Олег Васильевич Северюхин
Личный поверенный товарища Дзержинского. Книги 1 – 5
Глава 36
– Дон Николаевич, – раздался голос полковника Борисова, – вы будете заходить или все так же будете стоять у калитки и мотать головой?
Я оторвался от своих мыслей, улыбнулся и вошёл в дом.
– Случилось что-то, – участливо спросил Борисов, – и почему вы без верного телохранителя?
– О нём и хочу поговорить, Александр Васильевич, – задумчиво сказал я, – какие-то сомнения терзают меня, а правильно ли я сделал, выведя её на вас? Может, нам нужно было делать вид, что мы с вами не знакомы?
– Кто его знает, что правильно, а что неправильно, – философски сказал мой бывший шеф, – время покажет. А она, как-никак, все же та ниточка, которая связывает нас с нашей родиной. Вы тоже ниточка, но у неё возможностей больше. И я её хорошо понимаю. Она терзается, разрывается между своим долгом и вами. И всё идёт к тому, что вы разорвёте эту нить, и мы окажемся без связи с Россией. Мы не можем бросить её, она наша родина и мы должны служить родине, переходя на службу к новым правителям. Другого выхода нет. Причём это понимают все, и они пошли бы на службу к победившему народу, но никто не уверен в своём будущем. И я не уверен. Но я не агрессивен к своим соотечественникам, а те, кто запятнал себя кровью, жаждут дальнейшего кровопролития.
– Но война ещё не закончена, Александр Васильевич, – пытался я сохранить какую-то искорку веру в победу Белого движения.
– Полноте, батенька, – усмехнулся Борисов, – война проиграна давно, в октябре 1917 года, когда не нашлось сил для восстановления власти и порядка, и когда никто не хотел сорганизоваться на противодействие установлению советской власти в стране. И запад давно кинул нас, исключив Россию из числа тех, кто будет в списке победителей над Германией и её союзниками.
– Александр Васильевич, – сказал я, – вы прямо прорицатель какой-то. Война ещё не закончилась и Германия сильна как никогда.
– Дон Николаевич, спуститесь с луны на нашу грешную землю, – улыбнулся полковник, – через месяц-два Германия будет способна только воевать с Россией, пошедшей на огромные уступки, чтобы избежать удушения революции.
Но революция перекинется на Германию. Любая палка имеет два конца. Политика братания и агитация противника на фронте – это как вирус, заражающий всех, кто с ним соприкасается. Распропагандированные российские солдаты не препятствовали революции и открывали фронт противнику. Немецкие солдаты видели это, и немецким солдатам не хочется продолжения войны, и они уже распропагандированы, несмотря на немецкое чувство дисциплины.
У окопников своя дисциплина. Когда войска выводят на отдых, их сначала приводят в чувство строевой подготовкой и изучением уставов. А в Германии предреволюционная ситуация, которая взорвётся так, что мало немцам не покажется. Не рой яму другому.
Добровольческая армия в России на последнем издыхании. Антон Иванович Деникин сдал командование генерал-лейтенанту Петру Врангелю и живёт сейчас в одном из пригородов Парижа.
Верховного правителя России адмирала Колчака выгнали с Урала и гонят в Сибирь и в Забайкалье.
Интервенты в России не хотят воевать за Веру, Царя и Отечество. Иностранная помощь быстро переходит в руки Красной Армии. И Колчака Запад сдаст. Дело времени. А там будем нужны мы для связи с правителями западных стран.
Все эти тезисы об отказе от тайной дипломатии – это популизм чистейшей воды. Всё вернётся на круги своя. И большевики наденут расшитые золотом мундиры с красными лампасами и будут награждать друг друга золотыми орденами с бриллиантами. Бессребреники отойдут в сторону, их отправят коров пасти, всё равно им серебро и злато не нужно.
– Циник вы, Александр Васильевич, – констатировал я своё отношение к тому, что он говорил, хотя и чувствовал, что он во многом прав.
– Я не циник, уважаемый Дон Николаевич, а реалист, – парировал Борисов, – а сейчас давайте поговорим о вашей прекрасной спутнице.
– О чём же? – поинтересовался я.
– Вы такая же романтическая натура, Дон Николаевич, как и сын царя Кипра Пигмалион, – сказал Борисов. – Помните, как в легенде? Пигмалион влюбился в Афродиту и высек из мрамора фигуру её. Чем больше он смотрел на эту скульптуру, тем больше находил её совершенной, а потом обратился к богине с просьбой оживить статую. Афродита вдохнула жизнь в мрамор и с пьедестала сошла прекрасная женщина, которая стала женой Пигмалиона и была названа Галатеей.
