Олег Дивов
Цель и средства. Лучшая фантастика – 2021
– А ты что такая серьезная? – парировал сосед. – Тебе не идет. У тебя сразу лицо глупое.
– Ничего не глупое, – со слезами в голосе крикнула она и сбежала с кухни в комнату, так и не вскипятив чаю. Села на кровать, обхватив руками голову. Серый, неведомо как прошмыгнувший за ней, уселся перед кроватью, заглянул в глаза. Вывалил из черной пасти розовый язык.
– Это вот у тебя лицо глупое, – тихо заметила ему Марина, вытирая ладонями слезы.
Серый склонил голову, ничуть не обидевшись.
– Хорошо тебе.
Пес застучал хвостом по полу, всем видом подтверждая, что да, ему хорошо.
– А если Сережа уже позвонил? – Марина принялась щипать ниточки из шортов, с трудом сдерживаясь, чтобы не грызть ногти. – Если его заберут? Если Петю заберут? Галка меня никогда не простит. Ну, пусть он пришелец. Жалко, что ли? Может, она его перевоспитает, и он никого не станет порабощать и есть. Мне просто очень страшно, Серый. Мне так страшно. И Сережа куда-то пропал…
Пес не сводил с нее тяжелого взгляда. За окном спустились сумерки, залили двор серым. Слышно было, как прошаркал к туалету Яковлич. Марина, не зная, куда себя деть, снова схватила чашку, вышла на кухню.
Дядя Витя сидел точно так же, замер, опершись рукой на стол, в полутемной кухне, залитой сумерками. Пепел висел на сигарете, все не решаясь упасть в пепельницу. На какое-то мгновение Марине показалось, что сосед не дышит.
– Дядя Витя, – позвала она.
– Что ж вы наделали, два дебила?.. – выговорил тот тихо.
Марина охнула, отступила назад, к двери в коридор. Не мог он слышать то, что она говорила Серому, никак не мог.
– Ксенофобы хреновы.
Дядя Витя раздавил сигарету в пепельнице. Похлопал рукой по скамейке рядом с собой. Марина попятилась, но сзади угрожающе рыкнул Серый.
На подгибающихся ногах она подошла, села.
– Значит, в пришельцев веришь?
– Не верю, – призналась Марина, – просто боюсь.
– Честно. И кого боишься?
– Петю боюсь.
Дядя Витя усмехнулся, почесал живот под линялой майкой.
– А меня боишься? – спросил с нехорошей ухмылкой.
Глаза его, прозрачно-серые, засветились желтоватым светом.
– Я ведь пришелец, Марина. Настоящий. Чужой. Правда, челюсти второй у меня нет, но сырое мясо ем. Даже человека укусить могу.
Он рассмеялся, когда она вздрогнула.
– Только на меня редко смотришь. Это неприлично – не смотреть на собеседника, когда с тобой разговаривают.
В следующее мгновение дядя Витя словно потух. Будто кто-то выключил его, вырвал шнур из розетки. Светящиеся глаза погасли, выражение лица стало бессмысленным. В упавшей на них тишине слышно было, как недалеко в комнате строчит на машинке Галина да бормочет что-то проснувшийся Петька. Марина бросила взгляд на дверь, думая, успеет ли убежать, пока страшный сосед снова придет в себя.
В дверях стоял Серый. Глаза пса бледно светились.
– Скажи Серому привет, Мариванна, – почти не шевеля губами, проговорил дядя Витя. – Так привыкаешь говорить о себе в третьем лице, что потом трудно перестроиться. На родном языке меня, в общем, тоже зовут Серым. Но там длиннее. И звуки совсем другие.
– А… Дядя Витя? – Совершенно сбитая с толку Марина глядела на пса, пытаясь понять, как возможен такой дикий розыгрыш.
– Одинокий пес в этой стране – это прямой путь на шапку, Мариванна. Так что приходится отращивать… объект представительской функции.
– Отращивать? То есть вы таких можете… несколько…
Пес заворчал, а дядя Витя расхохотался.
