Олег Ока
Пилигрим
– Дай… сигарету…
От вкуса никотина стало ещё противнее, вспыхивали круги, тошнота подступала к горлу. Матвей пощупал рядом, ощутил колкость грубого одеяла и завалился на бок, не выпуская сигареты…
– Я полежу немного… Холодно… Сыро, – пробормотал он, и с благодарностью ощутил упавшую сверху теплоту ещё одного одеяла. Гера стягивал с ног ботинки, снимал мокрые носки, осторожно забрал из пальцев сигарету… Матвей не отключился, витал где-то между мирами и через пелену дрёмы слушал объяснения :
– Физики для объяснения нашего простого, трёх-мерного пространства используют математику десяти измерений. Так им проще, а иначе их гипотезы не совпадают с наблюдениями, вникаешь? А пространство, тем паче десяти-мерное, имеет свойство прогибаться, это ещё Эйнштейн понял и взял на вооружение, иначе не получалось у него. Только на картинках его пространство вовсе не десяти-мерное, а вовсе двух-мерное, плоскость, попросту говоря, он ведь и для примера брал, скажем, бильярдный стол… Смешно? И значит, пространство прогибается, изгибается, прямо как лист Мёбиуса, а ведь система пространств образовывается в любой пространственной системе координат, а это такая штука, что её можно построить в любой точке пространства, особенно в квантовой физике, и получается, что пространства любой системы координат, а их бесконечное множество, изгибаясь и прогибаясь образуют такие лабиринты в десяти измерениях, что человек вполне может встретить самого себя со спины, и даже изнутри… А учитывая, что квантовая физика существует только строго в нефиксируемом состоянии, то есть, когда ты её хочешь измерить, она исчезает… может быть в какой-то системе координат, где нас нет, а будем мы там только, например, через десять тысяч лет …, а это в свою очередь означает, что и меня и тебя в любом виде, хоть выпотрошенном, хоть вывернутом в девятом измерении, может быть бесконечное количество дублей, и главное тут тебя не принять за меня и наоборот…
Кто-то тряс его за плечо, легонько хлопал по щекам, теребил за нос, и Матвей, с трудом сконцентрировавшись, разлепил веки и увидел склонившегося Герасима, или Георгия? В каком измерении? Потом он увидел перед глазами кружку с напитком :
– Выпей, может быть горячим, ничего страшного, не ошпаришься. Только залпом выпей, а потом поспать тебе надо будет… Я тебя укрою поплотнее, чтобы пропотел, болезнь и выгонит…
– В какой системе координат? А ты здесь?…
– Понятно, друг. Все мы здесь, как огурчики. Ну, давай, пей. Сразу, залпом… И спи. Крепко спи…
Жар пролился внутрь тела, расползаясь по конечностям, зажегся в голове, в желудке. Стало совсем хорошо, Матвей ещё хотел спросить про кванты, которые исчезают, когда на них смотришь, а потом его несло какими-то пространственными улитками и спиралями, бросало по измерениям и кротовьим норам, и он удивлялся, как раньше люди не знали всего этого, ведь это начальное, элементарное знание…
– «Не существует ничего, кроме атомов и пустоты; все остальное – лишь мнение.» – Демокрит из Абдер.
3
– Ты подумай только, бабуська, чего они наворотили! Вот послушай и вникни: – «Спаси, не сохраняй. Интернету грозит уничтожение. Он может развалиться на куски :
Глобальный интернет может распасться на куски, и жители каждой страны будут обитать в своей части сети, говорится в докладе Всемирного экономического форума об угрозах мирового масштаба. В скорой кончине сети в ее привычном виде винят хакеров, которых по уровню могущества сравнили с крупнейшими природными катаклизмами. Будет хуже.
Хакеров официально назвали самыми могущественными и опасными людьми на земле: кибератаки признаны третьей по уровню опасности угрозой человечеству после стихийных бедствий и глобального потепления. Об этом заявили эксперты Всемирного экономического форума в Женеве.»
