Ольга Цветкова
Журнал Рассказы. Гипотеза мироздания
Журнал Рассказы зарегистрирован в Федеральной службе по надзору в сфере связи, информационных технологий и массовых коммуникаций. (Свидетельство о регистрации ПИ № ФС77-81118 от 25 мая 2021 г.)
Издательство Крафтовая литература
* * *
Сорванность ощущается в каждом вдохе,
На выдохе снег мешается с текстом.
Мне бы стоять незыблемо, как острогу.
Мне бы расти вместе с городом. Иногда вместо.
Дерево станет золой, трава порастет булыжником,
Почву зальют бетон и сжиженный пенопласт.
Я был микстурой от сердца, сейчас стал выжженным
Знаком на камне, от дома в семи верстах.
Паровоз гудит, прогресс идет полным ходом.
Меньше воздуха, больше лекарей для мозгов.
Нынче кровь из ран вконец заменила воду,
Нынче нет руки, что не жгла мостов.
Порох вместо слез. Мне бы снять оковы,
Мне бы вслух сказать, что внутри живёт.
Я б позвал с собой одним настоящим Словом,
Да только снег с небес залетает в рот.
– Наталия Карпова
Ольга Цветкова
Любовь Зеркальной Матери
Цикл двести восьмой со дня Принятия
Настоящие лодки давно закончились. Прабабушка рассказывала Миро, что раньше они были из дерева, но жители Корабля-ковчега быстро поняли, что дерево нужно городу. Нужно живым, а не покойникам. И вот теперь саму прабабушку хоронят на амальгамной чешуйке Зеркальной Матери.
Миро не плакал. Мужчинам в пятнадцать лет это уже стыдно, да и прабабушка прожила так долго. Из всего города она единственный человек, который видел море-что-далеко. Вернее, не единственный, был еще Клин, но человек ли он – тот еще вопрос. Говорили, Клин в одиночку ходит по неродящим землям и ни один зверь его не берет.
Сам Миро видел неродящие земли впервые. Но тут и смотреть-то было особо не на что: под ногами – покрытая коростой земля, монотонная до самого горизонта, да огромные белесые глыбы вздымались вверх на два или три человеческих роста. Дикие кости. Лучше не думать, кем они были, когда еще не растеряли шкуру с мясом. Миро не думал. Тем более сейчас бояться было нечего, семью охраняла Зеркальная Матерь.
Могучие блестящие жилы змеились по земле, вычерчивая путь до места расставания. Миро, отец, дед Торре и соседский сгорбленный старик, который вызвался помочь (говорят, в юности он был влюблен в прабабушку), принялись опускать лодку с телом. Отец придержал свой край чуть дольше, сначала дождался, пока отпустит Миро. Будто не доверял его силе.
– Да примут тебя, Чисара, неродящие земли, как некогда приняла Зеркальная Матерь в свое лоно. Да отразится лик твой в тысяче глаз кормящей башни и будет запечатлен там, как запечатлен он в нашей памяти.
В носу защипало, и Миро потер его тыльной стороной запястья. Сморгнул. Сколько он помнил, прабабушка всегда была очень старой, сухой, как древняя деревянная лошадка, изрезанная глубокими трещинами. Но никогда не была она такой твердой и неподвижной, как сейчас. Будто то, что было прабабушкой, куда-то ушло, а вместо нее осталась вырезанная из дикой кости фигура.
Молча и тихо двинулись в город. Чтобы не глядеть в залитые слезами лица сестер, Миро обшаривал взглядом пустошь. Пустошь – пустая. Только прабабушкина лодка выделялась, как царапина на зеркале. Но люди ведь и раньше умирали…
– А где другие лодки?
Отец, шагавший впереди, обернулся, свел в одну линию лохматые брови. Разозлился, конечно, что Миро нарушил горестную тишину, но ответил:
– Уплыли.
