Олег Виноградов
Проповедь

Свернувшись в темном багажнике калачиком, она прислушивалась к звукам, пытаясь понять, о чем говорят в салоне, но ничего разобрать не могла, мешал гул двигателя. Вдруг машина остановилась, стукнула дверь, разговоры прекратились, и ее повезли уже без остановок. Ехали долго, она успокоилась и, несмотря на затекшие ноги, заснула. Наконец приехали, машина остановилась и заглохла. Послышались голоса, затем открылся багажник и ее выпустили. На улице уже была ночь, сплошная темень, не так, как в Москве.

– Поживешь тут, – услышала она голос Тимофея. – Иди в дом, тебя ждут.

В свете фар Мария увидела забор с открытой калиткой, а за ней – дом и нависавшую над порогом лампочку слабого света. У двери, скрестив руки на груди, стояла женщина, запахнутая в широкий платок.

– Подожди, – внезапно заговорил Тимофей, – нам менты нашептали: твой вчерашний умер, в ресторане дали твое описание. Тебя будут искать, а через тебя и нас найдут. Иди, поживешь здесь. Это моя мать. Никуда не выходи. Сиди в доме. Маме про наши дела ни слова. Я не придумал, что ей сказать. Сама придумаешь. Ну, иди. Мам! – крикнул он. – Я поехал.

Пока Мария шла к дому, завелся двигатель и машина уехала. Мария не оглянулась.

– Как зовут-то тебя? – спросила женщина на пороге.

– Маришка, – произнесла Мария, отчего-то вспомнив то имя, которым ее дома называла мама.

– Стало быть, – поправила хозяйка, оценивая ее строгим взглядом, – Мария. И меня Мария. Мария Ивановна, так величай, а тебе, если хочешь, буду говорить Маришка.

Она поселилась в маленькой узкой комнате с кроватью, столом и множеством книг, аккуратно расставленных в шкафах на полках и прямо на полу. Первое время все попытки Марии Ивановны поговорить с Маришкой наталкивались на немую стену. Маришка не произносила ни единого слова, только махала головой, если «да» или «нет». Она упрямо молчала, и хозяйка, со свойственным мудрым женщинам тактом, подозревая, что девушка пережила тяжелый стресс, стала разговаривать с ней, как сама с собой. Она приходила в комнату Маришки и как бы невзначай рассказывала о себе, рассуждала о новостях, а то и жаловалась на мелкие неурядицы.

Так Маришка узнала, что живут они в поселке Рыкань около Воронежа, Мария Ивановна работает учительницей в школе, а ее сын Тимофей учится в Москве. Может, и учится, но Маришка-то знала, кто такой Тимофей, но, если бы и захотела говорить, все равно бы не рассказала, чем действительно он занимается в этой самой Москве.

Проходили месяцы. На улицу Маришка не выходила и, не находя иного занятия, стала читать книги. Вначале детские, потом ее увлекли приключения и романы. И вот однажды, когда для чтения она брала уже все книги подряд, без разбору, ей попался роман Габриэля Гарсиа Маркеса «Сто лет одиночества». Книга ее поразила, она несколько дней перечитывала заложенные страницы, а потом, глядя на расцветавшую сирень, долго сидела у окна и думала о чем-то для себя важном.

В один из таких дней скрипнула дверь и в комнату вошла Мария Ивановна.

– Тимофей приезжал, – сообщила она с порога, – с тобой видеться не захотел, спешил очень, деньги мне привез и на тебя оставил, хоть ты мне и не в тягость, ешь совсем немного и за собой сама убираешься. Да, вот и вещички твои привез.

С этими словами она поставила посреди комнаты чемодан папы Вана и уже изрядно потертый магнитофон. Маришка бросила мимолетный взгляд на вещи, а потом, исподлобья глядя на хозяйку, впервые заговорила:

– Мария Ивановна, можно, я вас буду мамой называть?

В этот момент приоткрылась ее душа, и впервые за многие годы ей самой стало видно, что там происходит.

Удивленная тем, что девушка начала разговор, Мария Ивановна, глядя на ее просящий взгляд, согласилась.

– Можно, Маришка, можно.

– Можно, мама Мария? – все еще исподлобья, глядя виновато, спросила Маришка.

– Можно, если тебе так легче.

Девушка перенесла взгляд на книгу Гарсиа Маркеса и, показывая на нее, спросила:

– О чем эта книга?

