Олег Матвейчев
Ватник Солженицына

Полная версия

Лицедей на сцене истории

Отправляясь из Степлага в вечную ссылку, Солженицын захватил с собой потрепанный ватник. Уже в Кок-Тереке, пригласив к себе фотографа, он попросил сделать несколько снимков: портрет со страдальческой, затравленной миной; постановочную зарисовку «Обыск на проходе» и несколько других. Эти снимки впоследствии будут широко растиражированы, будут использованы как иллюстрации к «Архипелагу», а ватник будущий писатель-нобелиат заботливо сохранит, чтобы щеголять в нем перед благодарными зрителями и описывать его в мемуарах: «Моя жизнь в Рязани идет во всем… по-старому (в лагерной телогрейке иду с утра колоть дрова)»¹.

Этот ватник упомянут в своих воспоминаниях бывший генерал Петр Григоренко, геолог Анна Гарасева, журналист Виктор Буханов и многие другие. В этом ватнике запомнят его сотрудники московских журналов и соседи писателя по рязанской квартире и подмосковным дачам. В нем он будет напрашиваться на постой к своим знаменитым друзьям.

Осенью 1969 года опальный, но несгибаемый Солженицын попросится к Мстиславу Растроповичу и Галине Вишневской пожить на их даче в номенклатурном поселке Жуковка. Великая певица позже напишет в своих воспоминаниях: «В шесть часов утра приехал Александр Исаевич, оставил свои вещи, а сам уехал в Москву поездом… Заходим в дом, и я хозяйским глазом вижу, что ничего не изменилось, никакого нового имущества нет. Лишь на кровати в спальне узел какой-то лежит… Что же за узел такой? Оказывается, это старый черный ватник, стеганый, как лагерный, до дыр заношенный. Им обернута тощая подушка в залатанной наволочке, причем видно, что заплаты поставлены мужской рукой, так же, как и на ватнике, такими же большими стежками… Все это аккуратно связано веревочкой, и на ней висит алюминиевый мятый чайник. Вот это да. Будто бы человек из концентрационного лагеря только что явился и опять туда же собирается. У меня внутри точно ножом полоснуло»².

В этом ватнике – весь Солженицын. Мастер самопрезентации, творец и главный редактор собственной жизни. Мостырщик, если выражаться в терминах из «Архипелага», лепила.

Огромное количество фотографий, на которых запечатлен Солженицын в кругу семьи, на отдыхе или в других непубличных обстоятельства, дают, однако, понять, что кроме стеганой фуфайки у писателя было немало опрятной и вполне приличной одежды. Однако когда ему было необходимо произвести впечатление на людей, особенно при первом знакомстве, он надевал именно ее.

В свой ватник Солженицын облачился и при задержании 12 февраля 1974 года. Первый зам Генпрокурора СССР Михаил Маляров потом рассказывал корреспондентам Агентства печати «Новости», мол, сразу же обратил внимание на то, что всемирно известный «борец за свободу» был одет в старую, потрепанную одежду – видимо, по замыслу Солженицына, его одежда должна была изображать рубище. «Даже рыбак, – сказал Маляров, – возвращающийся с рыбалки в ненастный день, выглядит изысканнее»³.

Когда Александру Исаевичу был зачитан текст указа о лишении его гражданства, он объявил свою последнюю просьбу: «Я не хотел бы появиться за границей в маскарадном костюме, который надел при задержании»⁴.

Просьба писателя была удовлетворена. «Репортеры многочисленных западных газет и агентств, встретившие самолет из Советского Союза, на борту которого находился Солженицын, единодушно упомянули в своих сообщениях прекрасную коричневую меховую шапку нежданного гостя и прочие детали его гардероба»⁵.

Подобный маскарад, впрочем, любили устраивать и другие знаменитости, любившие напустить на себя флеру простонародности.

Лев Толстой, говорят, любил дождаться у себя в Ясной Поляне московского экспресса и в ту самую минуту, когда поезд следовал мимо его тульского поместья, выйти босиком да в рубахе навыпуск в поле с плугом. «Барин пашет», – с удовольствием отмечали прильнувшие к окну пассажиры.

