять в борозде примостилась, только корма белеет да сорняки во все стороны летят – вылитый пароход под всеми парами. А у меня от переживаний зверский аппетит разыгрался. «Ну, – думаю, – тяпну кактусовочки из своих запасов, а потом можно и обедать идти».
Подхожу к сараю – что такое? Дверь чуть приоткрыта и навозцем попахивает. Подозрительно мне это показалось. Никогда я дверь открытой не оставлял. Запасы там у меня всякие, чего людей соблазнять? У Мироныча от одного запаха моей кактусовочки руки трястись начинают, а косой глаз за спину заглядывает.
Открываю дверь и к шкафу. Фу! Все на месте, даже надкусанный огурец рядом с бутылками лежит. Выпил я пару стопочек, дожевал огурец, и задумчивость меня одолела. Малыша своего так увидеть захотелось, даже Маруське ее торопливость простил. Сунул руку под кровать, где у меня шкатулочка с инопланетной фотокарточкой лежала, а там что-то твердое. Пошарил, а оно как зашевелится! Как я от кровати дернулся, чуть стол не сшиб. Стою, одной рукой бедро потираю, второй на столе нож нашариваю.
Вдруг из-под кровати провод странно знакомый высовывается. А потом и морда с глазами. Медведка! Вот куда ее выстрелом сдуло. Смотрит на меня настороженно и как-то виновато. «Ну, – думаю, – не дай бог мою шкатулочку сгрызла! Сам на мелкие кусочки порежу!» Схватил я метлу и ну ее из-под кровати выкорчевывать. А она уперлась, словно козел, и ни в какую. Минут десять я ее со всех сторон пихал, а она только глубже забилась. Притомился я, сел за стол это дело обдумать.
А кругом тишина, только муха в стекло бьется. Солнышко так красиво паутину на окне подсветило, я аж залюбовался. Тут под шкафом что-то зашуршало. Никак опять мыши? Не успел я про мышеловку подумать, из-под кровати с грохотом медведка как выскочит и под шкаф. Сплющилась вся, клешни растопырила, протиснулась, один зад торчит. Вдруг пятиться начала и достает мне мышку серую, маленькую, уже слегка придушенную, и к ногам кладет. Точно кот, что у моей бабули в прошлом. Все время ей мышей на подушку таскает. Заулыбался я, а рука сама к медведке тянется. Потрепал ее по хитиновому панцирю, чуть руку не поцарапал, а все равно ж приятно – не прошло мое добро даром. Сделал я из медведки чуть ли не человека, а кота точно. Будет нам с Маруськой мышей ловить. Только вот как Маруська отреагирует?
Обошел я медведку, вытащил шкатулочку и проверил – все целое, все на месте. Улыбается мне с карточки мальчонка с голубым обручем на голове. Весь в меня – такие же глазки умные, ресницы длинные, щечки розовые. Вылитый я в детстве! Спрятал я поскорее карточку обратно, вдруг Маруська заявится. Опять заревнует или реветь будет. Пробовала однажды карточку мою сжечь, да только весь сарай провоняла. Не горит пластина инопланетная. Я ее из золы в буржуйке целехонькой достал и перепрятал. Под замком в шкатулочке целее будет.
Растрогался, чуть про свою медведку не забыл. А она уже из сарая вышла и в тенечке лежит. Мышь я, конечно, вышвырнул, улыбнулся и к дому. Спешу Маруську порадовать, про нового «кота» рассказать. Открываю дверь, а там уже копы по второй наворачивают, Маруська румяная, в кружевном фартучке у плиты крутится. Только я нахмурился, что меня к обеду не позвали, как благоверная тарелки выронила и на табуретку взлетела. Копы рты открыли, можно половник с борщом сразу туда просовывать, и на меня уставились. Тут один к кобуре потянулся. Похолодело у меня за спиной. Глянул я вниз, а у левой ноги медведка стоит, грозно клешни растопырила и медленно головой водит: то на Маруську, то на копов, то на Маруську, то на копов – вылитый Мироныч, когда ему швабру поломали.