– Что, мать, витает над тобой призрак инопланетного вторжения? Могу несколько, целую семью могу вырастить. Управлять не смогу. Не станут же они толпой ходить. И дядю Витю вот приходится отпускать иногда. Устаю. Щуп должен быть в прямой видимости для ментального руководства, иначе отрубается. А знаешь, как неохота его по кустам за собой таскать. Морока. И голова болит к вечеру от напряжения. Ну как, расскажешь теперь, что вы там с Сережей придумали? Раз уж карты на стол.
Марина заревела.
– Дядя Витя, Серый, вам уходить нужно. Сережа, наверное, уже куда надо позвонил. Они ведь сразу приедут…
– Уходить, значит? – переспросил дядя Витя строго. – А как уходить прикажешь, огородами?
– Как вы над такими вещами шутите?! – всхлипывая, ответила Марина. – Ведь это Петя маленький, а вы… вас же опасным могут посчитать. Вы же вон… клонов выращиваете.
– Ой ты дура, Мариванна. Сил моих нет. Клон – это когда копия. А это щуп. Простой биощуп. И куда мы, по-твоему, всей квартирой уйдем? В муромские леса? К рязанским партизанам? Ведь у всех дела, жизнь налажена более-менее…
– У всех? – поперхнулась вопросом Марина. – То есть вы все тут? И сколько… Божечки мои… То есть… вас… Вы нас… завоюете?..
Девушку трясло. Дядя Витя подал ей стакан воды, Марина попыталась сделать глоток, но только стукнула зубами о край.
– Завоюем, – сказал дядя Витя, саркастически ухмыляясь, – и поработим. Мы вот с Серым, Иван Ильич с Мишкой. Галка особо опасна, непременно поработит. Завоюет и накормит. Неумная ты девка, Марина. Хотя… чужая пока тут просто, да и молодая слишком. Откуда вам с Сережей знать. Вот Михалыч, что до тебя тут жил, он понимал. Тоже одинокий мужик был. Вроде есть где-то родня, а все равно всю жизнь один. И мы одни.
Марина хлопала глазами, сжав в пальцах трясущийся стакан.
– Последние мы, Мариванна. Я. Галка. Яковлич. Мишка с отцом вдвоем, да толку, размножаться-то не с кем. Мишка не понимает еще, плавает. Он и родной планеты толком не помнит. Иван Ильич его сюда в бидоне привез. У него и легкие не раскрылись, младенец. Эх, намаялся я с их документами. С другой стороны, их от людей-то особо не отличишь. Жаберки прикроют, и все, человеки.
В глубине коридора стукнула дверь. Яковлич, шаркая тапками, прошел мимо и скрылся за своей дверью.
– А Яковлич кто? – спросила Марина, глядя на влажные следы на полу.
– Мох. Колония мха. Он не очень разумный и воды много жрет. Пахнет вот. Но добрался как-то до пункта спасения, значит, разумная жизнь. Может, челнок подобрал, конечно. Оболочку под гуманоида натянули кое-как, в тапки субстрат. Лет тридцать за ним уже трем, ни разу ни почку не выкинул, ни делиться не пробовал. Старый он, наверно.
– А Галка?
Дядя Витя помолчал, закурил новую сигарету.
– Галка здесь до меня была. Она тогда еще лицо другое носила. Надо же, чтоб в моду не попасть, а то мужики заглядываться начнут. Бабуля тут жила, умерла, вот Галке мы бабулин паспорт и поправили. Она долго тут. Раньше, рассказывала, посвободнее было, с Лавкрафтом переписывалась, с Кафкой.
– На английском? – спросила Марина удивленно.
– Зачем на английском? На своем. Но они с материка выходцы. А она островитянка. Ее родного языка они до коллапса, может, и не слышали даже. Петьку вот учит. Он на Галкином-то хкаверси бойко болтает уже, по-русски вот пока никак. А говорили, совсем молчать будет, только слюни пускать. Но тут, как бы это, мелодика лечебная или вроде того.