Это что-же творится? Ты понимаешь, в чём нонсенс? Со стихийными бедствиями и метеоритными атаками человечеству не справиться – не дано. Ладно и понятно, это стихия, силы природы, нам неподвластные и даже в принципе непознаваемые, с ихним смыслом и причинами. Но ведь здесь просто группка людей. Хакеры! По-простому говоря, хулиганы, программисты самодеятельные, возомнившие себя стоящими над законом! Хотя законы сейчас, прости Господи, насмешка над логикой и здравомыслием. Я говорю, законы сейчас сочиняют тоже неучи с купленными дипломами, а? И законы эти, тоже алогичные и предназначенные для неопределённой природы стада, за каковое нас и считают сидящие в креслах законодательного собрания чинуши, знать не хотящие ни о правах человека, ни о постулатах юрисдикции…
Хозяйка Прасковья Антоновна, рыхлая, но симпатичная миниатюрная женщина, сидела в кресле, напротив телевизора и пыталась смотреть один из бесконечных сериалов непонятно про что, с героинями, будто сбежавшими из Голливуда, но не имеющими понятия о законах нанесения макияжа, держащими вилку левой рукой, зажав в кулаке, и чуть не протыкающих ею раритетный фарфор из коллекций Русского музея. На гневное сообщение мужа, Парфёна Сергеевича, она отреагировала презрительным фырканьем и усталым вздохом. Будучи в хорошем настроении, она называла его Парфеноном, или Парфяшей, а он её Персефоной, хотя оба не имели к упомянутым названиям никакого отношения, и не только внешне.
– Тебя эти хакеры-квакеры каким боком достали? Взломали твои секретные коды и увели со счетов двадцать восемь рублей? Или ты в тайны Сороса посвящён? Ты-бы лучше о дурище нашей голову ломал, девке совсем никуда, поговорил-бы по знакомым, может, к нормальному делу её определить где? Ведь зачахнет в своих букинистических подвалах, куда не то, что прынцы современные, не всякий и ботаник забредёт – ботаники сейчас по интернетам сидят…
Парфенон отмахнулся от проблем «дурищи» – родной дочери Варвары Парфёновны, которой с недавних времён стукнуло уже тридцать пять годков… Не до того ему было в сей момент, не до житейских проблем!
– Не хочешь ты думать глобально, но отринь суету, посмотри объективно: группка анонимных хулиганов, пользующихся безнаказанностью и попустительством, как я подозреваю, не безосновательными, а подкреплёнными чьим-то недосмотром, может быть заинтересованным! И всемирная сеть тайных, всемогущих государственных служб безопасности не в силах разобраться с этими анархистами, самодеятельными программистами? Не верю! Такое по всем правилам логики возможно только со скрытого и меркантильного попустительства правительств. Дело в том, что правительствам выгодно держать визави в страхе и убеждении, что начнётся с них, а не с нас – так думает КАЖДОЕ правительство! И паника эта нагнетается сознательно!
– Что начнётся-то? Паника на бирже? Они этих паник по заказу каждый квартал стряпают по пять штук!
Дед Парфенон сидел в плоском кресле на деревянных ножках, потёртом и неопределённого красного цвета, оставшемся от «счастливых времён», когда он ещё работал в управлении статистикой, на сберкнижке у него лежало две тысячи рублей (половина машины!), и этих денег, как он с умилением воображал, ему хватит на безбедную пенсионную жизнь. «Дурёхе» тогда было ещё до школы далеко (поздний ребёнок!), Персефона ещё не была Персефоной, а была строгой «бизнес-вумен», работала проектировщиком в проектном институте от Министерства обороны, что также гарантировало обеспеченную старость, отличалась строгостью и даже аскетизмом в облике и одежде, типичном для питерских интеллигенток… Господи, да тогда и термина такого не знали – «бизнес-вумен»! Было в этом что-то заграничное и осуждаемое, от диссидентов, серебряного века, Цветаевой и Инбер… А сейчас на худых коленях Парфенона