Олег Сухонин
Песец в тропиках
ТЕ ЖЕ И КОРОНАВИРУС
С приходом коронавируса нам попёрло.
Пандемия не прошла даром: самоизоляция приучила людей по возможности избегать прямых контактов друг с другом. Тем более в сексе. Былого буйства уже не было: в партнёрах видели теперь потенциальных носителей вируса, лишь на время затаившегося и мутирующего в организмах. Проститутки простаивали, футболисты мастурбировали на смартфоны, сутенёры подсчитывали убытки.
Зато спрос на андроидов с приходом «ковида» значительно вырос. Среди тех, конечно, кто мог позволить себе столь дорогие игрушки.
Идея нашего босса Ивана Лыкича Минова перевести производство биороботов из Ульяновска во Вьетнам полностью себя оправдала. Несмотря на общую границу с Китаем эпидемия здесь протекала относительно мягко.
Вьетнамцы народ дисциплинированный, многие и до пандемии в повседневной жизни носили маски или марлевые повязки, а стоило появиться новому вирусу – население дружно взяло под козырёк и почти поголовно задрапировалось до глаз. Как только раздались первые звоночки о случаях заболевания в Китае, во Вьетнаме сразу же создали национальный комитет по контролю за COVID-19. Моментально ввели массовый карантин, закрыли школы, отменили авиасообщение сначала с северным соседом, а потом и вообще все международные авиарейсы, резко сократили внутренние маршруты поездов и автобусов. Заразившему другого человека из-за отказа носить маску грозило до двенадцати лет тюрьмы. Жёстко – но эффективно: за полгода с начала эпидемии во Вьетнаме не зафиксировали ни одного смертельного случая от нового вируса! За целый год – всего тридцать пять на всю страну.
Конечно, свою роль сыграл и накопленный местной медициной опыт борьбы с атипичной пневмонией. Но главное – социальная сплочённость самих вьетнамцев. Премьер-министр Нгуен Суан Фук даже сравнил действия страны по сдерживанию коронавируса с Тетским наступлением 1968 года – первой широкомасштабной военной операцией коммунистов, переломившей ход Американской войны. Пожилые вьетнамцы подтверждали, что не видели такого уровня дисциплины и солидарности со времён тех далёких сражений…
Нам повезло, что наш переезд во Вьетнам пришёлся за полгода до объявления «ковида». За это время мы успели пустить здесь корни и основательно обжиться. И когда пандемия началась, местные уже попривыкли к нам и не воспринимали туристами.
Минов, гражданин Вьетнама со связями в высшем руководстве страны, исправно продлевал нам с гением биоинженерии Мельдоньичем визы. Но загранпаспорта своего я уже больше не видел: Лыкич его экспроприировал, предпочитая держать меня в заложниках.
Но обо всём по порядку…
ЛЕТАЮЩИЙ ПИТОН
Когда наш чартер поднялся в небо с ульяновского аэродрома и в самолёте по динамику объявили имя командира лайнера – «Пизаго́рас Уробо́рос», я грешным делом подумал, что сейчас нас развернут обратно и тёпленькими приземлят в руки эфэсбэшников.
Ну не может быть таких совпадений! После того как я самолично привёз в лашманские леса убийц к своему приятелю Гоше Скромному и тот остался лежать со свёрнутой шеей в тамошних болотах, всю обратную дорогу Иван Лыкич Минов талдычил мне, что не стоит, мол, заниматься самоедством, уподобляясь змее, пожирающей свой хвост. Что в философии «уробо́роса» жизнь и смерть, разрушение и созидание, гибель и перерождение идут рука об руку, и прочую подобную хрень…
Я уж сдуру начал было прикидывать: а не набить ли мне на спине татуировку уробороса, как у агента Скалли из «The X-Files»? И тут – на́ тебе: не успели и взлететь, а пилот – Пизагорас Уроборос! Чем не чертовщина? Ну не бывает таких совпадений!
