Ольга Баскова
Медальон Таньки-пулеметчицы
Глава 5
Лесогорск, наши дни
Дом, где Виталий снимал квартиру, – обычная пятиэтажная серая хрущевка – находился в десяти минутах ходьбы от редакции. Впрочем, в этом городишке все было близко, но удовольствия от этого Рубанов не испытывал. То ли дело Питер или Москва! Вот и мать его не хочет сюда переезжать из Архангельска, говорит, что там какая-никакая, а цивилизация. А может, чувствует, что он тут долго не задержится. Виталий сморщился, взглянув на синевший на горизонте лес. Когда-то он, выпускник Санкт-Петербургского университета, оказавшись в этих краях, пришел в восхищение. Окрестная природа казалась ему идеальной. Здесь было все, что он любил: большие реки с кристально чистой водой, окаймленные дремучими лесами, голубые озера, заросшие густым камышом, песчаные желтые утесы, пропасть грибов и ягод. В редкие приезды матери они ходили в лес, набивали пакеты и банки земляникой, голубикой, черникой, дикой малиной, и мама варила «пятиминутку» – варенье быстрого приготовления, благодаря которому он давно забыл о шоколадных конфетах. Кроме матери его навещали однокурсники из Питера, и они на неделю ходили в поход на байдарках. Друзья поражались величественным северным соснам и удивлялись, что Архангельская область – север европейской части России, заросшая густыми таежными лесами и обдуваемая холодными ветрами арктических пустынь, необыкновенно красива. Она поражала разнообразием и суровостью. Здесь было все: и тундра, и равнины, и горы, пусть и невысокие. Вместе с товарищами они ходили в лес, забирались в густой ельник и поражались обилию ягод. Чего здесь только не было! На кудрявом мху, покрывавшем подножия сосен, они находили землянику, чернику, бруснику… Он с восхищением рассказывал, что здесь есть орхидеи – одиннадцать видов. Поистине удивительный край! Виталий подумал, что восхищение не проходило год, два, но на третий маленький зеленый городок начал его тяготить. Он был хорош для старичков, желавших прожить остаток жизни в покое, но не для молодых, предприимчивых и амбициозных. С каждым днем Рубанов впадал в уныние. Березы и сосны не вызывали восхищения. Он уже не думал, что дышит чистым воздухом без примесей бензина, и его охватывало отчаяние. Скорее, скорее отсюда, из провинции, из жалкой газетенки! Несомненно, он напишет статью о человеке, выстрелившем в затылок карательнице, но на этом поставит точку и распрощается с Лесогорском. Подойдя к подъезду, Рубанов скривился и набрал код на домофоне, усмехнувшись про себя. Дом был старый, неказистый, потемневший от времени, а его жильцы – в основном пожилые семейные пары с небольшим достатком. Да, некоторые даже имели машины – старые «Москвичи», «копейки» – в общем, гордость советского автопрома, которые сиротливо пылились в крошечном дворике. Покуситься на нехитрый скарб таких жильцов мог только ненормальный, и Виталию казалось забавным, что жильцы собирали деньги на домофон. Он знал и то, что проникнуть в их квартиры даже с такой штукой не составляло труда – стоило только сказать кодовое слово: принесли платежки. Бабули с удовольствием впускали незнакомцев в подъезд, а потом удивлялись остро пахнувшим лужам на полу. На лестничных клетках всегда стояли коробки с бездомными кошками, которых подкармливали сердобольные женщины. Виталий юркнул в подъезд и быстро поднялся по лестнице на второй этаж. Толстый рыжий кот бросился было к нему, но молодой журналист не проявил желания его погладить, и рыжий обиженно отошел, поняв, что свой кусок домашней котлеты он не получит. Рубанов открыл дверь и вошел в квартиру, всегда казавшуюся ему темной. Она и была такой: сквозь толстые ветви деревьев, закрывавших окна, почти не пробивались солнечные лучи. Иногда это его даже радовало. Он не любил утруждать себя уборкой. На солнце пыль видна лучше, чем в полумраке. Бросив папку с бумагами на стол, он, скинув ботинки, опустился на диван и по привычке стал искать пульт, чтобы включить телевизор. Как всегда, эфир был забит новостями. Немного послушав о том, что делается в мире, Виталий прошел на кухню. По дороге