Олег Шишкин
Биография Воланда
Глава 2. Главный вопрос дьявола
И был ли здесь Ерусалим
Меж темных фабрик сатаны?[8]
Уильям Блейк
1
Роман «Мастер и Маргарита» открывается сценой на Патриарших прудах, которая происходит жарким весенним вечером. Тогда два литератора – Берлиоз и Иван Бездомный погружаются в эмоциональный спор о свежем произведении Ивана, который написал по заказу советского журнала антирелигиозную поэму об Иисусе Христе. Жаркое обсуждение, на фоне которого и появляется Воланд, сопровождается немыслимыми эскападами эрудита Берлиоза, как будто сыплющего цитатами из «Золотой ветви» Фрэзера или атеистических произведений революционера и борца с религией Николая Морозова[9].
Этот обмен мнениями становится важным стержнем романа, и с него начинается диалог с Воландом. А предваряется принципиальный спор сакраментальным вопросом незнакомца:
– Если я не ослышался, вы изволили говорить, что Иисуса не было на свете? – спросил иностранец, обращая к Берлиозу свой левый зеленый глаз.
– Нет, вы не ослышались, – учтиво ответил Берлиоз, – именно это я и говорил.
Почему Воланда заинтересовал вопрос о существовании Иисуса Христа? Возможно, потому что это существование как бинарная оппозиция предполагает и наличие антихриста, и, конечно, дьявола, которому посвящено седьмое доказательство – доказательство, следовательно, самого Воланда.
И если для Берлиоза и Бездомного вопрос об историчности Иисуса Христа скорее дань политической номенклатуре времени, следование партийному заказу, то для автора – Михаила Булгакова – он имеет и моральную сторону. Его отец, преподаватель Киевской духовной академии, доктор богословия Афанасий Булгаков был тем, кто не просто верил, но и даже и не сомневался в историчности событий, описанных в Евангелиях. Лауреат Макарьевской премии, присуждавшейся Святейшим Синодом, он был образцом просвещенного консерватизма. И, несомненно, сын испытал его влияние.
Зерна спора трех булгаковских персонажей были посеяны еще в середине XIX века философом Тюбингенской школы Давидом Штраусом в «Жизни Иисуса». Это был один из видных мыслителей, сторонник учения Гегеля, рационалист и философ, сомневавшийся в божественности Иисуса, непорочном зачатии, воскресении, вознесении. Поклонницей его таланта и идей была Алиса Гессенская, мать русской императрицы Александры Федоровны.
И хотя Штраус и жил в среде несомненно религиозной, но воспринимал ее как дань традиции, а религию видел как набор рабочих идей для обсуждения, и не более того.
Именно это положение и родило рациональный скепсис Штрауса. Опора на логические заключения приводила ученого к неразрешимым вопросам. Он писал: «Чудесный элемент в рассказе о насыщении народа сводится к тому, что Иисус кусками преломленных им пяти (семи) хлебов и двух (нескольких) рыбок насытил 5000 или 4000 человек, не считая женщин и детей, и что после насыщения такого множества людей набралось несъеденных остатков хлеба и рыбы – в одном случае 12, а в другом – 7 полных коробов или корзин, то есть осталось значительно больше того количества, которое имелось первоначально, до раздела. Но мы, со своей стороны, сомневаемся, можно ли быть очевидцем невероятного и невозможного происшествия. Пытаясь выяснить себе это дело и, в частности, определить момент чудесного размножения хлебов, мы прежде всего видим, что хлебы, предназначенные для насыщения народа, прошли до поступления в желудок алчущих людей три ряда рук: из рук Иисуса они перешли в руки алчущего народа, и чудо размножения хлебов могло сотвориться на любом из этих трех этапов. Если хлебы не размножились уже до перехода в руки алчущих, то раздавать их приходилось ученикам по малым крошкам, так как хлебов было пять штук, а народа было свыше 5000 душ»[10].
Анализируя эти чудеса, Штраус выяснял, из каких восточных религий и учений они могли бы прийти в христианство. Что стало причиной невозможных событий и где искать источники очевидных преувеличений, имеющихся в текстах евангелий?
