Ольга Черенцова
Трое в коммуналке
– Мам, все это уже было миллион раз, давным-давно. Мы крутимся с тобой по одному и тому же кругу, и ничего не меняется.
Вырвалось это у меня непроизвольно, точно шепнули мне в ухо эту фразу. Сама не знаю, почему я это сказала.
– В смысле? Что было давным-давно?
– Мне так кажется. А ты разве не чувствуешь?
– Мне некогда ребусы разгадывать! – отсекла она. Повернулась и пошла домой.
Я верила до последней минуты, что она разыгрывает сцену: завернет за угол, дождется, когда я уйду, и вернется, но я ошиблась. Она вытащила телефон, набрала, и появилась машина – та самая, которая ее сюда привезла. Кто за рулем, неизвестно – окна тонированные. Но по тому, как мама садилась, поправляя платье, по мельчайшим, никому не видимым, кроме меня, деталям и ее жестам я поняла, что водитель – мужчина. И не просто какой-то мужчина, который довезет ее до места, а потом испарится, а близкий ей.
Она поспешно уехала, спасаясь от меня и не осознав абсурдность своих претензий, а я стояла и смотрела вслед машине, пока та не превратилась в черную точку. В наших с матерью отношениях тоже черная точка. Крутимся мы по замкнутому кругу и будем крутиться вечность, пока не вырвемся. Если вырвемся. Мать этого не понимает. Давным-давно… уже было миллион раз… почему я это сказала? Что-то мелькнуло в памяти и погасло.
Сломался ясный день и превратился в сумрачный, несмотря на чистое небо. Вернусь домой, сяду за мольберт, выдавлю из тюбиков краски, возьму кисть и унесусь в желтовато-голубое небо, сделанное на моем холсте. Буду летать в нем среди птиц, стряхну с себя все невзгоды и огорчения и подарю маме свободу, о какой она мечтает. Освобожу ее от себя, хотя бы только на картине. У нас связь на всю жизнь – не перерубишь душившую ее ненавистную пуповину, даже если веришь, что перерубил. Мать тоже от меня зависит, хотя уверена, что нет. Скачут эти сумбурно-тяжкие мысли в голове. Они вроде шалей и платков, которые без устали вяжет бабушка, – дернешь шерстяную нитку, а за ней тянутся остальные, целый клубок, и не один. Так и мысли – бегут одна за другой.
Подождав немного в надежде, что мать одумается и вернется, я решила позвонить Норе. Домой пока лучше не возвращаться, надо успокоиться, а то бабушка заметит, что я расстроена, и прилипнет с расспросами: что стряслось, выкладывай. А у подруги я развеюсь. Поспорим с ней, как обычно, об искусстве, о проблемах, поддразнивая друг друга, подкалывая. Мнения у нас не часто совпадают, но дружбе это не мешает. Я вытащила трубку из сумки, но набрать Нору не успела.
– Ловите такси? Могу вас подвезти, я на машине, – внезапно раздалось рядом.
Я обернулась. Тигр! От неожиданности я смешалась.
– С чего вы взяли, что я ловлю такси?
– Минут десять здесь стоите, вот я и подумал.
– Вы за мной следите?
– Слежу, – улыбнулся он.
Откровенность – это трюк, чтобы меня подцепить? Я совсем растерялась. Какой-то механизм внутри меня предупредил: уходи, не твой он человек, согнет он тебя, но я знала, что попалась и никуда не уйду. Так и стояла онемевшей, приросшей к тротуару дурой.
– Я пошутил, не слежу. Вышел на улицу и вас заметил.
Вблизи глаза Тигра казались теплее, чем на расстоянии, – их согрело спускавшееся с неба солнце. Вскоре оно станет багровым и, упав на крыши домов, покатится по ним, вспыхивая красными искрами в глазах прохожих, как на фотографиях. Чего только не лезет в голову в минуты смущения!
– Ну так подвезти вас?
Он лукаво смотрел на меня, как смотрят, когда заранее знают нужный им ответ. Вылитый хищник, играющий с пойманной жертвой, и эта безвольная глупая жертва, не слушая свою интуицию, кивнула: да, подвезите, пожалуйста.
– Меня зовут Стас, – представился он. – А вас?