домой он забыл, что у него, как у закоренелого холостяка, в холодильнике «повесилась мышь», и сейчас с грустью взирал на сиротливый кусочек вареной колбасы, немного обветренный, но, впрочем, съедобный, и на заветренный сыр. Не было ни хлеба, ни яиц, зато Виталий отыскал невесть откуда взявшуюся пачку с пастой – так теперь называли обычные макароны – и, поставив на плиту кастрюлю с водой, принялся ждать, пока она закипит. Глянув в окно на машины-сироты, он почему-то вспомнил о матери. У отчима тоже была «копейка», на ней он и укатил к своей коллеге по работе, более молодой и красивой, чем мать. Виталику тогда шел девятый год, и на отчима обиды он не держал. Что ни говори, тот его растил семь лет, после того как родной отец пьяный попал под машину. Мать если и переживала его уход, то ничем это не показывала, продолжая делать все, чтобы ее Виталик ни в чем не нуждался и получил образование. Нужно ей обязательно позвонить и предупредить, что завтра, после интервью, он к ней заедет. Вытащив из шкафа спортивную сумку, он положил туда джинсы и пару футболок на случай, если придется заночевать в деревне (еще неизвестно, как до нее добираться и какой транспорт туда ходит), сел к ноутбуку и набрал в поисковике «деревня Березки». Снимки этого населенного пункта не вызывали желания лишний раз показаться в тех краях. Избы большей частью почернели от времени, покосились, новых домов Виталий не увидел. Он подумал, что это одна из тех деревень, которые потом становятся призраками. Со всех сторон на Березки наступал лес вместе с топкими болотами, грозившими поглотить огороды. Впрочем, были и хорошие новости. Автобусы мимо Березок ходили, даже два – один до Выборга, другой до Питера. Виталий выбрал себе питерский, он отходил от их вокзала в девять утра. С билетами можно было не заморачиваться – до Березок вряд ли займут все места. Заварив чай – к счастью, его немного осталось в жестяной банке, – Рубанов набрал в поисковике «Татьяна Маркова» и долго читал об этой женщине, считавшей, что убивать – такая же работа, как и другие.
Глава 6
Москва, 1941-й
Два стройных высоких парня, уже успевших загореть, несмотря на середину июня и проливные дожди, огорчавшие почти каждый день, стояли возле кинотеатра и рассматривали выходивших после фильма «Чапаев».
– Гляди, какие крали, – сказал черноволосый, похожий на цыгана, поправив непослушную прядь и сверкнув черными жгучими глазами.
– Где, Олег? – тотчас отозвался его друг, рыжий, с лицом, усыпанным веснушками, как перепелиное яйцо.
– Да вот, – Олег кивнул в сторону двух хорошеньких девушек, которые, взявшись под руки, осторожно спускались с лестницы и что-то громко обсуждали, наверное, содержание фильма. Когда они поравнялись с друзьями, черноволосый перегородил им дорогу:
– Девушки, давайте познакомимся.
– Мы с незнакомцами не знакомимся на улице, – буркнула круглолицая, с большими голубыми глазами. – Так что, молодые люди, не загораживайте проход.
Олег ринулся на помощь приятелю:
– Не знакомы? Но это так легко сделать. Меня, к примеру, зовут Олег. А вас?
Ее белокурая подруга резко отодвинула его в сторону:
– Сказано вам – пропустите.
Рыжий скорчил гримасу, но дорогу уступил:
– Скажите, какие мы…
– Да уж какие есть. – Круглолицая показала язык, взяла подругу за локоть и потащила к скверу. Парни не решились последовать за ними.
– Гиблое дело, – решил Олег. – Что ж, подождем других, полюбезнее.
Рыжий вздохнул. Девушки отошли на безопасное расстояние от приставал, и белокурая обратилась к своей подруге:
– Может быть, ты зря так с ними, Таня? Мальчики вроде приличные.
– Некогда мне о парнях думать, Люда, – отрезала Татьяна и поправила волосы, тщательно уложенные ровными волнами при помощи горячих щипцов. – Знаешь, честно говоря, после этого фильма я на наших парней и смотреть не могу. То ли дело раньше! Петька! Вот это парень! Мне бы кого-нибудь из чапаевской дивизии!
– Знаю, – рассмеялась Люда. – Только слепой не догадался бы, что ты и сама мечтаешь быть похожей на героиню этого фильма. Недаром фото артистки на стенку повесила. И где ты его отыскала, Анка-пулеметчица?