«В герое биографии, – писал Штраус в своей „Жизни Иисуса“, – мы большей частью видим человека совершенного и цельного; но лицо, которое, с одной стороны, является человеком, а с другой – существом высшим, сыном богов или сыном Божьим, лицо, рожденное от матери-человека, но зачатое не от человека-отца, такое лицо мы отнесем к области мифа и поэтического творчества и не подумаем всерьез обратить его в объект исторического повествования»[11]. «Кто пожелает рассматривать церковного Христа под биографическим углом зрения и описать его жизнь в форме биографии, тот неминуемо убедится в том, что форма не соответствует содержанию. Христос церковный не может служить объектом для биографии, а биография не представляется той формой, которая пригодна для описания деяний церковного Христа. Понятие „жизнь Иисуса“ является понятием не только современным, но и противоречивым»[12].
Тогда критически настроенный к христианству ученый полагал, что три из Евангелий написаны в начале II века, они не аутентичны, а Евангелие от Иоанна – вообще во второй половине II века. И следовательно, они не являются прямыми свидетельствами о событиях. Под сомнение ставился и триумфальный въезд Иисуса в Иерусалим, так как он в первый раз посещал этот город и уж точно не был известен в столице Израиля. И конечно же, – и непорочное зачатие замужней Марии, и само воскресение погубленного на кресте Бога.
Другой исследователь, француз Эрнест Ренан в «Жизни Иисуса», напротив, не сомневался в существовании Христа, но считал его не богом, а великим стоиком, носителем высоких моральных качеств и историческим персонажем.
Вот суть его мнения: «Я уже сказал и повторяю: если бы при составлении жизнеописания Иисуса пользоваться лишь достоверными сведениями, то пришлось бы ограничиться несколькими строками. Он существовал. Он был из Назарета в Галилее. Он увлекал Своими проповедями и высказывал Своим ученикам афоризмы, глубоко запечатлевшиеся в памяти. Главными из его учеников были Кифа и Иоанн, сын Заведеев. Он возбудил ненависть правоверных евреев, которые решили предать Его смерти через Понтия Пилата, бывшего тогда прокуратором Иудеи. Он был распят вне ворот города. Некоторое время спустя стали верить, что Он воскрес. Вот все, что мы знали бы достоверно – даже в том случае, если бы Евангелия не существовали или были подложны – на основании источников, подлинность и дата которых несомненны, напр., очевидно подлинных посланий св. Павла, послания к евреям, Апокалипсиса и других, всеми принятых текстов».[13]
В сущности, позиций Штрауса и Ренана придерживаются и Берлиоз с Бездомным. В черновиках романа Михаила Булгакова «Мастер и Маргарита» есть указания и на авторитетные иностранные имена: «Следует признать, что редактор был образован. В речи его, как пузыри на воде, вскакивали имена не только Штрауса и Ренана…»[14]
К тому же Булгаков открыто комментирует позицию персонажей. «Берлиоз же хотел доказать поэту, что главное не в том, каков был Иисус, плох ли, хорош ли, а в том, что Иисуса-то этого, как личности, вовсе не существовало на свете и что все рассказы о нем – простые выдумки, самый обыкновенный миф». Берлиоз укоряет Бездомного: «А то выходит по твоему рассказу, что он действительно родился!»
2
Со второй половины XIX века главные пункты общественного спора, связанные с историчностью Иисуса, приобретают дуэльный характер. Им придает актуальности выход исследований Дарвина – «Происхождение видов» в 1859 году и «Происхождение человека и половой подбор» в 1871-м, – фактически ставящих крест на мифологии Книги Бытия, повествующей о создании человека и животного мира в райских кущах.
Но еще более радикально высказывается Фридрих Ницше, властитель дум европейских интеллектуалов. В 1886 году в пятой части «Веселой науки» он провозглашает: «Величайшее из событий новейшего времени – Бог мертв, вера в христианского Бога сделалась неправдоподобной – начинает отбрасывать теперь свою тень на Европу» (афоризм 343). Обращение к этой тени согласуется с тенью «Призрака коммунизма» из «Манифеста» Маркса и Энгельса.
Вождь мирового пролетариата, пророк коммунизма и основатель СССР Ленин уже провозглашал: «Марксизм есть материализм. Он говорит: надо уметь бороться с религией, а для этого надо материалистически объяснить источник веры и религии у масс»[15]. Ему вторил первый народный комиссар просвещения СССР Анатолий Луначарский, написавший инструктивную книгу «Почему нельзя верить в бога».