– В чем же выражается это сходство? – спросил я, несколько обиженный сравнением.
– Я сразу заметил, с какой нежностью вы смотрите на Марию. Вы восхищённо рассказывали о её способностях, как человек, создавший из ничего нечто, что сияет при огранке, – сказал Александр Васильевич. – Вы перестали объективно воспринимать реальность. За пару месяцев такие дела не делаются, а у неё манеры светской дамы. У любого нувориша, как бы он ни был богат, какие бы титулы он себе ни покупал, какие бы учителя его не учили, все равно пробивается плебейское происхождение, которое может исчезнуть через несколько поколений, а, может, и не исчезнуть. А ваша красавица ведёт себя безукоризненно. Так не бывает. Никакой талант не заменит наследственность и воспитание.
– Что же вы предлагаете? – спросил я.
– Как я слышал, – полковник проявил достаточную осведомлённость, не свойственную домоседам, – ваша пассия одна ездила в Париж, что не свойственно золушкам, впервые попавшим за границу. Не ограничивайте её в свободе действий и во время следующего выезда в столицу нужно за ней проследить.
– Господин полковник, – гордо сказал я, – следить за женщиной низко.
– За женщиной – да, – таким же тоном ответил мой шеф, – а за объектом возможной опасности – обязаны.
Он прав, нужно отделять личное от служебного и никогда не смешивать их.
Глава 37
Попив чаю, я пошёл домой.
У калитки на лавочке сидела Мария и ждала меня.
– Дон, я хочу извиниться перед тобой, я была не права, – тихо сказала она, – я больше не буду никуда уезжать одна.
В знак примирения я обнял её за плечи и повёл в дом.
– А если всё-таки появится необходимость снова одной поехать в Париж? – спросил я.
– Тогда я попрошу тебя сопровождать меня, – ответила просто Мария.
– Если ты захочешь о чем-то поговорить со мной, я всегда готов выслушать тебя, – сказал я. – Можешь доверять полковнику Борисову так же, как и мне. Мы – одна команда.
– Я подумаю, – тихо сказала Мария, – не торопи меня, Дон, ты все узнаешь первым.
Александр Васильевич всё понял правильно, и Мария косвенно подтвердила это. Они оба молодцы, зато я выглядел дурак дураком.
Ещё через две недели на имя Марии пришло письмо из Парижа.
– Прочти, – сказала мне девушка.
Письмо было от «подруги», которая ужасно соскучилась по ней и предлагала встретиться в воскресенье, посидеть и попить кофе в открытом кафе. Совершенно безобидное письмо. Естественно, все письма должны быть безобидные. Но представьте себе ситуацию, когда фабричная девчонка из Питера приезжает в Париж и у неё находится близкая подруга, с которой девочка от станка будет сидеть под зонтиком, щебетать по-французски и пить кофе из маленькой чашечки, оттопырив в сторону мизинчик.
Всё идеально сделало ЧК, подставив мне комиссаршу, предоставив ей возможность работать самостоятельно без всякого руководства. И я поверил в это, но здесь они прокололись окончательно. Что мне делать? А ничего. Главное – не гнать волну, за одним проколом последует другой, когда уже невозможно будет просить подождать объяснений. Хорошо, что получилось именно так. Мне не пришлось собирать доказательства того, что Мария не та, за кого она себя выдаёт, и припирать её к стенке неопровержимыми доказательствами.
– Я хочу, чтобы ты поехал со мной, но находился в стороне и наблюдал за ситуацией вокруг, – попросила меня Мария.
– Хочешь, чтобы я вёл встречное наблюдение во время твоей встречи? – спросил я.
Девушка утвердительно кивнула головой. Откуда она могла набраться таких специальных премудростей, ведь ВЧК создана только что и большую часть времени девушка проводила со мной. Похоже, что она занималась конспиративной работой до революции и заграница для неё не в диковинку. И я, её наставник в делах специальных, буду выступать как обеспечивающий её работу. Ладно, посмотрим.
В воскресенье мы приехали в Париж первым поездом. Я первым пошёл на площадь и устроился с газетой в кафе напротив того места, где должна состояться встреча. Через некоторое время мимо меня прошла Мария, разглядывая витрины. Минут через пятнадцать она появилась с другой стороны. Всё было спокойно. Как мы и условились, я приподнятой шляпой поприветствовал кого-то вдалеке и Мария, повинуясь моему сигналу, прошла к свободному столику в соседнем кафе. Скоро к её столику подошёл молодой человек, поприветствовал, поцеловал руку и присел рядом. Они заказали кофе и стали о чём-то разговаривать. Они разговаривали минут пятнадцать. Затем молодой человек ушёл.