– Где отыскала – там уж нет, – парировала Таня. – Допустим, на работе дали мне старый журнал с ее фотографией. Ох, если бы еще и пулемет!
– А пулемет-то зачем? – удивилась подруга. – Сейчас мирное время.
– Скучное время, – отрезала Татьяна. – То ли дело Гражданская война! Такие, как Анка, были на вес золота. Ну, согласись, лихо она строчила из пулемета?
– Лихо, – кивнула Люда. – Слушай, давай мороженого поедим и газировки выпьем. Солнышко сегодня здорово припекает.
– Давай, – согласилась девушка. Они подошли к лотку, за которым толстая тетка в белом переднике торговала газировкой и мороженым. Татьяна вытащила из кармана мелочь, пересчитала и протянула женщине:
– Два клубничных и два пломбира.
Тетка подставила стаканы под пенистую струю и, наполнив, протянула девушкам. Люда сделала глоток и поморщилась:
– Пены много. Жажду совсем не утолишь. Наверное, на донышке осталось.
– Хорошо, что хоть этого хватило. – Таня отхлебнула из своего стакана. – Все равно вкусно. Знаешь, когда я в деревне жила, то ни о какой газировке и слыхом не слыхивала. Разве только из учебников по литературе. Да и об этом, – она указала на мороженое, – в деревне даже не рассказывали. Сядешь, бывало, за стол, а кроме картошки и серого хлеба больше ничего. Я в детстве, знаешь, какая маленькая была? Ну чисто былинка. И ела как птичка. Зато братья мои все сметали. Мамочка бедная день и ночь думала, чем бы семью накормить. Папаша рóдный, чтоб ему пусто было, сбежал, как я родилась. Вот и пришлось маме нас на себе тянуть. Сволочь! – вдруг выругалась она, и Люда вздрогнула. Она редко слышала от подруги бранные слова.
– Так его ненавидишь? – спросила она. – А даже и не видела. Может быть, встретились бы сейчас – и все по-другому было.
Таня сверкнула голубыми глазами:
– Встретились? С ним? Ты шутишь? И глядеть на него не хочу. Я ведь даже фамилию его не взяла при получении паспорта. Знаешь, в первом классе, когда меня попросили назвать фамилию, я не смогла этого сделать, и мой сосед Сашка крикнул: – «Маркова!» С тех пор я Марковой и осталась. В паспорте и комсомольском эта фамилия. Теперь даже рада этому. К папаше своему Парфенову я не имею никакого отношения.
– Да, тяжело вам пришлось, – согласилась Люда, смакуя пломбир.
– Тяжело, – согласилась подруга. – Знаешь, как я завидовала одноклассникам, которым родители могли купить новые платья, туфли? У меня ничего этого никогда не было. Хочешь знать, откуда мы брали вещи?
Людмила ничего не ответила. Она видела, как переживает Татьяна: эти воспоминания явно не были для нее приятными.
– А вещи мне дарили односельчане, – бросила девушка. – Здорово, правда? Дарили, естественно, не новье, а дырявые обноски, но мать радовалась и этому.
Подруга решила ненавязчиво сменить тему:
– Мамка-то как? Письма пишет?
– Какие письма? Неграмотная она, – пояснила Таня. – В нашей деревне грамотными были только учителя. Анна Ивановна и сейчас мне помогает. Я ей письма пишу, а она мамке читает, потом от нее весточку мне шлет. Вчера от брата письмецо получила, от Игната. – Девушка достала из сумочки скомканную бумажку. – Он в военном училище учится. Девушку хорошую встретил, мне фотографию пришлет, – она закатила глаза. – Я за него так рада, ты и не представляешь. Столько на него свалилось, когда папаша нас бросил! – Глаза Тани увлажнила слезинка. Люда с жалостью посмотрела на подругу:
– Но ведь все уладилось, правда?
– Теперь да. – Таня пригладила и без того идеальную прическу и улыбнулась. – Завтра к мамке поеду. Пишет – соскучилась шибко. Гордится, что дочь на фельдшера учится.
– А я хотела завтра пригласить тебя за город, – с огорчением проговорила Люда. – Погода наконец наладилась, можно искупаться, позагорать. Рванули бы в Замоскворечье, а?