В СССР дискуссия «А был ли Христос?» из сферы религиозной и гуманитарной перемещается в плоскость политическую. Это важный пункт в период становления Советского государства, провозгласившего научный атеизм своей государственной политикой. Пропаганда, развернувшаяся в советских изданиях, принимала самые разнообразные и весьма жесткие формы. Особенно на страницах сатирического журнала «Безбожник у станка», где художниками работали друзья Булгакова. Здесь, следуя известной формуле Гегеля, все подвергалось сомнению: и историчность Иисуса, и историчность Иуды, и историчность Нового Завета. Советская власть требовала и от своего, и от мирового христианства: предъявите документы!
3
Но ведь такие документы и доказательства как будто бы были. Их нашли уже в глубокой древности и за много веков до сомнения и развенчания. Инициатива в их поиске принадлежала епископу Иерусалимскому Макарию.
Пожалуй, один из принципиальных детективов человечества – это вопрос установления физического существования Иисуса Христа, вопрос о подлинности дела жесткого убийства, произведенного римской администрацией Иудеи. Расследование этого события имело глубокий смысл в начальный момент христианства.
Вот почему в 314 году иерусалимский епископ Макарий решает открыть место, где происходили события в финале земной жизни Христа. Но только в 325 году на Никейском соборе он получает от императора Константина все необходимые широкие полномочия, вплоть до сноса языческих храмов, если таковые потребуются. Кроме того, епископу поручалось совершить обряд очищения в тех самых местах, которые им будут определены как места страстей Господних и его первоначального упокоения.
Именно Макарий определяет точку распятия, где сегодня находится храм Гроба Господня. На тот момент там возвышался построенный еще при императоре Адриане храм Афродиты-Венеры. Выбор под снос храма был драматичен для императора Константина. По легенде, от Венеры-Афродиты произошел род Цезарей. Богиня считалась покровительницей императоров и защитницей римского народа.
Сооружение храма относилось к эпохе императора Публия Элия Траяна Адриана, который после подавления восстания Бар-Кохбы на месте разрушенного Иерусалима возводил совершенно римский город. Он назвал его Элия Капитолина, включив в него часть своего имени. А Капитолиной город назывался в честь бога – Юпитера Капитолийского. Этот строительный проект отмечал двадцатилетний юбилей триумфального правления эталонного римского императора. Недалеко от храма Венеры была воздвигнута и статуя самого Юпитера.
Кроме того, храм имел характер мемориала победы над еврейским государством. На монетах эпохи Антонина Пия, чеканившихся в Элии Капитолине, сохранилось изображение статуи Венеры из того самого храма, который намечал снести Макарий. Правая нога богини попирала лежащего человека – это был образ раздавленной Иудеи.
Византийский историк Евсевий Кесарийский называл этот храм «мрачной обителью мертвых идолов, тайником сладострастного демона любви».
Выбор места возможного распятия, как считалось позднее, не был бесспорен. И уже тогда его подверг критике именно Евсевий Кесарийский. Однако логика в действиях иерусалимского епископа все же была и сопровождалась весомым фактом – одобрением императора Константина. Правитель согласился со сносом языческого храма, под которым Макарий рассчитывал обнаружить гору и погост.
Они там действительно были.
Кладбище оказалось похоже на одно из тех скальных захоронений, что и сегодня можно увидеть со стен древнего Иерусалима у подножья Масличной горы или прямо в породах вокруг города.
Но обнаружив могилы, Макарий столкнулся с вопросом: а какая из них именно та, в которую было принесено тело распятого Христа? В окрестностях за стенами города было обнаружено на тот момент 900 гробниц, близких по времени к началу эры. Но Макарий остановится на пещере-склепе с круглой плитой, которая, задвигаясь, закрывала вход в усыпальницу. Путеводным для епископа оказалось указание на то, что место упокоения было предоставлено состоятельным жителем Иерусалима Иосифом Аримафейским как часть семейного, а то и личного погребального пространства. И это сооружение действительно относилось к I веку империи, и его особенности подтверждали высокий статус владельца.
На этапе окончательного установления Макарий обратился к словам из Евангелия от Матфея: «И, взяв тело, Иосиф обвил его чистою плащаницею. И положил его в новом своем гробе, который высек он в скале; и привалив большой камень к двери гроба, удалился» (Мф. 27:57).
Греческий глагол в тексте Евангелия от Матфея намекал на то, что вход в склеп был с приваливаемым или прикатываемым камнем. Количество таковых погребений было значительно меньше: только четыре из обнаруженных имели крышки, соответствующие описанию евангелиста. Помимо прямого свидетельства Макарий опирался и на более поздние. Так, для него было важно, что, например, Кирилл Иерусалимский (около 348 г.) упоминал именно о такой гробнице в своих проповедях.