Сергеевича лежал потёртый ноутбук «Asus», и костлявые пальцы двигали по ляжке, обтянутой выцветшими, ветхими джинсами, заезженную «мышь»… На дисплее мелькали те самые «бизнес-вумен», только теперь они были облачены не в офисную униформу, а в какие-то разноцветные тряпочки, еле прикрывающие половую щель и соски бесформенных грудей. Рожи их лоснились от кремов и йогуртов, на лбах была начертана ясно видимая цена в валюте, и в глазах царила небесная бездна и вселенская пустота, испоганенная бозоно-квантовыми флюктуациями. Парфён Сергеевич вздохнул от непонимания ситуации, жалобно посмотрел на Персефону, и та уловила его скорбный взгляд, строго посмотрела, покачала головой :
– Помирать нам надо, Парфёша, лишний элемент мы здесь… Вот дурёху-бы кому пристроить… Тоже ведь не приспособлена к этой жизни… Хоть квартиру ей оставим, так ведь, с её миропониманием, приведёт хлыща какого, и выбросит он её к свиньям и к чёртовой матери…
Тут они услышали, как прощёлкал ключ в замке входной двери, открылась и закрылась дверь, непродолжительное шуршание дождевика, повешенного на плечики, и в комнату вошла Варвара Красавина, их родная дочь тридцати трёх лет от роду, которую знакомые, а от них и родители частенько называли «Версаче» – по поводу её привычки все модные вещи обзывать этим известным брендом, независимо, обувь то была, верхняя одежда, сумочка, или бижутерия… Так-же она называла книги, журналы, фильмы, всё, что хоть немного задевало её воображение, и привычка эта пошла ещё со школьного бездумного возраста. Старики-родители поначалу пробовали протестовать, ведь воспитывали её с детства в окружении классических идеалов красоты, на картинах средневековья, стихах Петрарки, прозе Жорж Санд, Мопассана и Ивана Бунина. Не удалась дочь, было их решение, хорошо хоть не в нигилисток современных получилась, ранимая, и с понятиями чести и совести, а потому беззащитная от негодяев и прохиндеев. Забеременела в двадцать пять, родители приняли это, как должное, готовились к встрече внуков… Бог не дал… Точнее, вместо ребёнка дал немного мозгов, теперь Варвара обходила стороной компании, где царили непринуждённость и нигилизм полов, на мужчин смотрела настороженно, оценивала не по цветистости комплиментов и рассуждениям об идеализации отношений. Впрочем, она старалась обойтись без ситуаций, где ей пришлось-бы оценивать мужчин, вплотную заинтересовалась работой, и даже стала нужной, авторитетом в специальности, за границей читали и признавали её статьи и рецензии…
– Проголодалась? – спросила Персефона, – я пельмени приготовила. Дождь так и идёт? Что на службе?
Службой именовалась в семье работа Варвары в Публичной библиотеке, где она реставрировала редкие издания начального периода книгопечатания. Работа ей нравилась, она была творческим человеком, специалисты её знали, и даже порой приглашали консультировать международные проекты, прочили ей место в комитете по культурному наследию ЮНЕСКО, но ей было хорошо в подвалах Публички, здесь она могла дышать свободно и не опасаться закулисных интриг…
– Там человек сидит, – сказала она, подойдя к окну и выглядывая во двор из-за шторки, – Снег с дождём, а он в кожаной курточке сидит на ограде садика, не шевелится. Это странно. Я не хочу есть, потом, может быть.
– Что за человек? Пьяный, из бродяг, наверное?
– Человек, не старый, я лица не увидела, но выглядит прилично. Конечно, может быть и пьяный… Только почему он не шевелится, заснул? Как можно заснуть при таком холоде? Свалился-бы на землю.
– Ну, ладно, человек и человек, у каждого своё, тебе – что? Посидит и уйдёт.
– Может быть, – с сомнением сказала Варвара, прошла в свою комнату.
– Вот тоже, – осуждающе проговорила Персефона. – Человек! Под дождём. Будет-ли нормальный человек в чужом дворе под дождём сидеть?