Показная скромность была отличительной чертой Мао Цзэдуна. Во время «Великого похода» 1930-х годов он демонстративно подбирал брошенные солдатами изорванные сандалии: «Починю и буду носить»; в Яньани он наряжался в куртки с огромным количеством заплат и питался простой чумизой. Да и его быт в Запретном городе не отличался особой прихотливостью – большую нужду он справлял прямо в саду, на глазах у своего референта, стоявшего с лопатой за спиной Великого Кормчего.

Что ни говори, а то, какими вещами окружает себя человек, может сказать о его натуре, намерениях, мотивах его поступков больше, чем любые из его слов, ведь вещь – это просто временно отчужденное «я», кусочек души, отбывающий ссылку в мире грубой материальности.

Вы можете молчать – все скажут за вас ваши вещи.

Фарс, водевиль, трагикомедия с переодеваниями – вот, чем была жизнь Солженицына. Ватник и стоптанные ботинки были тщательно продуманным реквизитом к спектаклю его жизни. Скитания по чужим дачам в поисках «укрывища» от якобы страшной опасности – частью детально разработанного сюжета. Громкие воззвания и «письма вождям» – ключевыми сценическими монологами.

Роль же его была аллегорическая – весь русский народ.

От этой роли Александр Исаевич не отступался даже наедине с собой и своей любимой пишущей машинкой «Рене». Играть – так играть каждую минуту. В конце концов, лицедей он или банщик?

«Лицедейство», кстати, на древнегреческом – ὑπόκρισις, что также означает «лицемерие», «притворство».

«Не верю!» – кричал Станиславский, когда видел фальшивую, неорганичную игру актера.

Солженицыну – верили. Им восхищались, его жалели, его почти боготворили, называли титаном и светоносцем, голосом миллионов, не догадываясь, что все, за что его любят и чему сочувствуют – всего лишь хорошо продуманный образ, что все это сделано на продажу.

И все бы ничего, если бы свой талант актера, режиссера и собственного антрепренера Солженицын использовал как-нибудь безвредно, во имя чистого искусства. Так нет же – свою жизнь и свою лиру Солженицын посвятил дискредитации советской власти и разрушению своей страны. И вот ведь какое дело – у него это получилось! Забодал теленок дуб!

Все советские диссиденты вышли из бутафорского ватника Солженицына, чтобы рвать на части свою родину.

Нет, не джинсы и батник развалили СССР, как принято считать, а кирзачи и ватник…

Как стать звездой

А.Б.

Прежде, чем приступить к повествованию, давай с тобой, Олег Анатольевич, определимся, о чем же мы будем писать. Кажется, за последние лет тридцать ни о каком писателе не выходило столько книг и статей, как о Солженицыне. Причем, одинаково активно пишут о нем как сторонники, так и противники.

В серии ЖЗЛ переиздана биография Солженицына, выполненная в жанре жития святых авторства Людмилы Сараскиной – 1000 страниц, и сто́ит ту же тысячу. И то ли еще будет! Ведь того гляди состоится столетие писателя, и к нему приурочены сотни публикаций, мероприятий, экранизаций. Досок наоткрывали мемориальных – в Москве, например, на Тверской, 12, на фасаде дома, где его арестовали перед высылкой – сам Степашин на открытии речь сказал. А во Владивостоке памятник уже несколько лет стоит – местные жители к нему очень неравнодушны и с показательной регулярностью «оскверняют» его различными надписями.

Установкой памятника Солженицыну в их городе владивостокцы остались недовольны.

Фото: Max Shinkarenko

Может, город какой переименуют – вот, Рязань, вроде подходит. Путин, думаю, будет не против – он Солженицына душевно любил и чай к нему ездил пить.

В этой юбилейной свистопляске участвовать не сильно хочется.