– А Петька? – не выдержала Марина. – Петька кто?
– Человек он.
– Витя! – раздалось от двери. – Витя! Вы что тут в темноте сидите? У меня Петька заговорил! «Ма» сказал и «спи»!
Галка влетела в кухню, хлопнула рукой по выключателю и замерла, увидев заплаканное лицо Марины, понурую морду Серого и дядю Витю, застывшего с сигаретой в руке.
Бухнула входная дверь, кто-то охнул и тихо выругался. Пружина переиграла вернувшегося Сережу.
* * *
Утро знобило синим, без единого облачка. Лазурь навалилась на крыши, жарко дыша во двор. Липы опустили тяжелые темные листья, изнывая от жары. Ждали грозы. Она бродила где-то далеко, за городом, гоняла с пляжей отдыхающих, широким мокрым языком облизывала шипящие мангалы, хлестала по макушкам зонтики и веранды.
Из окошка четвертого этажа радио голосом Ротару пело Тарковского. На пустой широкой скамье лежала забытая кем-то газета. Зной тихо шевелил ее, обещая скорое избавление.
Коренастый мальчишка мотался по двору, то и дело бросая тоскливые взгляды на велосипед. Его отец, видимо, затеял «генеральскую» уборку и то и дело гонял сына на помойку – то одно выбросить, то другое вылить. Сам – в застиранных трениках с лампасами – пылил в комнате, шумел, старался, вел будничную жизнь образцового гражданина.
– Па-ап, можно мне на реку? – звонко крикнул мальчишка.
– Все, что сбыться могло, словно лист пятипа… – перешибло песню захлопнувшееся окно.
Мальчишка бросил на бегу смятый конфетный фантик, и он покатился, подхваченный воздушным потоком, в сторону от мусорки, по выцветшему от жары асфальту прямо под ноги двоим, что без скрипа проскользнули между створками облезлых ворот. В будничном, без единого черного пятнышка в одежде, чужаки остановились, проводив взглядами мальчишку, потом – брошенный им фантик.
А тот уже тропился прочь, как сбежавший колобок, но далеко не ушел, ткнулся в угол между стеной и воротами, в щели под которыми двигались тени чьих-то ног, и замер.
Опрятные люди прошли во двор.
– Вы Галина Васильевна Балашихина? – обратились они к девушке, с ребенком на руках вешающей белье.
– Да, – ответила та.
– Ахр-ри, – выдавил маленький уродец и счастливо заулыбался.
Один из опрятных сделал странное движение рукой куда-то в сторону левого борта пиджака, но остановился, похлопал по карману, словно искал сигарету.
– Давайте в квартиру пройдем, – сказал второй, некурящий. – Документики на ребенка и паспорт покажите, будьте добры.
Из двери неловко выскочил длинный парень в очках и выцветшей футболке, и створка за его спиной закрылась с таким внушительным грохотом, что очкарик вздрогнул и вжал голову в плечи.
– Сергей Сергеевич? – вежливо кивнул искавший сигареты. – Документики приготовьте, пожалуйста.
Сережа засунул дрожащую руку в глубокий, как кротовья нора, карман, выудил паспорт, протянул чужакам.
– У меня там, в комнате, – испуганно прошептала Марина. Петька взял ее за ухо, облизал щеку. Чувствовал, что нянька на взводе, хотел утешить по-мужски, поцелуем. Поцелуй потек за воротник.
Дядя Витя выглянул в окно, махнул: жди. Придержал дверь для Марины и со злорадной улыбкой отпустил створку, позволив ей огреть одного из незваных гостей. Выскочивший им под ноги Серый едва не сбил второго, некурящего, завертелся под ногами, виляя хвостом.
– Это… случилось что? – просипел дядя Витя, старательно дыша перегаром в лицо опрятным.
– Проверочка, гражданин, по линии социальной службы. Простая формальность, – сказал один, окинув дядю Витю острым взглядом.
