Ольга Болгова
Тридцать шесть сюжетов
Глава 1. Moet & Chandon
По утверждению писателя-литературоведа Жоржа Польти все драматические коллизии можно свести к тридцати шести сюжетным ситуациям. Мольба, спасение, месть, преследующая преступление… соперничество неравных… любовь, встречающая препятствия, любовь к врагу… честолюбие… фатальная неизбежность… безумие… – я выбрала несколько из тридцати шести по своему вкусу и, тупо уставившись в монитор, начала привязывать их к жизни. «Мольба» – перманентное состояние души, просящей у далеких равнодушных небес снисхождения к слабостям. «Спасения» нет, «Чувство мести» взывало к возмездию, но довольно слабо по причине его атрофированности. «Соперничество неравных» – здесь я всегда, увы, оставалась в побежденных. «Любовь» … разумеется, на любви я споткнулась, по причине принадлежности к лучшей половине человечества, для которой этот сюжет всегда был и остаётся главным. «Любовь с препятствиями» – истерзанный сюжет, как, впрочем, и «Любовь к врагу». До «Честолюбия» не добралась, застряв на «Любви», словно муха, что из жадности залетела в банку с медом, насытилась от души и погибла, утонув в сладкой тягучей золотой ловушке. Правда, медовое сравнение не слишком соответствовало моим отношениям с этим сюжетом из-за недавнего развода с когда-то горячо любимым мужем, после которого последовал период мужененавистничества, сменившийся депрессией, плавно перешедшей в погружение в работу, как лекарство от любви и мужчин. Вчерашнее нелепое приключение с банальным сюжетом я попыталась отнести к «Фатальной неосторожности» или «Безумию». Вполне привлекательно, хоть и недостижимо, выглядел «Адюльтер, сопровождающийся убийством».
На самом же деле в текущий момент я пыталась излечиться от сюжета «Угрызения совести», завернувшись в любимое банное полотенце и глотая горячий клюквенный морс в качестве средства от похмелья.
Угораздило же меня отправиться на этот чёртов фуршет по случаю чествования одной знаменитости местного масштаба и упиться там шампанским в компании с незнакомцем. И не только упиться. Такого со мной никогда не случалось – всегда была уверена, что и не случится, – я даже внутренне, а иногда и внешне, осуждала подобное легкомыслие в других. А теперь искала оправдания своему авантюрному поступку, не будучи авантюристкой. Я вообще не хотела идти на этот прием, поскольку не являюсь любительницей коллективных празднований, и, более того, там мог оказаться мой бывший муж со свой пассией. Пошла лишь из сугубо меркантильных соображений – редактор ни с того ни с сего прислал пригласительный билет, а обидеть редактора, руку кормящую, я не имела права, хоть и выразила ему наряду с благодарностью малую толику удивления. Приём, разумеется, оказался ожидаемо скучным, многолюдным и обильно сервированным. После ряда помпезных речей, наполненных благодарностями и тёплыми словами в сторону виновника торжества, народ разбрёлся по компаниям, я присоединилась к одной из них, вступив в несчётный раз вспыхнувшую дискуссию по поводу потребностей читающей публики. Во время дискуссии случилось непредвиденное: компания разделилась на две части, одни были за, а другие – против. Такую неординарную для дискуссии ситуацию трудно было предсказать. Впрочем, она скоро переросла в пустую перебранку, но тут принесли шампанское, и я, будучи упертой не любительницей этого напитка, решилась попробовать Moet & Chandon, дабы сравнить его хвалёный вкус со вкусом родного Советского. Взяла бокал, как вдруг чья-то коварная рука толкнула в локоть. Золотая, и по виду, и по цене, жидкость выплеснулась прямо на стоящего рядом джентльмена. Разумеется, я совершила отнюдь не изящное движение, пытаясь удержать неудержимое, и на упомянутого несчастного вылились остатки содержимого бокала, которые, будь я немного ловчее, могли бы остаться внутри сего сосуда. Но не остались.
– О, великий Ктулху! – возопила я. – Прошу прощения, я такая неловкая!
– Твою… Кто великий? – поинтересовался пострадавший, размазывая шампанское по отворотам пиджака и небесно-голубой сорочке.
