Олег Крюков
Приключения кирасира Стрешнева
Степан Петрович достал Милотту и взвёл курок.
– Я не знаю, кто ты, пан офицер, – услышал он сквозь завывания ветра голос, говорящий с лёгким акцентом уроженца западных губерний, – но лучше отдай то, что нашёл в скиту.
– А ты покажись, – отвечал Стрешнев, – может и отдам.
– Нашёл дурака! Я покажусь, а ты из пистоля пальнёшь! Выбрасывай бумагу в окно, а не то…
– Что тогда?
Неизвестный был человек действия, потому что через полминуты в окно влетела горящая сосновая ветка, затем вторая. Первая упала прямо на матрац, штаб-ротмистр увидел, что злодей обильно смазал её дёгтем, который в монастырской мастерской был в изобилии.
Матрац, набитый соломой запылал, кирасир схватил свой сюртук и принялся сбивать пламя. На шум сбежались монахи, обитающие в соседних кельях. Дым, крики «горим братие», мельтешение лиц, всё смешалось перед глазами Степана Петровича. Когда огонь затушили, и паника прошла, он обнаружил, что бумаги пропали.
Единственным знакомым лицом здесь был юный пономарь. В него штаб-ротмистр и вцепился:
– Архипка, а ну отвечай, есть ли среди вас ляхи или литвины?
– Дык, брат Варфоломей, он один у нас из Виленской губернии.
– Где он?
– Дык, келья его на том конце.
– Веди!
Варфоломеева келья оказалась пуста.
– Может в мастерской? Любит он это дело.
Стрешнев заскочил в свой «нумер», где монахи уже вставляли на место оконце, одел пропахший копотью сюртук, сунул подмышку палаш, и выскочил в ночь. По дороге в мастерские он услышал тревожное ржание Серого. Бросился к конюшне и чуть не был сбит с ног вылетевшим оттуда монахом, верхом на худенькой лошадке. Достал пистолет, но всадник уже скрылся в ночи.
Серый бился в беспокойстве о стены конюшни, и Стрешнев понял, что злодей хотел его оседлать, но боевой конь не подпустил чужого. Он накинул седло, затянул подпруги, и через мгновение уже мчался сквозь ночную вьюгу, с трудом вглядываясь в ещё не занесённые снегом следы.
Человек, похитивший бумаги имел одно, но весомое преимущество: он знал, куда едет. Но был у него и недостаток, его лошадь уступала по силе и выносливости боевому кирасирскому коню. Так думал Степан Петрович, пришпоривая боевого друга.
Вьюга между тем усиливалась, и вскоре штаб-ротмистру стало понятно, что он сбился со следа. Снег сыпался с неба так плотно, что вытяни руку, и не увидишь ладони.
Погоня сделалась бесполезной, и Степан Петрович остановил коня. Обычно в таких случаях следовало бы оглядеться. Но куда оглядываться? Вокруг стояла снежная стена, не было ни звёзд, ни даже неба, ни сторон света.
Он тронул Серого, и конь, проваливаясь в снег по брюхо, пошёл вперёд. Будто корабль, пересекающий снежное море.
Метель закончилась внезапно, в чёрном небе появились звёзды. Вот теперь Стрешнев огляделся. Оказывается он ехал по дну узкой балки, по краям которой росли густые ели.
Серый тревожно поднял голову и раздул ноздри, а через короткое время они услышали протяжный волчий вой, которому вторил ещё один. Стая была где-то неподалёку.
– Ну что, брат, попали мы с тобой в ещё одну передрягу? – Степан Петрович успокаивающе погладил по шее своего боевого товарища.
Конь косил на него взглядом, словно спрашивая, что делать будем?
– Ну, мы ни француза, ни турка, ни горца дикого не пугались. А уж родных, русских волков и подавно не забоимся.
Он проверил оружие. Карабин, два кавалерийских пистолета, один трофейный, палаш. Да тут от полуэскадрона отбиться можно, не то, что от каких-то волков.
А вскоре наверху засветились зелёные огоньки голодных глаз.
Вслед за звёздами на небе появилась и луна, и в её молочном свете снег заискрился, подобно бриллиантовым россыпям. Это облегчало ведение боя, всё же хоть офицер и боевой, но не зверь, в темноте видит плохо.