Татьяна покачала головой:
– Не получится, Людок. Завтра к своим собираюсь. Мамку охота повидать. Но я ненадолго, – она вздохнула. – Тоска там смертная, такая тоска, что на душу давит. Больше недели не выдержу. Приеду – и тогда погуляем на природе.
Люда обняла ее:
– Отлично. Буду ждать. Ну, пойдем, провожу тебя до автобуса. Тебе собираться нужно.
Таня взяла ее под руку:
– Пойдем.
Они миновали лоток с мороженым, с вожделением посмотрели на тех, кто получал заветную порцию из рук продавщицы, и посетовали, что их финансы оставляют желать лучшего.
– Только на автобус и осталось, – с огорчением сказала Маркова. – Хорошо, билет на поезд уже взяла.
– Я бы тоже не отказалась от второй порции, – заметила Люда и дернулась. – Таня, твой. – Она порывисто обхватила шею подруги и поцеловала в щеку. – Возвращайся скорее.
– Скоро-скоро, – пообещала Таня. Она вскочила в душный, непереполненный салон и села у окна. Девушка любила места у окна, потому что можно было разглядывать город, который она уже полюбила и считала своим. Весело шагающие жители, сероватая, но величественная Москва-река, берега которой одели в гранит, машины, везущие куда-то счастливых обитателей, – все это вызывало у нее неподдельный интерес. Казалось, город был живым организмом, с артериями, наполненными пульсирующей кровью, с сердцем, ритмично бьющимся в унисон с какой-то одному ему ведомой музыкой. От таких картин душа Марковой наполнялась особым чувством, похожим на гордость и радость. Часто, отдаваясь созерцанию, она забывала выйти на своей остановке, и потом приходилось добираться в два раза дольше, однако это ее не огорчало. Москва стоила того, чтобы ею любоваться, однако сегодня Таня не зазевалась. Раскрытый, но еще не собранный старый чемодан, который девушка в шутку называла чемоданищем-страшилищем, ждал ее на кровати. Когда водитель объявил остановку, Маркова быстро сбежала по ступеням на тротуар и зашагала к общежитию медицинского техникума. Солнечные лучи ласкали ее лицо, теплый ветерок шевелил волосы. Подойдя к общежитию, Таня потянула на себя тяжелую дверь и, войдя в полупустой вестибюль, наполненный запахами стираного белья, жареной картошки, свежевымытых полов, улыбнулась вахтерше:
– Тетя Клава, вот я и прибыла.
Пожилая женщина с жидкими седыми волосами, туго стянутыми в пучок на затылке, ответила ей такой же доброй улыбкой:
– Я думала, ты уже уехала. Чай, к матери собиралась.
– Завтра, все завтра. – Таня махнула рукой. – Утром поезд. Разбудите часиков в семь?
– Разбужу, – пообещала вахтерша и подперла ладонью подбородок. – Мать небось давно не видала? Соскучилась?
– Соскучилась, – призналась девушка. – И братья обещали подъехать. Представляете, Игнат в военное училище поступил. В нашей семье никогда военных не было. Здорово, правда?
– Здорово, – согласилась старушка, ласково глядя на Таню добрыми карими глазами, в уголках которых сверкали слезинки. – Ну беги, дорогая. Обязательно разбужу.
В порыве девушка обняла пожилую женщину и побежала наверх, стуча каблучками. Добежав до помещения, она повернула ключ в замке, предвкушая тишину. Соседка Рая уехала в деревню к родным еще вчера, и Таня, войдя в комнату, совсем небольшую, прямоугольную, с двумя одинаковыми, словно сделанными под копирку кроватями, заправленными синими одеялами, с лакированными желтыми тумбочками, на которых лежали одинаковые расчески, какие красуются в каждом магазине, и бельевым шкафом, где девушки хранили свой нехитрый гардероб, присела на кровать всего лишь на минутку, переведя дух, а потом подошла к шкафу и достала старый-престарый, видавший виды чемодан. Девушка провела рукой по потрепанной поверхности и, бросив на пол, кинула в него пару платьев, кофту, юбку и туфли. Если в ее родном краю дожди, мать даст ей резиновые сапоги. Вспомнив о дорогой ее сердцу женщине, Таня улыбнулась и откинула непослушную русую прядь. «Скоро, мамочка, увидимся, скоро», – прошептала она и, закрыв чемоданище и поставив его на место, легла, не раздеваясь, с книгой в руках. Через минуту она уже с головой погрузилась в баталии Гражданской войны и, представляя себя доблестной пулеметчицей, строчила по белогвардейцам. Девушка читала до полуночи, пока ее не сморил крепкий здоровый сон.