– Ктулху, это такое божество, – коротко пояснила я.
– Гм… а я было подумал, что вы меня куда-то послали, – ухмыльнулся он.
– Простите, я испортила вам вечер и рубашку, – пробормотала я.
– Да уж, определенно испортили, – согласился он.
– Мне ужасно неловко, – продолжила я, понимая, что пошла по кругу и мечтая поскорее смыться отсюда, дабы не пролить и не уронить еще что-нибудь на кого-нибудь.
Облитый Моет Шандоном ничего на мою реплику не ответил, пытаясь исправить состояние пиджака с помощью носового платка. Ротозеи, обернувшиеся на инцидент, интерес потеряли и рассосались по своим компаниям.
– Сейчас химчистка отличная, все отчистят, – продолжила ныть я. – Может быть, мне оплатить химчистку? Могу даже срочную.
Самой мне эта идея совсем не понравилась, срочная химчистка – это дорого, а я звёзд с неба, то есть наличных, не хватаю. Но меня вёл постулат «Лопни, но держи фасон!».
– А что, оплатите, – согласился он.
– Тогда… тогда, идём, – мрачно предложила я.
– Куда?
– В химчистку…
– Ладно, бросьте, я пошутил, – махнул он рукой, видимо, проникнувшись многозначительным выражением моего лица. И когда я научусь его держать? По всей видимости, никогда.
– Давайте выпьем шампанского и тем заключим дружеское соглашение, – предложил он.
– Кажется, его уже выпили…
Нельзя сказать, что в течение разговора я не осматривала и не оценивала собеседника – естественная человеческая реакция, полагаю. Невысокий, худощавый, лопоухий шатен с кривым носом и пьяным взглядом. Бежать прочь и как можно скорее.
– Сейчас принесу, подождите меня здесь.
Он метнулся в сторону накрытых столов, а я двинулась в противоположную, к гардеробу и спасительному выходу на свободу, на шумную вечернюю улицу. Мне бы удалось сбежать и избежать последствий своей неуклюжести, если бы по пути я не наткнулась на бывшего мужа с его настоящей пассией. Сюжет стремительно сводился к теме «Фатальная неосторожность». Муж взаимно не выразил восторга по поводу встречи со мной, на его лице прочиталась растерянность, мгновенно сменившаяся вежливой маской. Пассия мило улыбнулась. Демонстрировала свою женскую победу или просто была приветлива от природы?
– Соня, а ты как здесь? Не ожидал увидеть! – проворковал бывший муж.
– Взаимно, – ответствовала я, радуясь, что если и чувствовала обиду или ревность, то очень вяло, зато живо желала поскорей распрощаться. – Я тоже не ожидала тебя здесь увидеть, Вадим.
– Мы оба не ожидали, – со скрупулезной тщательностью пытаясь пошутить, сказал он.
А ведь когда-то я считала его остроумным. Или он на самом деле остроумен, а во мне говорила обида, пусть и вялая, но мешающая адекватно воспринимать действительность, в которой присутствовал он? Пассия улыбнулась, вероятно, оценив шутку, а взгляд бывшего вдруг переместился куда-то мимо меня, на какой-то объект за моей спиной. Волей-неволей я обернулась, обнаружив нового лопоухого знакомца – он выжидательно разглядывал нашу компанию, смешно изогнув бровь, держа в одной руке бутылку Моет Шандона, а в другой – два пустых бокала, скрестивших тонкие ножки. Кажется, моя бровь тоже поползла вверх, одна или обе сразу.
– Вы к нам? – поинтересовался Вадим.
– Не совсем, – ответил мой новый знакомый. – Собственно…
– Он ко мне, – сказала я.
Совсем не потому, что жаждала напиться шампанского в компании с незнакомцем, а из чистого упрямства и желания реванша, внезапно перешедшего из вяло текущего состояния в активное.
Пассия вновь улыбнулась, её улыбка жутко раздражала, я не могла понять её сути – ирония в ней содержалась или простая вежливость?
– Познакомишь меня? – поинтересовался Вадим.
Любопытно, зачем ему это? Тоже жажда реванша? Ревность? Впрочем, корень у этих слов один.
– Нет, – ответила я, но не из упрямства. Я просто не знала, кто таков этот человек с бутылкой шампанского в руке.