И хотя открытие важного места было громогласно провозглашено, элемент субъективности в его обнаружении все же присутствовал. Это привело к тому, что и сегодня имеются семь различных альтернативных Голгоф, шесть из них находятся вне стен древнего Иерусалима.
Но крупный современный археолог Джоан Тейлор, проводившая раскопки в том числе и в храме Гроба Господня, считает: «Нет ничего, что было бы сказано любым – абсолютным или категорическим образом против традиционного места могилы Иисуса, являющегося подлинным. Я все же еще указала бы, что это остается любопытно тем, что никакой христианский источник перед Константином не отметил произошедшее соединение Храма Венеры и места погребения Иисуса. Удобство местоположения для технического строительства здания Константином первоначально кажется подозрительным, поскольку это было бы самым простым, вместо того чтобы построить новую христианскую базилику с ее смежными внутренними дворами на самой территории храма Венеры…»
Разъясняя эту позицию, Тейлор добавляет: «Византийские христиане сочли бы недавно показанное соединение выразительным признаком намерения Адриана уничтожить память о местах, важных для христианской истории. Иероним написал своему другу Павлину Ноланскому, что Адриан поместил „статую Юпитера на месте могилы и мраморную статую Венеры на скале креста“, чтобы загрязнить „наши святые места (так, чтобы) они могли лишить нас нашей веры в Страсть и Воскресение“» (Иероним 58.3)[16].
Нам же любопытен этот момент именно тем, что отец Михаила Булгакова Афанасий Иванович переводил Иеронима и, думается, был в курсе этого важного для христианина пассажа, связанного со святынями.
В 2016 году, когда происходили реставрационные работы святой Кувуклии в толще древней горы, на которой стоит храм Гроба Господня, был обнаружен древний туннель. Он тянется на десятки метров и ведет под место признанного нахождения гробницы Христа. В конце подземный ход поднимается вертикальной шахтой прямо к Кувуклии. Возможно, во времена римского террора христиане втайне продолжали посещать место упокоения Христа, и это еще одно указание на верность выбора епископа Макария.
Удивительно, но мать императора Константина Флавия Юлия Елена, более известная как святая Елена, не принимала участия в раскопках погоста. Она приехала в Иерусалим годом позже. Причиной ее путешествия считают вещий сон, «в котором ей повелевалось отправиться в Иерусалим и вывести на свет божественные места, закрытые нечестивыми». По другим источникам, ее сын император Константин отправил мать на поиски важнейших реликвий. И хотя само место страстей было идентифицировано Макарием, миссия святой Елены имела особый характер – императрица-христианка должна была своими глазами увидеть главные святыни учения и собрать важнейшие реликвии и артефакты, которые могли бы стать подтверждением физического существования Иисуса Христа.
Так же как и Макарий, Елена производит расследование и разыскание событий и мест, связанных с жизнью Христа. К очевидным святыням принадлежал крест, на котором и был распят основатель религии. Поиски орудия казни стали принципиальным моментом миссии Елены. И в этом ей помогли как епископ Макарий, так и некий еврей Иуда Кириак. По легенде, последний якобы скрывал этот крест, так как он мог стать доказательством превосходства христиан над иудеями. Однако Елена подвергла его пыткам, поместив на неделю на дно колодца и оставив без пищи. После такого давления она получила-таки указание, где находится святыня.
Далее на этом месте Елена производит раскопки и находит резервуар. Сегодня там расположен храм Обретения Животворящего Креста, храм святой равноапостольной Елены. В мелком подземном озере императрица обнаруживает три креста. И теперь необходимо было опознать, какой же из крестов настоящий, так как на двух из них, согласно Евангелию, распяли еще двух разбойников. Выход оказался простым: к одному из крестов была прибита табличка с титулом Христа, общепринято называемый титулус круцис, на котором по латыни, по-гречески и на арамейском языке было написано «Иисус Христос царь иудейский». Об этом событии упоминает Амвросий Медиоланский: «Но знамение победы Христовой не могло исчезнуть: [она] приходит в сомнение как женщина, но Дух Святой уверяет ее, что два разбойника распяты были со Христом. Потому ищет она среднее древо, поскольку кресты случайно могли быть перепутаны. Уточняет по Евангелию и находит, что на среднем кресте сделана была надпись (titulus): Иисус Назорей, Царь Иудейский. По этой надписи нашла она спасительный крест. Пилат на требование иудеев ответил: что я написал, то написал, то есть я написал не то, что вам нравится, но что могли бы познать и времена будущие; писал я не для вас, но для потомственных веков, и словно бы так сказал: чтобы Елена, читая это, познала крест Господень. Найдя надпись, поклонилась Царю, а не древу, как язычники, заблуждаясь, суемудрствуют. Поклонилась висевшему на древе, обозначенному в надписи поклонилась… Искала гвоздей, которыми Господь распят был, и, обретя, один из них употребила в узду, а другой – в диадему: один – для красоты, а другой – для проявления своей веры и благочестия» (PL, 16, 1400–1402).