А вот и волки. Две серые морды смотрели сверху на коня и всадника, а потом разом, словно по команде оба волка бросились вниз, утопая по грудь в снегу. Один стал обходить их сзади, нацеливаясь на круп, второй ощерил клыки, собираясь вцепиться всаднику в ногу.
Подпустив хищника поближе, боевой конь резко вырвал из снега заднюю ногу, угодив копытом прямо в ощеренную пасть. Второго Стрешнев достал палашом, надвое разрубив морду зверя.
Серый сам, без команды, подгоняемый инстинктом устремился вперёд. Штаб-ротмистр обернулся. Волки спускались в балку в саженях десяти, остальные с двух сторон продолжали преследование по верху.
Степан Петрович разрядил пистолет в морду ещё одного, подобравшегося на расстояние прыжка. Это остудило пыл остальных и волки чуть приотстали.
И тут распадок закончился. Далее шёл довольно крутой подъём, у начала которого стояла большая раскидистая ель. Та часть стаи, которая была наверху, рванула, обгоняя коня и всадника, занимая тактически выгодное для них место. Путь к отступлению отрезали другие.
Стрешнев спешился, встал спиной к дереву и принялся расчищать себе место для схватки. Серый крутился рядом, оглашая ночной лес тревожным ржанием.
Кольцо вокруг них сужалось. Серые хищники были везде, то появляясь в поле зрения, то прячась за сугробами.
– Ну, бесовы дети, подходите! – кричал кирасир, выписывая клинком восьмёрки.
Волки зачарованно смотрели на искрящуюся лунным светом сталь. Среди них возникло замешательство. Они уже потеряли трёх своих сородичей, один из которых был вожаком. И инстинкт им подсказывал, будут ещё жертвы. Стоила ли этого добыча? Может подождать, когда конь и человек упадут сами?
Но животы сводило от голода, вот уже несколько дней хищники ничего не ели, и это придало им отчаянной храбрости.
Сразу три волка бросились на Серого. Самого отчаянного конь впечатал в снег передними копытами, второй вцепился в бедро, но Стрешнев, бывший начеку, рубанул палашом по мохнатой спине, рассекая жилы и кости. Вскоре уже самому штабс-ротмистру пришлось отбиваться от троих, насевших на него зверюг.
Волки использовали тактику людей, которую те ещё два года назад применяли в здешних лесах против вторгшихся французов. Цель хищников была одна – измотать и коня и человека. Стрешнев понял, что продержится не более двух часов. Вот если бы у него был второй человек, заряжавший и подававший кирасиру оружие!
Что при такой диспозиции предпринять русскому офицеру? Идти в атаку! Аллюр три креста, клинок подвысь, громогласное ура!
Штаб-ротмистр выбрал наибольшее скопление противника на своём левом фланге. С полдюжины волков кружили от него в трёх саженях. Он приметил самого крупного, вскинул карабин и прицелился в мохнатую морду. Промахнуться с такого расстояния для кирасира было делом постыдным. Грянул выстрел. С невозмутимостью отметив, что попал, он швырнул ещё дымящийся карабин в снег и бросился на остальных. В правой руке палаш, в левой пистолет, рот оскален как у волков. Над ночным лесом грянуло русское ура. Да такое, что снег посыпался с дрогнувших еловых веток!
Его атака была так неожиданна, что серые бросились наутёк. Впрочем, пуля из пистолета успела войти в хребет одному, клинок распорол бок другому. А Стрешнев кричал, и, размахивая оружием, карабкался вверх по склону.
Хищники скрылись за заснеженными деревьями. Штаб-ротмистр стоял, тяжело дыша, оглядывая поле боя.
– Серый!
Он вдруг понял, что не слышит ржания своего коня. А когда спустился в распадок, то не увидел ни Серого, ни живых хищников. Только туши убитых волков на окровавленном снегу.
ГЛАВА 3. УСАДЬБА
Какая, однако, конфузия боевому офицеру-кавалеристу оказаться ночью в зимнем лесу, да без коня! Одно радует: след на снегу хорошо виден.
По нему Стрешнев и пошёл, иногда останавливаясь и подзывая боевого друга ведомым им обоим свистом.
Между тем подморозило. Степан Петрович стал быстро остывать после горячки боя. Он натянул треуголку на самые уши, сунул подмышки руки в перчатках из телячьей кожи, и подумал, что сейчас, должно быть со стороны выглядит как француз, спешащий к переправе через Березину. Сам два года назад на таких насмотрелся!