– Илья Ильин, свободный художник, – отрекомендовался тот. – Хотите шампанского?
– Вадим Пушкарев, главный редактор журнала «Синхрон». Благодарю, – ответил мой благоневерный.
Перекинулся со свободным художником несколькими формальными фразами, не глядя в мою сторону, и откланялся вместе с пассией, не подозревая, что стал катализатором моих дальнейших грехов. Илья Ильин уставился на меня, опасно покачивая бутылкой.
– Ну так что, Илья Ильин, задвинем бокалы? – игриво спросила я, забыв, что собиралась покинуть поле боя ради домашнего уюта и относительного покоя.
– Задвинем, – кивнул он.
Дальнейшие события вечера не подлежат описанию, поскольку протекали слишком банально и вполне знакомо взрослому большинству населения нашей славной планеты. Скажу лишь, что Илья Ильин оказался прекрасным собутыльником, видимо, имел значительный опыт в этом деле, а меня понесло, словно не слишком широкая, умеренно спокойная река, по которой плыла моя утлая лодка, вдруг низверглась водопадом с отвесной скалы. Шампанское оказалось искомо вкусным, и некоторое время спустя мы с Ильей Ильиным изрядно окосели.
Мне было весело, очень. Хотя, боюсь, что не все окружающие оценили и одобрили это веселье. Ильин умудрился урвать вторую бутылку шампанского, а далее мы прошлись по другим напиткам, неразумно смешав несмешиваемое. В результате значительная часть вечера, а особенно то, что происходило после бала, оказалось окутанным бесшабашным туманом. Короче говоря, а по утру я проснулась… и первыми впечатлениями стали головная боль, противнейший вкус во рту, тошнота, потеря памяти – все симптомы налицо и на лице. Знакомая римская штора на окне просигнализировала, что нахожусь в собственной однокомнатной квартире, в которую въехала месяц назад после размена нашей с бывшим трехкомнатной. Это несколько успокоило – значит, я не наделала глупостей. Впрочем, успокоительная мысль была опровергнута, когда я осторожно, чтобы не сломать что-нибудь в теле или организме, повернула голову налево. Лучше бы я повременила или не делала этого совсем. Я зажмурилась в надежде, что сон продолжается, но тщетно – когда я открыла глаза, реальность накрыла суровым холстом сюжета «Фатальная неосторожность… как следствие личной безответственности, легкомыслия и неумеренного потребления горячительных напитков, лишающих разума». Рядом со мной на кровати лицом вниз лежал мужчина. Судя по лёгкому похрапыванию, к счастью, живой. О Ктулху! Что я наделала? У нас с ним что-то было? Я резко поднялась и рухнула на подушку, от резкой боли в висках и столь же резкого головокружения. Ощупала себя под одеялом – результат осмотра оказался неутешительным, хотя всё же я была одета, отчасти. Чёрт! Проклятье! Ктулху! Полежала несколько минут неподвижно, затем сползла с кровати и осторожно приняла вертикальное положение. Плохо, но терпимо. Доковыляла до ванной, залезла под душ и долго стояла под горячим водным потоком, тупо созерцая бледно-розовый кафель стены, на котором, казалось, проступали, пусть и не огненные, буквы, складываясь в зловещую фразу: «Как низко я пала!», «Как низко я пала?», «Как низко я пала…». Завернувшись в банный халат, приползла на кухню, напилась воды из чайника и удалилась не в силах находиться в помещении, предназначенном для изготовления и приёма пищи. Собутыльник-совратитель мирно спал, похрапывая и посапывая. Впрочем, напрасно я качу на него бочку, мы ведь, судя по всему, выступаем в одной весовой категории – я такая же собутыльница и совратительница, и неизвестно, кто был активнее в том или другом раунде. От этой мысли стало совсем плохо, хотя, вроде, хуже было некуда. Осторожно стащила с него покрывало – новое, между прочим, только что приобретенное, пэчворк, – и ахнула про себя, убедившись в актуальности наихудшей версии произошедшего. Как его зовут? Как-то просто. Кажется, на А, нет, на И. Иван Иванов? Игорь Иванов? Иван Игорев? Нет, Илья… «Илья Ильин!» – вспомнила я, зачем-то обрадовавшись, словно это могло хоть как-то сгладить сию фатальную неосторожность. А может, он придумал это имя? Уж очень странно и примитивно – Илья Ильин. Может, он ещё и Ильич? Впрочем, нечего сидеть и разглядывать этого ИИ, нужно срочно будить и отправлять на все четыре стороны. Это ж надо было притащить незнакомого мужика в свою квартиру и в свою постель? Обложив себя несколькими ненормативными определениями, я потрясла его за плечо. Илья Ильин что-то промычал и недовольно дёрнулся. Я потрясла сильнее, морщась от толчков боли в висках.
