Олег Михалевич
Форс-мажор. Рассказы

Свой

По приходу в Тикси все начальство мгновенно перемещалось в свои жилища на тверди земной, а буксир оставался под наш присмотр. Посмотрев на Гидрофора, Имант, как закоренелый трезвенник, определил, что вывести из ментального столбняка нашего товарища сможет только прогулка в город. Ребята быстро натянули высокие прорезиненные сапоги, без которых перемещаться по раскисшим улицам Тикси было невозможно, и ушли. А мне досталось скучнейшее из всех морских занятий – нести шестичасовую стояночную вахту.

Три недели подряд мы работали как одержимые, и теперь «Стремительный» сверкал свежей краской, словно только что сошел со стапелей верфи. Буксир был пришвартован по всем правилам морского искусства: обращенный к открытой бухте нос удерживали два якоря, корму накрепко притягивали к причалу продольные шпринги. Никто другой такими сложностями себя не утруждал, но штурман Дзюба, как руководитель нашей практики, настоял на показательной швартовке. С кормы на причал вел трап с натянутой под ним страховочной сетью. Диссонансом в достойной кисти Айвазовского картине было только одно – притертый к нашему правому борту «Мощный». По его внешнему виду проще всего было предположить, что он прямым ходом прибыл с кладбища кораблей. Корпус «Мощного» пестрел пятнами застаревшей ржавчины, когда-то белая надстройка приобрела мрачно-серый, с черными протеками цвет, палубу покрывал толстый слой угольной пыли. В отличие от наших дизелей, на «Мощном» была одна из немногих уцелевших к тому времени на флоте паровых машин с настоящими кочегарами и ручной угольной топкой. В Северо-Восточном управлении он считался чем-то вроде исправительной колонии, последним прибежищем для провинившихся моряков. Удерживался буксир единственным, небрежно наброшенным на наш кнехт канатом.

– А это еще что за явление природы? – услыхал я голос боцмана. Иваныч стоял в домашних шлепанцах, без носков, в старых тренировочных штанах и в распирающей мощную грудь тельняшке, волосы на голове сбились во влажные космы, от открытых частей тела исходил легкий пар, словно боцман только что выбрался из парилки. Только пар этот не отдавал банной свежестью.

– Да вот, швартанулись к нам, – повторил я рассказ своего предшественника по вахте, Иманта. – Кусок привального бруса вырвали, гады.

– Понятно… – шея Иваныча начала краснеть. – А начальство их где?

– Да кто их знает. На палубе никого не видно. Как пришвартовались, так народ сразу на берег рванул.

– Ах, рванул… Ну, сукины дети, они у меня попляшут! – Иваныч подошел к кнехту и одним движением скинул петлю швартова. – И больше не буди меня по пустякам!

– Да я вроде и не…

– Работаешь – работай! Вон, палуба затоптана, – заключил боцман и ушел.

Я подбежал к скинутому канату и попытался водрузить его на место, но «Мощный» уже сдвинулся метра на полтора, и сделать это оказалось невозможно. Затем корпус буксира переместился еще, канат вырвался из моих рук и упал в воду.

– Эй, на «Мощном»! – изо всех сил заорал я, но на палубе никто не появился. Больше я кричать не стал – чтобы не сердить боцмана. Или не отвлекать. Убежденность Гидрофора начинала уже действовать и на меня.

«Мощный» медленно относило от причала в сторону моря.

Я поднялся в штурманскую рубку, отыскал мегафон, прошел на нос «Стремительного», подальше от боцманской каюты, и еще раз попытался вызвать вахтенного на «Мощном», который был теперь от нас метрах в двадцати, но все так же безуспешно. Как следует поступить в такой ситуации, я не знал, а по какой-то изощренной особенности моего организма момент нерешительности вызывал у меня острое чувство голода. Причем организм точно подсказывал, чем именно следует его заглушить. Последовать его указанию было легко: судовая артелка со всеми ее запасами съестного находилась в моем заведовании.