– Спокойно, – говорю, – товарищи полицейские. Это наш новый домашний питомец – Лютик. Он у нас теперь на манер кота мышей ловить будет.
Вижу я, нежная моя глаза закатывает и медленно с табуретки оседать начинает. Я скорее к ней. Вместе с копом, что рядом сидел, мы ее подхватили и на диванчике расположили. Я копа отпихнул, бюст ее немножечко освободил и водичкой на лицо брызнул. Маруська задышала всей грудью и глаза открыла.
– Или он, или я! – застегивая пуговку и сопя влюбленной пантерой, прошипела моя благоверная.
Копы тактично промолчали, с интересом поглядывая на забившуюся под лавку медведку. Вижу один уже другому подмигивает, мол, ставлю на хозяйку. Тут другой деликатно прокашливается.
– Позвольте поинтересоваться, а какой породы ваш новый питомец?
– Мышеловка большеголовая, – не моргнув отвечаю я, гордо поглядывая на Маруську. – Выведена специально для небольших помещений. Незаменима на ферме и дома. Вон, – машу я за окошко,– дохлых мышей сдает каждое утро возле сарая.
Вижу, копы заинтересованно на медведку смотрят.
– Даем за нее десять нанорубинов! – говорит тот, что с кобурой на выпуск.
У Маруськи аж в глазах нанорубины засверкали. Без микроскопа не разглядишь, а туда же – готова верного друга за них отдать.
– Я, – говорю, – мышеловками не торгую. Экспериментальный вид, он еще тестирование проходит. Вне фермерских хозяйств все свои качества потерять может.
– Ну тогда, – копы переглянулись, – может, мы у вас дохлых мышей скупать будем?
Маруська аж передернулась и как будто отряхиваться начала. Совсем мне копов жалко стало. Видно, в будущем настолько туго с натуральным мясом, что они готовы и мышей жрать. Но решил пошутить немножко:
– Вам в каком виде нужно: в сыром, жареном или засушенном?
Думал, заулыбаются, а они опять переглянулись и серьезно ответили:
– В засушенном лучше – больше с собой пройдет.
Вижу, Маруська бледнеет и губы поджимает.
– Вам засолить или как есть?
Не успели копы переглянуться в очередной раз, как Маруська взвыла сиреной:
– Вон отсюда! И чтоб духу вашего здесь не было! Мышееды несчастные!
На радостях я хотел Маруську расцеловать. Так она мне в роли Жанны д̓ Арк понравилась. Только руку на бюст положил, а она как взвизгнет:
– Вон, кошколов, со своей медведкой! Откормил мышами! – скинула мою руку и фартук к лицу прижала. – Вот и живи со своим Лютиком, если об единственной жене позаботиться не хочешь. – И всхлипывает. – Единственный раз маленькую просьбу выполнить… Поскорее лекарство привезти… Он мне чудовище из портала притянул… Над соседями из-за макака полгода вся Марсиановка смеялась, а он мне чудище вместо ребенка подсовывает.
– Ну что ты, Марусечка, – обнял я ее за голову и к себе прижимаю. – Это ж я не вместо ребеночка! Это вместо кота. Помнишь же, как Барсик сбежал, а потом Маркиз облысел и пропал. Ни коты, ни собаки у нас не приживаются. Одни мыши поганые. Ничего им не делается!
Чувствую, Маруська размякла, уж и задышала в моих объятьях, на поцелуи отвечать начала. Я ее мягко к диванчику сдвигаю, параллельно пуговки на груди нашариваю. А любвеобильная моя вдруг вся застыла и руку сжала. Оторвался я от сочных губ и гляжу, смотрит Маруська через мое плечо, а там медведка стоит и усами перебирает, словно ножницами режет.