Ан нет, оказалось – бывает…
Лететь до Вьетнама долго, и наш предводитель Минов, как и я озадаченный и обуреваемый сомнениями от случившегося совпадения, на правах владельца чартерной компании вызвал командира самолёта к нам в салон и расспросил его в плане знакомства: откуда он и давно ли работает?
Пилот оказался словоохотливым видным мужчиной лет под шестьдесят, с почти полностью седыми волосами, лишь отдельные пряди которых позволяли догадываться, что когда-то их обладатель был жгучим брюнетом. Лётчика даже не пришлось толком расспрашивать – он сам скороговоркой выложил чуть ли не всю свою биографию.
По отцу он оказался этническим греком. Папаша его в молодости женился на абхазке, обосновался неподалёку от Очамчиры, где и родился Пизагорас. Почему такие странные имя и фамилия? Да ничего странного. Говорят, что фамилии людей влияют на их судьбы. Не знаю насколько это верно, но с его отцом случилось именно так: с детства он был помешан на змеях и всю жизнь посвятил герпетологии. В Абхазии он устроился работать в Сухумском обезьяньем питомнике, где в своё время разводили и змей. Был там штатным змееловом и ядодобытчиком. Настолько фанател от своей работы, что соорудил змеиные вольеры и в саду своего дома под Очамчирой, стоявшего особняком вдали от всех соседей. И это немудрено – дом их во всей округе пользовался дурной славой. Сюда хозяин приносил всех пойманных в окрестностях и в своих многочисленных экспедициях по Абхазии гадюк: кавказских (Казнакова), горных, степных (Ренарда) и самых ярких из них – гадюк Динника. Жилище их по этой причине старались обходить стороной, а пару раз, когда змеям удавалось уползать из вольеров, нагоняя страху на окрестных ребятишек и их мамаш, в окна дома летели камни. Как-то ночью им даже пытались пустить петуха, но обошлось.
Серпентолог с говорящей фамилией Уроборос и сына своего назвал Пизагорасом, то есть Питоном.
– Вас в школе, наверное, Питом звали? – не удержался спросить я. – Или Брэд-Питтом? Хотя, о чём это я – тогда ещё не было фильмов с этим актёром…
– Если бы! – рассмеялся пилот. – Дразнили «Пизей»! А, бывало, и обиднее.
– «Пизькой» что ли? Или хуже того? – глумливо поинтересовался сидевший рядом со мной Мельдоньич. Мы с Миновым, не сговариваясь, посмотрели на него осуждающе.
Лётчик стушевался, но тут же перевёл разговор в другую плоскость:
– Дело не в этом! Если мой отец полностью оправдывал нашу фамилию, то я, наоборот, совершенно не соответствовал своему имени.
И рассказал, как глядя на отца с его змеями, с раннего детства возненавидел всех рептилий. Чем настойчивее папаша пытался приобщить сына к своему увлечению, тем всё с более стойким отторжением сталкивался.
Толкователь имён гласит, что обладатели имени Пизагорас любознательны, бесстрашны, наделены огромным воображением и силой воли, могут быть очень целеустремленными и достигать в любимом деле значительных высот. Нашего Пизагораса, с младенчества до сблёву насмотревшегося на пресмыкающихся, стало неудержимо тянуть в небесную высь.
В школе его любимой книжкой была «Песня о Соколе» Максима Горького. В ушах маленького сына змеелова часто будто наяву звучали слова сказки, почти век назад рассказанной старым крымским чабаном Ныдыр-Рагимом-оглы другому мальчишке: «Рождённый ползать – летать не может!.. Безумству храбрых поём мы песню!»
Младший Уроборос настолько бредил небом, что как только окончил школу, тут же рванул в Киев и с первого захода поступил там в институт инженеров гражданской авиации, где готовили и пилотов.
В вузе жгучий красавец Пизагорас, с чёрной как смоль гривой волос, был всеобщим любимцем. Девчонки со всего института просто текли, когда он, напустив поволоки в глаза, исполнял в компаниях песню Гребенщикова «Я – змея»:
Я знаю тепло камня,
я знаю запах и цвет.
Но когда поднимаются птицы,
я подолгу гляжу им вслед,
Я – змея,
я сохраняю покой.
