Ольга Тишина
Ноготки

3

– Серебрянская, к начальнику вызывают, – голос Алевтины, нашего бригадира отрывает меня от работы.

– Зачем?

– Не докладывали.

– Слышишь, к начальнику вызывают зачем-то – говорю я Машке, здоровенной свиноматке, с которой у меня завязались «особые» отношения. Не знаю почему, но эта хрюшка запомнила меня в лицо и каждое утро лишь только услышав мой голос, встречала, подбегая к загороди своей «тюрьмы». Глупо, но порой я сравнивала наше с ней положение. Единственное, что радовало, так то, что я все-таки, рано или поздно, выйду отсюда.

Снова вхожу в кабинет начальника колонии, попутно замечая мелкие детали интерьера, те, что в первое свое посещение не заметила. Например, элегантные, под цвет бежевых стен, шторы на окне. Или вот, электронная фоторамка на столе, хоть с моего места и не видно кто на фотографии, но воображение тут же нарисовало портрет, похожих, как две капли воды друг на друга, мать и дочь.

– А, Серебрянская…. – начальник на секунду отрывает взгляд от экрана компьютера. – Присаживайся.

Я сажусь на предложенный стул, скромно сложив руки на коленках.

– Ну, что? Как адаптируешься?

– Нормально.

Он глянул из-под очков, будто не поверил моим словам.

– Условия удовлетворительные? Никто не обижает?

– Все в порядке, Андрей Петрович.

– Хорошо. Иди, работай, – и уже в дверях меня догнала его реплика: – Если что, сразу обращайся ко мне.

Я согласно киваю, но он уже вернулся к своим делам, попутно пробурчав себе под нос:

– А-то любите вы через голову жаловаться.

Меня сразу насторожило отсутствие Марины и Степана в поле зрения. Схватив оставленную в углу, на входе в свинарник, лопату я бросилась в дальний угол, за клети, откуда, как мне показалось, послышался сдавленный крик.

Он навалился на девушку всем своим телом, из-под которого виднелись лишь ее оголенные коленки. Не говоря ни слова, я огрела насильника тяжелой лопатой сначала по спине, а когда он повернул свою потную и красную, от вожделения и возбуждения харю, со всей силы, припечатала еще и по ней.

– Маринка, ты живая там, – чуть не плача, я стащила потерявшего сознание мужчину с подруги. На нее было жалко смотреть: рубашка и брюки разодраны, а на скуле растекался здоровый кровоподтек. Она была в сознании и, увидев меня, разрыдалась. Я прижала ее к себе, стала гладить по волосам, успокаивать. Ее трясло.

Минут через пять, до меня дошло, что Степан не шевелится. Я проверила пульс, он был еле слышим.

– Белла, – Марина пыталась прикрыть оголенную грудь рваной рубашкой, – он что, мертвый?

– Живой.

Она разрыдалась.

– Маринка, хватит реветь, – я сняла с вешалки висящий в этом углу темно-синий рабочий халат ветеринара и бросила его девушке. – Одевай и иди в медчасть.

– А ты?

– Буду решать, что с этим делать, – я показала на все так же лежащее на грязном полу тело мужчины.

У нее округлились глаза.

– Хватит придумывать, – пресекла я ее воображение. – Пойду к Николаю, у него нашатырь должен быть в аптечке.

***

– Нехорошо, заключенная Серебрянская, начинаете отбытие своего наказания.

– Мне нужно было присесть рядышком и наблюдать?

– А вы, что называется, не ерничайте! – начальник колонии опять перешел на «вы». – Не стерлось бы у Малининой от одного раза!

Я остолбенела. Подполковник видимо понял, что ляпнул что-то не то. Тон его смягчился:

– Ты ведь могла убить Чубенко, – имея в виду Степана, сказал он.

– В чугунной голове мозгов нет, – съязвила я.

– Это у тебя мозгов нет, – снова взъелся подполковник. – Тебе ведь уже совсем другой срок светил. Ты это понимаешь? И не здесь. Здесь что? – Хоть какая, да свобода! А в Зоне таких как ты, – он сделал жест руками, – в бараний рог!