– Вероника, – ответила жертва и покорно села в его машину – дорогую, комфортную, с мягко обнимавшими сиденьями. Каков владелец, таков и автомобиль.
– Любите театр? – спросил он, когда мы тронулись с места. – Я вас и раньше там видел.
– Люблю, – не раскрыла я все факты. – А вы?
– Я тоже. Вы, случайно, не актриса?
– Нет. Почему вы так решили?
– Так, подумал. Но творчеством, должно быть, занимаетесь?
– Да, я художница. А кем вы работаете?
– У меня свой бизнес, строительная компания.
Расспрашивать подробности я не стала, а то решит, что я любопытная.
– Вас отвезти прямо домой или где-нибудь посидим? – предложил он, не теряя времени. – Здесь неподалеку есть приятное кафе. Кормят там прилично.
– Давайте посидим, – согласилась я.
Зачем согласилась, если не собиралась? На меня накатило что-то необъяснимое – я вела себя как юная девчонка: увидела яркого мужчину и потеряла разум. Нутром я чуяла, что непросто будет с ним, характер у него явно сложный, железный, и вряд ли отношения с ним дадут мне то, о чем мечтается, а то, что отношения неминуемы, стало очевидно нам обоим сразу. От него исходили такие воля и шарм, что вся моя осторожность рухнула. Истосковалась я по той самой великой любви, как тургеневская барышня.
Домой я вернулась поздно. Отпирая входную дверь, ожидала увидеть за ней караулившую меня бабушку. «Где тебя носило?» – сердито спросит она. Однако коридор пустовал, и я пролетела по нему «бесшумной совой» на кухню. Выпью воды и незаметно отправлюсь спать, а то начнет моя грозная ба отчитывать за то, что я не удосужилась позвонить, и пришлось ей выпить пузырек валерьянки. Почему-то только жуткие сцены рождаются у нее в голове, если я задерживаюсь. Бабушка ведет себя со мной как сумасшедший родитель, а моя мама – как бунтующий подросток.
Да, я виновата, следовало предупредить, но у меня отшибло память, все уплыло куда-то далеко-далеко. Неурядицы, горести, абсолютно все поглотил этот вечер. Про подобное я слышала, читала, видела во многих фильмах. Ситуация избитая и предсказуемая – так думаешь, если это случается с кем-то другим, а ты наблюдаешь со стороны и посмеиваешься: «Старо как мир». И восторженные рассказы, будто ты знал человека задолго до знакомства с ним, слышишь бессчетное количество раз. Но накрывает тебя волна, и кажется, что банальщина – это у других, а у тебя то самое единственное, что дается далеко не всем. В тот вечер я поняла, что пропала, не принадлежу больше себе, влюбилась мгновенно в мужчину, которого даже не приняла в первое мгновение. И плевать мне, что будет потом, скрутят ли меня наши с ним отношения, сломает ли меня Стас… пусть ломает.
Какая же я счастливая, хотя и безмозглая! Все вокруг сверкало и танцевало: искры в сине-багровом небе, свет фар машин за окном, огонек искусственной свечи на столе. Свеча – мой подарок бабушке, а то она забывает тушить настоящую. Звенела моя душа, звенели в холодильнике падающие кусочки льда… что-то еще громко звенело и гудело. Доносилось это из гостиной комнаты вместе с гневными восклицаниями бабушки.
– Это просто невозможно, не телевизор, а кошмар! – с возмущением произнесла она, когда я прибежала помочь.
Оказалось, что, случайно нажав не на ту кнопку на пульте, она потеряла любимую передачу и попала на рекламу каких-то приборов – гудящих и звеневших на все лады.
– Давай покажу, как наладить, – предложила я.
– Какой смысл, я все равно забуду.
Сердито отбросив пульт в сторону, она проворчала в который раз, что в старые времена телевизор был как телевизор: всего одна кнопка, включил, выключил, а сейчас это какой-то компьютер, и нет у нее сил это изучать.
– Однако компьютер ты же более-менее освоила и планшетом пользуешься.
– Все равно прогресс – это не для меня. Чем проще, тем лучше.
– Ты еще вспомни, как люди на лошадях ездили и как это удобнее машин и самолетов, – рассмеялась я.