Сядь ко мне ближе, ты
узнаешь, кто я такой.
И почти каждая тем же вечером садилась! И всё бы хорошо, да в начале 90-х разразилась грузино-абхазская война. В Киеве студент получил весточку с родины о том, что в ходе боёв их дом под Очамчирой разграбили и сожгли вместе со всеми змеями, а его отца и мать повесили. Пизагорас из-за войны не смог тогда даже приехать похоронить родителей…
К концу учёбы в институте он разыскал дальних родственников по линии отца и уехал к ним на Крит в Элунду. Устроиться в Греции по профессии ему удалось не сразу. Но когда к своему отличному английскому он добавил и выученный с нуля греческий, жизнь понемногу стала налаживаться, он даже сумел получить работу техника в аэропорту Ираклиона.
Потом случайно выяснилось, что пара его институтских друзей благополучно осели на Кипре, где сильна русская диаспора, устроившись пилотами в авиакомпанию, обслуживающую чартерные рейсы из России и Украины. В Греции тогда разразился жуткий кризис, шансы получить там работу пилота были равны нулю, поэтому по приглашению друзей Пизагорас отправился попытать счастья на Кипр.
Там ему подфартило: полёты на Кипр из-за конфликтов России с Египтом и Турцией как раз переживали настоящий бум, и Пизагорасу удалось зацепиться за работу лётчиком. Проявил он себя с самой лучшей стороны – ответственно и надёжно, и опять же по протекции институтских друзей (а скорее всего, судя по его лукавым глазам, бывших подруг) Уроборосу удалось устроиться пилотом в авиакомпанию, обслуживающую чартеры из России не только на Кипр, но и в страны Юго-Восточной Азии: Таиланд, Вьетнам, китайский Хайнань, Малайзию, Бали… Сегодня он впервые пилотирует лайнер в Камрань из Ульяновска.
– Такая вот судьба, – словно извиняясь пожал плечами лётчик.
– Да уж, – снова ехидно встрял Мельдоньич, – Большой Змей, как мечтал ваш папаша, из вас не вышел.
– Зато получился Летающий Питон, – добродушно отшутился грек.
В общем, сомнения наши рассеялись, и долетели мы в отличном расположении духа.
ПЕСЕЦ В ТРОПИКАХ
По прилёту в Камрань я увидел на табло в аэропорту, что тремя часами позже сюда приземлится и чартер из Нижнего Новгорода. Тут же мелькнула мысль – попытаться найти среди прилетающих знакомых земляков и узнать, где они собираются поселиться. На случай, если придётся искать здесь отходные пути: доверия к своим новым боссам у меня не было и в помине.
Но Минов сразу же провёл нас с Мельдоньичем через пограничный контроль, распорядившись встретившим его вьетнамцам доставить нас обоих со всем многочисленным багажом – куклами и аппаратами – по заранее определённому адресу. Мы тут же сели в микроавтобус и прямиком отправились не в Нячанг, где я так тщательно подбирал себе пятизвёздочный отель на выигранную в Ульяновске путёвку, а на юг – в сторону Хошимина.
По трассе двигались без спешки, соблюдая все скоростные отграничения. Часа через четыре, уже практически проехав Муйне, резко свернули к морю и остановились у ворот отеля с вывеской «Romana resort».
Сразу за ресепшн обнаружилось, что этот гостиничный комплекс занимал огромную, огороженную высоким забором территорию, террасами спускаясь от дороги до самого побережья Южно-Китайского моря. Посредине всего этого тропического великолепия выделялись два четырёхэтажных корпуса с расположенными рядом с ними большим общим бассейном и искусственным водоёмом, что-то вроде озерца или пруда. По всей остальной территории, сколько хватало глаз, среди пышной растительности были разбросаны многочисленные, покрытые тростниковыми или бамбуковыми настилами поверх черепичных крыш одноэтажные виллы, каждая – с собственным небольшим открытым бассейном. Спускаясь уступами до самого пляжа, эти строения сверху напоминали бессчётные скопления птичьих гнёзд, а вода в их бассейнах в лучах яркого солнца сверкала тысячью бликов мелких осколков рассыпавшегося по склону зеркала.