Миро фыркнул. Еще раз глянул назад, на прабабушкину лодку. Та даже не качнулась. Еще бы, он с детства знал: чтобы лодка двинулась – «поплыла» – нужна вода. Много, очень много воды, например как в море-что-далеко. Но оно… Оно далеко, да.
– Ты куда это? Назад давай!
Миро и сам не заметил, как потянулся, точно по нитке, за собственным взглядом. Ступил на зеркальную жилу. И дальше бы шагнул, если б отец не окликнул.
– Там из земли что-то торчит, – упрямо отозвался Миро, не оборачиваясь.
Он не мог разобрать, что именно. То ли обломок древесины, то ли затвердевший от соли лоскут ткани.
– Идем, тебе говорят. Зеркальная Матерь не для того явила нам милость, чтоб ты тут по сторонам зевал. Или зверю в пасть решил угодить?
К зверю Миро не хотел. Он вернулся на очерченную жилами тропу, но на отца глянул косо и зло. Если бы якорную цепь Корабля-ковчега не растащили на звенья, отец наверняка посадил бы на нее Миро. Как раньше собак сажали, пока те не перевелись.
* * *
Откуда у стариков собирается столько вещей? Будто сами прожитые годы превращаются в потерявшие цвет тряпки, в старинные письма, баночки и пестрые пуговицы. И все это пахнет одинаково – пылью, ветхостью, забытостью.
Прабабушка сохранила очень много, мама всегда ворчала, что дом и так крохотный для их большой семьи, но ворчала тихо, только для отца. А отец соглашался, но ничего не делал. Пытался пару раз убедить прабабушку, но та ни в какую не позволяла забирать и даже трогать свои сокровища. Оттого Миро не спешил присоединиться к матери и сестрам, хищно рывшимся в холщовых мешках.
– Ой, только послушайте! – пискнула малая, а потом принялась читать с глупым выражением: – «Знаю, тебе всегда будет недостаточно той любви, что осталась у меня. Будь счастлива, малышка. Твой К.». Интересно, что это за «К» такой, уж точно не прадед!
Мама улыбалась уголком рта, а старшая Летти хихикала, будто ей было не шестнадцать, а шесть. Миро отвернулся и изо всех сил постарался не слушать. Читать такое подло, даже после смерти. Особенно после смерти. Зачем вообще такие письма хранить?
Для себя Миро выбрал древний ящик, который прабабушка называла «чемодан». Она рассказывала, что с такими все путешествовали и на Корабле-ковчеге было много «чемоданов». А сейчас их почти не осталось. Благодатный рай вокруг зеркальной башни был скуп на материалы, и все шло в ход, тем более такие бесполезные штуки. Зачем нужны «чемоданы», если никто больше никуда не путешествует? Так что прабабушка сохранила свой каким-то чудом. Она любила вещи.
Миро перетащил чемодан в угол и уселся на щербатом полу. Верхнюю крышку открывал бережно, будто внутри хранилось хрупкое сокровище. Но на самом деле просто боялся, что ссохшаяся кожа треснет и столь дорогая прабабушке вещь рассыпется под его руками. Глупое желание – сохранить. Они ведь все равно оставят только то, что можно использовать, а то, что уже не может послужить – выбросят. Судьба чемодана слишком очевидна.
Под крышкой оказалась странная розовая обувь с бантиками и высокими каблуками. Никто в своем уме не станет в такой ходить. Рядом с ней – книга, к которой страшно было прикоснуться, бледно-золотые буквы на обложке почти стерлись. На дне, обитом мягкой тканью, лежало стекло в резной деревянной оправе. Зеркало… как на башне, только оно ничего не отражало. Ни одно зеркало ничего больше не отражало со дня Принятия.
В самом углу чемодана Миро нашел незнакомый предмет, который ему нестерпимо захотелось потрогать. Взять в руки – тяжелый. Это была толстая… будто бы трубка, к которой под углом крепилась рукоять. Предмет завораживал, но Миро не мог себе позволить рассматривать его слишком долго. Спрятал за пояс штанов и сверху прикрыл рубашкой. Еще одна вещь, от которой либо избавятся, либо разломают, если сочтут какую-то часть полезной.