С другой стороны, больше стало появляться и критических работ, ядовитых даже. Их авторы подняли тяжеленные пласты архивной информации, собрали горы воспоминаний, тщательно изучили каждую букву, каждую точку и тире у Солженицына, чтобы разоблачить все популярные мифы об этом писателе, поймать его на вранье и подлости. Это, в частности, старейшие наши публицисты Владимир Бушин и Михаил Лобанов, яркий литературовед Бенедикт Сарнов, историк, доктор наук Александр Островский.

На этом поле нам просто и делать нечего – тут все перепахано. Вообще, разоблачать Солженицына, смеяться над его дурновкусием и лицемерием давно стало общим местом.

Но есть одна поляна, на которой нам, безусловно, есть, где развернуться. Все пишут – с разных, подчас полярных точек зрения – как Солженицын стал тем, кто он есть. Мы же расскажем, как стать Солженицыным – как приобретать друзей и оказывать влияние на людей, как уважать себя заставить. Как стать звездой. Ведь, что ни говори, а Александр Исаевич – выдающийся мастер самопиара, мало, кому удавалось настолько эффективно привлекать к себе внимание всего мира, пропагандировать свои идеи, все время находиться в повестке дня. В этом умении ему трудно отказать.

О.М.

Давно следовало обратить внимание на чисто технологическую сторону дела.

Главный миф о Солженицыне – это миф о самородке, крутом от природы. Потому, мол, и слушали его миллионы людей по всему миру, что, будто бы, сама земля русская через него вещала свою черную земную правду.

Между тем, сама природа мифа в том и состоит, что он маскирует сделанность, технологичность того или иного высказывания, той или иной идеологии обличием естественности.

Но если западные постструктуралисты – Ролан Барт, группа «Тель Кель», вплоть до Умберто Эко – ставили перед собой задачу разоблачить мифы массового сознания, обнаружить сделанность тех вещей, которые претендуют на естественность, и обучить людей «семантической герилье» против властного дискурса, то мы преследуем чисто пропедевтические цели: представить путь Солженицына в виде системы неких стратагем и поставить ее на службу людям, чтобы, пользуясь этой системой, люди могли добиваться успеха в своих делах.

А.Б.

Ну и, естественно, не грех и еще раз напомнить читателям, что за фрукт был этот Солженицын. Ведь он не просто продолжает издаваться огромными тиражами – в 2008 году его включили в школьную программу, а это уже не шутки! Ведь именно Солженицын несет прямую ответственность за весь этот идеологический беспредел, который царит и в России, и в окрестных странах. Именно он дал мощное пропагандистское оружие в руки недругов нашего государства, воспитал «пятую колонну» и целый социальный класс национал-предателей. А мы еще удивляемся, откуда в людях столько ненависти к нашей истории, откуда все эти мифы о «трупозакидательстве» во время войны, о «бессмысленных» жертвах в блокадном Ленинграде, о власти, которая по самой своей природе ненавидит народ?

Тут надо не просто открывать глаза на некую правду – не раз это уже делалось. Тут нужны политические решения!

О.М.

Да, тридцать лет восхваления Солженицына не прошли даром! Впрочем, и время, когда он считался «запретным плодом», тоже работало на него.

Лично я впервые услышал о Солженицыне из интервью поп-звезды Томаса Андерса из «Модерн Токинг» – он сказал, что именно по его книгам он представляет себе жизнь в СССР. Только после этого я в 1985 году поинтересовался, кто этот Солженицын, и мне тайно принесли «Архипелаг Гулаг», зачитанный до дыр, прошедший не один десяток рук. И это не в Москве и Питере, это в далеком сибирском городке. Среди столичной интеллигенции вообще нет никого, кто бы его не прочел. Вся элита, все Сахаровы и Ростроповичи были одержимы Солженицыным и подавали пример всем остальным.