Я взял в холодильнике сырое яйцо, спустился в каюту, налил в поллитровую стеклянную банку воду и включил самодельный кипятильник, сооруженный из лезвия бритвы «Нева» и двух проволочек. Вода закипела, я подлил в кипяток уксусной эссенции, чтобы скорлупа не лопнула от контраста температур, опустил яйцо и засек время. Дверь моей каюты была распахнута. Три минуты спустя в коридоре раздались шаги. Выглянув наружу, я увидел моториста Курочкина, тоже курсанта нашей мореходки, но с механического отделения и курсом постарше. Он обладал довольно крупным телосложением и удивительно застенчивым характером.

– Извини, если помешал, – сказал он, – у нас как, все по-прежнему?

– Вроде бы… А что?

– Да так. Просто подумал, что, может, пополнение в экипаже, кого-нибудь нового прислали.

– Никого не присылали. А ты о чем, собственно?

– Нет-нет, ничего. Просто я из города сейчас вернулся, зашел к себе в каюту, а там на моей койке спит кто-то незнакомый. Вот и подумал…

Каюта Курочкина располагалась с другого борта, и в ней висел устойчивый запах застарелого перегара. На койке, не сняв начищенных туфель на тонкой подошве, лежал давно небритый парень в потертой курсантской шинели без двух с корнем отодранных пуговиц и слегка похрапывал.

– Эй! – я потряс его за плечо, затем переместил в сидячее положение и потряс еще, пока он не открыл глаза. – Ты кто?

– Ам-м… Ик. Ш-ш… Вот! – заключил он. И вновь закрыл глаза.

Я попытался включить метод дедукции. Лицо парня не выглядело знакомым, особенно с учетом довольно приметной, в виде большой запятой, родинки на левой щеке. На практику в Тикси нас отправляли в конце мая, когда формой одежды становится бушлат, а шинели надежно покоятся в баталерке до следующего сезона. Стало быть, на курсанта из нашей мореходки он не тянул. Кроме того, народ месил полуметровую городскую грязь исключительно в сапогах. Чистые туфли были абсолютным нонсенсом. Но эту, не находящую объяснения деталь, я отбросил.

– Ясно. Алкаш приблудный. Вставай!

Парень не двигался.

Мы с Курочкиным подхватили его под мышки и вытащили на палубу, а затем и на причал, усадили на потемневший от времени брус. И еще раз попытались разговорить незнакомца. Парень сидел с открытыми, глядящими в никуда глазами и на слова не реагировал. Курочкин отозвал меня в сторону.

– Слушай, нельзя оставлять его так. Он же невменяемый. Часа не протянет, замерзнет. Может, вытрезвитель вызвать?

– Да откуда здесь вытрезвитель? А если и есть, ему потом такую характеристику вкатят! Но в тепло его надо, это верно. Только куда?

Стационарный пирс выдвигался перпендикулярно берегу в глубь обширной Тиксинской бухты. С обеих сторон были пришвартованы буксиры, лихтеры и транспортные пароходы. Ближе всех стоял «Новокузнецк», с которого шла подпольная торговля белым вином. Вахтенный у трапа отсутствовал. Мы с Курочкиным переглянулись и подхватили парня под руки.

Когда мы с гордым чувством хорошо выполненного гражданского долга вернулись на «Стремительный», Курочкин сказал, что ему надо поковыряться с генератором в машинном отделении, и ушел. Есть захотелось еще больше. Я вспомнил о вареном яйце всмятку и кинулся в каюту. В коридоре стоял запах гари. Из дверей валил дым. Я влетел внутрь, выдернул провода из розетки и распахнул иллюминатор. Вода в банке выкипела, яйцо треснуло, втянуло в себя лезвие и из-под потемневшей скорлупы лезло наружу шипящими черными пузырями. Из иллюминатора, теперь метрах в двухстах, был виден «Мощный». Я поднялся в штурманскую рубку, включил радиотелефон, после долгих попыток связался с диспетчером порта и постарался объяснить, что по бухте по направлению к морю дрейфует бесхозное судно.

– Да и хрен с ним! – сказал диспетчер. – Откуда ты все это знаешь?