Усадьба появилась внезапно. Занесённая снегом аллея, в конце которой освещаемый полной луной белоснежный особняк с колоннами. И именно к нему вели следы Серого!
Промёрзший до костей штаб-ротмистр приободрился, и направил свои плохо слушающиеся стопы к дому. Он даже стал вполголоса напевать «Прелестную Катрин».
– А ну стой, нехристь!
Из-за дерева вышел мужик в тулупе, наставив на Стрешнева уланский мушкетон [17].
– Какой же я тебе нехристь, дядя? – отвечал Степан Петрович. – Ты что, своих не узнаёшь.
– Свои в лесу по ночам не ходют, – резонно заметил мужик, не спуская с кирасира настороженного взгляда.
– А барин у тебя, дядя, имеется?
– А как же без барина-то? Без барина нам никак нельзя. Токма у нас барин помер давно.
– Вот как? И давно вы, болезные осиротели?
– Скажешь тоже, осиротели! И ничего мы не осиротели! Потому как барыня у нас есть.
– Ну, давай, веди меня к своей барыне!
– Ишь, чего захотел! В такую-то пору почивать госпожа наша изволит.
И то верно, на дворе-то ночь-полночь! Стрешнев как-то за своими авантюрами и забыл об этом.
– Так что же, дядя, так и будешь меня на морозе держать?
– А ты точно, не хранцуз?
– Да какой же я тебе француз? На, смотри!
Степан Петрович плохо слушавшейся рукой достал из-за пазухи нательный крестик.
Мужик впился в него дальнозоркими глазами.
– Точно, наш, православный! Ну, пошли, чего сопли-то морозить!
Он повёл офицера во флигель, стоявший в глубине заснеженного сада.
– Ты уж, ваше блаародь не серчай! Спасу тут не было от шаромыжников [18], прости Господи! Не поотвыкли исчо.
– А тебя как зовут-то, дядя?
– Тихоном кличут.
– А скажи-ка Тихон, к вам конь не забегал? Рослый такой, голштинской породы.
– Много тута всякой твари Божьей ходит, – уклончиво отвечал Тихон. – Вот, давеча к барыне инок на полудохлой кляче притащился.
– Давеча, это когда? – насторожился Стрешнев.
– Аккурат, барыня ко сну отходить собирались. А тут он. Грит, по срочному делу.
– Так может барыня ваша и не спит ещё? Я-то тоже по срочному.
– Да уж с час как окна погасли. А Марфуша монашка энтого в гостевую отвела. Сам видал.
Он открыл перед гостем дверь.
– Милости просим. Да ты не переживай, ваше блаародь! Сейчас збитня горячего отведаешь, поспишь. А с утра Марфуша барыне доложит. Барыня у нас рано встаёт.
Вскоре Степан Петрович сидел у жарко натопленной печи и пил обжигающий пряный напиток. Тихон рассказывал ему о том, какое богатое у них имение, какая барыня радетельная хозяйка, но вскоре заснул на лавке, укрывшись своим тулупом, оглашая комнату заливистым храпом.
Штаб-ротмистр спать не собирался. Человек, похитивший бумаги был совсем рядом.
Он извлёк из кармана родительский брегет. Механизм показывал второй час ночи. Глянул на спящего Тихона, не притворяется ли? Похоже, тот действительно спал. Мерно вздымалось и опускалось тело под тулупом, рука безвольно свесилась с края лавки.
Степан Петрович неслышно поднялся, надел сюртук, сунул за пояс Милотту, а палаш подмышку. Дверь предательски скрипнула, Тихон тут же приподнялся на своём ложе.
– Ты куда, ваше блаародь?
– На двор я, – отвечал кирасир, пряча за спиной палаш. – Ты спи!
– А-а-а. Как выйдешь налево, да вдоль орешника держись. Тама нужник.
Отогревшийся штаб-ротмистр вышел, с удовольствием вдохнув морозный воздух. Ах, до чего прекрасна русская зимняя ночь! На небе россыпи звёзд, и Стрешнев стал искать Вифлеемскую. Снег под луной искрится. Всё дышит первозданной чистотой.
Но хватит лирики! У него два важных дела. Первое не составило для кирасира труда, нужник он нашёл быстро. Пора приниматься за второе.
Окна барской усадьбы были темны, как глаза молодой лезгинки. Кирасир отступил на три шага и оглядел особняк. Такие строили лет шестьдесят тому, во времена матушки Елизаветы [19].