Мария Ивановна прищурилась и прочитала название вслух:

– «Сто лет одиночества», – затем перевернула несколько страниц и, как бы вспомнив, о чем книга, объяснила: – Этот роман про одиночество. Все герои были одинокие, и город, в котором они жили, тоже был одинок.

– Почему?

– Потому что никто никого не любил. Если не любить, обязательно наступает одиночество.

– А вы одинокая, мама Мария? – внезапно спросила Маришка.

– Я? – усмехнулась Мария Ивановна. – Я – нет. Хоть живу одна, у меня есть сын, которого я люблю. Школа. Я люблю своих учеников, да и к тебе мое сердце открылось. Нет, я не одинокая.

– А я? – грустно вздохнула Маришка. – Я одинокая, никого не люблю и даже школу не закончила.

Мария Ивановна подавила в себе желание о чем-то у Маришки выспрашивать и, понимая, что еще не настало время, что все душевные разговоры еще впереди, сказала только:

– Ну, не сетуй, не сетуй, а со школой мы что-нибудь придумаем, – и, желая закрепить возникший контакт, веселым тоном попросила:

– Пойдем кушать. Я вареники приготовила. Тимофей не захотел, как всегда, спешил, а мы попируем.

При имени Тимофей Маришка одернулась, бросила злой взгляд на чемодан и кивком головы согласилась поесть вместе с хозяйкой.

После молчаливого ужина варениками Маришка вернулась в свою комнату. На полу стояли ее вещи. Магнитофон она отставила подальше, а чемодан открыла. Внутри все было так, как она оставила. Никто не рылся. В московской квартире в шкафу оставались еще какие-то вещи, но спасибо, что хоть чемодан вернули. В углу под тряпками она нащупала шкатулку с деньгами и украшениями, ее накоплением за годы «тяжелой» работы. Перетянутую резинкой толстую пачку долларов, весь заработок за годы проституции, она с отвращением, но аккуратно приложила тряпками. Сгребла в руку и достала из шкатулки увесистую горсть драгоценностей. Змейка на запястье, две золотые цепочки, бусы из натурального жемчуга, несколько кулонов, зодиак с рыбами, кольца, сережки… Она потянула за свисавшую цепочку и вытащила из шкатулки тот самый крест. Взяла в руки, рассмотрела. Крест крестом, но необычной формы. В центре квадрат, а по углам – как треугольники. Увесистый.

Бесспорно, люди владеют вещами, но неизвестно, какую власть имеют вещи над людьми. В те моменты, когда Маришка прикасалась к этому кресту, в ее жизни происходили перемены. Как тогда, когда ее кошмарная жизнь привела к убийству человека, она впервые взяла его в руки; как тогда, когда она спрятала крест в чемодан, ее увезли убивать; так и сегодня он оказался в руке, когда она открылась и впервые за многие годы задумалась о своей жизни. Нельзя точно сказать, плохо или хорошо эта вещь влияла на ее судьбу, но Мария почувствовала, что этот крест каким-то образом был связан с ней и появлялся в руке, когда жизнь Маришки внезапно менялась. Окончательно она убедилась в этой связи, когда приехали забирать ее в Москву.

Приехали Тимофей и Стриж. Маришка уже спала, когда среди ночи в ее комнате зажегся свет. Открыв глаза и пытаясь рассмотреть лица, она не сразу узнала бывших компаньонов.

Сын мамы Марии Тимофей, который однажды спас ее жизнь, выглядел совсем неухоженным. Его лицо заросло неопрятной бородой, а взгляд пугливо бегал по сторонам. Стриж тоже изменился, исчезла его легкая привычная веселость, он выглядел угрюмо и смотрел, хмуря брови. Маришка сразу заметила, что теперь верховодил Тимофей.

– Собирайся, Машка-малолетка, – подергивая за край одеяла, нарушив ночную тишину, вполголоса заговорил Тимофей, – поедем на работу. Хоть ты и не малолетка уже. Сколько тебе натикало, пока ты тут загорала?

Еще не вполне понимая спросонья, что происходит, она ответила:

– Скоро двадцать один будет.

– Старушка уже, – усмехнулся Тимофей.

– Выйди, я оденусь, – наконец-то сообразив, в чем дело, и прикрываясь одеялом, попросила она.