– Просыпай… тесь! Пора вставать! – хотела сказать громко, но с перепоя получился какой-то хрип. Откашлялась и продолжила побудку.
Наконец он оторвал лицо от кровати, приподнял голову, повернулся и уставился на меня сонным взглядом, в котором читалось возмущение и непонимание.
– Какого черта? Спать хочу! – заявил он и рухнул в прежнее положение.
– Что значит, спать хочу? – возопила я, обретя голос. – Вставайте!
Прошло некоторое время, прежде чем он проявил признаки жизни, поёрзал, повозился и сел на кровати, подмяв под себя моё новое покрывало. С трудом сдержалась, чтобы не схватить и не сорвать с него мой пэчворк. Остановило лишь одно обстоятельство.
– Что? Как? Вы кто? – пробормотал он, ошарашенно глядя на меня.
Не помнит значит. Или притворяется?
– Ах, да, – словно прочитав мою мысль, пробормотал он и схватился за голову. – Мать твою, ну и надрался я вчера…
– Мы! Надрались, – уточнила я.
– Мы? Ну да, мы… Пардон, забыл, как… Таня?
– Неважно, – огрызнулась я. – Все равно нам с вами детей не крестить.
– Как знать? – пробормотал он, почёсывая потемневшую от щетины щёку. – Блин…
– Никак не знать. Приводите себя в порядок… гм… одевайтесь и забудьте дорогу в этот дом, – отрезала я.
– Суровая-я-я… – простонал он и опять рухнул на кровать.
И куда девались его вчерашний кураж и остроумие? «Туда же, куда и твои», – подсказала я своему неуёмному эго. Ушла на кухню, так как организм потребовал приема чего-нибудь оздоровительного. Мысли о чае, кофе или иных напитках вызывали отвращение, но вспомнила, что в морозилке должен храниться пакетик замороженной клюквы. Клюквенный морс – лекарство от всех недугов, решила я и, постанывая и поскрипывая, занялась его приготовлением. Когда клюква была удачно помещена в кипящую воду, потащилась в комнату, настигнутая мыслью, что Илья Иванов, то есть Ильин, неважно, пусть хоть Ирвинг, потихоньку собрал вещи и смылся. Кровать действительно была пуста, но в запертой ванной шумела вода. Я свернула покрывало пэчворк и в изнеможении рухнула в кресло.
Илья Ильин явился вскоре, завернутый в моё! банное полотенце. Жаль не осталось сил возмущаться.
– Пардон, – сказал, словно не ожидал увидеть меня. – А я тут… воспользовался твоими вещами.
– Вашими…
– Гм… хм… ну, вроде мы с тобой… с вами были довольно… э-э-э.… близки.
– А вы в этом уверены? – вопросила я.
– А вы нет? Впрочем… чёрт, я плохо помню… пардон. Да, право, я оденусь и пойду. Где… моя одежда?
Одежда валялась в живописном беспорядке повсюду, в том числе и на спинке кресла, в котором я сидела. Я осторожно поднялась, стараясь держать равновесие.
– Ищите и найдёте… Позовёте меня, когда будете готовы.
Удалилась на кухню, где морс уже пытался вырваться из-под крышки, разбрасывая вокруг кроваво-красные брызги. «Невольное убийство случайно близкого», – невольно подумалось мне.
Илья Ильин явился вскоре, прислонился к косяку, приглаживая влажные волосы.
– Я.. того… пошёл.
– Доброго пути!
– Понимаю, что извиняться глупо.
– Верно понимаете.
– Но мы… гм… хорошо повеселились… вчера.
– Слишком хорошо. Оставим приятные воспоминания и распрощаемся.