На самом верху, в оконце мезонина теплился огонёк. Может Марфуше не спится?
С парадного крыльца было заперто. Он обошёл дом и обнаружил вход для прислуги.
Здесь, к счастью, дверь была смазана, потому отворилась без скрипа. Штабс-ротмистр вошёл в тёмный коридор. Шпоры он отстегнул ещё во флигеле и теперь шёл в темноте, держась за стену, стараясь ступать неслышно.
Коридор вывел его в круглую залу, откуда в свете луны, смотревшей в большое французское окно, была видна лестница, ведущая наверх.
Наверху была комната, из-за двери которой пробивался свет, были слышны голоса. Мужской голос раздражённо говорил по-французски:
– За те деньги, которые я вам заплатил, вы должны снабдить меня самыми быстрыми лошадьми. Послезавтра, вернее уже завтра я должен быть в Кракове.
– Неужели, monsieur, вы держите меня за провинциальную дурочку? – отвечал женский голос с лёгким польским акцентом.
– Eh, bien,quoi,madame [20]!
– Таким образом, вы должны знать, что бумаги, которые вы получили благодаря мне стоят гораздо больше.
– Они потеряют свою ценность, если их не доставят вовремя.
– Не беспокойтесь, я дам вам лошадей. Часа полтора тому в усадьбу прибежало животное, очень большой и сильный конь. Тихон отвёл его в конюшню накормить и дать отдых. Думаю, он и моя Ласточка составят прекрасную пару. Через два часа возок будет готов. Вы попадёте в Краков вовремя.
Мужской голос произнёс слова благодарности, а Стрешнев заскрипел зубами. Его боевого коня, да в возок, как обычную кобылу!
– Encore le champagne [21]?
Я вам сейчас покажу шампанское!
Степан Петрович перехватил палаш поудобнее, и уже собирался ворваться в мезонин, чтобы поквитаться с врагами государства Российского. Но в этот момент снизу послышались приближающиеся шаги, и ему ничего более не оставалось, как спрятаться в тёмном углу.
Вскоре мимо кто-то прошёл, тяжело дыша, в темноте было не разобрать. Раздалось тяжёлое сопение у двери, а затем голос Тихона:
– Ваше сиятельство, Варвара Казимировна!
– Ну, чего тебе, Тихон?
– Тута давешний монах за ворота выехал. На нашем Альбионе.
– А ты куда смотрел, скотина?
– Дык, кто ж его знал? Вроде человек Божий, а на дворе ночь.
– Вы с Евсеем должны караулить через ночь. Нынче, чья очередь?
– Моя, государыня.
– Значит, ты и получишь плетей.
– Премного благодарен, ваше сиятельство.
– Всё! Пшёл вон!
– Тута ещё вот какое дело…
– Ну, чего?
– Давеча человек один в усадьбу пришёл. По виду из благородных.
– Чего несёшь? Какой ещё человек? И где он сейчас?
– Дык, я его блаародие во флигель спровадил, збитнем горячим напоил. А он сбёг.
– Что?! А ты куда смотрел, скотина? Да я тебя…
– Не вели казнить, матушка! Наш он, православный, вот я слабину-то и дал.
– Поднимай Евсея, дурак! Чтобы сыскали мне его, немедля!
– Слушаюсь, государыня!
Тихон, выскочив из комнаты, кубарем скатился по лестнице.
Пришло время появиться на сцене штабс-ротмистру. Он пристегнул палаш к поясу, справедливо полагая, что размахивать им в присутствии дамы недостойно офицера и дворянина.
– Прошу меня простить, господа!
Комната была небольшая, но роскошно убранная. На оттоманке сидел средних лет мужчина, одетый в чёрное платье по парижской моде, в кресле за бюваром, встроенным в письменный стол, женщина лет тридцати в кружевном чепчике и домашнем платье.
Оба воззрились на Стрешнева. Впрочем, недолго. Мужчина сделал едва уловимое движение, откинув фалды своего сюртука, и потянувшись рукой к голенищу сапога.
В руке у штаб-ротмистра, будто у фокусника появился пистолет.
– Je ne conseille pas [22]! – бросил он.
– Certes, monsieur [23]! – мужчина убрал руку.
Боковым зрением Степан Петрович увидел, как помещица прикрыла рукой толстую пачку «радужных» [24] и стала заталкивать её в бювар.