– Оденься, оденься, – усмехнулся Тимофей и добавил двусмысленно: – Да не очень, скоро все равно раздеваться будешь.

Он вышел из комнаты, выволакивая за рукав заржавшего над его шуткой Стрижа.

Когда, надев халат, она вышла в большую комнату, мужчины сидели за столом и курили.

– Собирайся, тебе сказано, – как на собаку рыкнул Тимофей, – че в халате вышла, не май месяц, брюки там, юбку, пальто, и быстрей, назад еще чалить и чалить.

Поняв, что от нее требуют, Маришка отрезала:

– Я никуда не поеду.

– Чего, шалава? – не понял Тимофей. – Ты охренела? Настали тяжелые времена, власти поменялись, только ты и осталась, клофелин никогда не подводил. Ты наша, мы за тебя бабки заплатили.

Маришка резко развернулась и ушла в свою комнату. Открыв чемодан, она схватила деньги и уже хотела идти, но, увидев крест, взяла его и крепко сжала в кулаке.

– Вот, – сорвав резинку, положила деньги на стол перед Тимофеем, – откупные.

Стриж от удивления ухнул, а Тимофей, нервно посмотрев на расползавшиеся по столу зеленые купюры, спросил:

– Сколько здесь?

– Больше двадцати тысяч, – еле сдерживая дрожь, ответила Маришка.

– Ты точно охренела, – недовольно рявкнул он. – Мы за тебя пятьдесят кусков выложили.

Стриж, вспомнив единый и нерушимый тариф на проституток в три тысячи долларов, которые они действительно заплатили за Машку-малолетку, удивленно глянул на Тимофея, но, увидав в ответ тяжелый взгляд, понял, что Тимофей начал крутить девку, опустил глаза и стал пересчитывать доллары.

Наступило молчание. Стриж, слюнявя пальцы, складывал стопки по тысяче и бубнил:

– Штука… две… три… четыре…

Его бормотание усиливало напряжение, и Маришка в ожидании решения ее хозяев, крепко сжимая в руке крест, неожиданно для себя спросила то, что ее совсем не интересовало.

– А где Бык? – вырвалось у нее единственное, что могло разрядить обстановку.

– Бык стал крысой, и его отправили на убой, – не отрывая глаз от денег, рыкнул Тимофей.

– Прирезали Быка, – подняв голову, подтвердил Стриж. – Кто? За что? Как? Полгода как похоронили…

– Считай, считай, – одернул его Тимофей.

– Я считаю. Двадцать три… двадцать четыре… двадцать четыре семьсот, – уложив последнюю купюру в неполную стопку, сообщил Стриж.

– Ну вот, осталось двадцать пять триста, – довольным тоном подытожил Тимофей.

Услышав этот вердикт, Маришка, готовясь вымаливать свою свободу, сжалась и поднесла кулаки к груди. В этот момент Тимофей заметил золотую цепочку, свисавшую из-под ее зажатых пальцев.

– Что это там у тебя? Ну-ка, давай сюда, – поманивая пальцем, приказал он.

Маришка подошла и положила золотой крест на стол.

– Ух ты! – воскликнул Стриж. – Большой, штук на пять потянет.

– Ручная работа, – подтвердил Тимофей, внимательно рассматривая крест, – вишь, тут слово какое-то выбито. – И тут же оценил: – Примем за три, – затем посмотрел на Маришку и досчитал: – Итого двадцать семь семьсот, осталось двадцать две триста, плюс деньги на твое содержание…

В этот момент открылась дверь и в комнату вошла Мария Ивановна.

– Подонки! – закричала она, глядя на сына. – Вот все деньги, что ты давал на нее, – и, подойдя к столу, она с размаху бросила на стол аккуратно перевязанную пачку рублей, – я ничего не потратила, оставьте ее в покое.

– Рубли? – возмутился Стриж. – Ты ж говорил, что баксы давал.

– Заткнись, – прорычал Тимофей и уже как загнанный зверь, не имея возможности перечить матери и понимая, что не сможет далее следовать задуманной линии, но все же довольный деньгами, рявкнул Стрижу: – Собирай деньги, поехали.

Они встали, Тимофей сгреб со стола рубли, доллары и крест, распихал все по карманам, и, не сказав больше ни слова, они вышли из дому.

Когда они ушли, Маришка обессилено опустилась на колени и, рыдая, поползла к маме Марии, а та, обняв и прижав к себе вздрагивающую девушку, тоже начала плакать и причитать.