– И я забуду дорогу в этот дом.
– Правильно. Выпейте вот морсу, помогает.
– Вы очень добры, но не хочется. Я лучше пива…
– Воля ваша…
Он ушёл, я захлопнула дверь. Наполнила ванну горячей водой и погрузилась туда, побаиваясь, что могу уснуть. Но, к счастью, не уснула – помогли тщетные попытки вспомнить детали вчерашнего вечера и сегодняшней ночи. Потом включила компьютер и села перед монитором, сонно перечитывая классификацию Жоржа Польти, думая о так и не начатой повести и прихлёбывая клюквенный морс, лекарство от всех болезней.
Глава 2. Софья. Мачеха и оппонент
Разумеется, я не написала ни строчки, закрыла файл и выключила компьютер, не в силах бороться с сонливостью, накрывающей, как снежная лавина. Подушка была упоительно прохладной и мягкой, острая головная боль перешла в тупую. Я погружалась в сон, словно падала с высоты на растянутый внизу брезент. Или на батут. Или на… Я упала на что-то мягкое, но подавшее сигнал тревоги от моего падения. Плевать, главное, что мягко. Мерзкий сигнал не умолкал, становясь громче и громче, и всё более напоминая что-то знакомое. Телефон! Кому что нужно? Меня нет дома. Уехала. Улетела. Умерла. У… Телефон надрывался, потрясая упорством звонившего. Кто же так желает меня, что готов висеть на трубке целую вечность? Греша проклятьями, выползла из-под одеяла на свет божий и дотянулась до трубки, из которой раздался любимый голос любимого редактора.
– Шведова, тебе прогул! – заявил он с места в карьер.
– Отчего? – простонала я. – Я больна и.… у меня отгул за прошлую командировку.
– А ты кого-нибудь поставила в известность о том, что берешь отгул? – обольстительно поинтересовался редактор.
– Игорь Львович, я… не успела. Я очень плохо себя чувствую, – промямлила я.
– Спроси меня, Шведова, почему я совсем не удивлен.
– Почему? – невинно спросила я.
– А потому, радость моя, что наблюдал за тобой вчера вечером, и, заметь, не только я.
– Значит, на моей репутации можно поставить крест, – мрачно констатировала я.
– На чём, Шведова? На репутации? Можно, даже не сомневайся. Я уже было хотел поручить тебе статейку написать о герое торжества, два разворота, с фото во всех видах. «День простого труженика на ниве бизнеса», от рассвета до заката, так сказать. Для того и на тусовку послал, чтобы присмотрелась там.
– Игорь Львович, а почему вы мне не сказали этого? – простонала я.
– Как не сказал? Я тебе приглашение за красивые глаза выдал, что ли? – удивился редактор, кажется, даже искренне, и добавив: – Вот теперь опохмеляйся и размышляй! – повесил трубку.
Поистине, неисповедимы пути… Похмеляться не стала и размышлять тоже. Во-первых, нечем, во-вторых – непонятно о чём – то ли о прогуле, то ли о статье. В-третьих, голова была просто-напросто неспособна на столь трудное упражнение. Она, голова, хотела спать, и я уложила её, голову, на вновь ставшую приятно прохладной подушку. В нос шибануло запахом мужского одеколона. Было сегодня ночью что-то или не было? И если было, то хоть бы без последствий! При мысли о последствиях обдало холодом, даже сон прошёл. Нет, не может быть, не стоит изводить себя, лучше заснуть, проснуться посвежевшей и начать жизнь с хотя бы наполовину чистого листа. Есть ли такой сюжет? Ах, да, конечно, «Вновь найденный» вполне можно притянуть, хоть и за уши. Или расширить «Угрызения совести» до «Угрызений совести, переходящих в нравственное прозрение»? Ведь разве можно понять, что есть прозрение, если на своей шкуре не ощутить, что значит плохо видеть? А если так и начать свою не начатую повесть? «А поутру они проснулись…» «Отличная фраза, жаль, чужая», – подумала я, засыпая и вдыхая запах греха.
Поспать не удалось, вновь зазвенел телефон, долго и упрямо. Пришлось напрягаться и брать трубку – вдруг это редактор, желающий сообщить очередную неприятную новость. Например, что я уволена. Но голос оказался женским и незнакомым. «Мне нужна Софья Шведова», – категорично заявила дама.