Мария пошла на вокзал первой, я последовал за ней. Она уехала в поезде одна. Я поехал следующим поездом. Всё было чисто.
Мария ждала меня дома.
– Я приготовила тебе обед. Пока ты будешь кушать, я буду тебе рассказывать, – предложила она.
– Давай, я буду слушать тебя, – согласился я. Я уже предполагал, о чём будет разговор. Посмотрим, но условия диктовать буду я.
– Прости меня, Дон, но я не та, за кого пришлось себя выдавать. Я в революции давно. Не из пролетарок. Смолянка. Пришлось жить везде, много времени провела с рабочими и знаю, как они живут. Революции нужны такие люди, как вы. Дзержинский приказал быть всё время рядом с тобой, чтобы республика Советов могла иметь связи со всеми странами и решать вопросы международного признания. На это особый упор сделал товарищ Ленин. Прибывший товарищ из Центра передал, что с вашими родителями всё в порядке. Вы зачислены в кадры ВЧК и вам положено денежное довольствие как заграничному работнику ВЧК. Нужно только написать заявление, которое товарищ передаст в Центр.
Я не ошибся. Центр приказал провести мою вербовку.
– Ты уже говорила об этом с Александром Васильевичем? – невинно спросил я.
– А зачем ему знать об этом? – удивилась девушка.
– Как это зачем? – усмехнулся я. – Полковник Борисов мой начальник и я должен ему доложить обо всех сделанных мне предложениях.
Мария не нашла, что же мне ответить. Похоже, что ей придётся не один раз ездить в Париж на свидание с товарищем из Центра, а тому связываться со своим руководством и получать инструкции. Пока туда-сюда будут ходить шифровки, с моими родителями ничего не случится. Хотя я очень беспокоюсь о них, потому что большевики ввели систему заложников из членов семей специалистов, принимаемых ими на службу и не жалели никого, если человек отказывался им служить. И мои родители тоже заложники. Как вы думаете, что бы ответили мои родители, если бы я спросил у них совета, возвращаться мне в Россию или нет? Они бы ответили мне утвердительно согласованным в нашей семье словом, которое категорически запрещает возвращение.
Глава 38
Наконец, и мы с Александром Васильевичем нашли возможность выехать в Париж развеяться. Бесцельное шатание с разинутым ртом по улицам не в наших правилах. Мы едем с конкретными делами в то или иное место, да и Париж не то место, где нужно раскрывать рот. Как и везде, раскроешь рот и поминай как звали свои часы или с кошельком расстанься.
С кошельками мы расставаться не собирались, потому что мой браунинг был всегда при мне, а стрелять я умею, хотя пистолет лучше использовать для утяжеления руки при ударе или оказания психологического воздействия на противника.
Два солидных человека, одетых так же, как и абсолютное большинство парижан среднего слоя, не привлекают к себе какого-то пристального внимания. Люди как люди. Мы сели за столик в кафе на той же площади, где проходила встреча Марии со связником или с резидентом ВЧК, и заказали себе по рюмочке коньяка и по чашечке кофе. Я рассказал Александру Васильевичу о содержании последнего разговора с Марией и о попытке её вербовке меня для работы в ВЧК.
– А вы уверены, Дон Николаевич, что это была вербовочная беседа, – спросил меня полковник, – не нагнетаете ли вы страсти, будучи неравнодушным к этой женщине? ВЧК могла вас не выпустить за границу без согласия работать на них. Вы так не считаете?
– Стараюсь быть объективным, Александр Васильевич, – ответил я, – в принципе, я практически дал своё согласие Дзержинскому, пусть оно вынужденное, как выбор одного из двух неприемлемых предложений, я даже ходил по улице в чекистской форме и у меня в кармане лежит браунинг, выданный с чекистского оружейного склада. Но сейчас мне конкретно сказано, что мне оказано доверие и я должен официально оформить отношения с органами безопасности советской республики.
– Хорошо вы все изложили, Дон Николаевич, а сами-то что думаете по этому вопросу, – спросил Борисов, – или ждёте моей оценки? Так я в России давно уже не был и не представляю себе, кто эти чекисты и на что они способны. Я уж, голубчик, полагаюсь на вас, как на специалиста по этому вопросу с чекистским браунингом в кармане.