– Говорю же, видел, как швартовый конец с кнехта свалился в воду. Я пытался им кричать, никто не реагирует. Команда на берегу, а вахтенный спит, наверное, ничего не видит.

– Проснется – увидит, – успокоил диспетчер. Ему явно не хотелось ввязываться в нештатную ситуацию.

– А если на камни к тому времени вынесет? И разборка полетов пойдет?

– Во, блин, свалился ты намою голову, – подосадовал диспетчер. – Не мог позже на связь выйти, самаритянин хренов. У меня смена через полчаса кончается. Ладно, сейчас пошлю грузовик в Тошниловку, чтобы команду собрали. И катер выделю. Отбой.

Отыскать нужного человека в Тикси, несмотря на его двадцатитысячное в период навигации население, было несложно. Город состоял из двух поселков, разделенных пустынной дорогой, огибающей берег залива. Северный поселок, Тикси 2, рядом с аэропортом считался «режимным», в нем обитали лишь авиаторы и пограничники, рейсовый автобус ходил два раза в сутки. «Южане», состоящие из моряков и грузчиков-сезонников, без особой нужды в него не совались. Да и зачем? Единственное в Тикси питейное заведение без вывески, но с народным названием Тошниловка, в которой подавали вонючее местное пойло, разливая его в стеклянные банки с покореженными краями, стояло в центре города, возле сквера с памятником. Вытянутая рука бронзового истукана в пролетарской кепке, добродушно щурящегося, указывала на вход в винно-водочный магазин. К фронтону расположенного за памятником дома, видимо, чтобы ни у кого не оставалось сомнений в точности избранного курса, был прикреплен большой щит с надписью: «Правильной дорогой идете, товарищи. В. И. Ленин». Тошниловка располагалась с задней стороны магазина. Так что в успехе поисков экипажа с «Мощного» можно было не сомневаться.

Я отключил рацию и спустился в каюту.

Запах гари еще не выветрился. Чувство голода тоже. Я достал новое яйцо, пожертвовал для кипятильника еще одним лезвием и засек время. По трапу загрохотали чьи-то торопливые шаги. Я выглянул в коридор и увидел Курочкина.

– Человек за бортом! – растерянно сказал он.

В одно мгновение мы с мотористом вылетели на кормовую палубу и перегнулись через фальшборт. Под нами на приблудившейся льдине лежал человек. В потертой курсантской шинели и туфлях на тонкой подошве. Человек пошевелился.

– Опять этот алкаш гребаный! Под трапом же сетка страховочная!

– Наверное, из сетки выбираться стал и уже тогда дальше громыхнул, – предположил Курочкин. – Как вытаскивать-то его? Может, тревогу объявить?

– Так ведь никого нет, – быстро среагировал я, прикинув, что лишние разборки мне, вахтенному у трапа, с которого свалился человек, совсем ни к чему. – Сами вытащим.

Мы опустили с борта веревочный штормтрап, я выбрал в кладовой моток тонкого сизальского троса, спустился к льдине и обвязал алкаша под мышками беседочным узлом. Парень весил немного – несколько секунд спустя мы совместными усилиями вытащили его на причал и усадили на привычный уже для него брус. Я похлопал утопленника по щекам, он открыл глаза и вновь уставился на нас пустым, ничего не выражающим взглядом.

– Как звать-то тебя хотя бы, – спросил я, чувствуя, что начинаю к нему привыкать.

Парень подергал родинкой-запятой:

– М-м-м…

– Понятно. А документы-то есть?

Я поискал в карманах шинели, выудил хорошо потертый курсантский билет Рижского мореходного училища. Фотография в билете отсутствовала, часть текста под воздействием влаги расплылась и стала почти не читаемой. Странно, как с таким документом его владельцу удавалось перемещаться по, как ни крути, но все же пограничному городу, а вдобавок еще попадать в порт. Я удовлетворенно кивнул:

– Ясно, наш. Федор. То есть бывший наш. Срок годности окончился год назад, отчислили, наверное. Похоже, так и остался здесь с прошлогодней практики. Да еще спился совсем, исхудал, вон шинель как висит. Что же с тобой делать, Федя?