От такого обилия слепящих солнечных «зайчиков» мы с Мельдоньичем не сговариваясь попросили у наших провожатых затемнённые очки, и только через защитные стёкла разглядели у самого южного побережья бухты отеля ещё и огромную, всю утопавшую в цветах округлую платформу, в зарослях которой угадывались крыши тропических хижин.
С дороги нас с биоинженером разместили в одной из верхних вилл – метрах в двухстах от ресепшн. Провожатые провели нас в уютный симпатичный домик, где всё было приготовлено для отдыха после долгого утомительного путешествия. В общей комнате был сервирован столик с напитками и закусками. Распахнув двери во внутренний сад, я обнаружил и наш собственный небольшой бассейн в форме русской буквы «Г».
– Ход конём, – не преминул заметить Мельдоньич.
Кстати, нас действительно пасли: у деревьев и кустов возле забора ковырялась пара садовников.
Сполоснувшись после дороги и немного перекусив, мы с Мельдоньичем вышли со стаканчиками рома на террасу виллы и, внимая мощному дыханию сверкающего внизу до горизонта тропического моря и щурясь от солнечных бликов на глади нашего бассейна, погрузились в лёгкую истому.
«Великому гуманисту» не давала покоя форма нашего бассейна и он стал допытываться, какой шахматный дебют я люблю играть больше всего. Расслабленный ромом и овеваемый бризом, меньше всего в эту минуту я хотел думать о шахматах. Мне бросилось в глаза, что под потолочной балкой нашей террасы ленточкой на ветру трепещет старая иссохшая змеиная кожа, и дабы отвязаться от Мельдоньича, я назвал ему вариант дракона в «сицилианке».
Тот фыркнул и вслух стал перебирать все возможные варианты дебюта королевского коня за белых: как нужно играть, если чёрные ответят русской партией или защитой Филидора, или защитой Гундерама, или Греко, или Дамиано, или выберут центральный контргамбит, или латышский гамбит. Дойдя до дебюта четырёх коней, он задремал…
А мне всё не давала покоя мысль: ведь если в доме есть старая, сброшенная змеёй кожа, то, значит, где-то должна быть и сама змея. От этого мне стало немного не по себе, я окликнул было одного из копошившихся у ограды садовников, но тот сделал вид, что не слышит. Я ещё больше убедился во мнении, что нас пасут.
Тогда я снова налил себе рому и толкнул в бок Мельдоньича. Тот от неожиданности чуть не свалился со стула, одарив меня недовольным осоловелым взглядом. Я показал ему на шкуру змеи под балкой и поделился своими опасениями.
– Надо вызывать Лыкича. Я тоже терпеть не могу змей. Пойдём окунёмся! – и больше не говоря ни слова, он резко поднялся и бултыхнулся в бассейн. Я последовал его примеру – вода мгновенно вернула нам бодрости.
Вечером, пока мы маялись в ожидании Минова, тот сам позвонил Мельдоньичу, сказал, что немного задерживается, и чтобы мы ужинали без него. Не успели мы переварить услышанное, как в дверь постучал незнакомый вьетнамец и пригласил нас отужинать в ресторане главного корпуса отеля. Там в просторном, убранном цветами и яркими лентами общем зале на нас двоих был зарезервирован столик. Мы заказали себе пива и рому, разных экзотических яств и под льющийся из динамиков местный мелодичный фольклор стали лениво рассматривать разношёрстную курортную публику.
В зале было людно и шумно. Неожиданно откуда ни возьмись к нам за столик подсел щуплый старикашка-вьетнамец.
– Зра́сиси, това́ися, – поздоровался он, расплывшись в беззубой улыбке.
Чтобы оградить нас от старика, к нам было рванулся наш провожатый, но Мельдоньич жестом остановил его: биоинженер хандрил от вынужденного простоя и жаждал общения.
– Песе́са в тропиках, – кивая мне, лыбился старик.
– Угрожает он нам что ли? – недоумённо спросил меня бородатый учёный.