– А… Ну… – загундел тот. – Это… Галка, она мать-то хорошая. Если что надо, я того, подпишу. Ни у кого другого мальцу лучше не будет, зуб даю.
Дядя Витя вцепился в рукав некурящего узловатыми пальцами.
– Спасибо, – сказал тот, отстраняясь. – Пройдите в свою комнату. Когда нужно будет подписать, мы обратимся.
– А если я это… ну… поправиться бы мне…
– А вы бы так не болели, гражданин, поправляться бы не пришлось, – съязвил огретый дверью, вспомнил, что он из социальной службы, добавил: – Какой пример подаете подрастающему поколению?
Дядя Витя виновато засопел, с усилием налег на дверь. Серый тотчас выскользнул наружу. В окно было видно, как он бродит по двору, обнюхивая створки ворот, считает по запаху оставшихся за забором.
Марина невольно задержала дыхание, пока оба визитера рассматривали паспорт. Ей слышно было, как Галка тяжело дышит, прижавшись к замочной скважине, – контролирует картинку.
– Документики на мальчика, – сказал некурящий. Огретый взял Петю за руку, ловко уколол мальцу палец и выдавил в трубочку каплю крови. Еще одну – на бумажку с реагентом. Петя захныкал.
– Извините. Небольшая проверка. И вашу руку, пожалуйста.
Марина протянула палец, зажмурилась по привычке. Всегда не любила сдавать кровь.
– Извините, – сказал некурящий. – Приходится иногда чуть-чуть потерпеть. Ну, вы же мать, все понимаете. Одна воспитываете. Здоровье должно быть в идеальном порядке. Ваши образцы будут переданы в лабораторию для более тщательного изучения. Думаю, можно будет точнее установить, какая генетическая аномалия у вашего ребенка. Мы хотели бы взять образцы крови у всех жильцов, во избежание…
Галка, сонно протирая глаза, вышла из своей комнаты, протянула руку…
В этот момент во дворе раздались крики. Залаял Серый. Посетители бросились прочь. Марина, продолжая прижимать к себе куксящегося Петю, кинулась к окну.
Дядя Витя забрался высоко. Стоял на крыше, держась одной шестипалой рукой за железное ограждение. Глаза его сделались совершенно желтыми и полыхали диким огнем. На его скулах и шее шевелились какие-то омерзительные наросты, похожие на короткие толстые щупальца.
«Серый, только не переборщи, – подумала про себя Марина. – Не поверят же…»
Словно услышав ее, Серый залаял. Опрятные люди, которых отчего-то стало во дворе человек двадцать, засуетились, побежали по подъездам, отыскивая выход на крышу. Огретый, защелкнув чемоданчик с пробами, рванул во двор. Некурящий хотел было забрать чемоданчик, но дядя Витя во дворе выкрикнул что-то, по всей видимости, сверх меры оскорбительное, и опрятным изменило самообладание. Слышно было, как хлопают, выцеливая дичь, парализаторы.
Некурящий метнулся во двор. Орал про «прекратить», «сдаться», «во избежание». Опрятные, как тараканы, лезли по ржавым пожарным лестницам вверх. Верещала какая-то бабка в окне третьего этажа.
– Марсияне! Убивают!
– …встречает один и провожает другой, а я как будто чужой, чужо-ой, чужо-ой! – вырвался из другого окна голос радиоточки. – Подожди… дожди… дожди-и…
Дядя Витя захохотал, раскинул руки, щупальца и шагнул вниз.
Марина отвернулась, закусила кулак, чтобы не заплакать. Серый завыл, припал к асфальту, словно готовясь к прыжку, и так и остался лежать, зажмурившись и вывалив язык.
Во дворе забегали, зашумели. Огретый со всей силы ударил по щеке заголосившую было Галку, потребовал простыню. Ею и укрыли останки. Разогнали по квартирам зевак. Через пару минут вкатила задом «Скорая». За ней – блекло-зеленая машина, похожая на усталого короеда, из которой выскочили граждане в химзащите, быстро убрали следы на асфальте.