– Может, пока обратно к нам завести, черт с ним, пусть проспится? – предложил Курочкин.

– И как мне это потом объяснять капитану? Мы с этим Федей уже сколько возимся, а он никакой. И отход у нас через три часа намечен, скоро народ возвращаться начнет. Давай еще куда-нибудь его пристроим.

– Куда? Пристраивали уже… Да его все равно через полчаса обнаружат и обратно вытащат, а он опять к нам нацелится, что тогда?

– А если не вытащат?

– Конечно, вытащат! Чего ради им с ним возиться?

И тут меня осенило.

– Чего ради? Да ты же гений! – сказал я Курочкину. – Последи за ним минутку, я сейчас!

Я кинулся обратно на «Стремительный». Вода в банке выкипела вновь, из скорлупы лезли черные пузыри. Я выдернул проволочки из розетки, выкинул все сооружение вместе с банкой за борт и с сомнением посмотрел на наш запас из двух последних бутылок белого вина. Для моих целей требовалось что-то более убедительное.

На причале я еще раз внимательно оглядел пирс и ближайшую акваторию. «Мощный» отнесло еще дальше в глубь бухты по направлению к острову Бруснева. У трапа «Новокузнецка» стоял вахтенный и старательно делал вид, что не смотрит в нашу сторону. С другой стороны пирса был пришвартован большой несамоходный лихтер «Амбарчик». Лихтеров в Северо-Восточном управлении было ровно в два раза больше, чем буксиров. Подразумевалось, что пока один лихтер разгружается, буксир спокойно перетаскивает в нужное место другой и возвращается к концу выгрузки. Сейчас «Амбарчик» ожидал очередной буксировки, но на его палубе было пусто.

– Туда! – показал я на лихтер. Курочкин с сомнением покачал головой, но спорить не стал. Мы подняли Федора, и он почти самостоятельно начал переставлять ноги в нужном направлении. На «Амбарчике» проходили практику двое наших сокурсников, и наше вторжение объяснить можно было довольно просто. Впрочем, давать объяснения было некому. Мы спокойно вошли в надстройку и оказались в большом, обитом деревом квадратном помещении, напоминающем деревенскую избу. Посреди комнаты стояли стол и несколько стульев. Две двери на дальней стене вели в глубь надстройки. Мы усадили Федю на придвинутый к столу стул, я достал из кармана прихваченную из личных запасов поллитровую бутылку питьевого спирта, купленную изначально как экзотический сувенир с Севера, и стакан, сколупнул крышку с бутылки. В воздухе остро запахло спиртным. Федя вздрогнул, с невероятной скоростью, как лягушка за комаром, выкинул вперед правую клешню и цепко ухватил бутылку.

– Эй, это не для тебя, – негромко, чтобы не поднять шума, предупредил я и попытался разжать Федину руку, но проще было разделить сиамских близнецов – рука словно срослась со стеклом. За одной из дверей послышались звуки, и мы с Курочкиным рванули к выходу.

Вновь у трапа «Стремительного» мы оказались ровно в тот момент, когда на пирс въехал грузовик с кузовом, заполненным беглой командой «Мощного». К причалу подошел лоцманский катер, и хмурый, довольно еще трезвый экипаж отправился на отлов своего «летучего голландца». Минут десять я честно наблюдал за происходящим, но желудок вновь настоятельно напомнил о себе. Я взялся за сооружение нового кипятильника. В коридоре прозвучали шаги. Одолеваемый тяжелым предчувствием, я выглянул в дверь и опять увидел Курочкина.

– Опять за борт упал?

– За борт? Да нет, нет, – замахал руками Курочкин. Типун тебе на язык. Извини, но просто чайку попить захотелось. А ты, говорят, большой спец по части кипятильников?

Якорь

Шторм был несильный, баллов на шесть-семь, но «Стремительный» заметно качало. Небо плотно затягивали тяжелые облака, было по-вечернему сумрачно, и мы шли с включенными ходовыми огнями. Для большей устойчивости я расклинился на ходовом мостике между задней переборкой и рулевой колонкой, опираясь руками на вертикальный костыль гидравлического руля. Несмотря на качку, удерживать курс было несложно. Дополнительную устойчивость придавал километровой длины буксирный трос за кормой. К тросу был прицеплен лихтер «Амбарчик».