Кстати, первой моей еще подростковой реакцией на Солженицына было неприятие. Оно было вызвано несколькими факторами, но главное – языком. Так уж получилось, что 3-4 месяца в году, начиная с грудного возраста и до 16 лет, я проводил в деревне у бабушки в Поволжье – это значит, что почти четверть своей жизни на тот момент я провел среди сельских людей. Я прекрасно знал народный язык, умел на нем говорить, а если учесть, что мой родной Новокузнецк строили люди со всей страны, и мои сверстники также были горожанами только в первом поколении, то, общаясь с многочисленными родителями своих друзей и близких, я получал представление о говоре очень разных мест. Я и сейчас могу подражать не меньше чем десятку разных диалектов и акцентов. Бывая в любой местности, легко перехожу на местный говор. Позже я побывал в 60 регионах России и имел возможность узнать, как там говорят. Уже тогда, в 16 лет, язык Солженицына мне показался ненатуральным, искусственным, совершенно лубочным. Но мне говорили, что я просто придираюсь, и не след обижать великого писателя, да и не в языке его заслуга, а в смелости – кто еще нам правду скажет, совкам забитым?

Совками никому слыть не хотелось, и потому на советских кухнях Солженицын был чтивом №1. И не только на советских кухнях.

В 1998 году я путешествовал по Германии и общался с молодым немцем, который не знал даже имен Гегеля и Канта. Но он знал Солженицына. Он показывал мне какой-то зиндан в средневековом замке на экскурсии, и, не зная перевод на русский, кричал, тыкая в подземелье: «Гулаг, Гулаг, Гулаг!»

Позже я еще несколько раз путешествовал по Германии, и в двух гостиницах (на Боркуме и во Фрайбурге, то есть на юге и на севере) обнаружил в номерах книги для чтения, всего в двух – из десятка гостиниц! Но в обеих, наряду с Фредериком Форсайтом и Стивеном Кингом, были книги Солженицына! Это настоящий популярный писатель, на его тиражах в Европе выросло целое поколение! Люди могут не знать Толстого, Чехова, Достоевского и тем более – Пушкина, но Солженицына знают все – сотни миллионов!

А через Солженицына у них складывается впечатление о нашей стране и нашей истории. Плохое впечатление. Потому нас и боятся, и презирают, и все время пытаются каким-то гуманистическим ценностям обучить.

А.Б.

Мое знакомство с творчеством Солженицына тоже состоялось где-то в 1986 году. Я в десятом классе учился, и один мой школьный товарищ, сын зубного врача (почти что творческая интеллигенция), принес мне «Один день Ивана Денисовича», распечатанный на фотобумаге в карманном формате – чтобы проще его было под матрасом прятать. Тогда ходили легенды о том, как за такого Солженицына можно было 15 лет получить. И в хранении запрещенной литературы было что-то эротическое. У меня у самого адреналинчик подскочил, когда мне эту книжку вручали. Философ Гачев чуть позже напишет известный текст о сексуальной природе страха. Но, надо сказать, тогда и фотографии Сталина тоже были из разряда запрещенной литературы. У нас в районе их продавали глухонемые по рублю – как, к слову, и порнографические календарики. Верхом смелости было приладить такую фотографию под лобовое стекло машины – я имею в виду, как ты понимаешь, портрет генералиссимуса.

В «Иван Денисыче» я, надо сказать, не нашел ничего такого уж скандального и антисоветского (об «Архипелаге» я тогда знал только из бюллетеня «Аргументы и факты», который был в то время малотиражным пособием для лекторов). Но вот что у меня до сих пор, как гвоздь, в башке торчит – все эти «маслице-фуяслице», «смехуёчки» и прочие элементы лагерного фольклора, щедрой горстью рассыпанные по повести ее автором. Да и, собственно, фени там богато. Что ни говори, а насытил Александр Исаевич наш язык блатными словечками. Нам, россиянам XXI века, уже не требуется объяснять, что такое стукач, шестерка, понты, кантоваться, ссучиться…

Он сам всю жизнь кичился знанием уголовного арго и тюремными повадками. А среди широких народных масс это и вовсе в моду вошло. «Радио Шансон» до сих в каждом такси звучит.

О.М.

Осмысление истинной роли Солженицына и трезвая оценка его литературного таланта пришли не сразу. Тот же Бушин, тот же Войнович – непримиримые критики нашего «самовидца» – изначально были его большими поклонниками. А на Западе он и вовсе был «священной коровой», критиковать его считалось почти неприличным.