Некурящий отволок к машине жильцов, которых, по одному на двух опрятных, оттеснили в глубину двора.
– Чисто! – крикнули из короед-машины. – Зачищай.
– Граждане, – вежливо обратился некурящий, выставляя перед собой нечто похожее на здоровенный пульверизатор, украшенный софитом. – Посмотрите на этот предмет. Постарайтесь не моргать, по моей команде вдохните максимально глубоко.
Вспышка и едких дым ударили разом.
* * *
Марина очнулась в своей комнате. Вспомнила, какой сегодня день. Вскочила так резко, что голова закружилась.
– Галка, – громко зашептала она из двери, увидев соседку. – Я не проспала? Час который?
– Полчаса только, как уехали, – сказала Галка сердито. Петя висел у нее на руках бледный и тихо всхрапывал. – Ну как ребенку столько же газа, как и взрослому. Ну, кому и что он может рассказать? А вот все, что выучил, он от этой дряни точно забудет…
– Что забудет? Успеем подготовиться, пока эти…
– Все уже, – сказала Галка. – Все.
И тихо заплакала.
Пошатывающийся от слабости Сережа принес на руках Серого, положил на кровать. Галка пристроила рядом спящего Петю, уткнулась лицом в черный неподвижный собачий бок, запустила пальцы в шерсть.
– Успела, Витя. Все успела, – сказала она тихо. – Все образцы положила. Маркировки скопировала. Экспресс прошли. А там пусть хоть упроверяются. Все человеческие.
– И что, так просто отвяжутся? – спросил Сережа.
* * *
Прошло две недели. Еще раз или два во дворе появлялись подозрительно опрятные чужаки, но так и не зашли. Порой Марина и Сережа ловили себя на том, что из памяти пропали час или два. Галка, всегда излишне щепетильная в вопросах воспоминаний, выспрашивала, уточняя время с точностью до минуты, а потом, усадив на стул, сканировала затертые куски. Выдыхала облегченно: «Ничего страшного».
Под липами больше не ужинали.
Возвращаясь из университета, Марина видела краем глаза, как мелькнула, отраженная в окне, олимпийка Сережи, но не оглянулась, прибавила шагу. Влетела в комнату, бросив на кровать сумку. Хочет поговорить – пусть наберется смелости и сунется, а не шарахается по углам.
– Марин, как он там? – Сережа виновато заглянул в дверь. Войти не решился. Серый лежал на кровати. Спал. Черный бок мерно вздымался, лапы чуть вздрагивали, словно пес бежал куда-то через страну снов. Временами он тихо взрыкивал.
– Иди, книжки читай, ксенофоб, – огрызнулась на Сережу Марина. – Дверь закрой с той стороны.
Сережа исчез за дверью. Пес открыл глаза, зевнул.
– Ты что на парня взъелась? – проговорил кто-то невидимый за тумбочкой. – Даже Галка не дуется, а ты… Вот вырасту и вздую тебя. Для ума.
– Сначала вырасти, – ответила Маринка, отрезая толстый кусок от городской булки, лежащей на столе в пакете, чтобы не зачерствела.
Дядя Витя, больше похожий на большую куклу из центрального универмага, наряженный в Петькину майку и штанишки на помочах, спрыгнул с табуретки, влез на стул, откусил большой кусок хлеба и принялся жевать, двигая щеками.
– Ты на что сочинение написала, бестолочь? – пробубнил он сердито. Из-за края стола виднелась только круглая коротко стриженная голова с татуировкой за ухом.
– На четыре.
– Бестолочь и есть. Не мозги, а перфорация одна. Вот не поступишь – и поедешь к бабке.
Он схватил булку и, выкинув на пол пакет, снова набил рот хлебом.
– Кашу будешь? Манную? – спросила Марина, трепля Серого по большой косматой голове. Дядя Витя ерзал на табуретке, стараясь выглянуть в окно, но роста отчаянно не хватало.
