Олег Геннадьевич Фомин
Конь в пальто
Рекламщики в ауте: среди такой клоунской толпы ходячую пиццу или гамбургер даже не заметят.
– Чувствую себя идиотом… – пробурчал я. – А тебе, вижу, нравится.
– Подаю пример окружающим. – Маша подмигнула. – У меня было время морально подготовиться. Я волонтер проекта.
У меня челюсть отвисла.
Когда они все успели, пока я бухал, что ли? Хотел спросить у сестры, но как-то сразу расхотелось. Еще скажет, что в запое валялся неделю, а за это время в Диснейленд превратилась вся Россия вместе с СНГ и Китаем.
Люди ходили, в основном, компаниями. Понятно: сам бы в таком виде не сунулся в свет без Маши. Девушки хихикали, стараясь скрыть смущение; парни ржали. Те, кто сами по себе, тихо улыбались, а под масками прятали пунцовые щеки…
Понял, что все чувствуют примерно то же, что и я… Отхлынула горячая волна, внутри верблюда ощутился простор. Потупившийся было взгляд поднялся с тротуара, я начал смело озираться. Медведи косолапили и пыхтели, гуси шлепали важно, осанисто, чуть заваливаясь назад. Оп! Какая-то стрекоза прошмыгнула вихрем, исчезла… Некоторые откровенно радовались. Две девчонки-пчелки крутили полосатыми брюшками, хвастались медовыми полосками. Попугай с пингвином шли вразвалочку, шаг в шаг, напевали что-то из рока.
Я заулыбался.
– А наш двоюродный тоже цветной и пушистый?
– Нет. Не видать нам такого зрелища, – вздохнула Маша. – Еще перед рассветом смотался с дружками на кладбище. Мы, говорит, готы, в этой дурке скакать не собираемся.
– Ну, понять можно…
– У нас в офисе Лиля – тоже гот, и ничего. В восемь утра прилетела воробышком, довольная до ушей.
Зашли в универсам. С корзинками и тележками плюшевая живность смотрелась еще забавнее. Растопыренные копыта и когти вечно что-то роняли, хвостатые зады смахивали с прилавков товар, посетители сталкивались в проходах. Отовсюду:
– Ой, извините!
– Простите!..
– Ничего-ничего…
Труднее всего приходилось кассиршам. Румяные бедняжки кое-как принимали товар, дисконтные падали, но больше всего хлопот было с деньгами. Бумажки шуршали, монеты звенели – сыпались на пол. У кого не находилось мелочи, говорили: «Сдачи не надо» – и топали к выходу. На лицах пот, в воздухе гомон и смешки.
Маша расплатилась, я потащил пакет. При сестре не решился взять пива…
Небеса текли в молоке, солнце всплывало над городом выше и выше. По улыбающимся головам бегал смех, до крыш взлетал визг. Народ беспечно слонялся по освободившейся от машин проезжей части. Вдоль белых полос по-хозяйски расхаживал двуногий лохматый пес. Меж висячих ушей – фуражка, на поясе – громадная резиновая кость в роли дубины. Страж порядка пританцовывал под бодренький мотивчик ударных и губной гармошки, льющийся из радио.
Я прикрыл губы маской, на лицо посыпался теплый ржач.
…Наша пятиэтажка. На лестнице я рефлекторно съежился. Тут вечно бродит Кощей, кукнутый старикан, – гавкает на встречных, что «позасрали тут все, Союз развалили, сгомосятились…» ну и тэдэ…
Дома вылез из верблюда, как бабочка из куколки – насквозь мокрый, вновь родившийся. Полетел в прохладу дождя, под душ.
– Слушай, а у тебя есть другой костюм? – Я насухо вытирал волосы. – В смысле, для меня?
Сестра ходила из угла в угол, вдумчиво листала какие-то бумаги.
– М?.. А, да, за диваном. – Бумаги шлепнулись на стол, Маша исчезла в ванной, зашумела вода. Сквозь стену глухой голос: – Он и есть твой. Верблюд для нашего гота, не пропадать же добру. Хоть ты попользовался…