Миро с трудом дождался, когда с разбором вещей будет покончено. Трубка нагрелась о его тело, и теперь о находке напоминала только тяжесть да необходимость осторожно двигаться, чтобы не выронить. Сначала Миро не хотел показывать ее вообще никому, но потом любопытство победило осторожность.
– Слушай, дед… Только обещай никому не говорить…
К отцу бы он с таким никогда не пошел, но дед Торре – другое дело. Он на твой вопрос не задаст три своих и не заподозрит во всех смертных грехах. Да и ему всяко было видней, что за штуковины прятала у себя прабабушка.
– Это смотря что. Ну ладно, ладно, давай показывай, чего ты там прячешь.
Дед развернулся в гамаке, подвешенном под низким потолком, спустил костистые ноги. Миро засомневался – чего он тут разглядит впотьмах? Белая луна сегодня только наполовину выглядывала из-за своей темной сестры и проливала в окно совсем мало света. А дед и без того… Один глаз затянула мутная пленка, а второй, здоровый, косил вправо, и все же Миро вытащил трубку с рукояткой из-за пояса. Показал из рук – боялся, что отберут. Но дед даже трогать не стал. Склонив голову набок, поразглядывал, как старого знакомого, которого давным-давно не видел.
– Знаешь, что это такое? – нетерпеливо спросил Миро.
– Это называется… дай-ка припомнить… Мудреное такое слово. Револьвер, во.
Такого Миро не слышал. И разозлился – что толку с какого-то непонятного названия, какое он и сам мог придумать.
– Ну и что с этим «револьвером» делать?
– Не знаю, дружок. Навряд ли даже мама, прабабка твоя, знала.
С досады Миро прикусил щеку. Вещица казалась непростой, важной, но если так никогда и не узнать ее назначение… Миро прошелся рукой по трубке от конца до широкого места, где она соединялась с рукоятью. Там была какая-то выступающая округлая штука с дырками внутри. Она вдруг прокрутилась под пальцами. Миро вздрогнул, а дед зашипел:
– Тише, тише, тише. Этот револьвер, он… Эх, да чего уж теперь. Оружие это. Может издали убить. Прабабка твоя не давала мне его трогать, тебе бы тоже лучше отдать отцу от греха. Вещь хоть и старая, но кто ее знает. Вроде как и зверя берет, не то что мальчишку сопливого.
Дед улыбнулся, хотя Миро и так не обиделся. Он и слушал-то уже вполуха. Штука – «револьвер» – оказалась даже лучше, чем он мог представить. Зверя может убить! Уж конечно, отцу он ее отдавать не собирался.
«Берется, значит, вот так – в руку…»
Следуя за пояснениями деда, Миро обхватил рукоять пальцами.
– Ты это, только не направляй на меня!
– А что тут за буквы?.. – Надпись была прорезана прямо над деревянной рукоятью. – Капитан Клим ванн Клифф. Кто это? Я думал, это прабабушкино…
– Клим ванн Клифф? Дак это ж… Клин это. То есть сейчас он Клин, никто уж и не помнит, что раньше звали иначе.
– А капитан?
– Что «капитан»?
– Тоже имя?
– Нет, не имя. Отстал бы ты от меня, отец вот узнает…
Миро так и не понял, чего дед вдруг рассердился, но решил не приставать больше. Главное он для себя уяснил: кому бы ни принадлежал револьвер раньше, теперь он его, Миро.
И эта штука может убивать зверей.
* * *
С револьвером было не так страшно. Хоть Миро и не до конца представлял, как тот работает, но тяжесть у пояса внушала новое приятное чувство. Чувство независимости.
В неродящие земли ходить было незачем – ни группой, ни тем более одному. Ходили на похороны, но только по пути, который защищала Зеркальная Матерь. А за простое любопытство никому не хотелось платить жизнью.