Я тоже сначала не понял, что имел ввиду этот старый хрыч.
– «Пезде́с» вы имеете ввиду? – стал передразнивать я аборигена, вслед за ним коверкая слова. – А с какой, позвольте узнать, стати?
– Писе́са, песе́са, – дружелюбно глядя мне прямо в глаза, продолжал твердить старикан.
Я смутился и, дабы разрешить конфуз, заговорил с ним по-вьетнамски: что, мол, он хочет нам сказать этим своим то ли «песесом», то ли «пездесом»?
Вьетнамец обрадовался, услышав родную речь, и недоразумение разрешилось на раз. Оказывается, в молодости он участвовал в войне с американцами, неоднократно ходил тропой Хо Ши Мина. После войны ему довелось побывать в Советском Союзе: он недолго учился в Москве и даже проходил практику на русском севере. Полярных медведей он там не встретил, зато ему на всю жизнь запомнилась белая пушистая зверушка – песец. Теперь, увидев у себя на тропической родине светлого бледного мужчину, он невольно сравнил меня с тем северным песцом: столь разительно выделялся я в толпе загорелых туристов. Сравнение это поначалу показалось мне преувеличенным, но даже рыжая лохмато-бородатая физиономия приехавшего вместе со мной и сидевшего напротив Мельдоньича – и та отливала бронзовым загаром.
Старик явно цеплялся за возможность поболтать с нами по-русски, при этом безбожно путая и корёжа слова. То и дело перескакивая со времён своей боевой юности и войны с американцами на поездки в СССР, он дошёл и до того, как ему довелось поучаствовать в вооруженном конфликте с китайцами из-за островов Спратли, закатал рукава рубашки и стал показывать нам обожжённые в тех сражениях руки и плечи. И чем больше выпивал, тем всё чаще подмигивал мне и талдычил своё «песе́са, писе́са в тропиках». В итоге меня это достало, и я предложил Мельдоньичу вернуться в наш домик. Тот кивнул, мы встали и распрощались со старым вьетнамским банным листом, надеясь никогда его больше не увидеть…
Наутро завтрак нам принесли на виллу, а к обеду наконец-то объявился и Иван Лыкич Минов. То и дело обтирая салфетками пот с лица, он поведал, что всё это время провёл в организационных заботах: под наш проект неподалёку в Муйне уже подобран небольшой ангар – туда и перевезли прилетевших с нами из России законсервированных Мельдоньичем биороботов и все его аппараты. Медлить нельзя: с завтрашнего дня биоинженеру нужно будет подключить свою технику и начинать реанимировать андроидов. Заказчики выходят на связь, обязуясь приехать за секс-игрушками хоть во Вьетнам.
– Продадим их здесь, и дело пойдёт, – ободряюще обнадёжил Минов и шепнул учёному, кивая на меня: – И Карла нужно в первую очередь.
Сделав вид, что не расслышал этих слов, я спросил его, когда мне вернут телефон и подключат интернет, но босс отмахивался от моих вопросов: мол, «успеем, всё пото́м».
На ужин мы отправились втроём в тот же ресторан в главном корпусе и снова нарвались на вчерашнего старика-вьетнамца. Только присели за стол, как он, выскочив будто чёрт из табакерки, всё с той же беззубой улыбкой, добродушно гнусавя приветствовал меня:
– Писе́са, песе́са в тропиках!
Минов недоумённо поднял брови, а Мельдоньич заговорщицки подмигнул мне.
– Писе́са! – обратился старик к Лыкичу, кивая в мою сторону. – Песе́са!
– Это что за чудо? Чего он несёт? – стал злиться босс, ища глазами своих помощников, и бросил старику по-вьетнамски: – Ты кто такой? Чего тебе надо?
Тот, как и накануне, обрадовался, услышав родную речь, и начал донимать теперь и Лыкича мемуарами о своём участии в Американской войне и стычках с китайцами за спорные территории. Правда, сегодня это были уже не Спратли, а Парасельские острова.
Минов никак не мог сообразить, в чём тут подвох, и, настороженно оглядываясь по сторонам, пытался определить, кто подослал к нам этого типа.