– «Бьюсь об заклад, французишка всучил ей фальшивые», – не без злорадства подумал он.
– Мне нужны бумаги, которые ваш подельник похитил у меня в монастыре.
– Я не понимаю, о каких бумагах идёт речь…
– За которые вы заплатили этой особе. Предупреждаю, я всё слышал.
– Ах, вы о векселях? – облегчённо засмеялся француз.
Варвара Казимировна тоже улыбнулась, холодно глядя на Стрешнева.
– Не пытайтесь одурачить меня!
Штаб-ротмистр схватил саквояж, стоявший у ног мужчины, и, не церемонясь, вытряхнул его содержимое на персидский ковёр.
Футляр с курительными принадлежностями, ящик с дорожными пистолетами.
Вот они! Стопка бумаг, перетянутая шёлковой лентой. Степан Петрович развернул их. Векселя, какие-то рекомендательные письма краковским менялам.
Француз смотрел на него. В серо-зелёных глазах была плохо скрываемая усмешка.
– Видите ли, сударь, я – негоциант. А с мадам Стромиловой меня связывают исключительно деловые отношения.
Стрешнев с вызовом взглянул в глаза негоцианту. Что-то не очень он похож на купца! Движение, которым потянулся к голенищу сапога, выдавало в нём человека, привычного брать в руки оружие. Да и затылок у штаб-ротмистра почёсывался ещё в коридоре.
Степан Петрович наставил в высокий лоб ствол Милотты, наклонился и ловко выудил из сапога, сидящего на оттоманке маленький изящный двуствольный пистолет. Под стволами было закреплено бритвенно острое лезвие кинжала.
– Это, чтобы у вас не было соблазна делать глупости.
Тонкие бескровные губы француза растянулись, обнажив ровный ряд белоснежных зубов. Но его улыбка выглядела прямо-таки волчьим оскалом!
Стрешнев обернулся к Madame Стромиловой.
– А вам, сударыня я бы посоветовал быть более осторожной в выборе знакомств.
– Сударь, я не нуждаюсь в ваших советах!
– Тогда не откажите в просьбе! Не наказывайте строго Тихона. Ваш serviteur [25] проявил истинное благородство, дав кров русскому офицеру.
Тут мозг Степана Петровича озарила мысль. Пока он тут любезничает с этими двумя неприятными особами, помощник француза, лже-монах Варфоломей везёт бумаги к западной границе.
– Честь имею! – он развернулся и выбежал из комнаты.
Тихона с Евсеем он нашёл около замёрзшего пруда.
– Ружья-то опустите, мужики. Не ровен час, пальнёте. Я-то всё одно стреляю быстрее и промахов не даю.
Стрешнев убрал пистолеты за пояс.
– Пойдёмте во флигель, поговорить надо.
Расселись по лавкам. Збитню Тихон не предложил.
– А барыня ваша с французом этим спуталась, – закончил штабс-ротмистр свой рассказ. – Понять её можно – вдова.
– Да уж, вдова? – крякнул Тихон. – В замужестве-то и дня не была! Сказывают, муж ейный опосля венчания, сразу же стреляться поехал. Ну, и убили его до смерти за какой-то пустяк. У вас, у бар так водится. А матушка наша четвёртый год, почитай и хозяйствует.
– А я смотрю, что-то здесь не ладно! – дёрнул себя за ус кирасир. – А французишка этот… Он – враг, поверьте мне. Я таких за версту чую. В Европах насмотрелся.
Оба мужика растерянно смотрели на офицера.
– А что же нам теперича делать? – спросил Евсей, молодой ещё парень.
– Если честно, не знаю, – признался Степан Петрович. – Я бы вам посоветовал уходить от неё, да куда? Только неприятностей себе наживёте. Хотя, по указу третьего года [26] могли бы собрать выкуп. Вот только отпустит ли она вас?
– Откудова деньги-то на выкуп? – почесал в затылке Тихон.
– В солдаты пойти можете.
– Да кто ж меня в солдаты возьмёт? Старый я уже, сорок второй годок пошёл.
Помолчали.
– Ладно, ваше блаародь, мы тут сами разберёмся. А тебе монаха этого ненастоящего искать надо. Пойдём седлать твоего немчуру. Ружьецо-то своё не забудь. Я его почистил, новый забой вставил [27]. Потом наезженную дорогу укажу короче версты на две. Может у Мстиславля злыдня этого и перехватишь.