– Господи, что же это делается, Господи, что же это за жизнь? – и, поглаживая Маришку по голове, сквозь собственный плач начала сознаваться: – Я давно поняла, что Тимофей нигде не учится, а когда он тебя привез, несложно было понять, кто ты и что ты. Не плачь, душа моя родненькая, не плачь, обойдется, все обойдется. Потеряла я сына, да, может, дочь нашла. Что же это за жизнь такая наступила, что ж она с вами делает?

Мама Мария еще говорила и говорила, успокаивая Маришку, а та ревела и впервые за многие годы, ломая барьеры, рвала оковы своего одиночества.

После этого дня Маришка преобразилась. Она окончательно открылась и теперь много говорила с мамой Марией, да и относилась к ней действительно, как к своей маме.

Чуткая Мария Ивановна понимала, что занимает место настоящей матери Маришки, и однажды, улучив момент, спросила ее про родную мать. Неожиданно Маришка рассказала все про свою семью и про то, как ушла из дому.

– Ты же написала в записке, – спросила мама Мария, – что позвонишь, почему до сих пор не звонила?

– Не знаю… – ответила Маришка, невинно пожимая плечами.

– Что, так ни разу не звонила и писем не писала?

– Нет.

– Почему?

– Не знаю, – повторила Маришка – боялась, а может быть, стыдно было. Сколько раз думала позвонить, но ни разу не решилась.

– Ты должна поехать домой, ехать тут совсем ничего, захочешь – вернешься, а нет – так останешься, но съездить обязательно надобно, поди, года четыре прошло.

– Почти пять.

– Езжай, проведай маму. Ежели вернешься, будем жить вместе, – пообещала мама Мария.

Маришка поехала в Николаев, но уже через день вернулась. От соседей узнала, что бабушку мама похоронила давно, а сама – то ли от одиночества, то ли от горя, а может, от болезни какой-то, слегла, и за полгода ее не стало. Говорили, что на похороны денег не было, собрали немного по квартирам, но на гроб не хватило, пришлось хоронить в целлофановом мешке, а где похоронили, никто не помнит.

В Маришкиной квартире жили другие люди, так что пришлось ей ночевать на вокзале, и на следующий день она вернулась в Рыкань, к маме Марии.

Как и обещала Мария Ивановна, они стали жить вместе. Маришка устроилась на работу, помогала Марии Ивановне по хозяйству, стала учиться в вечерней школе и по-прежнему много читала.

В один из вечеров, когда две женщины наслаждались беседой, речь зашла о Боге. Тогда мама Мария достала потертую книгу, положила перед Маришкой и спросила:

– Ты это знаешь?

– «Библия. Ветхий и Новый Завет», – прочитала Маришка на обложке. – Нет, – ответила она, – не знаю, слышала, но не читала.

– Почитай, – посоветовала мама Мария, – а потом поговорим.

Всю зиму Маришка вечерами, уединившись, читала Библию. И вот однажды, когда Мария Ивановна, сидя за столом, проверяла тетради учеников, девушка подошла к ней, держа Библию в руке.

– Мама Мария, можно поговорить? – спросила тихим голосом.

– Давай, – снимая и откладывая в сторону очки, согласилась Мария Ивановна.

Маришка села за стол, положила перед собой книгу, накрыла ее ладонями и приняла позу послушной ученицы.

– Я – Мария, по отчеству Вановна, – начала она.

– Знаю.

– Вы, Мария Ивановна, тоже Мария.

– Да, мы тезки, – подтвердила хозяйка, – по имени и почти по батюшкам.

– Очень похоже, – подтвердила Маришка, – только вы, мама Мария, – как Святая Дева Мария, а я – как Мария Магдалина, грешница.

– Почему же ты грешница? – улыбнулась Мария Ивановна.

– Потому что на мне все грехи.

– Как ты это понимаешь? – внимательно посмотрела на Маришку Мария Ивановна.

– Грех – это нарушение заповедей, – начала рассуждать девушка. – Если нарушить хоть одну заповедь – это уже грех, а я нарушила все заповеди.

– Хм… – хозяйка задумчиво посмотрела на девушку.