Окно в комнате Варвары выходило на набережную Обводного канала. Тёмная лента воды была испещрена оспинами дождевых капель, плыл по воде какой-то мусор; бумажные стаканчики, пластиковые бутылки, рваные пакеты… Через стекло ощущался промозглый холод сырого воздуха. Человек во дворе не выходил из её головы, и ей самой было странно, почему она думает о нём. Думает? Нет, никаких мыслей или чётких эмоций не было, только беспокойство и картинка мокрого двора с чёрными, изломанными стволами деревьев, тусклые лужи на дорожках, да озябшая, ссутулившаяся фигура в сером свете уходящего дня… Пожалуй, она испытывала чувство неуютности, как будто была на ней какая-то вина, но какая – она не понимала. То, что она дома, здесь сухо и тепло, это ведь не означало, что она должна за это кому-то и что-то, у каждого своё место в мире, и каждый занимает его по праву жизни. Но разве это по человечески, вот так, одному, сидеть под дождём? Ведь для этого должна быть причина, какие-то обстоятельства, обрекающие человека на одиночество и ненужность. Она почему-то подумала именно о ненужности, хотя для этого у неё не было никаких оснований. Но почему, почему её так зацепил этот человек во дворе, должно было что-то быть в её душе, что откликнулось на одинокую, неприкаянную фигуру под дождём… Конечно, она вспомнила… Вот так-же восемь лет назад и она сидела во дворе, на скамейке у парадной, не зная, нужно-ли идти домой, нужна-ли она там, и как её встретят с неожиданной вестью. Тогда она узнала, что ей предстоит стать матерью, срок был небольшой, но её организм исключал возможность аборта, да ей это и в голову не приходило, убить человека, который там, внутри неё ждал своего часа, чтобы явиться в свет. Вот только как это всё объяснить родителям, как донести то чувство отчаяния, когда она услышала в трубке телефона :
– Это меня совершенно не касается… Зря ты позвонила, я не имею к этому никакого отношения, доказать ты ничего не сможешь, только испортишь мне и себе жизнь. Тебе нужны проблемы? Ведь нет? Подумай о карьере, она у тебя есть, и не надо всё ломать. Лучше тебе вообще забыть мой номер…
Вот тогда у неё появилось это гадкое чувство ненужности. Мир вокруг стоял немой, холодной, безразличной стеной, и не достучаться через эту стену… Она тогда долго сидела, отупев от безнадёжности, и очнулась только тогда, когда вдруг впервые остро осознала – в ней живёт человек! За которого она полностью в ответе, и мир здесь ни при чём, это их дело, только их двоих, и он, этот ещё несформировавшийся человек, он во всём зависит от неё, от её поступков, от её решений, от её мыслей, которые он, конечно, может ощущать. И он не должен испытывать чувства ненужности, безразличия, и холода мира. Потом из парадной вышла мать, встала перед ней, в сумерках вглядывалась в лицо, ничего не говорила, и Варя смотрела в ответ гордо и с вызовом, и мать всё поняла, смирилась, видимо ждала этого, сказала только :
– Чего здесь высиживать? Дома нет, что-ли? Простудиться не хватает…
Тогда это чувство ненужности и непричастности к мирским делам и заботам у неё быстро прошло, отец воспринял новость с восторгом, сразу начал развивать такие идиотские восторженные планы о рыбалке на Вуоксе с внуком (!), как они будут ездить за грибами на Мшинскую, и Персефону уже прозвал бабкой, и она окоротила его, что на Мшинскую за грибами ездют только неадекваты дебильные, а ездить надо на Омельченко, только там идти далеко, за полигон… А потом и коллеги прознали, хотя видно ещё ничего не было…
Дальше Версаче вспоминать не стала, потому что дальше начиналось страшное и ирреальное, выпадающее из картины логического мира, все цепочки и связи порвались, и воцарился абсурд… Она тогда увлекалась Сартром и Камю, и чуть не ушла, совсем, туда, откуда всё кажется простым и не требующим смысла. Она передёрнула зябко плечами, накинула волосатый платок и прошла в зал, встала перед Парфеноном :
– Папа, хватит в инете ковыряться, пальцы уже стёр. Спустись во двор…
Парфенон Сергеевич понял, о чём она просит, не стал ехидничать по своему обыкновению, подумал, пожал плечами, отложил ноутбук, прошаркал в прихожку, долго попадал ногами в резиновые боты… Варвара прошла на кухню, поставила миску с уже остывшими пельменями в микроволновку, зажгла газ, налила полный чайник воды.