Конь встретил своего хозяина радостным ржанием. Стрешнев припал лицом к тёплому боку, провёл по нему рукой. Серый вздрогнул, когда рука коснулась глубокой царапины.
– Достали тебя, значит, волчьи зубы.
Грустный храп был кирасиру ответом.
– Слышишь Тихон, – позвал штаб-ротмистр уже сидя в седле, – я этого Варфоломея в глаза не видел. Какой он?
– Ну, – задумался тот. – Борода у него подстрижена.
– И всё? А росту-то он, какого?
– Росту? Дык, погоди, Евсей-то наш малевать горазд. В прошлом годе церковь с артелью расписывал. Его барыня отпускала. Евсей!!!
Через четверть часа Степан Петрович покидал усадьбу, сунув за пазуху не без таланта малеванный углём портрет довольно молодого человека с аккуратно подстриженной бородой и лукавым взглядом воспитанника иезуитской школы.
– А Альбион наш серый в яблоках! – крикнул вдогонку Тихон.
Проезжая мимо особняка штаб-ротмистр увидел свечу в окне мезонина. Француз рассматривал его сквозь стекло, словно сквозь ружейный прицел. Что-то подсказывало Степану Петровичу, что они ещё встретятся.
ГЛАВА 4. ПОГОНЯ
Дорога, которую показал Стрешневу Тихон, может и была наезжена, ежели не учитывать недавнюю метель. Этой ночью её порядком занесло. Серый бежал резво, и снег, не успевший слежаться, серебряной пылью вился вокруг его копыт.
После часа скачки дорога кончилась, влившись в широкий тракт. Верстовой столб указывал на Мстиславль, до которого, если верить надписи было двадцать вёрст.
Штаб-ротмистр нагнулся и в свете луны увидел свежие следы конских копыт. Всадник проезжал здесь буквально несколько минут назад. Кирасир дал шпоры, и конь снова помчался среди белого безмолвия. Мороз обжигал щёки, из конских ноздрей вырывались клубы пара, белые деревья стояли по сторонам, безучастно наблюдая за всадником. Сажени превращались в вёрсты, а впереди по прежнему была пустая ночная дорога, и лишь свет полной луны не давал сбиться с пути.
Сразу видно, что Альбион отличный ездовой конь. Будь у злодея прежняя монастырская кляча, Серый давно бы уже настиг беглеца.
И тут бросив взгляд вниз, Стрешнев не увидел перед собой следов.
– Вот чёрт!
Он точно помнил, что никаких развилок по пути не было, сплошной стеной один лишь лес. Не мешкая, развернул Серого.
Теперь следовало быть внимательней. Обманул его Варфоломей всего-то на пару сотен саженей. Степан Петрович увидел уходившую в лес борозду разворошённого снега. Тут уж тронул коня не спеша, внимательно вглядываясь. Лунный свет с трудом пробивался сквозь густые ветви елей и сосен, и лишь его сказочное сияние на белом снегу немного рассеивало лесную тьму.
Вскоре Серый остановился, тревожно вглядываясь во тьму. Враг был где-то близко. И словно в подтверждение кирасир уловил краем глаза вспышку, затем раздался грохот выстрела, и пуля с чмоканьем вошла в дерево, около которого они остановились. Прижав к плечу карабин, он выстрелил в сторону вспышки. Услышал жалобное ржание раненого Альбиона, и выругался про себя. Бедный конь-то, в чём виноват?
Но зато прыти у этого Варфоломея теперь поубавится! Стрешнев спешился, взял под уздцы коня и осторожно двинулся вперёд. Вскоре разглядел на ослепительно белом снегу тёмные пятна.
Через полверсты ровная местность пошла под уклон, который заканчивался берегом лесного озера. Почти на середине покрытого льдом водоёма штабс-ротмистр разглядел удаляющуюся фигуру. Вскочил в седло, пустил Серого вниз к озеру. Чуть не налетел на лежащую возле самого берега конскую тушу. Альбион был ещё жив и тоскливо смотрел в тёмное небо. Влажные бока судорожно вздымались.
– Что туго, брат?
Пуля из кирасирского карабина пробила брюхо, животное истекало кровью. Стрешнев вставил в конское ухо кавалерийский пистолет.