– Ладно, давай показывай, как эта фиговина работает.
– Это легко. Смотри! – сказала я. Вернее, пропела.
– Что с тобой? Все дни ходила как в воду опущенная, а тут вся преобразилась, – внимательно посмотрела она на меня.
– Продала несколько работ, – даже не покраснев, солгала я. С этого момента и началось мое вранье.
Поначалу я не считала это враньем. Я оттягивала рассказывать про Стаса, поскольку все было слишком свежо и зыбко из-за стремительности, с какой начался наш роман. Нет, не роман, это поверхностное слово, звучит как проходная интрижка, а со мной происходило совсем иное, что-то невообразимое, перевернувшее мою жизнь, мои представления, всю меня. Я обнаружила в себе то, чего, думала, во мне нет – оказалось, что я ревнивая. А вранье началось позже, когда я почуяла, что Стас многое от меня утаивает и манипулирует мной.
– Не в первый же раз продаешь, раньше ты так не светилась, – произнесла бабушка. С ее дотошным характером ей надо было в следователи податься.
– Мама дома? – перевела я ее внимание на другую тему.
– Дома.
– Уже спит?
– Нет, сидит у тебя в комнате.
Я обрадовалась. Неужели ждет меня, чтобы извиниться за свою выходку? Однако шевельнулась досада: к матери входить без разрешения запрещено, а она сама запросто врывается ко мне, да еще в мое отсутствие.
Мама стояла около моего рабочего стола и рассматривала лежавшие на нем рисунки. Неожиданно! К моему творчеству она проявляла вялый интерес. Почему – не знаю. Видимо, считает меня бездарностью. Услышав мои шаги, она обернулась. На ее лице, уставшем от долгого дня, ни тени улыбки. Судя по всему, она недавно вернулась. На ней было то же изящное черное платье, в каком я видела ее у театра. На шее – цепочка-волосок, на запястье – волосок-браслет. В ушах золотые капли-сережки. Украшения мать любила не доминирующие, едва заметные. Я невольно ею залюбовалась, хотя меня смутило, что она разглядывает мои рисунки – среди них лежал незаконченный портрет Стаса.
– Ты что-то ищешь? – спросила я с ноткой укора.
– Нет, рассматриваю твои работы. – Она обежала взглядом комнату. – Я не знала, что у тебя такое количество картин.
– Ты же редко ко мне заходишь, – попрекнула я, хотя ее проснувшийся интерес воодушевил.
– Тесновато здесь, живешь и работаешь в одной комнате, – пропустив мою реплику, произнесла она.
– Я люблю работать дома. У многих художников такие же условия.
– Если у кого-то плохие условия, это не значит, что у тебя должны быть такие же. Тебе нужна мастерская, тогда не придется ездить к клиентам на дом и делать портреты в мастерской друзей.
– Мне так нравится, и друзья не возражают. Я прихожу, когда их там нет.
– Это ты только говоришь, что тебе нравится, – поставила она под сомнение мою искренность. – Думаю, что от просторной мастерской ты бы не отказалась. Я могу помочь. У меня знакомые сдают помещение для художников, оно сейчас освободилось, берут они недорого, с деньгами я помогу. Там все удобства: кухня, ванная, ты даже сможешь там ночевать.
С чего это столь внезапные щедрость и забота?
– То есть ты хочешь меня выселить, чтобы, наконец, от меня избавиться?
– Не говори глупостей!
– Ты же сама так сказала там, у театра.
– Что за дурная манера искажать мои слова! Я этого не говорила.
– Ничего я не искажаю. Ты сказала, что тебе нужна свобода и, – я съехидничала, – ты же мечтаешь перерезать ненавистную тебе пуповину.
– Не упрощай, я имела в виду, что тебе пора перестать держаться за мамину юбку, ты взрослый человек.
– Мам, тебя прямо заклинило на этом. О какой юбке идет речь, если я сама устраиваю свою жизнь, сама зарабатываю.
– Опять ты про зарабатываю! При чем здесь это? Я о другом говорю. Ты, как ребенок, всюду за мной ходишь: куда я, туда и ты. Сегодня явилась в театр, не спросив, не стеснит ли это меня. Так не делается. Я же не прихожу на вечеринки твоих друзей: «Здрасьте, я мама Вероники!» Мать и дочь не могут всю жизнь ходить за ручку. Зачем за мной бегать, если мы дома видимся.