Александру Васильевичу палец в рот класть нельзя, откусит. Из кадетов, Александровское военное училище, а там закалка такая, что люди, бывшие там, за словом в карман не лезут, да и все невзгоды свои преподносят с юмором, помогающим эти невзгоды преодолеть. Военные люди любят, когда после изложения событий даётся их оценка и предложения по дальнейшим действиям. Не зря он мне напомнил о моём браунинге и назвал специалистом по новой России.
– Знаете, Александр Васильевич, – начал я издалека, – я много думал о том, кто мы с вами и о нашем отношении к России. Мы – русские и наше отношение к России-матушке понятно. Но вот как быть с отношением к новой России? Вы намедни говорили мне, что Белое движение проиграло и возврата к прошлому не будет. А как же мы? Мы что, не русские? Лично я не вижу иного для себя пути кроме служения России. Но какой России? Какой будет Россия? Я этого не знаю и не знаю, что мне делать, полагая услышать и ваше мнение по этому вопросу.
– Да, Дон Николаевич, задали вы мне задачку, – усмехнулся полковник, – как это у Грибоедова: «служить бы рад, прислуживаться тошно». А вы не думаете, что пролетариат будет использовать нас как прислугу? Сам будет с портфелем ходить и живот себе растить, а нас в чиновники четырнадцатого класса, коллежскими регистраторами бумажки переписывать.
– Они все классы поуничтожали, – улыбнулся я.
– Это вы зря говорите, – Борисов проявил свою осведомлённость, – два класса у них есть, пролетарии и трудовое крестьянство, а мы в буржуях, в прослойке, которая должна быть перемолота этими двумя классами, вот это и есть главное, что меня отталкивает от них. А посмотрите на евреев в большевистском руководстве, иностранцев и инородцев? С евреями и инородцами я соглашусь, это наши люди и хорошо, что все предубеждения к ним будут уничтожены, а вот иностранные революционеры у нас что делают? Да и какие они революционеры? А преступный элемент во власти? Вы думаете, классово-близкий уголовник лучше классово-чуждого специалиста? Лично по мне, так я подожду, когда начнётся вменяемая политика Советской власти, а пока буду помогать вам в том, что не противоречит моим принципам, если вы вдруг примете предложение ВЧК.
– Вы предлагаете мне принять предложение? – не понял я.
– Я вам ничего не предлагаю, – чётко повторил Александр Васильевич, – свой выбор вы должны сделать сами. Как я могу работать с людьми, которые сразу объявили меня врагом? И учтите, скоро Париж будет наводнён офицерами, вырвавшимися из красного террора, вы ещё такого наслушаетесь, что поспешно принятое решение встанет вам поперёк горла.
– Понял, Александр Васильевич, – сказал я, – у меня тоже такое мнение, что решение я буду принимать тогда, когда пойму, что у власти не дантоны с робеспьерами.
– Я знал, что не ошибаюсь в вас, Дон Николаевич, – Борисов крепко пожал мою руку, – а сейчас – за Россию! А всё-таки, дерьмо у них коньячишко, наш шустовский из ереванских погребов сто очков им фору даст, да и рюмки такие, пальцем ткни и сухо будет. Эх, придёт такое время, когда будем мы в России, нальём себе по стопке водки и закусим солёными грибочками…
Глава 39
Мария ждала моего приезда и не шла отдыхать. Мы приехали из Парижа не так уж и поздно, посидели в кафешантане, посмотрели на женские ножки. Издалека да в капроновых чулках они всегда соблазнительны, а когда эта девчонка из кордебалета окажется в твоих руках, то кроме жалости к ней, желания накормить её и дать просто отдохнуть не возникает никаких чувств. Это у меня. Не знаю, как у других.
– Дон, – тихо сказала Мария, – у тебя полностью поменялось отношение ко мне?
– Совершенно не поменялось, – сказал я, – я давно ждал от тебя каких-то действий. Александр Васильевич точно определил твоё происхождение, у него глаз намётанный, да и кто будет посылать бессловесного исполнителя неизвестно с кем за границу? Я не думаю, что господин Дзержинский такой уж наивный филантроп и либерал. Следовательно, у тебя есть какие-то более высокие полномочия, чем моё сопровождение. Сейчас я понял, что главный человек ты, а не я и что пришло время, когда я должен действовать в интересах ВЧК. А ты определилась, кто ты сама есть? Если я не буду делать то, что ты будешь приказывать мне, то тебя отзовут и дадут работу по исполнению смертных приговоров в отношении контрреволюционеров, которых начнут плодить по любому поводу. И начнёшь с моей ликвидации. Так вот, учти, я в ваших эксах участвовать не буду. Кстати, если захочешь стрелять, то не предупреждай заранее и не читай морали, а не то я отберу у тебя пистолет и ликвидирую опасность для своей жизни. У нас есть в доме что-то выпить и закусить?