– Андрей Петрович, я не специально. Я как увидела…. Какое-то помутнение.

Оправдание было слабым, но подействовало.

– Ладно, – успокоился он. – Пока Чубенко на больничном, работайте. Потом переведем вас в теплицу.

Вечером, местные «старожилки» рассказали, что подобные происшествия в колонии не редкость, особенно с новенькими и вместо того чтобы пожалеть, подкалывали Марину:

– Надо было расслабиться и получить удовольствие, – смеялись они, глядя, как та вся цепенеет от этих слов.

«Да, с волками жить – по-волчьи выть», – подумала я, когда узнала, что многие местные женщины не стеснялись «подзаработать» таким способом, поэтому и отдала свой айфон Алевтине. Не совсем отдала, конечно – поменяла на ее старенькую кнопочную «нокию», понимая, что с такая игрушка будет вызывать только зависть, а следовательно, и проблемы. Мне не нужны были проблемы, хоть и до боли было жаль расставаться с айфоном, одной из немногих вещей напоминавших о доме, дочери и муже, о той благополучной жизни, что осталась за стенами колонии. Нужно было приспосабливаться. Зато, Алевтина, имевшая авторитет, относилась ко мне мягче, чем даже к той самой, несчастной, Маринке.

Больше всего я горевала о фотографиях и видео с дочкой, что остались в моем телефоне, но «добрая» Алевтина где-то умудрилась распечатать парочку. Они были черно-белые, размытые, но теперь, дочка и муж всегда были «со мной».

Иметь телефон здесь не то что бы возбранялось, но и открыто пользоваться не разрешалось. В любой момент его могли изъять, а назад не вернуть. Поэтому все, и я тоже, звонили родственникам и знакомым лишь по вечерам, стараясь не «светить» средство связи.

Каждый день, перед сном я разговаривала с дочкой. С Москвой у нас были разные часовые пояса, и когда я ложилась спать здесь, там, наступало время и для ее сна. Муж оплачивал все звонки и я могла говорить со своей девочкой. А когда она засыпала, трубку брал муж. Он рассказывал, как прошел их день, а я как мой.

– Начальник сказал – никаких свиданий в ближайший месяц, – жаловалась я ему, слыша тяжелый вздох на том конце.

– Как ты? – задавал он свой неизменный вопрос, а я отвечала:

– Хорошо. Все хорошо. Не волнуйся за меня.

Мы немного молчали, потом прощались.

Иногда звонила Алка.

– Белла, – возмущалась она, – не смей никуда влезать. Твое обостренное чувство справедливость до добра не доведет. Запомни, там – все преступники! Убийцы и всякие…. И вообще! – у нее не хватало слов описать кто там вообще.

– Я тоже тут не за красивые глаза, – отвечала я Алке. После этих слов она замолкала, вздыхала и прощалась до следующей связи.

***

Прошло еще три недели, и месяц моего пребывания в колонии. Чубенко выписался. Он не понес никакого наказания и просто вернулся на работу. Видимо, начальство посчитало, что сотрясения мозга с него достаточно. Нас с Мариной, как и обещал подполковник, перевели в теплицу. Не сказать, что здесь оказалось легче. Да, запаха не было, зато очень жарко и влажно. Дни последнего месяца лета, на редкость для этих мест, стояли жаркими, а климат-контроль постоянно барахлил. Мы выходили с работы, будто выныривали из горячего водоема: мокрые и потные.

Но меня волновало даже не это. Душевые в недавно построенном общежитии работали, и воды, в том числе горячей было в избытке. Можно было смыть с себя и пот и грязь. Но как смыть с себя мужской похотливо-оценивающий взгляд я не знала.

Из-за постоянной жары мы раздевались, чуть ли не до трусиков, щеголяя в коротких шортах и с открытыми пупками, будто на пляже.

Кроме нас, в теплице работало еще пять женщин и два парня. Один из них, белобрысый и худой, словно жердь, Макс, жених Ирки Шестаковой – «старшей», или как здесь называли – бригадира, соседствующей с нами комнаты в общежитии.