– Ты хоть сама слышишь, как бредово это звучит?
– Ладно, закончим этот бессмысленный разговор. Ты, как всегда, ничего не понимаешь.
– О’кей, поняла, больше не буду нигде появляться и дорогу в твой театр забуду!
– Не ерничай! – одернула она. – А насчет мастерской все-таки подумай и не затягивай, а то помещение уплывет.
– Ты на самом деле хочешь мне помочь?
– Что за вопрос! Конечно, хочу. У тебя столько работ, скоро места для них не хватит. Ты сама говорила, что художнику нужен простор.
– Я про другой простор говорила, не про помещение.
– Не суть важно, – с недовольством произнесла она, разглядев в моем замечании нравоучение. – Кстати, хотела спросить про один рисунок, – она указала на портрет Стаса, – кто тебе позировал?
– Никто, это вымышленный образ, – смутилась я. – Почему ты спрашиваешь?
– Напоминает одного человека.
– Вряд ли, я же его выдумала и рисунок еще не закончила. Когда закончу, по-другому будет выглядеть.
Врать было неудобно, но проще, чем я предполагала.
– Да, наверное, мне показалось, – произнесла мать. По тону ее голоса я поняла, что она мне не поверила. Неужели она знакома со Стасом?
Квартира Стаса, просторная, стильная, современная, выглядела как оформленная напоказ. Осторожность и рассудок я потеряла, но убить во мне художника не под силу даже бушующей страсти – меня покоробили картины на стенах. Не сами картины, а то, что их подбирали под цвет диванов, кресел и постельного белья в спальне. «Дизайнер выбирал, чтобы все сочеталось», – сказал Стас. Царапнуло разочарование, что не во всем мы с ним совпадаем – вкусы у нас разные, а хотелось верить, что мы как две одинаковые скульптурки из одной и той же формы для литья. Разочарование я тут же погасила: не надо мне придираться. Не буду навязывать ему свое мнение и советовать покупать картины не под цвет мебели. Пускай украшает свое жилище, как хочет. Не все повесят у себя дома шедевр, если он не радует.
Обстановка в его квартире безукоризненная, но мертвая.
– Идеальная чистота, – похвалила я. – Кто все это убирает?
– Одна женщина приходит.
– Квартира выглядит совсем новой.
– Она и есть новая, я недавно ее купил. – Он улыбнулся. – Поможешь мне ее обжить?
Сама не ожидала, что с невероятной скоростью, не успев себя удержать, я, как под гипнозом, залезу в ловушку – иначе не назвать нахлынувшую на меня бурю чувств. Ловушка не сравнимая ни с чем, что было у меня прежде, – упоительная, наполненная страстью и страданиями. Даже в страданиях я черпала счастье. Я могла бы заполнить эпитетами целую страницу, но все равно не сумела бы передать в полной мере то, что испытывала. Сколько всего написано и создано о любви, все про нее известно – поле это вспахано-перепахано, как и искусство. Так я считала, пока не потеряла голову. Если любишь сердцем, венами, нервами, всем, из чего состоишь, если трепещет каждая жилка внутри тебя, когда видишь любимого, то веришь, что только тебе известно, что такое любовь. И не важно, если это иллюзия, если «поработил» душу созданный тобой в уме образ – любовь внутри тебя, она тебе принадлежит, она твое детище.
От Стаса я сходила с ума: от звука его голоса в трубке, от его голубых глаз – холодных на людях и теплых, когда он был со мной; от его рук, сильных, крепких – с какой нежностью обнимали меня эти руки! По утрам я просыпалась с мыслью: скоро его увижу. Если он был занят, все дни ждала с тревогой: вдруг снова что-то ему помешает. Ожидание – самое невыносимое: то какие-то непредвиденные обстоятельства, то аврал в его компании. Подробно о своей компании он не рассказывал, ограничивался кратким «строительная», еще сказал, что он инвестор, но уточнять не стал, а я не лезла с вопросами, поскольку заметила, что вопросы он не особенно любит. Да и не столь важно, что он строит и инвестирует – лишь бы он всегда был рядом. Страсть к нему поглотила меня, превратила в одержимую и слепую. Любовь к матери, запертая внутри меня, не находящая отклика, неудачные отношения с бывшим бойфрендом вылились в любовь к Стасу. Положительным было только одно: я стала спокойнее реагировать на придирки мамы, и она, заметив это, тоже слегка притихла. Я часто ловила ее пытливый взгляд, но, верная себе, она ничего не спрашивала – чем меньше знаешь, тем проще, никакой ответственности, как она проговорилась однажды.