Глава 7
Лесогорск, наши дни
Утром автобус вез журналиста в Березки, и, вопреки унылым мыслям, он любовался пейзажем за окном. Дорога серой змеей извивалась среди зеленого лесного коридора. Высокие сосны вершинами упирались в небо, не давая солнцу проникнуть во влажную чащу, широкие озера с синей водой, заросшие осокой и камышом, вновь будили желание прокатиться на лодке, серые огромные валуны причудливой формы – такие он видел только в Карелии – служили гранитной набережной для быстрых речушек. Природа дарила успокоение, вызывала восхищение, и Виталий, забыв обо всем на свете, наслаждался ею, пока автобус не притормозил у указателя «Березки». Подхватив спортивную сумку, молодой человек зашагал по протоптанной тропинке к ближайшей избе, ничем не отличавшейся от своих почерневших соседей. В огороде копалась какая-то женщина, возраст которой с ходу определить было довольно трудно.
– Извините, – Рубанов оперся на плетень, тут же издавший жалобный скрип, – не подскажете, где проживает Василий Петрович Пахомов?
Женщина оторвалась от своего занятия, поправила седую прядь волос, выбившуюся из-под черного платка, и приветливо ответила:
– Петрович-то? Да вон его домик, третий от моего налево. Сегодня бедняга и не выходил никуда. Видать, Фаина не отпускала.
– Парализованная жена? – уточнил Виталий. Женщина кивнула:
– Ну да, она. Ежели Фая не спит, он и в магазин боится выйти. Ухаживает за ней лучше любой сиделки. Только не любит, когда сельчане об этом говорят: мол, с Фаечкой они прожили душа в душу сорок лет, она его, бывало, тоже выхаживала. – Баба вытерла о фартук грязные руки. – Заболтала я вас совсем. Идите с богом!
– Спасибо. – Виталий направился к дому Пахомова, по дороге угодив ногой в глянцевую лужу, которую никак нельзя было обойти.
Поднявшись на обветшалые ступеньки крыльца, он постучал в дверь и тут же услышал приятный голос:
– Входите, не заперто.
Рубанов оказался в маленькой, с протертым красным ковриком, но довольно опрятной прихожей, Навстречу ему из комнаты вышел сутулый худощавый пожилой мужчина с белыми седыми волосами (мать почему-то считала такую седину красивой), с маленьким сморщенным красноватым лицом.
– С кем имею честь? – Он улыбнулся, показав на удивление здоровые зубы, и протянул сухую руку с мозолистой ладонью.
– Я журналист из Лесогорска, – пояснил Виталий, пожимая протянутую горячую ладонь. – Главный редактор газеты «Вести» направил меня к вам…
Старик замахал руками:
– Можете дальше не продолжать. Я догадался, кто вы и зачем здесь. Проходите…
Рубанов уже сделал шаг по направлению к комнате, из которой вышел хозяин, но тот указал на другую дверь:
– Нет-нет, сюда. Там спит жена. Вы, наверное, и о ней все знаете.
– Так получилось, – почему-то смущенно ответил журналист и прошел в маленькую комнатку с довольно скромной обстановкой: светло-коричневый старый шкаф, сделанный, наверное, годах в шестидесятых, если не раньше, такой же стол, прикрытый чистой клеенкой, и два стула с заштопанными цветастыми сиденьями такой расцветки, которая давно вышла из моды.
Пахомов жестом предложил гостю сесть и сам примостился рядом, колупнув ногтем прозрачную скатерть.
– Одно время я хотел, чтобы ни одна живая душа не узнала, кем я когда-то работал, – начал он и недовольно крякнул. – Я ведь туда пошел не по своей воле. Знаете, как было раньше… В армии отличник боевой и политической подготовки, чемпион по стрельбе… Вот меня и заприметили, так сказать, компетентные органы. Люди в больших погонах стучали меня по плечам и приговаривали: дескать, партия хочет поручить мне ответственное задание. Но меня кондратий схватил, когда я узнал, что это за задание. Честно говоря, всегда думал, что оно поручается немолодым и опытным. А я и в людей-то еще не стрелял. Когда сказал об этом полковнику, он расхохотался. «Да какие это люди, – говорит, – это нелюди. Потому государство и лишает их жизни. Все они – матерые убийцы». Видать, по моему лицу понял, что не убедил, и иную тактику предпринял.