– Вот смотрите, – Маришка открыла книгу и, подглядывая в нее, продолжила: – Не прелюбодействуй, а я прелюбодействовала; не кради, а я крала; почитай отца твоего и мать твою, а я не почитала; не убей… – она замолчала и вдруг решилась, подняла глаза и смело призналась: – А я убила.

Мария Ивановна от последних слов отшатнулась.

– Как убила? С умыслом? – спросила она сдавленным голосом.

– Да, с умыслом, хотя нет, случайно, – глядя в глаза побледневшей мамы Марии, ответила Маришка, – подлила лекарство, чтоб он уснул, а он умер.

Мария Ивановна встала, налила себе стакан воды, чтобы успокоиться, выпила, а затем строго посмотрела на Маришку, хотела что-то сказать, передумала и, изменившись в лице, глянула на нее с какой-то невероятной жалостью, подумала, решилась и все-таки сказала:

– Ты убила? Это же страшный грех.

– Я понимаю, мама Мария, как же мне теперь жить?

– Верить в Бога и молиться, исповедаться и просить простить твои грехи, и тогда…

– Мама Мария, вот как здесь написано, – переворачивая страницы, перебила Маришка, открыла «Евангелие от Луки», нашла нужное место и прочитала: – «А потому сказываю тебе: прощаются грехи ее многие за то, что она возлюбила много, а кому мало прощается, тот мало любит», – Маришка помолчала и то ли спросила, то ли утвердила – Значит, только любовью можно заслужить прощение?

– Можно, – ответила Мария Ивановна, удивляясь стремлению Маришки досконально разобраться в таком сложном вопросе, как грех и его прощение.

Но Маришка не умолкала.

– Мама Мария, – снова начала допытываться девушка, – почему я вас люблю больше, чем свою маму?

Вопрос застал учительницу врасплох. Слова были ей приятны, но она понимала, что хоть Маришка и говорит то, что у нее на душе, но это неправильно, и попыталась хоть как-то вразумить девушку.

– Твоя мама много работала и не заметила, как ты выросла, не успела она… не успела показать тебе свою любовь.

– Она, – прервала Маришка, – хорошая была, но какая-то безразличная.

– Нет, мама тебя любила, не может мать не любить свою дочь.

– Может, и любила… наверное, любила, – согласилась Маришка и задумчиво повторила строки из Евангелия: – Кто мало любит, тому мало прощается.

– Ты не можешь судить, дети не судят родителей, ты должна помнить и любить свою маму, любить ее всем сердцем, больше, чем меня, – настойчиво попросила Мария Ивановна.

– Я же не могу себя заставить. Вот вы говорили, что одиночество – это когда нет любви. А как я могу себя заставить, если любовь от сердца идет, а мое сердце молчит?

Мария Ивановна пожала плечами, показывая, что при всем желании не может ответить на этот вопрос. Тогда Маришка снова полистала Библию и, найдя нужное место, спросила, уже меняя тему:

– Мама Мария, почему Иисус Христос изменил заповеди Моисея?

– Я думаю, – Мария Ивановна помедлила и, подыскав нужные слова, твердо ответила: – Иисус Христос принес в этот мир Новый Завет, основанный на добре и любви, заповеди Моисея были более… жесткие, что ли.

– И я так думаю. А зачем делать добрые заповеди? – и, не дожидаясь, ответила так, как понимала сама: – Я думаю, в доброе сердце любовь находит дорогу быстрее.

– Возлюби ближнего своего, – согласилась с ее словами мама Мария.

– Вот-вот, – продолжала Маришка, – в Старом Завете Моисей учит за убийство наказывать смертью, а Иисус Христос говорит – я вот тут подчеркнула: «Вы слышали, что сказано: око за око и зуб за зуб. А Я говорю вам: не противься злому. Но кто ударит тебя в правую щеку твою, обрати к нему и другую».

– Это законы нашего Бога, – уточнила Мария Ивановна.

Маришка улыбнулась и, подняв вверх палец, подвела итог:

– И Моисей говорил именем Господа. Как будто два разных бога.

– Не богохульствуй, – сдвинув брови, пожурила Мария Ивановна.

– Или… – не обращая внимания на замечание, задумалась Маришка, – Бог один, но люди-то разные. Заповеди Моисея больше подходят для людей одиноких, живущих для себя: убил мою скотину – верни свою; взял в долг – отдай; обольстил девицу – женись. А Иисус иначе: он учит людей жить для других. Вот он говорит: «Кто хочет забрать твою рубашку, отдай и верхнюю одежду; просящему у тебя дай; возлюби врагов своих; о прелюбодеянии даже не помышляй». Получается, что грех от нарушения разных заповедей по-разному возникает. А тогда что такое грех?