Тот в свою очередь стал грузить нас, что из-за китайцев не может досмотреть любимый сериал «Тайны дворца Яньси».
Из его путаных объяснений выходило, что на китайской платформе iQiyi бесплатно показали первые 56 эпизодов этого сериала о временах правления династии Цин, а вот за доступ к следующим восьми сериям нужно было уже заплатить. Тут китайские поклонники киноэпопеи обнаружили, что на вьетнамском сайте Bomtan все эти новые серии доступны бесплатно. Но чтобы их посмотреть, в обязательном порядке требовалось ответить на вопрос: «Какой стране принадлежат Парасельские острова?» Из четырех вариантов ответа – Вьетнам, Китай, Филиппины или Япония – правильным признавался только первый. И китайцам, чтобы продолжить на халяву смотреть на этом ресурсе свой же любимый сериал, приходилось признавать спорные острова вьетнамскими.
Создатели Bomtan объясняли свой опрос тем, что их сервис предназначен только для вьетнамцев. Но китайские пользователи возмутились, обвинив Bomtan в использовании пиратского контента и подняв в соцсети Weibo волну патриотического негодования: «Воруя китайские телесериалы, Вьетнам украл ещё и китайскую территорию! Откуда у вьетнамцев смелость оспаривать территориальный суверенитет Китая?»
В итоге официальный аккаунт сериала в Weibo попросил стриминговые сервисы, у которых не было прав на «Тайны дворца Яньси», удалить все его копии. Bomtan выполнил это требование – и сериал теперь там недоступен.
Правда, они обещают использовать на своём сайте другой способ, дабы определить, что на него зашли именно вьетнамцы: повесить на главной странице заглушку с тремя вопросами на вьетнамском языке: «Сколько будет 1+1?», «Столица Вьетнама?» и «Как называется национальный гимн Вьетнама?»
Но когда это ещё будет! А пока старик остался без любимого сериала, причём прерванного на самом интересном месте!
В общем, в его изложении ситуация вырисовывалась такая, что чёрт ногу сломит – без бутылки не разберёшься. Минов, вконец запутавшись, так и поступил – стал налегать на спиртное:
– Зачем он нам всё это рассказывает? Он что – в курсе, как мы действовали в России под видом «киногруппы»? Но откуда?
– У вас паранойя, Иван Лыкич, – пытался успокоить я его, хотя поведение старика мне и самому казалось странным. Опять же этот его постоянный «песец»! Да и как тут было не вспомнить Пизагораса Уробороса в самолёте?
Тем более после того, как Минов в разговоре с Мельдоньичем сегодня опять упомянул про Карла и отказался вернуть мне телефон, я стал ощущать себя совершенно чужим на этом празднике жизни. Роль моя оставалась совершенно неопределённой: без паспорта в чужой стране, в полной зависимости от своих новых боссов и вообще – без сколь-нибудь внятных перспектив.
Я даже подумал, глядя на щебечущего старика: а не рвануть ли мне с ним тропой Хо Ши Мина? Но куда? В Лаос и Камбоджу? Нет, это не вариант.
Чтобы поддразнить Минова, я сказал:
– Впрочем, всё может быть. Не исключено, что и Пизагорас в самолёте был звеном этой цепи: нас продолжают пасти из России.
– Бред! – отмахнулся Лыкич. – Здесь Вьетнам, а не Россия! Здесь я решу все вопросы на раз – у меня тут связи на самом верху. Но кое-кто из местных, конечно, может вставлять палки в колёса и пытаться перехватить наш бизнес. Спрячу-ка я, пожалуй, вас с Мельдоньичем от греха подальше и от лишних глаз: на днях переселимся в бунгало на платформу.
Тут же он предложил прогуляться к ней, и после ужина мы спустились к морю. Укрытая от сильных морских ветров крутой скалой, платформа расположилась на самом южном краю залива. По сути она представляла собой «отель в отеле» – небольшой комплекс уютных бунгало, натыканных на круглой плите метров триста диаметром. По мере приближения к ней, я вдруг обнаружил поразительную вещь. Днём из нашей виллы, с высоты террас платформа казалась совершенно неподвижной. Но теперь, пока мы не спеша спускались к ней, я заметил, что светящиеся там фонарики и прочая иллюминация немного смещаются по отношению к расположенному за платформой утёсу.