Любовь к Стасу – стихия, сметающая все на своем пути. Любовь-болезнь. Осознала я это довольно быстро, однако не могла ничего с собой поделать.
– Он точно женат, – заключила Нора, когда я наконец все ей рассказала. До этого я довольно долго хранила свой секрет.
– Нет, этого не может быть, я бы тогда догадалась, – слукавила я. У меня самой мелькали подозрения, но я их гнала и уговаривала себя, что накручиваю, нельзя быть столь мнительной. Самоуспокоение плоховато действовало. Когда все чувства обострены до предела и ловишь все тонкости в поведении любимого, не только мнительным становишься – проницательным тоже. Не путать бы одно с другим.
– До чего ж ты наивная! Все улики налицо. Смотри, по уик-эндам он занят, бесконечные проблемы на работе, со своими друзьями он тебя не знакомит, про его родителей вообще молчу. Он хоть сказал, кто они такие?
– Они пенсионеры, живут в Новосибирске, – промямлила я.
– Не мешало бы проверить, мало ли что он наплел. Мутный он. Ты бы в Интернете порылась.
– Рылась, но там только его однофамильцы, я особо и не искала, противно было слежкой заниматься.
– Это не слежка, а разумный подход. Я уверена, что он там есть, тем более если у него свой бизнес. Сейчас все в соцсетях.
– Не все, меня там нет.
– Дремучая ты все-таки, отстала от времени. Без соцсетей себя не раскрутить, я тебе сто раз это говорила. Наверняка Стас понимает это лучше, чем ты. Спроси у него в лоб, в каких он соцсетях. Скажи, что ты его нигде не нашла.
Доказывать ей, что я не дремучая, у меня другой подход, я не стала. Сколько бы мы ни спорили, переубедить друг друга не сможем. Пусть считает, что я «пещерный человек».
– Не буду спрашивать, ему не понравится, что я его проверяю.
– Конечно, проверяешь. Он должен это понимать, сам же наверняка всех проверяет. Еще неизвестно, чем он занимается, и про свою фамилию мог наврать, раз ты его не нашла. Может, он бандит.
– С какой скоростью ты сделала вывод: женат, врун, бандит. На бандита он совсем не похож, – не согласилась я.
– Ты считаешь, что у всех бандитов тупые и страшные рожи? Сейчас новая волна, они лакированные и рафинированные, – хохотнула она.
– Никакой он не бандит, а бизнесмен.
– Таинственный бизнесмен, таинственный бизнес, прямо конспирация, как в триллере, – с иронией заметила Нора. – Ты ничего про него толком не знаешь. Вы даже встречаетесь на чужой квартире.
– С чего ты взяла? Это его квартира.
– Ты сама говорила, что помещение там как нежилое. Темнит он, – продолжала подруга вправлять мне мозги.
– Как ты можешь это утверждать, если ни разу его не видела, – слабо возразила я.
– Ты сама это знаешь. Помнишь, что сказал классик про самообман? Надо все выяснить. Неизвестно, с кем ты связалась.
– Не буду ничего выяснять, я счастлива, а остальное не имеет значения.
– Счастлива – это не когда сидишь с кисляком на лице и не ждешь, как идиотка, придет – не придет, позвонит – не позвонит.
– Зря я тебе все рассказала, – рассердилась я. – Столько негатива вылила, да еще и бандит! Ты же его не знаешь.
– Так познакомь нас. Я вмиг его раскушу. Хочешь, найду всю инфу про него, раз у тебя не получилось? Это проще простого.
– Не надо ничего искать, – отклонила я.