– Я мяша хошу… – жуя, пробормотал он. – Я хишник. Порабочичель человечештва.
Карина Шаинян
Лаборатория тьмы
Степан досчитывает от сотни до ноля в четвертый раз и осторожно выбирается из кровати. Двигаться по спящей квартире легко: глаза давно привыкли к темноте, да и темноты-то настоящей нет – так, сероватый сумрак, согретый полоской оранжевого света из-под двери детской: мелкая опять боится спать без ночника. Накинув куртку, он тихо выходит на балкон. Ноздри тут же слипаются от мороза; он закуривает и привычно облокачивается о перила.
Ночь до краев полна лунным светом и так тиха, что слышно, как скрипит снег под лапами трусящей вдалеке бродячей собаки. Степан вдруг с тоской вспоминает, как любил такие, ледяные и ясные, ночи в детстве, какой это было редкой удачей: проснуться, выглянуть в окно и увидеть пронзительную луну в морозном ореоле, сверкающие, нетронутые сугробы, будто излучающие свой собственный свет. Задохнуться от восторга, от причастности к тайне…
Он оборачивается на скрип балконной двери. Морозный пар рвется в комнату, и Ира пробивается сквозь него стремительно, как маленький самолет – сквозь облака.
– Снотворное для слабаков? – спрашивает она.
– Не помогает. Луна…
– Понятно. Дай мне тоже.
Степан неловко – пальцы уже плохо гнутся от холода – вытаскивает вторую сигарету. Ира кутается в толстый халат, прижимается к его плечу. Даже сквозь куртку чувствуется исходящее от нее сонное, чуть влажное тепло.
– Смотри, – негромко говорит она, – окно на третьем этаже – неужели свет?
Он чуть вздрагивает от неожиданности. Двигает головой, щурясь.
– Нет, просто блик, – говорит наконец он. Оглаживает ладонью недавно отпущенную, непривычную бородку, убирая зарождающийся иней.
Ира поводит головой из стороны в сторону, как любопытная черепаха, и вздыхает:
– Да. Луна отражается.
Они молча смотрят на здание, отделенное от их дома полосой гаражей, – кирпичную коробку в три этажа. Окна – как ряды подернутых льдом черных полыней. Новенькие пластиковые рамы дико и неуместно белеют на фоне кирпича. Лунный свет играет на блестящей – ни пылинки – табличке с адресом. Брошенное, абсолютно пустое здание – но свежее, будто только что отремонтированное, только и ждущее, чтобы в него въехала какая-нибудь скучная и обыденная контора. Уже лет пять как ждущее.
– Кстати, – спохватывается он, – я тебе говорил? Я попросил Славика – помнишь Славика, он в кадастровой конторе работает? – попросил узнать, что это за дом вообще.
– Надо же, как тебя заело, – ухмыляется Ира.
– Любопытно же! И знаешь что? – Он делает торжествующую паузу. – Дома с таким адресом вообще не существует!
– Да ладно! – Она тут же припечатывает ладонь к губам, машинально косится на балконную дверь – не разбудила ли мелкую. – Ну, значит, точно вампиры, – радостно шепчет она. – Попадают внутрь через чердак, летучими мышами, и спят рядами в гробах… Вампирская общага!
– Да нет же. Говорю тебе – там секретная лаборатория, – убежденно возражает Степан. – Или инопланетяне. Секретная лаборатория инопланетян! Изучают нас, а здесь у них – штаб-квартира. В глаза не бросается… По улицам просто так не походишь, они же зеленые, склизкие, а тут – удобно, на отшибе. Небольшой телепорт – и все дела…
– Они бы свет включали, – упрямо говорит Ира. Ее челюсти начинают трястись, и слова растягиваются, налезая друг на друга. Степан распахивает куртку; она прижимается к его боку, сотрясаясь от крупного озноба. Под одежду заползает холод. Он ежится и поджимает пальцы на замерзающих ногах. Ира говорит: – Точно вампиры, поэтому и темно так… кровь и на ощупь пить можно…
– Бросай, мне и так уже кошмары про этот дом снятся.