Я поделился своими наблюдениями с Миновым, но тот только пожал плечами: «А как же иначе! Платформа медленно вращается по часовой стрелке!»
Сначала я подумал, что это розыгрыш, но как только мы вплотную приблизились к ней, убедился, что это действительно так! Круглая платформа почти на полметра возвышалась над берегом и поверхностью моря, совершенно не касаясь их и будто зависнув над ними огромной тарелкой инопланетного корабля.
В самом центре её тянулась к небу вся увитая растительностью массивная, напоминающая очертаниями шахматную ладью, неподвижная ось, оборудованная под маяк с застеклённой на самом верху светящейся террасой. Сама огромная по площади платформа наполовину нависала над землёй, а другой половиной – над морем. По всему периметру она словно хоккейная коробка была защищена от волн чуть ли не в метр вышиной бортом из толстого прозрачного пластика. Через каждые двадцать-тридцать метров из него выходили подвесные лесенки, по которым можно было подняться на платформу с берега или же спуститься с неё поплавать в море.
Но самое главное – платформа действительно, пусть почти и незаметно, но вращалась! Фантастическое зрелище! Минов пояснил: алгоритм её вращения вокруг своей стационарной оси запрограммирован таким образом, что ровно за двое суток она делает полный оборот на 360 градусов. И получалось так, что если, к примеру, сегодня утром вы проснулись в вашем бунгало с видом на рассвет в море, то завтра в тот же самый час на окна вашего дома будет падать тень от утёса с западной стороны. Но зато ещё через день – вас снова разбудит морской рассвет! Говорю же – фантастика: таким способом творцы этого новоиспечённого чуда света сумели обеспечить ежедневное разнообразие и одновременно равенство в правах обитателям всех без исключения домиков на платформе.
Но вот попасть в число таких счастливчиков было сложнее: комплекс в отеле считался элитным и предназначался только для тугих кошельков. И раз уж Минов решил поселить нас в этом рукотворном раю, значит, при всей его показной самоуверенности у него всё же были веские основания беспокоиться за безопасность своего бизнеса и во Вьетнаме.
А местечко и вправду было райским! Бунгало на платформе были совсем небольшими, но зато утопали в настоящем тропическом саду, где на каждом шагу чувствовалась заботливая рука рачительного хозяина. Куда не кинь взгляд, здесь повсюду росли пальмы и павловнии, плодоносили различные фруктовые деревья, всеми красками радуги радовали глаз экзотические цветы, среди которых было множество орхидей. И над всеми этими эдемскими кущами разливалось несмолкаемое многоголосье птиц.
Я заметил на дереве белогрудых зимородков, по тропинкам свободно разгуливали павлины и, к моему вящему удивлению, к нам навстречу вышли два редких пород фазана – аннамский серебряный и фазан Эдвардса. Как они могли оказаться на курорте, когда их место в национальных парках? Впрочем, этим вопросом я озадачился лишь на мгновенье: у меня самого были подрезаны крылья и всё больше нарастала тревога от совершенной неопределённости собственного положения в складывающихся обстоятельствах.
Минов как совладелец отеля «Romana» сделал необходимые распоряжения, чтобы по мере высвобождения бунгало их не заселяли новыми постояльцами, а оставили два-три домика для нас. Обычные отдыхающие этого огромного гостиничного комплекса на платформу не допускались: здесь существовал свой замкнутый микромир, столы сервировались в номерах, а потому случайные встречи с нежелательными элементами вроде надоедливого старика-вьетнамца с его «песесами» и бреднями про спорные территории и сериалы исключались.