Разговор с подругой окончательно испортил мне настроение. Несмотря на мой взбрык, в душе я с ней согласилась. Подозрения, что Стас меня обманывает, возникли не сразу. Первые время я, одуревшая и ослепленная, летала наподобие персонажей картин Шагала. Сделанные в этот период работы отражали мое летающее состояние – родились неожиданные для меня самой идеи. Могу поспорить с теми, кто утверждает, что лучшее создается в период мук. У меня получилось наоборот: счастье, а я считала это счастьем, дало мне невероятный толчок, сдвинуло с места, повело меня как художника в новом направлении. Я трудилась без устали и часто по ночам, а днем при первом же звонке Стаса: «Приходи!» – мчалась к нему. Позже, когда раскрылся его обман, я сидела в своей комнате-мастерской, забросив кисти, краски, карандаши, и мои работы, некоторые незаконченные, смотрели на меня с укором. Страдания нисколько не вдохновляли на творчество – напротив, они отнимали силы и желание что-либо делать. Я настолько в них погрузилась, что иногда казалось, что я ими упиваюсь. Есть в жалости к себе такой момент.
На следующий день после разговора с Норой я поплелась к очередному клиенту. Именно поплелась – шла с неохотой. От дурных предчувствий все внутри меня ныло и болело. Перенести встречу с клиенткой я себе не позволила – должна зарабатывать. Если бы я вдруг осталась без копейки, к матери ни за что не обратилась бы за помощью. «Я же говорила, что ты от меня зависишь!» – произнесла бы она с торжеством.
Портреты на заказ приносили неплохой дополнительный доход. Ну да, халтурка, зато на нее спрос, а с иллюстрациями сложнее: то заказ есть, то нет. С картинами та же история: то продашь, то нет, все переменчиво. Нора давно подбивает меня заняться рекламой, как и она. Уговаривает, что дело это денежное, увлекательное: постоянно меняются тренды и веяния, время несется вперед, требует новых смелых решений. Но меня больше привлекают портреты. По фотографиям я их не делаю, это скучно. Предпочитаю живое общение, тем более что мне везет: среди моих клиентов немало своеобразных личностей. Сегодня встреча с новой клиенткой – она на днях позвонила, сказала, что ей меня рекомендовали и она хочет заказать портрет. Голос у нее глубокий, переливчатый, и, пока я ехала к ней, развлекая себя, лепила в уме ее внешность. Ее грудной голос почему-то ассоциировался у меня с женщиной средних лет, крупной, с приятным округленным лицом и черноволосой. Навоображала я невесть что, но в цель частично попала: клиентка примерно лет сорока, фигуристая, полноватая, чуть ниже среднего роста, лицо приятное, но не круглое, а волосы в самую точку – черные.
– Марго, – протянула она мне руку, всю в кольцах. На каждом пальце по два кольца.
Вроде приветливая, вроде приятная, но напрягал ее испытующий взгляд. Как будто она пыталась определить, хороший ли я художник, не зря ли обратилась ко мне.
– Вы говорили, что хотите портрет карандашом. Реалистичный и черно-белый? – решила уточнить и заодно заверить, что желание клиента для меня закон и я не стану, как кубист, дробить ее лицо на геометрические фигуры или рисовать что-то непонятное. Клиенты, как правило, просят не искажать их внешность, только если покрасивее их изобразить.
– Да, карандашом, но в цвете. Мне нужен портрет юной девушки.
Я ожидала, что она, как большинство заказчиков, попросит изобразить ее помоложе, но не предполагала, что до такой степени моложе.
– Еще я бы хотела, чтобы девушка сидела на фоне экзотических цветов, таких, как на ваших картинах.
– Вы видели мои работы?
– Да, в Интернете и на одной выставке. Мне там очень понравилась ваша картина с цветами. Вы пишете цветы с натуры?
– В основном выдумываю, хотя с натуры иногда пишу.
– Очень хорошо, изобразите какой-нибудь сад, пусть портрет будет как фантазия.
Впервые слышу подобное пожелание. Это вдохновляло – не держало меня в строгих рамках. Посажу Марго на лужайку среди сюрреалистичных цветов, и их гибкие стебли обкрутят ее пальцы вместо колец.
– Давайте я вначале сделаю эскиз, а то вдруг вас что-то не устроит, – предложила я.