Между тем, после вручения Солженицыну Нобелевской премии интерес к его персоне подстегнуло появление его первых биографий. И биографии эти не проходили согласования у их главного действующего лица, а значит, содержали непричесанную правду. Многие факты из своей жизни Солженицын, конечно же, не хотел обнародовать. И потому разразился гневными филиппиками в адрес своих первых жизнеописателей Давида Бурга и Джорджа Фейфера – свою книгу «Солженицын» они выпустили еще в 1972 году. «Считаю беззастенчивым и безнравственным – писал он, – составлять биографию писателя при его жизни, но без его согласия. Такие действия ничем не отличаются от сыска, полицейского или частного»⁶.

Ясное дело, хочется ведь предстать перед западной публикой гламурным и глянцевым, а они копаются в прошлом, выискивают интересненькое…

В общем, автор знаменитого «Письма к съезду писателей» сам захлопотал о вводе цензуры – ну, хотя бы в отношении публикаций о его неподсудной персоне. В качестве, так сказать, «пресс-релиза», «мурзилки» он предложил своим будущим биографам литературные воспоминания «Бодался теленок с дубом» и «Угодило зернышко промеж двух жерновов». Ну и в «Архипелаге», конечно, немало содержится мемуарных свидетельств.

А.Б.

Вообще, «Теленок», который увидел в свет уже за рубежом, в феврале 1975 года – это редкий по саморазоблачению документ. Человек, учивший «жить не по лжи», даже не скрывал, что обманывал и лицемерил перед теми, кто ему доверял и готов был искренне помогать. До чего отвратительны, например, его нападки на Твардовского, которого когда-то он сам называл своим литературным отцом, уничтожающие оценки прочих друзей и знакомых, в том числе, уважаемых писателей и даже диссидентов. Не удивительно, что мемуары Солженицына вызвали скандальный резонанс и привели к сокращению круга его поклонников и единомышленников.

Александр Исаевич с самодовольством приводит слова кого-то из своих московских приятелей, что в «Теленке» он оставил «своим будущим биографам выжженную землю»⁷. Но важно иметь в виду и то, что все свои жизнеописания – и «Гулаг», и «Теленка», и «Зернышко» – Солженицын всю жизнь редактировал, создавая разные версии одних и тех же событий в зависимости от конъюнктуры. В этом смысле он являлся человеком с непредсказуемым прошлым. Он всегда тонко чувствовал, в каком амплуа в тот или иной момент лучше предстать перед аудиторией, что выпятить, а о чем умолчать.

Так что его главное произведение – не «Красное колесо», которое он, по его собственным уверениям, писал 55 лет (иные и не живут столько!), и не «Архипелаг Гулаг», сделавший ему имя на Западе, а сама его жизнь, которую он превратил в литературное произведение.

И эта книга ему удалась – в отличие от большинства его крупных текстов.

Впрочем, давай расскажем обо всем по порядку.

Между Толстым и Достоевским

Что необходимо, чтобы стать великим? Природное тщеславие и вера в собственную исключительность.

Скромный человек просто постесняется претендовать на достойное место в истории. Ему даже с девушкой познакомиться трудно – стоит себе в сторонке, шапку мнет нерешительно, глазами моргает. Куда уж ему на Нобелевку рассчитывать или хотя бы на статью в Википедии!

Люди тщеславные, как правило, и цели ставят перед собой великие. И часто их достигают. Вспомните хоть Сальвадора Дали, хоть Наполеона. Да хотя бы Гюго, который все мечтал, что Париж будет когда-нибудь переименован в «Гюгополис», да так и не дождался. Но в памяти потомков все же остался, как и планировал – в качестве великого писателя.

Неизвестно, были ли у Солженицына подобные амбиции, может, он даже рассчитывал, что в его честь не то, что город – страну переименуют. Факт тот, что тщеславия у него было хоть отбавляй, а это уже первый шаг к успеху.