Когда поздно вечером мы вернулись на виллу, и Минов ещё не успел попрощаться, я прямиком спросил его относительно моих перспектив в нашем теперь уже общем деле в этой стране. Но он опять стал юлить, мямлить, что нужно немного обождать, пока всё не утрясётся и не устаканится… Правда, при этом вскользь обронил, что мною заинтересовались местные спецслужбы и, возможно, мне придётся с ними посотрудничать.
– В смысле? – удивился я, но он опять просил не торопить события.
– Давайте сперва обживёмся, – то и дело повторял он. – Что ты всё время бежишь впереди паровоза? Тебе что – плохо тут?
– А с интернетом что? – ответил я вопросом на вопрос. – Мы здесь совсем оторваны от жизни.
– Переберёмся на платформу – всё будет! А пока, Мельдоньич, – обратился он к учёному, – завтра утром за тобой заедут и отвезут на нашу новую базу. Нужно срочно браться за дело.
Мне же было сказано пока оставаться на вилле. Я попросил принести мне на это время каких-нибудь вьетнамских фильмов или книг, чтобы не сойти с ума от скуки и отельного телевизора. Минов истолковал это по-своему, тут же подозвал одного из своих провожатых, приказав ему приглядывать за мной и снабдить тем, что я попрошу.
– Фильмов и вьетнамских книг, – повторил я ему. Тот кивнул, и они ушли, оставив нас вдвоём с Мельдоньичем.
Хотя, что значит «вдвоём»? Когда, налив себе рому, мы вышли на террасу – у деревьев продолжали маячить тени «садовников».
Мельдоньич углубился в себя и в предвкушении скорого возобновления экспериментов с биороботами, что-то бессвязно бормоча, стал лихорадочно набрасывать в блокноте план первоочередных действий в новой лаборатории.
Отвлечь его от этого занятия досужими разговорами мне не удалось, и тогда я погрузился в размышления о превратностях судьбы. Как же кардинально изменилась моя жизнь всего за какие-то две недели!
Не далее, как в позапрошлую субботу у себя до́ма в Нижнем Новгороде я занимался привычными обыденными делами, полностью погрязнув в повседневной рутине и даже не планируя в ближайшем будущем что-то в ней поменять. А вот уже сегодня сижу у чёрта на куличиках во Вьетнаме! И сколько же событий произошло за короткое время после того, как в мою квартиру ураганом ворвался Игорь Скромный! За неполные две недели я проделал путь от желания выручить своего приятеля до предательства, побывал в Ульяновске, вознесенском Лашмане и вот теперь – во вьетнамском Муйне. А какой спектр чувств я пережил за это время! Охотничий азарт детективной ищейки, пытки и унижения пленённой жертвы, наркотический дурман! Стал свидетелем расчленения трупа, сексуальных сцен с биороботами и соучастником убийства! Бр-р-р! Разве можно было такое предполагать?
Нынешнее же моё положение и вовсе было неопределённым и безрадостным – теперь я болтаюсь как говно в проруби: сжёг за собой все мосты в России и никому на хрен не нужен здесь во Вьетнаме. Зачем Минов вообще привёз меня с собой? Мельдоньич был прав, когда говорил, что после убийства Скромного в Лашмане, им даже не нужно стало меня ликвидировать. У них на меня железный компромат: отпечатки пальцев на рукоятке ножа в крови убитой Эльвиры Улябиной плюс бегство из экспедиции, в которую я «напросился» с липовой «киногруппой» и где бесследно исчез Гоша Скромный. Кстати, как он там? Я снова вспомнил испуганно-удивлённое выражение его лица после того, как ему свернули шею прежде чем бросить в пучину лашманских болот…
Такие мысли можно было загасить только алкоголем или…
– Мельдоньич, ты можешь раздобыть у Лыкича ганджубаса?
Тот, на мгновенье подняв глаза от блокнота, ошарашенно посмотрел на меня и отмахнулся. Мыслями он весь уже был в новой лаборатории со своими куклами. И всё же, ещё раз оторвавшись от бумаг, по-попугайски выкрикнул мне прямо в лицо, подражая старику-вьетнамцу:
– Песе́са в тропиках! Песе́са в тропиках!
Я смерил его презрительным взглядом и стал усиленно налегать на ром…