«Ну, это уж слишком, – думаю. – Будет мне какое-то насекомое семейную жизнь портить!»
Отодвинул я Маруську и к двери. Распахнул и киваю медведке на выход. А она мне как будто кивает: мол, только после тебя. Слышу, Маруська хихикать начала. Разозлился я и ногой медведку из дома вытолкал. Дверь опять на щеколду закрыл, а у самого уже настроение пропало. Жду, когда Маруська отхохочется.
Вытерлась она фартуком, посерьезнела и говорит:
– Чтобы больше я эту гадость дома не видела! Я тебе сама мышей ловить буду, если они тебе так мешают. Или если ты решил новый бизнес устроить. А притащишь снова своего Лютика – я его не копам за десять нанорубинов продам, а попрошу Мироныча его на запчасти разобрать. Запчастями дороже дают. – И столько злости в ее голосе, что у меня не то что любовное настроение – аппетит пропал.
Вышел я, взял кактусовочки и с Миронычем остаток дня женскую неблагодарность обсуждал. Пришлось еще два раза в сарай бегать, очень у нас разговор интересный получился.
Проснулся я утром, над головой знакомая паутина на потолке. Под головой что-то твердое. Пошарил – медведка! Вскочил, как смог быстро, отпихнул ее и на кровать заскочил. «Неужели я всю ночь на полу с медведкой проспал? Вот до чего меня женская неблагодарность довела!»
А медведка по-хозяйски так забегала, шмыг за печку и с мышкой выходит. «Тьфу! Гадость какая!» – вспомнился мне вчерашний разговор с копами. Представил, как они под пиво хрустящих соленых мышей жрут.
– Слушай, а давай ты не котом, а собакой станешь! – говорю я медведке, за подергивающимся мышом наблюдая. – Будешь мне не мышей, а зайцев, например, приносить. Сразу на душе веселее стало. Представил, как я с ружьем и с Лютиком на поводке на охоту иду. Наверняка и нюх у него хороший. Вон он как с мышами справляется! Одной левой!
Выпросил я у Мироныча ружье и пошел за березки в пальмовую посадку охотиться. Медведка за мной увязалась. Бегает, копается. Крота принесла. Я его ботинком отшвырнул, она подобрала и съела. Идиллия! Вдруг вижу – утка летит. Да жирная такая! Ружье вскидываю – щелк, а патронов-то мне гадина Мироныч зажал. Летит моя утка низко, словно дразнится, прямо к березкам у портала. Вдруг задергала крыльями и как подбитый истребитель к земле пошла.
«Ах, – думаю, – опять наш портал шалить начал! Надо бы красный флаг поднять».
Хотел туда броситься, да вовремя остановился. Вижу, утка, что упала у самого валуна, уже почти лысая, ветер с нее перья сдувает. Надо мне к Маруське бежать, прятаться. Повернулся, а боковым зрением вижу, бежит моя медведка к порталу, хватает утку и ко мне. Только перья во все стороны летят. Прибежала, ощипанную птицу выронила и словно улыбается, похвалы просит. Пришлось потрепать ее по загривку, а утку палкой обратно в сторону портала отбросить. Еще не хватало радиацию домой притащить.
Пару дней мы с Маруськой в бункере отсиживались. Не дала мне Маруська отъесться, как я ни старался, любовью всего вымотала. Уж так ей ребеночка хочется, проходу мне не давала. А в бункере никуда не денешься – вот и развлекаешься как можешь.
Вышли мы на третий день, только я дверь распахнул свежего воздуха глотнуть да на солнышко посмотреть, а под ногами утка лысая и синяя лежит. А рядом медведка в траве шуршит. Увидела меня, подбежала, усиками на утку показывает. Я скорее дверь захлопнул, пока Маруська насчет чудища вопить не стала, отправил ее в бункер, а сам пику-деизлучатель прихватил и от утки избавился. Но не рассчитал – выбралась Маруська раньше времени и фурией в дверях встала.