– Что, правда?
– Нет, конечно…
Я бы обрадовался, увидев кошмар, думает он. Это бы означало, что я сплю…
Он пропускает лязгающую зубами Иру вперед, чтобы скорее попала в тепло, и медленно, по миллиметру – лишь бы не скрипнула, – закрывает балконную дверь. Зря старался.
– Паааа! – доносится из детской. – Пап!
Голос мелкой – испуганный и в то же время требовательный. Голос человека, который точно знает, что ему помогут.
– Опять я вас обеих разбудил, – виновато говорит он, и Ира молча стискивает его ладонь.
Мелкая сидит на кровати, собравшись в комок, – ноги прижаты к груди, даже пальцы на ногах поджаты. Вздохнув, Степан становится на четвереньки и, выворачивая шею, заглядывает под кровать. Морщится от лезущей в нос пыли. Выгребает несколько деталей от лего и помятую сигарету.
– Никого, – докладывает он, поднявшись.
Дочка расслабленно вытягивается в кровати, подложив ладони под щеку. Степан с сомнением смотрит на ночник, но все-таки оставляет его включенным. На цыпочках выходит из детской.
– Ну вот откуда они под ее кроватью берутся? – риторически спрашивает он, бросив изжеванную сигарету на стол, и Ира прикусывает губу.
– Я не уверена, – говорит она, – но, кажется, она думает, что это как-то помогает. Может, считает, что запах отпугивает…
Она прижимает ладонь ко рту, сотрясаясь от сдавленного смеха. Степан закатывает глаза и наконец залезает под одеяло.
Некоторое время Ира возится под боком, вздрагивает плечами – похоже, все не может насмеяться, – а потом затихает. В свете луны видно, как в уголке приоткрытого рта поблескивает слюна. Слушая ее ровное тихое дыхание, Степан на мгновение зажмуривается от яростной зависти. Ноги до сих пор не согрелись – две отдельные ледышки, отвлекающие на себя все внимание и не дающие заснуть. Хочется прижать их к теплым ляжкам жены – чтоб не просто проснулась, а подскочила с визгами и воплями. Он шевелит пальцами и говорит себе: «Сто. Девяносто девять. Все равно не поможет. Девяносто восемь. Лежать мне так до утра. Девяносто семь…»
* * *
Ночь душная и приторная от одуряюще пахнущей сирени. Степан плавает в этом запахе, плавает в собственном поту; его мозг, измученный недосыпом и головной болью, похож на пенку от варенья. Ира разметалась, заняв почти всю кровать, ее кожа липко блестит, освещенная ночником из детской, – сегодня дверь в комнату мелкой оставили открытой, чтобы квартира хоть как-то продувалась, но это не помогает. Между Ириными зубами застряло клубничное семечко, и от его вида зудит в деснах. Степан пытается замереть в вязком мареве, выдать его за сон, но вместо этого думает, что от ночи осталось всего ничего. Еще час – и начнет светать, еще час – и липкая духота сменится совсем уже невыносимым жаром. Может, на балконе лучше, думает он и выбирается из кровати. Немного прохлады перед тем, как погрузиться в раскаленный ад, – урвать у этой почти несуществующей ночи если не сна, то хотя бы немного воздуха.
На балконе и правда лучше. Он перегибается через перила, чувствуя, как слабый ветерок высушивает потный лоб. Пустующий дом под ним угловато выступает из сиреневой пены; его окна по-прежнему темны, а стекла – прозрачны, будто их вымыли только вчера. Степан уже собирается закурить, и тут в голову приходит идея получше. Вернувшись, он торопливо царапает записку, кладет рядом с Ириным мобильником, подсвеченным зеленым огоньком зарядки. Футболка кажется колючей и теплой, как шерстяной свитер, но уже в подъезде жара становится не такой страшной, а на улице оказывается и вовсе хорошо.