– Наверное… – Мария Ивановна задумалась, – это злой поступок…

Но Маришка перебила:

– Нет, мама Мария. Я знаю, в переводе грех означает ошибку, промах или погрешность. Мы думаем, что грех – это плохо, а на самом деле кто не делает ошибок? Я сделала много ошибок, и за них я наказана – я одинока. Одиночество – это расплата. У одиноких нет любви. И у меня не было, пока вас не полюбила. Так и перестала быть одинокой. Потому что вы, мама Мария, – святая.

– Тебе бы психологом быть, – улыбнулась Мария Ивановна, но вдруг стала серьезной и с грустью добавила: – Какая же я святая? Такого подонка вырастила.

– Дети родителей не судят, – повторила Маришка недавно сказанное самой Марией Ивановной.

Она встала, подошла к женщине, наклонила голову и впервые поцеловала маму Марию, посмотрела в ее грустные глаза и добавила серьезно:

– И родители детей не должны осуждать, судит лишь Бог. Родители могут только жалеть детей. Тимофей, он тоже одинок, в той Москве люди, как волки живут, каждый сам за себя.

– Правду говоришь, Маришка, – отводя заслезившиеся глаза, согласилась Мария Ивановна, – нет у матери силы, чтобы осудить свое дитя. Не могу я не любить своего сына. Жалко его, не по тому пути пошел. Не приведет этот путь к счастью…

– Да, мама Мария, да. Мы неправильно понимаем свой грех. Не наказание спасает от греха, а любовь, искренняя любовь. Вот вы проверяете тетради, ошибки ищете. А для чего?

– Понятное дело: чтобы научить детей писать правильно.

– Вы говорили, – поинтересовалась Маришка, – что детей своих в школе любите.

– Да, конечно, люблю, – подтвердила Мария Ивановна.

Маришка помолчала, вздохнула, встала и, подводя итог, решительно заявила:

– Вот так и в жизни. Кто-то с любовью наши ошибки исправляет и оценки ставит.

После этого разговора прошло несколько лет. Случайно брошенная Марией Ивановной фраза про психолога запала Маришке в голову, и после окончания вечерней школы она поступила учиться в Воронежский университет на специальность «Психология». Жила в студенческом общежитии, а на выходные приезжала к Марии Ивановне.

В университете приметили трудолюбивую студентку и после окончания учебы, вручив диплом магистра по психологии, предложили ей участвовать в конкурсе на поступление в аспирантуру. Она конкурс выиграла, но когда узнала, что аспирантуру будет проходить в Московском государственном университете, решила отказаться. С этой мыслью она приехала к маме Марии в Рыкань.

– Не могу я, – объясняла она причину своего намерения отказаться, – не могу, мама Мария, ненавижу эту Москву, там каждый дом, каждый придорожный камень, каждое дерево будет мне напоминать, кем я была.

– Так и будешь всю жизнь бояться московских камней? – с иронией поинтересовалась Мария Ивановна.

– Не боюсь я камней.

– Идь туда, где узко, где трудно. Ходи тесными вратами.

Маришка задумалась. Как специалист она прекрасно понимала, что ее страх – это банальная психологическая проблема, но ей так сильно не хотелось ехать в этот ненавистный город, что побороть себя никак не получалось. Последняя фраза мамы Марии ударила в другое место – она зацепила самолюбие и целеустремленность Маришки, и девушка засомневалась.

Видя, что Маришка колеблется, и желая во что бы то ни стало уговорить ее продолжать учебу, мама Мария добавила:

– Да, может, там жениха столичного себе подыщешь.

Девушка с презрением посмотрела, давая понять, что этот вопрос в ее планах не стоит, но долго удерживать такой взгляд не смогла и таки засмеялась.

В конце концов она согласилась, и в самый разгар жаркого летнего дня, когда самолет рейса Воронеж – Москва приземлился в Домодедово, Мария Вановна, оставив имя Маришка только для мамы Марии, сошла на мягкий от жары асфальт. С первого же дня своей второй московской жизни она с головой ушла в учебу, так что вопреки опасениям московские деревья и камни не напоминали ей о прошлом.