– Позвольте узнать, кому? – спросила я.
– Что кому? – возмутилась она. – С кем я говорю?
Полчаса назад я, возможно, ответила бы ей, что таковая здесь не проживает и повесила трубку, но мысль о нравственном прозрении застучала в больных висках, и я ответила со всей присущей вежливостью, что, видимо, являюсь именно той самой Софьей, которую она жаждет услышать. Собеседница несказанно обрадовалась и тотчас начала называть меня Сонечкой.
«Сонечка, это ты? Звоню тебе из Франкфорта, ты узнала меня?»
О Ктулху! Кто может звонить из Германии? Ну конечно же, не из Германии, а из штата Кентукки, чуть запоздало дошло до меня.
«Вероника Семеновна! – воскликнула я, если мой слабый стон, можно принять за вскрик. – Что случилось?»
Что могло произойти, чтобы моя мачеха – вторая жена отца, несколько лет назад утащившая его за океан, – с которой после их отъезда я беседовала по телефону от силы пару раз, да и то, когда звонил отец, вдруг проявила такую инициативу?
«Просто Вероника. Ты же помнишь, я не люблю, когда меня называют по отчеству, я отвыкла от этого».
«Понимаю. Как у вас дела?» – спросила я и напряглась, как тетива лука, натянутая сильной рукой Робина Гуда.
«У нас дела хорошо. Александр Янович, твой папа, здоров и бодр. Передает тебе привет! Погода прекрасная».
Неужели она звонит из-за океана лишь затем, чтобы сообщить о погоде и передать привет от отца? Он мог бы сам это сделать. Или она юлит и что-то скрывает? Похмельный синдром действовал в направлении недоверия и негативного восприятия действительности, что, впрочем, совсем неудивительно. Тем не менее, я старательно передала ответный привет, надеясь, что он не прозвучал тяжеловато.
«Сонечка, дорогая, я звоню, потому что у меня имеется к тебе небольшая просьба».
«Что за просьба?»
«Понимаешь, я уже не молода…»
Она сделала паузу, а я напряглась еще больше, вдруг захотев опохмелиться. В трубке что-то зацокало, видимо, кабель на дне Атлантики затрепетал от столь откровенного признания Вероники.
«Ну что вы…», – я осторожно прервала паузу неискренним сомнением.
«Понимаешь, я хочу сделать пластику, небольшую подтяжку, поправить овал и прочее. – заговорила Вероника. – Но ты понимаешь, что это стоит немалых денег».
«Занять хочет у меня? – про себя поразилась я. – Да уж, нашла кредитора».
К счастью, я не успела вслух изумиться по этому поводу
«А в России есть хорошие специалисты, и обойдется это, как ты понимаешь, Сонечка, в разы дешевле», – продолжила Вероника.
«Точно дешевле?» – удивилась я.
«Да, да, поверь, Сонечка. Так вот, я собираюсь приехать, чтобы сделать пластику. Я уже всё узнала. Но ты понимаешь, как я не люблю гостиницы, тем более, мне предстоит операция, и я буду нуждаться в теплой домашней обстановке».
Я обалдела. Так вот в чём дело? Вероника хочет сэкономить на врачах и жилье!
«У меня, конечно, есть подруги, а Александр… Янович даже предлагает обратиться с такой просьбой к твоей маме, как к добрейшей души человеку, но это немного неловко…»
Само собой, а обратиться к дочери вполне ловко.
«Но у меня однокомнатная квартира, вам будет не очень удобно», – попыталась я вставить свой аргумент.
«Мне будет очень удобно, уверяю тебя, дорогая! И мы сможем сблизиться с тобой, поговорить по душам! Ведь ты сейчас одинока? У тебя никого нет?»
Именно этого мне как раз сейчас и не доставало – говорить по душам с малознакомой мачехой отца. Хотя, она сама дала мне фору – скажи я, что у меня кто-то есть, и вопрос о её вторжении на мою территорию мог бы отпасть. Да и мебели у меня нет, кроме кровати и старого кресла – всё остальное в планах. Но мне вдруг стало неловко врать и отказывать – нравственное прозрение и всё такое… В конце концов, это ненадолго, и если будет совсем невмоготу, смоюсь к подруге или к матери. Погибать так от души. Запустив сюжет «Самопожертвование ради близких», я сказала ей: «Хорошо, Вероника, приезжайте», подумав, что хотела бы сейчас поговорить с отцом, таким далёким.