– Не стоит, доверяю вашей фантазии, она же у вас достаточно богатая, – со странным смешком произнесла она.
Намекает на что-то? Опять меня заносит. Моя суперчувствительность все портит, делает подозрительной. Марго просто неудачно пошутила.
– Рада, что вы мне доверяете, – игнорируя ее смешок, ответила я.
Пока я все подготавливала и раскладывала, она расспрашивала, что я окончила, замужем ли, есть ли дети. Излишнее любопытство мне неприятно. Ее сверлящий взгляд и град вопросов начали надоедать. Выпытывает что-то или такая у нее манера заполнять паузы вопросами?
– Можем приступать. Вы готовы? – оборвала я допрос.
– Готова, – и позвала кого-то: – Крис, иди сюда!
В комнату вошла девочка-подросток.
– Это Кристина, моя дочь, – представила ее Марго. – Это она будет вам позировать.
Непонятно, почему сразу не сказала про дочь. Хотя такой поворот меня устраивал – как натурщица ее дочь подходила намного больше. Миниатюрная, с бледно-прозрачным лицом, она казалась воздушным созданием, этаким бескрылым эльфом, но эльфом-инвалидом: ее правая рука, сухая и безжизненная, беспомощно висела вдоль тела.
– Я вас оставлю. Если что, зовите, – произнесла Марго и ушла.
Ее дочь стояла посреди комнаты с безучастным видом. Затея с портретом ее явно не привлекала. Желая ее подбодрить, я заверила, что не придется ей позировать, как каменной, боясь пошевелиться, мы можем болтать и, если она устанет, сделаем перерыв. Вяло кивнув, она спросила, куда садиться.
– Вон туда, поближе к свету.
Она опустилась на стул. Уставилась в окно и застыла, как скульптура, несмотря на мои слова, что каменной быть не обязательно. Чтобы дать ей расслабиться и снять с нее зажатость, я спросила, нравится ли ей идея сделать ее портрет на фоне цветов.
– Мне без разницы.
– Не любишь цветы?
– Люблю, но их все кому не лень рисуют.
– Все рисуют по-разному. Твоя мама попросила сделать цветы необычными.
– Зашибись! – прыснула она. – Неужто такие, как у Джоржии О’Кифф?1
– Ты знаешь Джоржию О’Кифф? – удивилась я.
– Знаю, у нее прикольные картины, а мама их терпеть не может.
– Ты интересуешься искусством?
– Что за цветы вы собираетесь рисовать? Ромашки и васильки? – не ответив, хмыкнула она.
– Мои собственные.
– Выдуманные?
– Скорее утрированные. А какие еще художники тебе нравятся?
– Мне мало кто нравится, – ответила она и отгородилась.
Замкнутая и настороженная девочка. Свет из окна, падая на ее бледное лицо, побелил его еще больше и усилил ее внешнюю хрупкость. Выглядит ранимой, прикрывается насмешками, а в душе, похоже, сильнее, чем кажется.
– Начнем? – спросила я.
– О’кей. – Она выпрямилась и замерла, точно я все-таки приказала ей не двигаться.
Чтобы она чувствовала себя комфортнее, я придумывала темы для разговора. Она отвечала – лаконично, с тем же хмыканьем, но охотно, и мне удалось составить о ней более объемное мнение: крепкая, вдумчивая, но ершистая. В ней также угадывалась печаль – возможно, из-за ее безжизненной руки.
Вскоре ей наскучило болтать, и следующие полчаса прошли в молчании. Нарушать его я не стала – пусть будет тишина, если ей так легче. Натурщицей она оказалась идеальной: застыв, сидела в одной и той же позе и смотрела в окно. А за окном полз по небу клочок жидкого облака. Полз, полз и растаял.
– У вас есть сайт? Хочу посмотреть ваши картины, – прервала она молчание.
– Есть. Правда, я его давно не обновляла, но мои работы можно найти в Интернете.
– В соцсетях?
– Нет, на разных сайтах. В соцсетях меня нет, я держусь в тени. Как говорит моя подруга, я отстала от времени, сейчас там все, а я не люблю.