Миро и сам не знал, что хотел там увидеть. Казалось, прошлого раза хватило с лихвой. Да, пустошь – пустая. И все то немногое, что в ней есть, враждебно для человека. Но все же это было что-то за пределами. Пространство неизведанное и никому не принадлежащее. Так Миро думал, когда отправлялся в путь. Сейчас уверенности поубавилось.
Он шел медленно, и чем больше отдалялся город, тем сложнее было сделать новый шаг. Ветер доносил только тишину, но именно она казалась особенно тревожной. Любой звук станет страхом, разрывающим сердце.
Миро положил пальцы на рукоять револьвера. «Если появится зверь – убью его!». Он повторил это про себя несколько раз. Даже почти поверил. И все равно то, что дома казалось простым и верным, сейчас стало хлипким и глупым. Но ведь дед не мог солгать? Хоть и сложно представить, что такой маленький кусок стали может победить огромного зверя, существовал же огромный город, способный плыть по бесконечной воде, а еще коробочки, которые за миг рисовали точную картину увиденного, будь то место или человек. Такие карточки – «фото» – Миро видел у прабабушки. Так почему не могло быть маленькой смертоносной штуки?
Узор торчащих из земли диких костей показался знакомым. Миро всегда хорошо запоминал детали, даже если не пытался нарочно. Они шли тут третьего дня. Еще полсотни шагов, и он доберется до того места, где оставили прабабушку. На мгновение усомнился – может, не стоит тревожить покойников? Но вспомнил ответ отца: «Уплыли». Прабабушка уже уплыла? Или как раз сейчас плывет, и Миро увидит, куда деваются мертвые?
Знакомые очертания пустоши придали храбрости, ведь один раз он тут уже прошел. Миро ускорил шаг и вскоре начал различать темный силуэт впереди. Может, еще рано? Сколько дней должно пройти? Миро хотел развернуться, пойти прочь, но краем глаза ухватил движение. Там же, впереди. Неужели все же плывет? Он бросился туда, цепляя носками башмаков сухие наросты на земле.
Когда в кромешной тишине зародился звук, Миро не успел остановиться. Пролетел еще с десяток шагов и только тогда понял – перед ним что-то побольше, чем лодка. Если бы зверь стоял в полный рост, Миро наверняка заметил бы его еще издали, но тот полулежал на брюхе, низко склонив морду над чем-то…
Горло сдавило так, что даже глоток воздуха не мог протиснуться внутрь, а ноги стали слишком слабыми и легкими – лучше и не пытаться бежать, не удержат. Но Миро и не хотел, не мог. Как эта тварь смеет? Это же его… Его бабушка. То последнее, что осталось, что должно было уплыть на лодке в рай еще лучший, чем Корабль-ковчег под зеркальной башней. И теперь не уплывет, потому что…
– Отстань от нее! Прочь! Проваливай!
Слова вылетели сами. Миро едва узнал в сиплом, срывающемся на фальцет голосе – свой. Он и сам не понял, зачем заорал. Глупо, самоубийственно. Но тварь жрала останки прабабушки, и это было невыносимее, чем тяжелый взгляд безвеких черных глаз. Зверь поднял вытянутую, покрытую черной щетиной голову и смотрел прямо на Миро. На выступающих острых зубах висели куски плоти. Тонкая, жилистая лапа напряглась, готовясь к рывку.
Миро не знал, быстро ли бегают звери, но не сомневался, что быстрей человека. И пяти прыжков хватит, чтобы нагнать, подмять под себя. Получить живую плоть вместо мертвой. И все равно хотелось бежать. Только тело стало непослушным, будто уже заранее смирилось со своей участью, и даже истеричный стук сердца не мог его пробудить.
Зверь метнулся вперед неожиданно. Прыжки зигзагами – прямо к Миро. Мгновение – он был еще далеко, и вот уже туша заслонила полнеба. Рука дернулась к поясу. Револьвер!