– Вот у тебя наверняка родные есть, представь, что бы с тобой было, если бы эта нечисть кого-нибудь из них на тот свет спровадила. Сам бы захотел с ними расправиться. Знаешь, сколько порой народу у тюрем толпится, просит убийцу им на самосуд отдать? – Он недовольно кашлянул. – Только мы этого не делаем, потому что у нас все по закону.
Василий Петрович заволновался и начал задыхаться, разрывая ворот старенькой заштопанной рубашки. Виталий вскочил со стула, услышав, как из груди Пахомова вырвались хриплые пугающие звуки.
– Астма у меня, – пояснил старик и дрожавшей, как тремоло, рукой указал на шкаф. – Там, на самой верхней полке, ингалятор…
Рубанов рванул дверцу на себя, и с десяток ингаляторов, в том числе и совсем новых, как солдатики, предстали перед ним.
– Самый крайний слева, – просипел Василий Петрович. Виталий быстро снял его и сунул в трясущиеся руки. Тот открыл рот и брызнул спасительную жидкость. Минуту они сидели молча, пока хозяин приходил в себя. С впалых щек исчезала краснота, взгляд делался ясным.
– Астма проклятая замучила, – пояснил он. – По работе кидали меня на Север и в Сибирь. Часто простужался, не лечился – и вот результат. Когда выбираюсь в аптеку за лекарствами, стараюсь купить побольше ингаляторов, на сколько денег хватит. Сам понимаешь, с моей женой часто по аптекам не побегаешь. А «Скорую», если что, не дождешься.
Виталий представил, как живут люди в такой глубинке. Интересно, есть ли у них вообще медпункт? Из иных деревень к врачу возили за тридевять земель. Обо всем этом Рубанов хотел спросить у Пахомова, но не стал. Он видел, что хозяин начал уставать, и поспешил задать важные вопросы.
– Раз вы знаете о цели моего визита, расскажите, при каких обстоятельствах вы впервые увидели Маркову?
– А как она в тюрьме появилась, – признался Василий Петрович. – Надзиратели постоянно на нее пялились, и наша команда к ним присоединилась, не дожидаясь своего часа. Сильная была женщина, ни слезинки не проронила, о родных не вспомнила. – Он усмехнулся: – Впрочем, говорят, надеялась, что ее не расстреляют. Но ошиблась. У таких преступлений нет срока давности.
– Нет, – согласился Виталий. – Удалось ли вам поговорить с Татьяной?
– Да как же, – Пахомов покачал головой. – Впрочем, я не жалею. Следователь сказывал, она вину свою признавать не хотела. Мол, это была работа – и все тут. Кто-то должен был выполнять и ее. Думаю, со мной бы она долго спорила. Я же аналогичную работу выполнял.
– Я бы не согласился, – вставил Виталий, но Василий Петрович погрозил ему длинным худым пальцем, как нашкодившему школьнику.
– Да разницы особой нет. Для Таньки нет. Ну сам посуди, сказал бы я, что расстреливаю преступников, она бы возразила, что делала то же самое. Ее начальство считало, что партизаны – это преступники, поэтому они заслуживали смертной казни. Она расстреливала своих, так и я занимаюсь тем же. Нет, я рад, что мне не довелось общаться с ней с глазу на глаз.
– Как она вела себя перед казнью? – поинтересовался журналист. Пахомов дернул худым плечом:
– Раньше не говорили, что ведут на расстрел. Она подумала, что ее переводят в другую тюрьму. Когда все поняла, до выстрела оставались секунды. Я видел только ее затылок… Не помню, дрогнула ли эта женщина. – Он вдруг встал и снял с полки шкафа картонную маленькую коробку. – Это она выронила перед выстрелом.
Василий Петрович открыл коробку. Яркий луч солнца упал на золотой медальон и заиграл на его поверхности. Виталий с изумлением взял его в руки.
– Это ее медальон?