Во дворе дождь продолжал нудно лить, только теперь это была смесь со снегом, по земле разливалась мерзко выглядевшая каша, на возвышениях снег лежал уже белой бахромой, казалось, что завтра придёт нормальная питерская зима, с морозом по ночам, в утренних клубах тумана, порывы ветра будут бросать пригоршни воды, и ветви протянутся к земле под тяжестью сосулек. Человек не шевелясь сидел на трубчатой ограде детской площадки, на спине и на плечах куртки лежал тонкий слой снега. Парфён Сергеевич приблизился в сомнении, наклонился – человек дышал и мелко трясся, чуть покачиваясь из стороны в сторону.
– Уважаемый! Слышишь? Не годится так, замёрзнешь ведь? Не хочешь домой пойти? … или где ты там живёшь… Ты пьяный, поди? Всё-равно домой надо…
Глаза человека вдруг открылись, он повернул голову, отыскивая источник голоса, разглядел неясную фигуру.
– Я не знаю… где я… кто я… не помню, где-то здесь собачка Дарья… я не помню… и я – не пьяный…
Человек вызывал доверие и сочувствие, ему нужна была помощь… И Парфенон заколебался, кто он такой, этот приблудный незнакомец? Ищут его, или, может, приезжий? Бывают случаи, пропадают люди, память теряют, сами теряются… В большом городе затеряться не проблема. И за такими охотятся…
– Слушай… те, уважаемый, вам не помешает кружка горячего чая… Честное слово, не думайте, что я охотник за чужим добром, вас случайно увидели… мои домашние, говорят, похоже, не ладно с человеком… я от чистого сердца… Пойдёмте, мы в этом парадном живём, согреетесь, а потом по делам своим отправитесь… если в силах будете… и вспомните, может быть, историю свою.
Человек, видно было, что не понял слов, но интонацию уловил, сделал попытку подняться, чуть не упал, ухватился за рукав самаритянина, встал, покачиваясь, видно было, что он не соображает, что должен делать дальше, и Парфён Сергеевич под локоть повёл его к дверям, потом, с передыхом, почти волоком втащил на второй этаж, отворил двеь, где Персефона уже ждала, снедаемая любопытством, а издали, между штор выглядывала Варвара. Бабка сразу засуетилась, но молча, без трескотни, стащила с пришельца куртку, повесила на плечики, чтобы просохла, человека разули, вставили в ботинки сушилки, провели на кухню, усадили в венское, плетёное из лозы полукресло, накинули на плечи плед. Гость только переводил взгляд по предметам, делал попытки улыбнуться, кивнул, когда ему в руку вставили кружку с чаем и подвинули розетку с малиновым вареньем. Варвара это время стояла в дверях, молчала, как-то пытливо вглядывалась в лицо человека, будто пыталась понять, что скрывается за высоким лбом. Её немного насмешили торчащие уши, и свежий розовый шрам на виске заставил нахмурить тонкие брови.
– Как ты так-то, уважаемый? Это-же нехорошо, так-то, промёрз, да и болеешь, видно? Разве можно в таком состоянии по дождю? Сидеть надо дома в такую погоду, рядом с женой…
– Женой? – спросил вдруг гость и остановил сосредоточенный взгляд на носу Парфенона. – У меня есть жена? Где она?
– Дома, надо знать. Так и расскажи нам, поделись? Поругались, небось?