Картушка компаса побежала вправо, я привычно прижал костыль, и стрелка положения руля на циферблате переместилась, но курс не восстанавливался, а корпус «Стремительного» судорожно завибрировал.

– Что такое, что такое? – капитан Приходько, крупный и рыхлый мужчина лет сорока пяти, встревоженно повернулся ко мне. Я пожал плечами.

– Не знаю. Руль перестал слушаться.

По корпусу прошла новая волна вибрации. Противно заскрежетал телефон связи с машинным отделением. Капитан схватил трубку.

– Что там еще у вас? Что значит, левая машина встала? Так чините быстрей! Каких еще два часа!

Приходько в сердцах бросил трубку.

– Маслопупы долбанные. Два часа им надо! На стоянке пропьянствовали, а теперь трудовой героизм проявляют! А что у нас всего две мили до полутораметровой банки и ветер в ту сторону – им наплевать.

– А одна машина не вытянет? – осторожно спросил я.

– Нас одних вытянет. А с лихтером – разве что на месте удержит. На якорь становиться надо.

Капитан подошел к радиотелефону и нажал кнопку вызова.

– «Амбарчик», «Амбарчик», я «Стремительный», срочно выйдите на связь. Прием.

Некоторое время мы вслушивались в потрескивающий эфир, затем капитан повторил вызов.

– Электричество экономят, – предположил он. – Попробую прожектором посигналить.

Он распахнул дверь на крыло, расчехлил прожектор, включил его и, поиграв светом, нацелил мощный луч точно в окна рулевой рубки «Амбарчика». Вернувшись в рубку, он еще раз попробовал радиотелефон. «Амбарчик» не отвечал. Капитан понаблюдал в локатор за чертой далекого берега и с удовлетворением отметил, что мы, хотя и медленно, но все же продвигаемся вперед на одной машине. И в этот момент корпус буксира вновь задергался, словно в эпилептическом припадке, а еще через несколько секунд наступила тишина. На этот раз полная. Если не считать свиста ветра и плеска волн. Одновременно на «Стремительном» исчезло электричество. Секунду спустя тусклым светом засветились лампы аварийного освещения. В полной тишине по трапу прогрохотали торопливые шаги, и на мостик вбежал штурман Дзюба.

В прошлой, дозаполярной, жизни Дзюба был капитаном китобойного судна, по восемь месяцев подряд проводил в море, штурманское дело знал в совершенстве. На Север, по словам его супруги и нашей буфетчицы Аллы, он попал за то, что начистил физиономию помощнику по политической части, начистил по делу, но при разборке у начальства не сдержался и откровенно высказался о партийной работе на флоте вообще. Капитан, бывший речник, в присутствии Дзюбы явно тушевался.

– Вот так, вот так, доплавались! – сказал он при виде штурмана. – Сначала одна машина встала, стармех два часа на ремонт потребовал, а теперь – все! Все! Полный ноль. Даже света нет.

Дзюба склонился над картой.

– Гнилое место.

– Да, да, да, я и говорю! Максимум полтора часа у нас есть. Один выход – встать на якорь. Да вот как с «Амбарчиком» быть?

– А что с ним?

– Не отвечает! Нажрались, видно, даже вахтенного на мостик не выставили, и спят мертвым сном.

Капитан со штурманом вышли на крыло, и я, бросив бесполезный теперь руль, присоединился к ним. Масса «Амбарчика» с двумя тысячами тонн груза на борту превышала нашу в несколько раз, инерция движения все еще отодвигала нашу связку от скалистой банки, но сила ее воздействия на лихтер была намного мощней, и мы довольно быстро сближались.

– Нашим якорям обоих не выдержать, – согласился с капитаном Дзюба. – Если не разбудим, придется буксир рубить. Значит, на свет они не реагируют. А на звук?

– Да-да-да!

По указанию капитана я вернулся в рубку и до конца вдавил тугую кнопку горна.