Положила трубку и совершила третью попытку заснуть, но уже не спалось. Больная голова принялась думать, обо всём и ни о чём.
Следующее утро принесло окончательное осознание содеянного намедни. И если эпизод с Ильей Ива… Ильиным обрел изрядно банальный, но где-то романтический приторно-горький вкус сомнительного блюда под названием «лучше хоть что-то, чем совсем ничего», то предстоящий приезд Вероники накрыл не слишком светлое будущее серой пеленой безнадёги. Как я могла согласиться? Лишь похмелье и Илья Ильин виновны в этом проколе. Перспектива тесного общения с мачехой выбила из колеи, без того кривой – в результате я упорно делала неверные шаги вправо и влево под пулями снайперов: почистила зубы кремом для рук, упустила кофе, ткнула в глаз щеточкой с тушью, после чего с четверть часа лила слезы из одного глаза; так и не нашла один чулок из новой пары, что надевала на позавчерашний несчастливый фуршет – возможно, Илья Ильин унес его с собой, – но зато обнаружила под диваном его носок и с удовольствием выбросила в мусорное ведро. Вся эта феерия проходила под аккомпанемент тяжкой думы о том, куда устроить Веронику. Вариантов не было, кроме одного – предоставить ей кровать в комнате, а самой поселиться на кухонном диванчике. А что делать, если вляпалась в сюжет «Самопожертвование ради близких»?
Родная редакция журнала «Всевидящее око», где я трудилась третий год корреспондентом на подхвате, встретила знакомым гулом и вечной суетой не по делу.
– Соня, тебя шеф ждёт, рвёт и мечет! – бросил в мою сторону коллега Юрка Славкин, едва я вошла на эту кухню жареных фактов, переперчённой информации и переслащённых десертов-дифирамбов.
«Если увольняет, то зачем рвать и метать? – подумала я. – Значит, ещё не вечер, и ещё повоюем». Сюжет «Затравленный» звучал слишком сильно, но в сглаженном виде он бы вполне подошёл к моему текущему состоянию. Отправилась к шефу, по пути репетируя банальные варианты ответов на четыре возможных банальных вопроса: «Быть или не быть?» «Кто виноват?» «Что делать?» и «Куда податься русскому человеку с его отчего-то особенной русской душой?» Последний был любимым в арсенале редактора, он задавал его часто, пылко и всегда не по делу. Но, как ни странно, это срабатывало, и присутствующие затихали в раздумьях, вне зависимости от национальной принадлежности тел и душ.
Секретарша Жанна, известная в узких кругах под ником Бонни, подняла в мою сторону ресницы потрясающего объёма и соблазнительного изгиба в невероятно глубоком угольно-черном цвете – такого мне не добиться никогда – и проникновенно сообщила, что Игорь Львович ожидает меня с нетерпением.
Попыхтев перед дверью, я заглянула в кабинет. Внутри находились двое – редактор и незнакомый мужчина, который обернулся в мою сторону, тотчас став знакомым. Я захлопнула дверь и отскочила от неё под изумленным взглядом Бонни.
– Ты что, Софья Александровна? Что стряслось?
– Ничего, – пробормотала я, слыша из кабинета вопль шефа: «Шведова, куда же ты? Вернись!»
– Лучше уволюсь, – пробормотала я.
– Зачем? – спросила Бонни.
Я стала бояться, что выразительность её глаз может погубить её зрение. Тем временем дверь распахнулась, и на пороге явился сам шеф во всей красе своего почти двухметрового роста.
– Шведова! Что за девичьи выкрутасы? Заходи в кабинет, сейчас же!
– Хочешь леденец? – сочувственным шёпотом вслед мне, идущей на гильотину, прошептала Бонни.
– Давай!
Я достала из протянутой ею маленькой жестяной коробочки засыпанный сахарной пудрой леденец и засунула его за щёку, тотчас ощутив приятный яблочный вкус.