– Я не помню, – растеряно сказал человек. – Не помню ничего. Кто я? Какая жена? Не знаю… Я помню только человека, Георгий, кажется, и собачка его, лохматая такая – Дарья… Но это уже сейчас. А раньше, до того… Долго ехал на автобусе, потом… опять на автобусе… С Чёрной речки, там ничего знакомого, места знаю, но всё так изменилось… Балтийский вокзал хорошо помню… Здесь и с Георгием познакомился, он хороший человек, но… пропал. Куда? Просто ушёл, я ждал-ждал, потом сижу здесь… А лекарства, в кармане, Гера купил, я забыл про них… в куртке… я заболел немного…
Варвара поспешно исчезла, скоро вернулась, положила на стол упаковки, коробочку, присела на стул в углу, у окна. Прасковья Антоновна придирчиво, строго посмотрела снадобья, одобрительно покивала, быстро приготовила питьё, освободила несколько таблеток :
– Выпей, твой Гера молодец, купил то, что нужно. Вот тебе сейчас в ванной согреться, и под одеялом пропотеть… Имя-то у тебя есть, или тоже?…
– Имя… кажется Матвей, я так думаю, что-то вспоминается…
Матвей ещё помнил, как дед Парфенон помогал ему раздеваться в ванной, потом Варвара пенной губкой водила по его спине, плечам, и, кажется, плакала. Он ещё удивился этому, ведь он не давал для этого повода, но она плакала над своим нерождённым ребёнком… таким-же беспомощным и незащищённым перед этим миром, как и вот этот незнакомый, больной человек…
4
– Звали его Шурка, и Шурка любил Аллу. Ну, любил, как мог, старался… И она, значит, родила ему сына. Всё хорошо было, вот только когда через пару лет Шурка заговорил о втором ребенке, Алла наотрез отказалась. Он-то принял ее решение, без всяких задних мыслей, ей виднее… женщине-то, может менопауза, настроение не то, планы какие-то, мало-ли…
Пару лет назад он уволился с работы и стал вполне прилично себе зарабатывать в интернете. Купил мощный компьютер, а сыну и жене по ноутбуку. Ведь им тоже нужно личное пространство, рассудил Шурка. Жена работала, но он даже не был бы против, чтобы она только домом занималась, денег, как ему казалось, хватало, с их потребностями…
Незнакомый женский голос доносился из пространства откуда-то рядом, был он тих и печален, похож на мысли вслух о чём-то потаённом и фатальном, будто перед казнью исповедовались, не перед человеком, а перед ликом, которому такие исповеди выслушивать вечность, и все они равноценны и инертны, не для мотивации действий, а так, для статистики, регистрации и учёта. И от голоса этого Матвею стало казаться, что он существует в неведомом инфернальном пространстве, бестелесный, безличностный, не способный ни на анализ, ни на эмоции, только приём информации, и он не понимал, зачем он это слышит, и с какой целью его заставляют это слушать, хотя голос ему нравился, уютный такой…
Постепенно до него дошло, что лежит он на мягком и тёплом, укрытый толстым лёгким одеялом, полностью раздетый, и в голове кроме голоса неизвестного рассказчика разлит ровный давящий гул. Сквозь закрытые веки розово мерцал приглушённый свет, и издали доносился ещё какой-то мужской голос, раздражённый и скрипучий, без различимых слов, и иногда ему отвечал спокойный женский, рассудительный и ироничный. А рассказ о неведомых персонажах продолжался :
– Последнее время Алла всё чаще погружалась в задумчивость, стала рассеянная и забывчивая. Шурка уже стал надеяться – без всякой на то причины, что она все же решилась родить ему еще одного ребенка, но в душу любимой не лез. Захочет – сама расскажет.
Как-то Шурке нужно было срочно сдать проект заказчику. Сел он за компьютер, включил, но машинка загружаться начисто отказалась.
– «Процессор накрылся» – мрачно решил Шурка. Немного подумав, он решил взять ноутбук жены, которая где-то отсутствовала, может быть, на работе…
Быстро открыв свою почту, Шурка начал работать. У жены был открыт скайп, и Шурка не обратил на это внимание, пока поперек экрана не развернулось сообщение: «Привет, Зая, что решила с Новым Годом? Где встречаемся?».
Шурка сначала подумал, что мало ли кто-то шутит, или ошибка какая. Он сообщение закрыл и продолжал работу. Но ему снова помешали: «Эй, ты чего молчишь? Твой плешивый кот, зовущийся Победителем, рядом что-ли?».
Шурка снова закрыл сообщение, отправил работу заказчику и развернул скайп жены полностью. Отвечать он ничего не стал, а переписку прочел от самого начала.
…Алла вернулась с работы поздно вечером. Муж ждал ее в коридоре, рядом с ним стояли два чемодана.
– Это твои вещи. Уходи куда хочешь. Квартира моя, ты тут даже не прописана, я подаю на развод. И давай без истерик.
Алла ничего не поняла, попробовала выяснить, что случилось, но Шурка молча подал ей ноутбук, многозначительно посмотрел.