– Ты мне так и не сказал, как ты относишься к тому, о чем я тебе говорила? – Мария решила всё уточнить и иметь мой чёткий ответ на вербовочное предложение.
– Передай слово в слово, – сказал я, – никаких заявлений я писать не буду. Это первое. Помогать вам буду только тогда, когда дело будет соответствовать моим моральным принципам. Это второе. И третье. Я могу передать конфиденциальные личные послания советских руководителей главам государств Европы. И это всё. Ты довольна?
– Конечно, довольна, – обрадовалась Мария, – это даже больше того, что я ожидала услышать от тебя.
– Больше, – переспросил я, – а если бы было меньше, ты бы без раздумий застрелила меня?
– Я никогда не смогу выстрелить в тебя и никому не дам это сделать, – сказала Мария и её глаза стали наливаться слезами.
– Что с тобой, – я подошёл и обнял её за голову, – что с тобой случилось, комиссарша?
Мария рыдала, я никак не мог её успокоить. Наконец, рыдания начали стихать, и я снова спросил её:
– Что за беда с тобой приключилась?
– Это ты моя беда, – сквозь слезы сказала Мария и улыбнулась.
То, чего я боялся, совершилось. Конечно, я любил её в душе, но гнал от себя эти чувства. Мы не дома, и кто его знает, что ждёт нас впереди и я уже не могу спокойно работать, не чувствуя совершенно другой ответственности за близкого мне человека. Один я справился бы с собой и никогда не показал бы своих чувств. Но противостоять Марии и своему внутреннему чувству я не мог. В принципе, любовь – это тоже средство для вовлечения человека в секретную работу, но мы с Марией вроде бы поставили точки над всеми «i», которые были в её предложении.
Она была рада тому, что я не отверг категорически все, что она мне говорила. И ВЧК этого тоже не требовалось. Хорошо, что нет никаких следов причастности их секретного сотрудника к ВЧК. Уменьшается возможность провала при предательстве. Любое сотрудничество начинается с малого. Сначала один коготок увяз. Потом второй. Третий. Затем и лапка увязла. За ней и вторая лапка. А там и весь оказался заляпанным грязью, и обратного хода уже нет.
Кто бы знал, что творилось в душе каждого русского человека в то время? Если бы не нетерпимость большевиков, то лояльная часть интеллигенции, самая большая по численности, безоговорочно бы приняла новую власть. И был бы симбиоз социализма и рыночной экономики, именно регулируемой экономики и её социальной составляющей, но крайности всегда вредны.
Большевики пошли по пути воспитания могильщиков коммунизма из своих рядов. Это как химиотерапия при смертельном заболевании. А можно было переродить больные клетки и привить их к новому организму, обеспечив себе бессмертие. Но сработал социалистический принцип – если дорвался до власти, то уже на всю оставшуюся жизнь, не имея права на престолонаследование, и любая смена власти будет происходить в виде государственного переворота. Что сделаешь, родину не выбирают.
– Дон, помоги мне, – раздался из кухни голос Марии.
Я прибежал на кухню и увидел, что Мария пытается открыть бутылку с вином.
– Тебе кто позволил заниматься неженским трудом, – шутливо напустился я на неё, – давай-ка сюда бутылку.
Бутылку кларета кто-то закрывал на совесть. Я еле достал пробку, едва не сломав кованый штопор. Пробка с шумом вырвалась из горлышка, увлекая за собой струи красного вина, обрызгав мою белую рубашку и белую блузку Марии.
– Ух, ты, – только и вырвалось у меня. Мария схватила полотенце и стала промокать вино на мне и на себе.
– Хорошо, что это только вино, – сказала Мария, – бери бокалы и неси в зал, я уже всё приготовила.
Я поставил вино на стол, Мария расставила тарелки, положила на них лёгкие закуски, сыр и зажгла свечи, выключив верхний свет. Я разлил вино. Блеск рубиновых искр в бокале с вином соответствовал торжественности момента.
– Дон, ты возьмёшь меня в жёны? – спросила Мария.
– Да, – сказал я, – а ты возьмёшь меня в свои мужья? – спросил я.
– Да, – сказала Мария.
Звон бокалов возвестил о создании нового союза, о котором не будет известно никому, а поцелуй соединил нас навсегда.
Наша первая ночь была безумством страсти или страстью безумных, так ли это важно, когда два любящих сердца стали биться в унисон.