– По-видимому, да, – кивнул Пахомов. – Она не расставалась с ним. – Он вдруг смутился. – Понимаете, я взял его без спроса, никто, кроме меня, не заметил, как она его выронила. Я не проинформировал об этом начальство – стало быть, нарушил инструкцию. Видите ли, я подумал: ее вещи уже никому не нужны. Семья Татьяны отказалась от нее и уехала в неизвестном направлении. Следовательно, медальон забрал бы кто-то из вышестоящих чинов. И я решил оставить его у себя. – Василий Петрович смахнул со лба предательски выступившие капли пота. – Вы меня осуждаете?
– Можно? – Рубанов бережно открыл его, будто не обратив внимания на слова старика. На тусклой фотографии молодой человек узнал Таньку, красивую, молодую, уверенную в себе, блондинистого мужчину лет тридцати с лишним и вихрастого подростка.
– Кто это с ней? – поинтересовался он.
– Начальник тюрьмы Ивашов, который свел счеты с жизнью перед опознанием своей подельницы, – процедил Пахомов. – А это – Сережка, сын полицая Потапова.
– Он жив? – спросил журналист, пытаясь получше разглядеть лицо мальчика с довольной улыбкой на тонких губах.
– А бес его знает, – Василий Петрович махнул рукой. – Во всяком случае, в поле зрения наших органов не попадал. Мне кажется, успел смыться перед приходом Красной армии в Локотскую республику.
– Вы так о нем говорите… – протянул Рубанов, – будто он тоже военный преступник. На самом-то деле он был ребенком и не особо что понимал. Отец помогал немцам, и мальчишка думал, что это правильно.
Пахомов покачал головой. Морщины резче обозначились на лбу.
– Этот гаденыш помогал немцам, как и его папаша, – пояснил он и сплюнул с какой-то горечью. – По его вине ловили партизан и вешали одноклассников. Когда Таньку посадили в тюрьму, в газетах много писалось о ее «подвигах». Не обошли стороной и ее так называемых коллег. Тогда я и узнал о семье полицая Потапова. Его расстреляли, а сынок исчез. Для него это было нетрудно. Добрался до партизан, прикинулся жертвой – и все. Разве мало душегубов так делали? К сожалению, не всегда были время и возможность узнать о человеке все. Поэтому вполне возможно, что живет сейчас Сережка и здравствует, если не помер своей смертью. Впрочем…
В соседней комнате послышались стоны, и Пахомов, вскочив со стула, будто лев, изготовился к прыжку.
– Жена проснулась, – сказал он немного виновато. – Если у вас остались вопросы, можете прийти позже. А если нет… Ну, тогда в добрый путь. У меня к вам будет одна-единственная просьба.
– Я вас слушаю, – доброжелательно улыбнулся Виталий. Несмотря на то что у него всегда существовали предубеждения против такого рода профессий, пожилой мужчина вызывал симпатию и совершенно зря, Рубанов догадывался об этом, иногда сравнивал себя с Танькой. Да разве их можно было сравнивать? Маркова – предательница, расстреливавшая соотечественников, считая преступниками тех, кто стремился освободить родную землю от захватчиков. За это, кстати, еще получала деньги.
– Пожалуйста, измените мою фамилию в своей статье, – жалобно попросил Василий Петрович. – Я знаю, так делают.
– Хорошо, – пообещал ему журналист, не ведая, согласится ли на это главный редактор. Но такое право имели герои газетных статей. Пахомов хотел спокойно дожить свой век, и только. Почему ему нужно было отказывать?
Женщина застонала громче, и Виталий, подхватив спортивную сумку, направился к выходу. Хозяин, бережно спрятав коробочку с медальоном в шкаф рядом с ингаляторами, вышел проводить его на крыльцо и, положив сухую руку с коричневыми старческими пятнами на плечо гостя, вдруг спросил:
– Вам знакомо слово «дежавю»? Ну, конечно, знакомо, что это я спрашиваю. Так вот, мне показалось… Я даже проверил… Ездил туда… Интересно получается…
Бедная парализованная жена застонала громко, протяжно, наверное, удивляясь, почему верный супруг не спешит на ее зов, и Пахомов оборвал себя:
– Ладно, об этом потом. Оставьте свой телефон, я вам позвоню. Обязательно позвоню. Мне нужно рассказать вам что-то очень любопытное… Но потом, уже в следующий раз.
Рубанов вытащил визитку и сунул в холодные руки старика.
– Да-да, конечно, звоните, – торопливо произнес он и, кивнув, направился по протоптанной дорожке к остановке автобуса. Василий Петрович юркнул в дом.