Человек, идущий по льду, не останавливаясь, обернулся на выстрел, затем перешёл на бег. Степан Петрович дал шпоры. Они галопом спустились к озеру. Серый, не останавливаясь, ступил передними ногами на лёд. И лёд не выдержал тяжёлого коня! Раздался треск, передние ноги ушли в холодную воду.
– Стой чёрт! – натянул поводья Стрешнев.
С трудом они выбрались на берег. Штаб-ротмистр прикинул на глаз расстояние в обход озера. Не успеть! Варфоломею до противоположного берега осталось каких-нибудь полсотни саженей, через несколько минут он скроется в густом лесу. Но у конного всегда перед пешим преимущество во времени, и кирасир вновь пустил Серого рысью. Неровный берег, поваленные деревья, попадавшиеся на пути, не позволяли идти быстрее.
Когда обогнули озеро, Стрешневу опять достались следы, уходившие в чащу, а тут через полчаса гонки по буреломам перед конём и всадником оказалась длинная балка с крутым склоном. Видно, Фортуна этой ночью не благоволила штаб-ротмистру.
Деревенька была небольшая, в полсотни дворов. Местные собаки, завидя всадника с лаем кинулись навстречу. Серый не удостоил их даже взглядом, а Стрешнев показал обнажённый палаш, и свирепые псы кинулись наутёк, облаивая их уже из-за заборов. Неужели знакомы с кирасирским клинком?
Шёл четвёртый час утра, и деревенька была погружена в сон. Но, оказалось, спали не все. Калитка второго с околицы двора отворилась, и за неё ступил старец с седой бородой до пояса. Длинный тулуп с волчьим мехом, вывернутым наружу, придавал ему вид языческого волхва.
– Здорово, дед! – подъехал к нему штаб-ротмистр.
– И тебе исполать, служивый! Ищешь кого?
Стрешнев посмотрел в выцветшие, как июльское небо глаза старца.
– Ищу, дед.
– Был он здесь. У Микитки-бондаря кобылу прикупил.
– Давно уехал.
– Да пару часов тому [28], – дед взглянул на луну. Да ты не торопись, служивый, догонишь! У тебя конь – огонь! А у Микитки-то кобылка хроменькая на одну ногу.
– А в какую сторону подался?
– Тут одна дорога, на Мстиславль и дальше на закат.
– Спасибо, дед!
– Супостат-то вскоре опять бузить зачнёт. Клыки-то ещё остались.
Степан Петрович вновь взглянул на старца. Уж не Бонапарта тот имеет в виду?
– Не бойся дед, он на острове.
– Ведомо мне. От того острова до большой земли рукой подать. Подале бы в окиян-море его надобно. Ничего, клыки-то ему, бесовскому отродью пообломают. Ну, прощевай, служивый!
Хромую или нет, лошадь продал деревенский бондарь Варфоломею, но ускакал он далеко. Над лесом уже поднимался серый рассвет, а Стрешнев так и не увидел спины беглеца. Серый подустал, хотя Степан Петрович берёг боевого друга, и уже не гнал его сломя голову по хрупкому снежному насту.
Варфоломей сменил ещё одну лошадь на постоялом дворе в Волковыске. Там и Степан Петрович позволил себе и коню отдых, строго наказав смотрителю станционной гостиницы разбудить его через два часа.
Лишь в Белом Стоке штаб-ротмистр сумел настичь лже-монаха. Помог портрет, который Степан Петрович совал под нос каждому хозяину трактира или гостиницы. Иначе литвин запросто мог затеряться в большом городе.
А сейчас он сидел в корчме, грыз свиную ногу, запивая её пивом. Стрешнев поразился, как верно передал художник-самоучка Евсей внешность сидящего за столом человека.
Для начала штаб-ротмистр поднялся наверх и отыскал комнату, где остановился похититель таинственных записок. Это не составило труда, ибо плох тот офицер, который не сумеет найти общий язык со служанками. Молодая полячка, которой офицер рассказал на ходу сочинённую историю про коварство и любовь, не только показала и провела в нумер, но и покараулила в коридоре, пока он рылся в чужих вещах. Занятие не из почтенных, но постоялец сам вор, душегуб и обманщик. Обманом пришёл в православный монастырь, спалил старца в ските, выкрал бумаги.
Бумаг в нумере не оказалось, хотя Степан Петрович тщательно осмотрел дорожную сумку, обыскал всю комнату, даже простучал стены и полы в поисках тайника.