Мне рассказали, что Ирка «переписалась» к жениху сюда из Зоны. Из-за этой «великой» любви она вела себя тише воды ниже травы, даже уняв свой непростой нрав. Поговаривали, эти двое, уже написали заявление о регистрации брака и переводе их на другое место работы, в поселок, за пределы колонии, что не запрещалось. Только я не могла понять, почему Макс все время пялится на меня и гаденько улыбается при этом. Ирка, будто хищница, вечно не выпускающая своего «благоверного» из поля зрения, уже начала что-то подозревать. Несколько раз, я замечала на себе ее злой «убийственный» взгляд. «Только этого мне для полного счастья не хватало, – думала я. – Женщины, ослепленной ревностью».

«Неприличное предложение» Макс сделал мне, когда Ирка по какой-то причине отсутствовала на работе. За нее осталась Рыжая Марта, ее негласная заместительница, но той было не до Макса. Все утро она строила глазки другому парню, а в обеденный перерыв они вдвоем незаметно куда-то исчезли. Проходя мимо подсобки, мы услышали приглушенные стоны, доносящиеся из-за дверей.

– Сегодня зарплата, – хихикнула одна из девчонок и сделала неприлично-сексуальный жест рукой и языком.

– Дура, Милка, – засмеялись остальные, но представление им явно понравилось.

Уже ближе к вечеру, жених бригадирши, улучив момент, когда никого не было рядом, неслышно подкрался ко мне сзади, обхватил и прижал к себе. Его руки стали жадно мять мою грудь. От неожиданности я вскрикнула, но он, тут же, зажал мне рот ладонью.

– Ладно тебе, – кислый запах пива волною ударил в нос. – Я же знаю, ты не прочь покувыркаться. Пошли в подсобку.

– Ты, придурок! Ирка убьет тебя и меня, – зашипела я, чтобы никто не увидел нас в таком положении.

– Она на свиданке, с сеструхой. Будет только завтра. Так что не боись, успеем пару раз, – и он полез мне в шорты.

Я извернулась и хотела дать ему затрещину, но он поймал мою руку и насильно стал целовать.

– Макс! – визгливый голос оторвал его от меня. Глазки парня забегали.

– Еще поговорим, – буркнул он, и пошел к стоявшей поодаль Рыжей Марте. Они о чем-то поспорили, и я увидела, как Макс показал женщине кулак.

У меня оставалась надежда, что после этого он успокоится, но я ошибалась.

4

Наконец, мне дали длительное свидание с мужем. Я так надеялась, что он привезет дочку, ведь здесь разрешались свидания даже за пределами колонии. В поселке можно было снять комнату, или даже домик, и целых три дня провести с родными. Но Киру Антон не привез.

– Милая, везти ребенка в такую даль, чтобы она видела, в каких условиях живет ее мать, это безнравственно! – убеждал он меня.

«А не безнравственно быть на свободе, когда за тебя родная жена сидит», – зло думала я. Но, конечно, не сказала. Я слишком соскучилась по нему, по его рукам, по ласкам, по его запаху. Он пах домом, той, привычной жизнью, что я не увижу еще очень долго. И я «вдыхала» его, наслаждаясь и трепеща, стараясь удержать этот запах как можно дольше в своем сознании.

Антон привез всяких вкусностей, а так же денег.

– Вам что, разрешают ходить по магазинам? – недоверчиво спрашивает он.

– У-гу, – я сладко потягиваюсь в его объятиях, и отвечаю:

– Разрешают.

– Странные порядки, – почему-то удивляется муж.

– Ты не доволен? – поднимаю голову с подушки и смотрю на него.

– Нет-нет, – торопится он. – Я рад, что могу побыть с тобой, – и снова прижимает меня к себе.

– Привези Киру в следующий раз, пожалуйста, – через полчаса я опять повторяю свою просьбу. – Ей уже восемь и она все поймет. Наша дочка умница!

– Хорошо, – соглашается муж. Но сердце мое как-то странно заныло и, наверно, виной тому был опущенный взгляд Антона.