«Во всей мировой литературе не было писателя, который так много и охотно, так вдохновенно и возвышенно говорил бы и писал о себе, как Александр Солженицын, – утверждает исследователь творчества Солженицына Владимир Бушин. – С кем он себя при этом только не сравнивает, кому только не уподобляет! То – титану Антею, сыну Посейдона, бога морей, и Геи, богини земли, побеждавшему всех противников, а то – храброму да ловкому царевичу Гвидону из пушкинской сказки. То пишет о себе как о библейском израильтянине Давиде, поразившем пращой гиганта Голиафа, а то – как о русском бунтаре Пугачеве. Или изображает себя бесстрашным героем вроде Зигфрида, что ли, сражающимся сегодня против Дракона, а завтра – против Левиафана»⁸.

Стратагема № 1

Убедите себя в собственной исключительности. Поставьте перед собой грандиозные задачи.

Свою особую роль в этом мире Александр Исаевич видел – ни больше, ни меньше – в том, чтобы служить Десницей Божьей в борьбе с Мировым Злом и Ложью. «Я – только меч, хорошо отточенный на нечистую силу, заговоренный рубить ее и разгонять, – объясняет он в своем “Теленке”. – О, дай Господи, не переломиться при ударе. Не выпасть из Руки Твоей»⁹.

И в его подвижничестве страна нуждается буквально каждую минуту. Владимир Войнович приводит такой эпизод из жизни Солженицына: «Родственников где-то в Ставрополье проведал (в сопровождении телевизионщиков), выпил с ними по рюмочке и – дальше. На просьбу родственницы: “Погостил бы еще” – без юмора отвечает: “Некогда, Россия ждет”»¹⁰.

А велик ли Александр Исаевич? Не то слово. Солженицын – «человек-гора»¹¹, именно так именует себя в «Зернышке». Писатель, которому ну, может, три-четыре человека в мировой истории были равными по величию.

Первая жена Солженицына Наталья Решетов-ская вспоминает: «Читала книгу Бердяева “Достоевский”. Александр Исаевич не захотел ее даже раскрыть. Этому не следует удивляться. Ведь он как-то сказал мне, что чувствует себя между Достоевским и Толстым»¹².

«Бедный Достоевский, – сокрушается Александр Островский. – Не дотянул до Солженицына»¹³.

Но только ли Достоевский?

В «Теленке» Александр Исаевич с самым серьезным видом (как подобает только человеку исключительной скромности) приводит слова, будто бы сказанные ему осенью 1965 года Корнеем Чуковским: «О чем Вам беспокоиться, когда Вы уже поставили себя на второе место после Толстого»¹⁴.

Значит, не только Федор Михайлович не сумел подняться до уровня Великого писателя земли русской, но и Чехов, и Некрасов, и Гоголь, и Лермонтов, и даже Пушкин. И с этим спорить? Ведь ни у кого из них нет такой эпопеи, которую написал Александр Исаевич – мы имеем в виду «Красное колесо». А все собрание сочинений Михаила Лермонтова умещается в двух томах. Разве можно поставить его рядом с тридцатитомным собранием сочинений Солженицына?

В 1985 году филолог Лев Копелев, видя, как прогрессирует мания величия Солженицына, напомнил своему другу по шарашке: «Толстой объяснял, что каждый человек – это дробь: числитель – то, что о нем думают другие, а знаменатель – то, что он сам о себе думает. Я долго не замечал, как все нарастал, как “медленно взрывался” твой знаменатель»¹⁵.

Самовлюбленность и уверенность в собственной непогрешимости – качества, как правило, чуждые большому писателю, да и просто мыслящему человеку. Великие писатели знали падения и разочарования, они сжигали свои книги, как Гоголь «Мертвые души», они начинали жизнь заново, как Лев Толстой, они просто всю жизнь разрывались от противоречий, как Достоевский. Не таков Солженицын, он сразу и прочно сел на любимого конька «гарантированной правоты», с которого удобней всех судить, и так и не слез с него до конца жизни. Ни разу в жизни его взгляды не претерпели изменения, он ни в чем ни разу не покаялся и ни за какие прошлые ошибки не попросил прощения. А за что просить, ошибок-то не было…

Но, может быть, «человек-гора» действительно открыл миру какие-то великие истины?