– Мой папа тоже не любит. Если бы не его бизнес, он бы там не крутился, а моя сестра с утра до вечера там торчит. Когда Интернет не работает, у нее истерика.
– Она тебя старше, младше?
– Старше на четыре года, мне тринадцать.
– У тебя есть друзья? – спросила я, перейдя черту, за которую обычно не переступаю со своими клиентами. Личных вопросов им не задаю. Но эта девочка меня чем-то тронула, и мне хотелось узнать ее получше.
– У кого их нет?
– Бывает, что их нет.
– А у вас есть?
– Есть.
– Та подруга, которая говорит, что вы отстали от времени?
– Не только, есть еще друзья, а моя подруга, кстати, тоже художница.
– И тоже рисует цветы? – снова хмыкнула она.
– Нет, логотипы.
– Круто, – сказала Кристина, опять не ответив на мой вопрос.
Несмотря на ее ершистость, в чем-то показную, девочка вызывала симпатию. В ней чувствовалась одиночка – не в смысле, что всеми брошенная и без друзей, а сама по себе. Одиночка по своей сути. Впрочем, любой человек, кем бы он ни был, всегда одинок… Опять ненужные рассуждения забивают голову. Толку от них ноль. Ну пофилософствую я, а дальше что? Ничего от них не меняется.
– Я тоже хочу уметь рисовать. Научите? – спросила Кристина.
– Научу, если твоя мама не будет возражать.
– Она будет, поэтому я вас прошу. Она отказывается нанять мне учителя рисования, говорит, что мне это не нужно.
– Ты хочешь стать художником?
– Хочу попробовать. Так вы научите меня рисовать?
– Давай позже это обсудим, – увильнула я.
Вмешиваться в личную жизнь клиентов не в моих правилах. Мое дело прийти, выполнить свою работу, любезно поболтать о какой-нибудь ерунде и уйти. Разочаровывать Кристину не хотелось, но ситуация щепетильная. Вести с ней уроки за спиной матери исключалось.
– Если вы думаете, что у меня не получится из-за моей руки, я умею все делать левой. Я могу к вам приезжать и платить буду, деньги у меня есть, папа мне дает и не проверяет, на что я их трачу. Я немало накопила.
– Дело не в этом…
– Как продвигается работа? – не дала мне закончить Марго. Войдя в комнату, она прямиком направилась к портрету. Критически поизучала его минуту и сказала, что получается неплохо, но цветы следует сделать ярче.
– Сделаю, это только начало, – взбрыкнулась я про себя, но виду не подала. С клиентами приходится держать себя в руках, а то выгонят, не заплатив. Зарабатывать бы только чистым искусством, без чьих-либо указаний и требований, быть свободным художником и творить, творить, творить! Нравится – покупайте, не нравится – не покупайте. Когда-нибудь так и произойдет. «Дуреха-мечтатель», – сказала бы Нора.
– Удастся закончить портрет сегодня? – спросила Марго.
– Да, если Кристина не очень устала.
– Ты устала? – спросила Марго дочь и, не дожидаясь ответа, сказала: – Хорошо, сделаем небольшой перерыв, пусть Крис отдыхает, а я пока покажу вам свою коллекцию кружек. Мы с мужем часто ездим за границу, и я везде их покупаю. У меня есть уникальные, в единственном экземпляре, мы за них кучу денег выложили, но они того стоят.
Она привела меня в столовую – широкую, с мебелью под старину: смешение стилей и веков. Резные стулья и стол с изогнутыми ножками в форме звериных лап, толстопузый буфет, все позолочено, посеребрено. И висит над всем этим гора острых блестевших льдинок – хрустальная люстра. Такая тяжеловесная и огромная, что невольно подумалось, не сорвется ли она вниз. Свалится и засыплет льдом дорогую мебель.
Во мне мгновенно встрепенулся сюрреалист. Перенести бы эти стулья с лапами на холст и переделать их в львов – будут этакие стулья-звери! И вся мебель – зоопарк! Идеи летают в воздухе, путешествуют по земному шару, по всем странам и островам, и наверняка кто-то где-то уже сделал это до меня. Кому-то удается схватить пролетающую мимо идею, а если прозевает, другой схватит. Получается, что новаторство – дело случая: кто опередит других, тот и новатор.