Трое суток пролетели, будто и не бывало. Муж уехал, обещая свидание с дочкой через пару месяцев, а я вернулась к своей жизни в колонии.

Дни шли, довольно рутинные и однообразные. Ничего не происходило. Но на душе почему-то скребли кошки, и нехорошее предчувствие не давало покоя. И оно меня не обмануло. Через неделю после свидания с мужем Макс предпринял очередную попытку «соблазнения». Он подкараулил меня у магазина, видимо специально ждал. Затушив окурок о землю и метким броском отправив его в урну, мужчина вальяжно шагнул навстречу, перегородив дорогу.

– Здорово, – меня обдало запахом дешевого табака.

– Здоровались уже, – я попыталась обойти препятствие, возникшее на пути.

– Не спеши, красавица, – он осклабился, а глаза влажно блеснули. Макс явно для храбрости пропустил стакан.

– Что надо, – довольно грубо сказала я. Он воровато зыркнул по сторонам.

Я знала, что они с бригадиршей получили разрешение на переезд в поселок и сразу после их венчания, которое должно было состояться в местной часовне, планируют освободить койки в своих общежитиях. Оба, как тут принято, собрались устроить проводы и мне шепнули, что Макс уже «пригласил» нескольких женщин на свой мальчишник. Застолья, тем более со спиртным, официально в колонии были запрещены, но, несмотря на это, некоторые умудрялись пронести алкоголь из-за периметра, причем в любом количестве.

– Ты это, – он нагло ухмыльнулся, – приходи сегодня к нам в хату. Я с комендантом договорился, пропустит.

– Зачем? – вопрос был задан для проформы. Мы оба знали, что он хочет.

– Придешь?

– Тебя сразу послать, или так поймешь.

– Любишь ломаться? – он начал злиться. – Так я заплачу. Сколько? – он достал несколько крупных купюр из внутреннего кармана ветровки. – Сколько ты хочешь? Две, три штуки. Может пять?

– Хочешь, я сама заплачу, что бы ты уже отстал? Тебе о будущей жене думать надо, а не других баб соблазнять, – добавила я.

В его глазах промелькнула тоска и обреченность.

– Я может и передумал жениться на Ирке, – заявил он.

– Главное, Макс, что это она не передумала.

Мужчина сплюнул на землю.

– Это мне решать. Я мужик.

– Что ты там решать собрался, – неожиданный рык благоверной не просто напугал парня. Тот дернулся, будто марионетка. Развернулся назад.

Ирка стояла, уперев руки в боки, и подозрительно щурилась.

– Ты че, Ир, – в тоне голоса парня слышалось явное заискивание. – Вот встретил Беллу, хотел помочь пакет донести, – начал он врать напропалую.

Она недоверчиво обвела нас с ног до головы взглядом, но, все же, заметно расслабилась.

– Мне лучше поможешь. Я затариваться на завтра иду, – и еще раз злобно стрельнув в мою сторону глазками, поплыла к магазинным дверям. Макс, сникнув и не оглядываясь назад, засеменил за ней следом.

Бригадирша Ирка устроила в общежитии свой праздник, но кроме Алевтины, никого из нашей бригады больше не позвала, чему я была даже рада. Не нравился мне ее, вечно подозрительный взгляд.

Сначала все было тихо. Заключенные знали, что любой шум после отбоя может выйти им боком. Наша бригада уже спала, когда двери распахнулись и в комнату, с пьяным криком: «где эта тварь», ворвалась Шестакова. Алевтина и Рыжая Марта «висели» на ней с двух сторон, пытаясь удержать. Удавалось им это с трудом.

Сонные женщины протирали глаза, в недоумении глядя на разъяренную, пьяную фурию. Кто-то включил свет. На пороге стояла вся Иркина бригада и еще несколько женщин из других комнат. Такое шоу пропустить было грех.

Яркий свет ослепил бригадиршу, и какое-то время она подслеповато щурилась, пытаясь высмотреть ту, что стала причиной ее «расстройства». А в этот момент, с соседней койки поднялась Маргарита. Эта женщина была самой высокой в нашей бригаде, а может и во всей колонии. Ростом, почти, метр девяносто, Ритка возвышалась над Иркой, как башенный кран.