Алла, наконец, догадалась… Она кричала, что он не имел права лазить в ее переписке, и вообще она этого мужчину пока и не видела. Просто познакомилась в сети. И да, хотела встретиться с ним 31 числа, где-нибудь в кафешке, пообщаться. И что тут такого страшного? Шурка все время работает, а она живой человек, ей тоже отдых нужен. Хоть такой. И даже если-бы она ему изменила – подумаешь, с него не убудет, всё-равно монаха изображает! И ещё кучу гадостей и ехидностей. Шурка ее выслушал, сказал, что все понял и осознал, вот вещи, вон дверь – Алла свободна.
Она заплакала, попыталась поговорить с сыном, но тот сказал, что с ней никуда не пойдет, ему и дома с отцом неплохо, а она пусть делает, что хочет. И Алла ушла. Утром Шурке звонила теща, говорила что им надо поговорить, нельзя же так рубить с плеча. Ведь ничего не случилось – ну, подумаешь, пообщалась с каким-то мужиком в интернете, не страшно. А у них ведь семья, ребенок – ну, дура она, так будь умнее, прости идиотку!
Алла пробовала прийти к ним на Новый Год, но дверь ей не открыли. А через месяц был развод…
– Ты кто? – вдруг спросил Матвей, с трудом разлепив веки. Он лежал на диванчике, укрытый верблюжьим одеялом, комната была маленькая, похожая на рабочий кабинет гуманитария, книжные шкафы, компьютерный стол, напольный светильник, стилизованный под напольную лампу гусарских времён. В кресле рядом сидела женщина, одетая в длинную клетчатую юбку и серый свитер крупной вязки. Волосы тонкие, растрёпанные, но оставляющие впечатление собранности, причёски сейчас такие? И почему его это удивляет? Он в монастыре жил? У женщины были длинные тонкие, испачканные плохо отмытыми, фиолетовыми пятнами пальцы, которыми она теребила мочку уха, чётко очерченный профиль с крупноватым носом, глубоко посаженные, большие глаза за гигантскими очками. Она не увидела, как он открыл глаза, и его вопрос заставил её вздрогнуть. Она неуверенно улыбнулась.
– Проснулся… Я Варвара… Многие называют меня Версаче, это у них шутка такая… Ты сильно болеешь… Я здесь живу, с родителями… Может, ты есть хочешь? Тебе, наверное, поесть надо, или… в туалет? Здесь есть утка…
– Спасибо, я, кажется, ходить могу… Как… я здесь очутился?
– Мы тебя… пригласили. Ты сидел во дворе, под дождём. Нам показалось, что тебе нужна помощь… А как ты туда попал? Да, ты-же ничего не помнишь… Это так… необычно, я раньше не встречала людей, забывших всё… И у тебя шрам на виске… От этого может быть амнезия, это может и пройти, и ты всё вспомнишь…
– Похоже, вы хорошие люди. Но ты что-то там рассказывала интересное?
– Да, в интернете много разных историй, знаешь, люди делятся своими сложными ситуациями, а психологи комментируют… Мне интересно, – она запнулась, украдкой глянула на его реакцию. – Не думай, я не из тех, кто любит ковыряться в чужом белье… Но часто хочется помочь таким людям, они запутались… А я… я сама…
– Не волнуйся. Всё это интересно, и здесь нет ничего плохого, – он понял, что в её жизни была трагедия, от которой она долго не могла оправиться. А может быть и сейчас под стрессом … – Если хочешь, доскажи историю, что там у твоего знакомого в результате случилось?
– Да? Тебе интересно? Только это совсем незнакомый человек, но ему можно написать, если хочется… А Алла живет у родителей, сын общаться с матерью не хочет, бывший муж тоже не имеет на то желания, хотя Алла регулярно пробует помириться с ним. Правда, всем знакомым и друзьям Алла говорит, что это она развелась с Шуркой. А все потому, что муж – козел! Аллу игнорировал полностью. Мол, весь в своем интернете. Ни в кафе, ни в театр, представляешь, ни погулять вместе! И только из-за этого и решила она уйти, поискать счастье в другом месте пока не поздно. Люди такие дураки бывают!