Известно, что великие писатели влияют на великих философов. Так, например, Ницше был восхищен Достоевским, Мартин Хайдеггер, величайший философ XX века, в своих книгах ссылался на Толстого и Достоевского, а уж Камю или Сартр – тем более. Другой великий философ XX века, правда, во всем противоположный Хайдеггеру – Людвиг Витгенштейн – выучил русский язык только чтобы читать Достоевского. После книг Солженицына число людей в мире желающих учить русский, наоборот, заметно убавилось, как и вообще число людей, положительно относящихся к России.

Какие истины нам открыл Солженицын в своем творчестве, какие грани бытия? Что «коммунизм – это плохо»? Ну, тут он ничего нового не придумал по сравнению с Гитлером и Геббельсом. Какой философ, прочитав Солженицына, нашел там откровение? Действительно, есть один фанат Солженицына – Андре Глюксман, французский философ, друг и адвокат Шамиля Басаева – террориста, особенно любившего захватывать роддома и школы, брать в заложники и убивать детей и беременных женщин. Всякий поклонник Солженицына, бездумно повторяющий, что он «пророк и великий русский писатель» должен понимать, что он в этой же компании!

И вот еще одна черта к портрету самовлюбленного тщеславца: Солженицын страстно, просто до одури любил фотографироваться, он испытывал просто маниакальную тягу к позированию. Каждая его фотография – это отдельный мхатовский этюд.

Вот он в офицерском мундире, на плечах – старлейские погоны. Три четверти оборота, взгляд одухотворенный, решительный.

Вот он в казахстанской ссылке – взгляд пронизывающий, слегка из-под бровей, вымученная складка на лбу символизирует мудрость, пришедшую с нелегким опытом.

Постановочное фото «Обыск на проходе». В роли зека – Александр Солженицын

А вот известное фото – Солженицын в ватнике – съежившийся от холода, загнанный, но не сломленный. Впервые увидев этот снимок, многие наверняка задавались вопросом: неужели в кровавом Гулаге не только фотографировали зеков, но и выдавали им художественный снимок при освобождении? Да нет же – фотография сделана уже позднее. Как признается сам Солженицын, он просто позировал специально нанятому фотографу¹⁶.

А вот посмотрите, как трогательно он держит за ручку Наталью Алексеевну, приехавшую к нему на фронт, как ласкает ее нежным взглядом.

А вот он уже с Натальей Дмитриевной: и взглядом, и поворотом головы, и осанкой он дает понять зрителю, что здесь – чувства особые.

А вот он на похоронах Твардовского – изображает вселенскую скорбь, но почитайте его «Теленка» – как он только не поносил за глаза своего благодетеля, давшего ему путевку в большую литературу!

Но что фото! Фотографии – лишь иллюстрации к его поистине уникальной биографии, которую Солженицын, не доверяя журналистам и историкам, всю жизнь создавал сам. По свидетельству его друга детства Николая Виткевича, материалы для своих будущих биографов Солженицын начал готовить еще в студенческие годы: «Саня уже в Ростове собирал материалы для своей биографии. Он собирал и классифицировал свои фотографии и письма»¹⁷.

Эти письма также предназначались будущим бытописателям, хотя формально они были адресованы друзьям, жене, матери. Да что там письма – любую записку в жилконтору Солженицын создавал как произведение, которое должно пережить века, и заранее находил ей место в своем будущем собрании сочинений.

Позднее Солженицын возьмется за мемуаристику, которая навсегда останется его основным жанром, напишет «Архипелаг», «Теленка», «Зернышко», потом будет до бесконечности их выправлять, редактировать, дописывать. В них он не просто отретуширует некрасивые факты собственной жизни – в них он предстанет равновеликим всей своей стране, всей эпохе. Великие исторические события померкнут на фоне любого, даже самого банального жизненного отправления Пророка и Титана.

Ну как тут не вспомнить Фому Опискина, про которого говорили: «Такого самолюбия человек, что уж сам в себе поместиться не может»¹⁸…