Ну что ж, пора было браться за злодея. Стрешнев подарил молодке страстный поцелуй вместе с серебряным рублём и спустился вниз.
И вовремя. Злодей облизал пальцы и лишь, потом достал из кармана несвежий платок. На сытый желудок соображать сможет не так прытко.
Штаб-ротмистр с удовлетворением отметил, как побледнело лицо Варфоломея, едва он заметил приближающегося кирасира. Оглянулся, будто в поисках помощи, резво вскочил и кинулся к пылающему камину. Сунул руку за пазуху, и Стрешнев увидел, как он вытащил на свет пачку бумаг. Именно тех самых.
– Не подходите! – закричал Варфоломей, протянув руку с бумагами к огню.
Степан Петрович остановился от него в пяти шагах, с невозмутимым видом достал кавалерийский пистолет, тщательно прицелился в бледный лоб. Сухо щёлкнул взводимый курок.
– Отдай бумаги и можешь катиться ко всем чертям!
Лицо литвина стало белым, как снег на улице, но в глазах стояла решимость, и штабс-ротмистр понял, что бумаги сию минуту отправятся в огонь. Что же в них такого, если совсем ещё не старый человек рискует жизнью?
Таким вопросом задался Стрешнев, плавно давя на спусковую скобу. В последний момент кто-то сильно толкнул его в плечо. Грохнул выстрел и сквозь рассеивающийся пороховой дым Степан Петрович с досадой увидел как целый, и невредимый Варфоломей бросает бумаги в камин, и огонь тут же начинает весело пожирать их.
Спасти бумаги, затем наказать наглеца, испортившего такой выстрел! Он рванулся к камину, но наглец крепко держал за руку, не давая ступить и шагу. Стрешнев повернул бледное от гнева лицо и его глаза встретились с глазами… графа Браницкого. Человек, оставивший ему шрам на затылке, впился взглядом в лицо штаб-ротмистра и цепко держал правую руку.
Дядька [29] Степана Петровича в молодости был известным в Москве кулачным бойцом и по возможности учил маленького Стёпу этой молодецкой забаве. Сейчас и пригодилась дядькина наука. Стрешнев собрал пальцы левой руки и двинул кулаком без замаха в бритый подбородок. Шляхтич нелепо всплеснул руками и полетел на пол, смахнув по пути в бреющем полёте с ближайшего стола посуду. А Стрешнев прыжками бросился к камину, где ещё только загорались записки старца Амбросия.
Дорогу ему преградили двое молодых ляхов с обнажёнными саблями. На бледных лицах едва пробивались усы, глаза полны решимости.
– А ну прочь с дороги, прохвосты!
– Sięgnąć po miecz, pan officer [30]! – крикнул один, держа острие в опасной близости от лица штаб-ротмистра.
Степан Петрович отступил на полшага, выхватил палаш и обрушил его на голову юнца. Тот без труда блокировал саблей внешний удар. Лёгкий клинок с треском переломился, а её хозяин в последний момент сумел уйти из-под кирасирского палаша. Штаб-ротмистр, тут же развернувшись вокруг своей оси, рубанул наотмашь второго. Парень отпрыгнул назад, но споткнулся о табурет и во весь рост растянулся на полу.
Стрешнев оглядел поле боя. Двое валяются на полу, третий удирает из корчмы, посетители тоже в страхе толкаясь и крича, бегут на улицу. Какая-то купчиха пытается грохнуться в обморок. А Варфоломея и след простыл.
Он бросился к камину, но спасать уже было нечего. Им овладела холодная ярость. Изрубить в капусту сначала подлого литвина, затем вернуться и поквитаться с Браницким!
В корчму ворвался молодой шляхтич, чью саблю кирасирский палаш сломал как сухую ветку. В руках у него была уланская пика.
Стрешнев ушёл от его выпада влево, без замаха одним движением кисти перерубил древко у самой руки. Взглянул в глаза и увидел в них ожидание смерти. А ведь совсем ещё мальчишка. Он вновь крутанул клинок, сильно, но плашмя ударил по темени. Парень рухнул прямо под стол.
Когда Стрешнев выскочил во двор, Варфоломей уже оседлал лошадь и через мгновение скрылся в сутолоке городских улиц. Какой толк вновь продолжать погоню, когда бумаги всё равно сгорели, резонно подумал он, возвращаясь назад.