Шурка-же на все вопросы разводит руками, улыбается и говорит, что какая разница, из-за чего – разошлись и разошлись. Сын почти взрослый уже – сам решает, как к матери относиться… Вот вроде всё просто и однозначно… А мне кажется, что в таких случаях вина должна пополам делиться, поровну на двоих. Не должно быть поводов у женщины так поступать, а ведь повод исходит от мужчины?… Ну не нравится чего-то, можно просто поговорить откровенно и решить вопрос однозначно… А ты как думаешь, Матвей?… Я тебя не заговорила? Тебе, может быть, чего-то надо? Ты ещё спать будешь? Подожди, я у мамы спрошу, тебе лекарство когда принимать…
– Не исчезайте, – проговорил Матвей, но она не услышала, порывисто спрыгнула с кресла и, тонкая и стремительная, скрылась за дверной шторой…
А он остался один. Странная женщина. И рассказик её странный. Она похожа на интеллектуального человека, книжек вон как много, серьёзных, это видно по переплётам, академическим, коленкоровым, не легкомысленным, современным, для привлечения досужего любопытства…, хотя, может быть, это библиотека отца её… Но интеллект по большей части передаётся, не может у умных родителей ребёнок полным идиотом быть. Тогда зачем эта банальная история, вычитанная в интернете? Но она выбрала её, что-то в ней было, важное для неё, что цепляло, было наполнено особым смыслом… Похоже, что она увидела в ней какие-то смыслы, касающиеся её жизни, отвечающие сокровенному, о чём думают, затаив дыхание… Она одиночка, и это тяготит её? Это похоже на правду. В таком возрасте это ненормально, если нет основательной причины, но какие могут быть у красивого, умного человека причины жить в одиночестве? Судя по тому, что её родители приютили чужого, незнакомого человека, тронутые его бедственным положением, дело не в противостоянии каким-то патриархальным установкам, у таких людей в семье взаимопонимание и дружба. Значит, дело в ней самой, что-то служит ей тормозящим стимулом, обычно это связано с горьким опытом, чем-то обжигающим, заставляющим стонать во сне, и просыпаться по утрам с новой дозой отвращения и неприятия… И это чувство относится к одному конкретному человеку, которое она не распространила на всех представителей огульно, и это показывает её здравомыслие… Но почему она в таком случае одна? Боится нового разочарования? Новой боли, и уже окончательной потери веры в высший смысл человеческой расы… Конечно, это уже он взял слишком высоко, но люди постоянно ставят свои проблемы в центр мироздания… Особенно когда им больно, и боль эта не может быть забыта, как неизлечимая раковая опухоль, от которой нельзя отвернуться, притерпевшись…
– Смотри, как живуч род тварей нерождённых, я думал, они все там остались, в прошлом коммунистическом, а они ещё процветают! – говорил тем временем Парфенон супруге, как обычно бегая тонкими пальцами по «клаве» ноутбука…
– Ты, дед, осторожнее с языком-то, – осуждающе отвечала Персефона, слепливая какие-то необыкновенные пирожки с ливером, яйцом и луком. – Люди неправильно поймут, кого ты там костеришь, – она мельком обернулась и увидела входившую на кухню дочь. – Про что ты там говоришь, кто это у тебя живучий-нерождённый? Прям как в сериале про чудиков этих, зомби…
– Нет! Не те зомби, но тоже без разумения. Я про ваш пол говорю, из депутатских. Борются за духовность в семье, без плотских утех! Кто-бы мне объяснил, как эти сами твари на свет Божий объявились? Из задушевных разговоров? Или этим, партийногенезом? Конечно, может они средневековые гомункулусы, из помойного ведра самостийно зародились? Так какого чёрта им духовность понадобилась? А я вот что тебе скажу, что-то непонятное в мире происходит в последнее время, не апокалипсис, как дураки предсказуют, но что-то сравнимое. Посмотри, все, как с ума посходили: морпехи американские погрузились на авианосцы свои и умотали на родину, бандиты сирийские выходят на люди, бросают оружие, а Корея так вообще с дуру утилизировала свою бомбу? … А наш ВПК объявил о банкротстве корпорации оружейной? Это что? Вирус какой?