Миро вцепился в рукоятку, чуть не выронил. Вытянул дрожащие руки перед собой, дернул пальцем крючок и…
Ничего.
Еще, еще раз, но в ответ – только слабые щелчки.
Черная пасть раскрылась перед лицом. Окатило вонью так, что брызнули слезы. Миро до боли распахнул глаза, все еще отчаянно стискивая бесполезный револьвер.
Вот и… Все?
Что-то метнулось с земли вверх. Прямо между ним и зверем. Что-то блестящее, рассыпающее куски отражений, могучее и сильное. Миро попятился, чувствуя себя пылинкой меж пары башмаков.
Зеркальная Матерь – это она, конечно же она, – вздыбила свою упругую зеркальную длань, хлестнула зверя. Зубастая башка мотнулась. Зверь попытался огрызнуться, взрыкнуть, но Матерь ударила снова. Она не хотела убить, Миро видел. Не пыталась, хотя могла, ей это ничего не стоило. Но она только хлестала, отгоняя.
Миро бормотал себе под нос благодарность и молитвы, отступал назад шаг за шагом. Как она успела, почему спасла? Зеркальная Матерь любила и оберегала жителей, кормила и заботилась, но Миро не думал, что она придет только ради него. Будто бы любить всех – совсем не то же самое, что любить каждого отдельно.
Вместо того чтобы бежать со всех ног, Миро продолжал ступать спиной вперед, медленно, как в вязком песке. Зеркальная жила теперь просто покачивалась над землей, а зверь, сжавшись, отползал. Но в последний момент он рванул в сторону. Схватил зубами тело прабабушки и кинулся прочь.
Миро взвыл, метнулся вперед. Но тут же замер. Куда ему? Дурацкий револьвер ни на что не способен, а без него ни на что не способен и сам Миро.
Матерь не сделала ничего. Видимо, ей важно было защитить живого, а до мертвой нет дела. Миро не мог, не имел права требовать больше. Но все же стиснул зубы от досады, от горечи. От бессилия.
С размаху бросил револьвер о землю – бесполезный! – но потом все же вернулся, поднял и убрал за пояс.
Это ведь ее вещь… И так ничего больше не осталось.
* * *
Клин жил на окраине. Так далеко от башни, что еще два десятка шагов – и окажешься в неродящих землях. Кому вообще может хотеться изо дня в день смотреть на гигантские кости? Миро после вчерашнего уж точно не хотелось. Он еще не забыл зубастую пасть, мерзкую черную щетину… Не забыл, как зверь уносил прабабушку, точно невесомый лоскуток. Потому и пришел сюда, к одинокому дому, над дверью которого висел треснувший штурвал.
Сказать по правде, идти было жутковато. Про Клина всякие небылицы ходили, и самая безобидная из них – что он не человек, а по ночам превращается в зверя и сбегает в пустоши. Но Миро было уже не пять лет, чтобы в такое верить. Верил он тем, кто говорил, что Клин не очень-то любит людей – держится особняком, встреч не ищет, а если и доведется, лишнего слова не вытянешь. А еще, что в помощи не откажет, если ищешь справедливости, и если заплатишь, конечно.
Что дело справедливое – тут Миро не сомневался. А вот с платой оказалось сложно. Не мог же он просить у родителей, а красть бы точно не стал. Оставалось надеяться, что придуманный план удастся.
Миро приблизился к двери и задрал голову – не свалится ли махина-штурвал на макушку? Постучал, но никто не открыл. Когда после третьего раза Миро подумал, хватит ли ему решимости прийти сюда еще раз, кто-то окликнул его. Он дернул головой в одну сторону, в другую… Поначалу ему даже показалось, что заговорила дикая кость, грубо взрезавшая землю за правой стеной дома. Но если старые кости и умеют разговаривать, то пока не спешили делиться своим секретом с людьми. Говорил тот, кто сидел за ней.