Этот знаменитый титул Христа, вместе с гвоздем распятия, шипами тернового венца и пальцем апостола Фомы святая Елена увозит с собой в Рим. По легенде, она помещает его в храме Santa Croce in Gerusalemme (Святого креста Иерусалимского). Табличка размером 25 × 14 сантиметров и толщиной 2,6 сантиметра содержит надпись на латыни, греческом и еврейском, причем все в обратную сторону: «Иисус Назорей, царь Иудейский».
Дощечка была замурована в стену храма и находилась под мозаикой. Ее новое появление относится к 1492 году, когда во время ремонта реликвию извлекают из стены.
Легенда титула длительное время не подвергалась сомнению. Но в XIX веке табличку, которая и сегодня находится в римском храме, стали считать средневековой подделкой.
В 1997 году титул Креста стал предметом нового изучения и сенсационных заявлений. Немецкий историк Хесеман, решившись проверить правильность датировки таблички, заявил, что это именно тот самый титул, что и был на кресте Христа. Он исходил из того, что если бы табличка была сфабрикована, то, скорее всего, порядок разноязыких надписей на ней соответствовал бы тому, что приводится в каноническом Евангелии от Иоанна (19:20). В ныне существующем же титуле порядок иной: самая высокая надпись по-еврейски, затем по-латыни и нижняя по-гречески. Хесеман был уверен, что средневековый фальсификатор не стал бы противоречить легко проверяемому по Евангелиям свидетельству. А вот аутентичный текст таблички, созданный по повелению Пилата, мог быть именно таковым.
Однако в Евангелии от Луки (Лк 23:28) сообщается о другой последовательности языков титула. И кроме того, в надписи из собора Санта-Кроче используется древнееврейский язык. Именно это указывает на то, что средневековый изготовитель титула не знал, что еврейская надпись на кресте, о которой упоминают и Лука, и Иоанн, на самом деле означает, что она была написана по-арамейски, на разговорном языке евреев первого века. Видимо, оригинальный Титулус Креста, привезенный святой Еленой, не сохранился.
Кроме титула, императрица отправила в Константинополь многие другие святыни, найденные в Иерусалиме. Так было положено начало храму-мемориалу, фактически музею Иисуса Христа, которым становится часовня императорского дворца Вуколеон.
Этот реликварий постепенно дополняется святынями уже стараниями других императоров Византии. Их обозрение было доступно христианам в построенной в 864 году в дворцовой церкви византийских императоров – в храме Богоматери Фаросской. О том, что там содержалось, мы знаем из описи, составленной в 1200 году хранителем этих святынь Николаем Месаритом. Это Терновый венец, Гвоздь Распятия, Ошейник Христа, Погребальные пелены, Полотенце, которым Христос вытер ноги апостолам, Копье, Багряница, Трость, Сандалии Господни, Камень от Гроба. Кроме перечисленных десяти реликвий, в храме находились нерукотворные образы Иисуса Христа: на полотне – Мандилион и на черепице – Керамион. Среди других предметов Фаросского храма назывались два фрагмента честного креста, а также сосуд с его кровью, части мафория, пояса, обуви Богоматери[17].