– Ну что ты орешь, – совершенно спокойно сказала она. – Тут половина колонии уже с твоим переспала. Нашла, тоже, мужа себе.

Смысл сказанных Риткой слов дошел до пьяной Ирки не сразу. С горящим, от бешеной ревности, взглядом, она уже кинулась в мою сторону, надеясь вцепиться в ненавистную соперницу, как вдруг остановилась, медленно развернулась и глухо спросила у Ритки:

– Ты тоже?

– Знаешь, – снова спокойно ответила та, – от меня не убудет. А деньги, они всегда деньги. Их много не бывает. Твой Макс хоть и хреновый любовник, зато щедрый, – заключила она, вызвав этим признанием нестройный смех присутствующих.

Слова женщины произвели эффект разорвавшейся бомбы. Ирка бросилась в атаку. В ее руках сверкнуло, откуда-то взявшееся, лезвие. Но рост не позволил ей дотянуться до горла Ритки, куда она и метила.

Женщины, скопом, навалились на ничего не соображающую от ревности невесту, и повалили на пол. Лезвие отобрали. Оно было испачкано в крови, не то Риткиной, на руке которой расплывалась алая дорожка, не то самой Ирки, поскольку в ответ, Ритка – каланча, заехала ей в нос и сейчас, будущая жена Макса, виновника всей этой заварухи, лежала на полу, прижатая своими подружками и, хлюпая кровью из носа, выла.

На шум прибежал комендант. Он же вызвал охрану, и Ирку увели. Она вырывалась, источала угрозы во все адреса и ругалась матом.

Кто был поумнее, быстро ретировались по своим комнатам, нырнули в кровати и притворились спящими. Никому не хотелось попасть в карцер за распитие алкоголя, участие в поножовщине и разборках.

Наконец, все успокоились, и Ритке обработали рану антисептиком из аптечки.

– Что будет с Иркой? – Маринка задала интересующий и меня вопрос.

– Все зависит от настроения начальника, – ответила Ритка. – Могут и назад, в Зону отправить. А может помурыжит в карцере и отпустит. Как-никак невеста! Петрович, он не злой, много на что закрывает глаза.

– Да мы уже поняли, – за себя и за Марину ответила я. Но, честно признаться, даже не знала, как реагировать на слова Ритки. Лучшим вариантом для меня было, чтобы эти двое поженились и уехали за периметр. Если Ирку отправят в Зону, здесь останется Макс. Проходу он мне точно не даст.

– А на тебя-то она что взъелась, – прервала мои размышления Ритка. – Тоже с ее женишком…. того, – она не договорила. Намек и так был понятен.

– Еще чего! – я сморщила нос. – Приставал несколько раз, Рыжая Марта видела. Может она разболтала.

– Точно она, стерва, – Ритка ругнулась. – Оторвать бы длинный язык!

– Поругались они за столом, – подала голос молчавшая до этого Алевтина. – Ну, Марта попьяне и скажи, мол, Макс твой бабник. И вывалила все про Белку.

– Слушай, так это я зря себя выдала, что ли, – то ли смехом, то ли всерьез возмутилась Ритка. – Ты мне теперь должна, получается.

– Хватит уже, – заступилась за меня Алевтина. – Не было у Белки ничего с Максом. За что ей получать?

– Да ладно, я так. К слову, – оправдалась Ритка.

– К слову она, – буркнула Алевтина. – Все! Спать! Завтра с утра точно шмон будет, а потом и допрос с пристрастием. И если что, то я всю ночь спала в своей койке, – и она по очереди посмотрела в глаза каждой присутствующей в комнате.

***

Начальник колонии смотрел на меня, и по выражению его лица было совершенно не понятно, в каком настроении он пребывает.

– Серебрянская, – наконец соизволил он открыть рот, – тебе не кажется, что ты, слишком часто, появляешься в моем кабинете?

Я молчала. Нужно было понять, что он знает.