– У-у-у-у… – мощный надсадный звук, вплетаясь в рев моря и ветра, понесся над водой. Через несколько секунд я отпустил кнопку, нажал вновь. Горн, чередуя длину сигнала, то тянул заунывную мелодию, то рассыпался стаккато. Капитан бил лучом прожектора в иллюминаторы «Амбарчика». Ответа не было.

Вскоре капитан остановил мои звуковые эскапады, от которых у всех присутствующих уже были заложены уши. Экипаж «Стремительного», за исключением машинной команды, собрался на шлюпочной палубе. До «Амбарчика» оставалось не более сотни метров, и мы отчетливо различали огромный по сравнению с нами корпус лихтера. Не вместившийся в трюмы груз для заполярных поселков в разнокалиберных деревянных ящиках был принайтован металлическими тросами к крышкам трюмов и к палубе.

– Кажется, навалимся прямо на него, – заметил Дзюба. – Надо бы кранцы приготовить.

– Да-да-да! – капитан повернулся к боцману и приказал палубной команде стоять с кранцами наготове.

– Может, я их разбужу, – предложил я, подумав, что в состоянии экипажа лихтера, возможно, есть и моя доля вины.

– Что ты сказал? – Дзюба повернулся ко мне. До «Амбарчика» оставалось пятьдесят метров.

– Что разбужу их там. Мы сейчас навалим на них, и я перепрыгну на лихтер. А там или разбужу вахтенного, или сам их якорь отдам.

– Нет-нет-нет! – услышал мое предложение и капитан. – Слишком рискованно. Море штормит, а если с курсантом что-нибудь случится… Нет, такого распоряжения я дать не могу.

– Если «Амбарчик» окажется на камнях, спрос будет не меньше, – заметил Дзюба.

– Не знаю, не знаю, не знаю…

– По правилам морской практики, буксируемый объект полностью на нашей ответственности.

– Но они же свои обязанности не выполняют! На наши сигналы не реагируют! Что мы можем сделать?

– А давайте так, – предложил я, – как будто я сам, если что, прыгнул, без распоряжения? И в судовой журнал ничего не пишите.

– Ну… – капитан неопределенно покрутил в воздухе рукой и отвернулся от меня.

До «Амбарчика» оставалось десять метров. Его борт в носовой части приходился почти вровень с нашей шлюпочной палубой. Я спустился по наружному трапу и отодвинул женщин. Боцман с Имантом и Еидрофором рассредоточились с кранцами вдоль борта. «Стремительный» приблизился еще, очередная волна подхватила буксир и кинула на корпус лихтера. Принимая удар, заскрежетал привальный брус. От края шлюпочной палубы до «Амбарчика» было не больше метра. И я просто перешагнул с борта на борт.

Сначала мне показалось, что качка прекратилась. Потом я понял, что это не так, просто на массивном, заполненном грузом лихтере она ощущалась значительно меньше. Мои пальцы судорожно сжимали стальной, покрытый наледью крепежный трос и уже ощущали его холод. Я оглянулся. От удара «Стремительный» отбросило на несколько метров, и теперь он медленно отходил от еще не потерявшего инерцию «Амбарчика» в сторону его кормы. Я посмотрел на полубак лихтера, заполненный механизмами мало понятного для меня назначения, и вспомнил, что самостоятельно отдавать якорь мне не приходилось ни разу в жизни, а когда эту операцию на «Стремительном» проделывал боцман, я каждый раз оказывался в лучшем случае за рулем на ходовом мостике и за всей процедурой наблюдал очень издалека. До жилой надстройки, в свою очередь, было метров пятьдесят-шестьдесят, заполненных обледеневшими ящиками. Чуть подумав, я двинулся к надстройке. Чтобы пробежаться по ящикам на стоянке, наверное, не потребовалось бы и минуты. В море, в качку, под порывами шквалистого ветра дистанция выглядела бесконечной. Я пробежал два шага, поскользнулся, упал, оценил надежность четырех точек опоры и очередной ящик преодолел на четвереньках. Потом подумал, что за мной наверняка наблюдают с борта «Стремительного», выпрямился, чтобы через три секунды согнуться вновь. Наверное, так перемещаются под обстрелом. Когда я добрался до надстройки, моя спина была мокрой от пота, а пальцы задубели и почти потеряли чувствительность от холода. Я с трудом отодвинул задвижку наружной двери и вошел внутрь.