– Шведова! Софья Александровна! – послышалось вновь из кабинета. Я шагнула внутрь. Шеф уже опустился в своё кресло во главе банально длинного стола, а его посетитель, Илья Ильин собственной персоной, поднялся мне навстречу.
– Вот, это наша краса и гордость, – ядовито провозгласил редактор, делая царственный жест в мою сторону, – Софья Александровна Шведова, журналист, с хорошим резвым пером, но непомерными амбициями. А это Илья Ильин, – царственный жест в сторону моего оппонента, – писатель-фантаст.
Я чуть было не подавилась леденцом. Надо же – хорошее резвое перо!? Это у меня-то непомерные амбиции!? Писатель-фантаст? Думаю, что смогла бы посоперничать с Бонни выразительностью взгляда.
– Да, я наслышан о вас за последние несколько минут, приятно познакомиться, – не моргнув глазом, заявил Илья Ильин.
Я промолчала, потому что не могла сказать, что мне приятно знакомиться с ним, после того как вчера вытолкала его из своей постели и квартиры. О Ктулху! Выглядел он очень даже неплохо, видимо, хорошо выспался и принял нужную дозу пива. Уши также выразительно торчали, чуть прикрытые прядями волос, нуждающимися в стрижке. Взгляд, который он бросил на меня, что-то выражал. Редактор, выдержав необходимую паузу – наряду с вопросом о душе, это было его коньком, – объявил:
– Итак, я пригласил вас, господа, чтобы сообщить приятное известие… – и вновь замолчал, ожидая, подхватит ли кто цитату. В кабинете нависла тишина. Шеф продолжил:
– Илья Николаевич будет вести у нас колонку «Научная и ненаучная фантастика», где будут публиковаться как различные факты, связанные с этой областью, так и отрывки из фантастической прозы, в рекламных и прочих целях.
– Да? Очень… мило, – сказала я.
– Мило – не слишком уместное слово для данного случая, не так ли? – съязвил шеф.
– Нет, почему, вполне, – промямлил Илья Ильин.
– Возьму обратно, – я сыграла сигнал отступления и уселась напротив фантаста, чуть наискосок, ожидая, что процесс представления закончен, и он сейчас откланяется, чтобы приступить к труду на ниве научного обмана читателей, а шеф, сказав: «А вас, Шведова, я попрошу остаться», вывалит на меня своё недовольство и что там ещё у него в запасе. Но писатель и не думал уходить, а редактор вдруг улыбнулся, как кот перед миской сметаны, и заявил:
– А вы, Софья Александровна, поступаете в распоряжение Ильи Николаевича в качестве помощника, интервьюера короче говоря, соратника.
– Я?! Соратника? Никогда! – вырвалось у меня слово-не-воробей.
Оба уставились на меня. Редактор изумлённо. Илья Ильин – не знаю как. Я замерла, как кролик перед парой удавов. Нужно играть отступление и дипломатично, иначе вляпаюсь не только по уши, но и по макушку.
– Что это с тобой, Софья? – справедливо поинтересовался редактор.
– Простите, Игорь Львович, – промямлила я. – Немного разволновалась. Я же не спец по фантастике, даже не любитель. Я вообще не читаю произведения писателей-фантастов! Даже в детстве не читала. Какой из меня помощник? Не понимаю, почему выбор пал на меня? Это нонсенс какой-то!
– В том и соль идеи! – радостно возопил шеф. – Вы будете выступать в роли невежественного оппонента… впрочем, Илья сам изложит вам все детали!
– Невежественного? – простонала я. – Спасибо огромное, Игорь Львович! Вот уж не ожидала, что удостоюсь такой оценки!
– Ничего-ничего, у тебя прекрасно получится!
– Ну да, у меня же «хорошее резвое перо»! Лучше уж я уволюсь и прямо сейчас!
Последняя фраза вылетела очередным воробьем. Но теперь я не пожалела, что сказала это. Лучше смерть, чем жизнь в неволе! В конце концов, устроюсь в Фастфуд жарить пирожки с яблоками. «Любопытно… – пронзило меня прозрение, правда, на этот раз не нравственное, а иного рода, – шеф специально свел меня с этим фантастом на позавчерашней вечеринке? Это был заговор?»