– Что молчишь?

– Вам ведь все уже рассказали, – решилась я высказать свое мнение.

– Дерзишь начальству?

– Упаси боже, Андрей Петрович! А что с Шестаковой будет?

– Интересуешься? – он вопросительно прищурился.

Я пожала плечами:

– Вроде свадьба у нее.

– Накрылась ее свадьба медным тазом. Заявление на нее написали.

– Кто? – ахнула я.

– Дед пихто!

Я притихла, прикусив язык.

– Слушай, Серебрянская, – резко сменил он тему. – Ты английский знаешь?

– Я иняз окончила. Переводчик в сфере профессиональной коммуникации. Кафедра английского языка.

– Серебрянская! Тебя мне сам бог послал! – он радостно потер руки. – Надо перевести инструкцию. Новое оборудование, как говорится, закупаем. Новые технологии внедряем, а специалистов не хватает, – он протянул мне пачку распечатанных на принтере листов. – До завтра успеешь?

– Попробую, – я просмотрела бумаги.

– От работы пока будешь освобождена, – добавил он.

– Тогда точно успею.

– Давай, давай, Серебрянская. Успевай. Это в твоих интересах.

Перевод оказался трудным. Сказалось и долгое отсутствие практики и «китайский» английский. Некоторые фразы переводились абракадаброй и, как мне казалось, не имели вообще никакого смысла. Но начальника мой труд удовлетворил, и он остался доволен проделанной работой.

Макс куда-то исчез. На работе, в теплице, он больше не появлялся. Позже мне сказали, что он был переведен на лесозаготовки, а Ирка, его несостоявшаяся жена, отправилась назад, в Зону. Начальник показал, кто здесь хозяин, попутно объяснив этим поступком, что не позволит грубых нарушений режима в колонии. Почти вся шестаковская бригада и еще несколько женщин из других комнат, кто принял участие в «проводах», тоже были наказаны, кто лишением свидания, кто переводом на более тяжелые работы. Не пострадали лишь Алевтина и, как ни странно Рыжая Марта, сразу занявшая Иркино место и ни у кого больше не возникало сомнения, кто же всех сдал.

Я же, считала дни до приезда мужа и дочери, с нетерпением отрывая листы допотопного, бумажного календаря, напомнившего мне проведенные в детстве, у тетки в деревне, летние каникулы. Тетушка была еще жива, хоть и стара. Новость о моей судьбе ее сильно подкосила. Она порывалась приехать, жаловалась, что боится не дожить до моего освобождения. Но я уговаривала ее пока этого не делать, обещая чаще звонить и писать. Ведь если с ней что-то случится в дороге, я не прощу себе никогда.

***

Киру Антон не привез, сославшись, что дочка внезапно заболела.

– Не волнуйся так, – успокаивал он меня, – за ней присматривает Снежана. Она сейчас, как раз осталась без работы, в их фирме какие-то глобальные сокращения. Я попросил ее побыть пока няней. Ты же знаешь, Кира привыкла к ней, они ладят. И мне так проще.

– Естественно тебе проще, – обманутые надежды сделали меня нервной и крикливой. – А мне каково? Я дочь уже не вижу больше трех месяцев! Ты же обещал!

– Милая, – он прижал меня к себе, и на попытки вырваться из этих объятий зашептал на ухо:

– Я так соскучился. Иди ко мне.

Наше свидание длилось лишь сутки. Из-за внезапного звонка от бизнес-партнера, муж не мог остаться, так, как планировал.

– Белка, – преданно глядя мне в глаза, сказал он, – адвокаты работают. – Мы обязательно освободим тебя раньше. Я обещаю!

И я верила. Не могла не верить.

– Не забывай пополнять мне телефон. А то последний раз я не могла дозвониться, деньги кончились и на карточке тоже.

– Обязательно, – он, прощаясь, чмокнул меня в щеку. – Это просто недоразумение. Сегодня же сделаю, – автомобильная дверь мягко хлопнула и черный, новенький внедорожник, моргнув задними габаритами, увез в своем салоне мою, другую жизнь.