Подробные описания важных находок оставил и крестоносец Робер де Клари. Вот что он сообщал об этом своеобразном музее Христа, находившемся внутри Храма Богоматери Фаросской: «Внутри этой церкви нашли много богатых святынь; там нашли два куска креста господня толщиной с человеческую ногу, а длиной около полутуазы и потом там нашли железный наконечник от копья, которым прободен был наш Господь в бок…», «и два гвоздя, которыми были прибиты его руки и ноги; а потом в одном хрустальном сосуде нашли большую часть пролитой им крови; и там нашли также тунику, в которую он был одет и которую с него сняли, когда его вели на гору Голгофу; и потом там нашли благословенный венец, которым он был коронован и который имел такие острые колючки из морского тростника, как кончик железного шила. А потом нашли там часть одеяния пресвятой девы, и голову монсеньора св. Иоанна Крестителя, и столько других богатых реликвий, что я просто не смог бы вам их перечислить или поведать вам все по истине»[18]. «И среди этих прочих чудес был там еще один монастырь, который назывался именем святой девы Марии Влахернской; в этом монастыре был саван, которым был обернут наш Господь; этот саван приоткрывали каждую пятницу, так что можно было хорошо видеть лик нашего Господа…»[19]
Эти строки были написаны уже после того, как рыцари Четвертого крестового похода в 1204 году захватили все реликвии Фаросского храма. Завоеватели Константинополя передали реликвии провозглашенному ими новому императору Генриху I.
В Константинополе святыни христианства находились еще 43 года. Правда, новые властители города уже с самого начала правления стали использовать реликвии в качестве залога для материальной помощи, и сокровища Фаросской церкви стали отправляться на запад. Адресаты их отправлений находились во Фландрии, Венеции и Франции.
Самое радикальное решение произошло при крестоносском императоре – Балдуине II. Терновый венец был заложен им богатому венецианскому патрицию Николо Квирино за 13 134 иперпера и находился уже в соборе святого Марка, ожидая выкупа. Но он пришел не из Константинополя, а из Парижа. Святыню перекупил король Франции Людовик Святой. Он хотел соединить духовный венец Христа с королевским. Сама эта идея настолько вдохновила его, что Людовик решает перекупить и все остальные реликвии из Константинополя. Переговоры с императором Балдуином II оказались продуктивными, и в 1247 году была оформлена купчая. Вот перечисление этих предметов, оставленное в этом мистическом документе:
«– вышеупомянутые пресвятые Терновый венец Господень и Святой Крест
– также частица Крови Господа нашего Иисуса Христа
– детские пеленки Спасителя, в которые был Он в колыбели обернут
– другая большая часть Древа святого Креста
– частица крови, которая чудеснейшим образом истекла из той иконы Господа, что была пронзена неверным
– также Узы, или оковы железные, почти как звенья цепи сделанные, которыми, как верят, Господь наш был окован
– святой плат (toella), к доске прикрепленный
– большая часть камня Гроба Господа нашего Иисуса Христа
– частица молока блаженной девы Марии
– также железо святого Копия, которым на кресте был пронзен бок Господа нашего Иисуса Христа
– другой среднего размера крест, который Триумфальным крестом в старину называли, ибо императоры имели обыкновение носить его в битвы в надежде на победу
– пурпурный Хитон, которым окутали воины Господа нашего Иисуса Христа в осмеянии Его
– губка, которую протянули Ему, наполнив уксусом, когда Он висел на кресте
– часть судария, в который было обернуто тело Его во гробе
– линтеон[20], которым Он препоясался, когда омывал руки учеников, и которым вытер им ноги
– жезл Моисея
– верхняя часть головы блаженного Иоанна Крестителя
– и головы святых Власия, Климента и Симеона»[21].
Драгоценные предметы были помещены королем Франции в часовню Сент-Шапель. Она должна была стать всехристианским реликварием и сделать Париж центром паломничества, новым Иерусалимом, а Людовика Святого – всемирным ревнителем христианства, образцом благочестия, духовным наследником Константина Великого и святой Елены.
Предметы были помещены в особый ларец Grande Chasse на втором ярусе алтаря-кивория и должны были быть показаны верующим в дни торжественных церемоний.
Эта христианская идиллия могла бы существовать и ныне. Но 12 ноября 1793 года святыни из Сент-Шапель были на телегах доставлены в революционный Конвент, который провозглашал: «Отечество в опасности!» Революционеры предложили отправить многие физические доказательства на переплавку. Речь шла в первую очередь о драгоценных реликвариях, в которых хранились материальные свидетельства об Иисусе Христе. После оживленной дискуссии часть ценностей все же передается на изучение в Национальную библиотеку, часть переплавливается в звонкую монету, а остальные в буквальном смысле выбрасываются на свалку и затем бесследно исчезают. Лишь несколько из них сегодня мы можем увидеть в соборе Парижской Богоматери: это Терновый венец, фрагмент Святого древа и гвоздь Распятия.