Со времени моего последнего визита здесь все так же пахло спиртным, табаком и потом. Чуть поскрипывали от качки туго принайтованные к полу стол и стулья в центре помещения. С легким постукиванием с борта на борт перекатывались две пустые бутыли из-под спирта. На гвозде висела до боли знакомая курсантская шинель без двух, с корнем выдранных пуговиц.

– Эй, есть кто живой?! – во весь голос позвал я.

В глубине помещений послышалось движение, одна из внутренних дверей распахнулась, и на пороге нарисовался коренастый рыжеволосый парень, Эдик Бабург, мой однокурсник.

– Чего кричишь? Людей разбудишь, – недовольно бросил он, ничуть, похоже, не удивляясь моему появлению на лихтере прямо посреди моря. – Чего надо-то?

– Ты, что ли, вахтенный? Якорь надо срочно отдать. Капитана разбуди. Или как у вас правильно, шкипера?

– Надо – отдадим. – Эдик лениво потянулся и поскреб себе затылок. – А на хрена?

– Да я же объясняю. У нас двигатель сломался. Сейчас нас на камни несет. Не отдадите якорь – мы буксир отрубим, и вас расколошматит к чертовой матери. Пошли быстрей!

– Как скажешь.

Эдик снял с гвоздя шинель, кое-как натянул ее на тугие плечи, и мы вышли наружу. Морозный ветер окончательно выбил у Бабурга остатки сна, и он легко, не сгибаясь, зашагал по ящикам так, что я едва поспевал за ним. На полубаке Эдик еще раз повернулся ко мне.

– Точно отдавать надо якорь?

– Я что, по-твоему, для своего удовольствия на ваше корыто посреди моря прыгал? Что за проблема – якорь отдать?

– Отдать можно. – Эдик повозился у якорной лебедки и взялся за ленточный стопор. – А назад потом как вытащить?

– Что значит – как?

– Да вот то и значит. Электричества у нас нет. Чтобы брашпиль заработал, надо дизель запускать. А механик в отрубе. Если что – утоплю! Следи за маркировками. Ну, с богом…

Эдик крутанул стопор, и стальная махина якоря рухнула в воду, увлекая за собой тяжелую цепь. На одном из звеньев мелькнула обмотка из белой проволоки, еще через несколько секунд вторая. На третьей я поднял ладонь вверх и вернулся к Эдику. Он уже плотно закручивал ленточный стопор. Шестидесяти метров якорной цепи, по моему разумению, для двадцатиметровой глубины было достаточно.

– А тебе не влетит, – спросил я, – что ты шкипера не разбудил?

– Легко сказать. Попробуй, разбуди! Он тоже в отрубе. Сутки уже. Как ушел к вам на «Стремительный» о буксировке договариваться, так и… Да еще и вернулся с бутылкой. Тут уже и остальных подкосило. А ты его там не видел?

– Это мордастого такого, с седыми усами?

– Да нет, – пояснил Эдик. – Наш без усов. Разве что небритый. И молодой еще, худой, родинка на щеке приметная.

– Нет, – сказал я, – такого не видел. А шинель у тебя откуда, мы же в бушлатах приехали?

– Да черт ее знает. С давних пор на лихтере. Кому наружу выскочить надо ненадолго, тот и надевает. Ладно, пошли в надстройку, пока не околели.

«Эй, на «Амбарчике»! – прозвучал за спиной усиленный мегафоном голос, и нас осветил луч мощного прожектора. Я обернулся и увидел сияющий яркими огнями «Стремительный». Буксир быстро и определенно под воздействием собственных двигателей приближался к лихтеру. – У нас все в порядке, можем идти дальше. Выбирайте якорь!»

«Стремительный» подошел вплотную, я подошел к борту и, не оглядываясь на Бабурга, легко перешагнул на шлюпочную палубу.