Гулять просто так кажется глупым, и Степан придумывает себе – наломать девицам сирени, раз уж он случайно знает, где искать самые пышные и никому не нужные кусты. Ире точно понравится, да и мелкой, наверное, тоже: клумбы по дороге в детский сад она рассматривает с интересом…
Спустя пять минут, глядя сквозь кружево сирени на черную щель приоткрытой двери, Степан спрашивает себя: мог ли он заметить с балкона, что вход в здание открыт? Мог ли неосознанно убедить себя пройтись, даже не поняв, что увидел? Или открытая дверь – просто совпадение? Ясно одно: теперь ему точно не заснуть. Будет думать об этой двери, пока не запиликает будильник.
Он представляет, какое лицо будет у Иры, когда он расскажет, что внутри. Как она будет ахать, смеяться и, вскрикивая «Да ладно!», хлопать его по руке.
– Ох, нарываешься, – говорит он себе, но пальцы уже сами переключают телефон в режим фонарика, и ноги сами выносят тело из-под прикрытия кустов. Сам не заметив как, Степан оказывается напротив обычной железной двери с глазком и кнопкой связи. Ночь снова становится удушающе жаркой, между лопатками стекает струйка пота, но из-за двери тянет холодом. От этого тут же вспоминаются каникулы, ларек с мороженым; потные небритые грузчики таскают картонки с сухим льдом, притягательным и пугающим. Степана продирает озноб, но тут на память приходит еще кое-что: коробки кондиционеров, выпирающие под всегда темными окнами. «Нарываешься», – бормочет он и тянет дверь на себя.
Внутри дом оказывается ровно тем, чем кажется снаружи, тем, что обозначено на карте: административным зданием. Фонарик выхватывает из темноты длинный коридор и двери, обитые коричневым дерматином. Ире можно ничего и не говорить, думает Степан. Или рассказать про стоящие аккуратными рядами гробы с одеялами и подушками, явно предназначенные для удобного, крепкого сна…
Зевнув, он для очистки совести делает несколько шагов вдоль коридора. Абсолютная темнота и тишина убеждают: здание пусто и заброшено. Какой-нибудь глупый самострой, жертва бюрократических неувязок… Осмелев, Степан наугад дергает ручку одной из дверей, готовый увидеть пустую комнату, так и не дождавшуюся набитых папками шкафов и фикуса в кадке.
Вместо этого он видит висящую во тьме зеленую изломанную линию. Потом из черноты проступают рамка монитора, контуры стола, светлый абрис склоненной спины, обтянутой белым халатом. А если что-то секретное, запоздало думает Степан. Не дай бог – что-то секретное, надо же так по-идиотски влипнуть…
– Кто здесь? – вскрикивает человек в белом халате. Щелкает выключатель, и комнату заливает свет настольной лампы. Степану, привыкшему к темноте, он кажется ослепительным, но и хозяину комнаты – тоже. Он моргает и щурится на незваного гостя. Недружелюбно спрашивает: – Вы кто такой?
Все-таки секретное, думает Степан. И как теперь выкручиваться? Допрыгался. Доплясался. Нарвался… Наверное, самое безопасное – сказать правду. Может, пронесет…
– Понимаете, – заискивающе говорит он, – бессонница замучила, пошел прогуляться…
Степан замолкает, пытаясь представить, как это звучит со стороны. Бессонница. Сирень. Тугие, мать их, паруса… Бред. Но человек в белом халате вдруг ухмыляется.
– Надо же! – говорит он с радостным удивлением. – Наш клиент…
– Не понял, – осторожно отвечает Степан.
– Ну как же! Гулял себе человек с бессонницей – и забрел к нам. Именно к нам! Мы же нарушения сна изучаем…
Он улыбается – совсем молодой человек, темноволосый и широкоплечий, с добродушными светлыми глазами и аккуратной бородкой. Из-под небрежно накинутого халата проглядывает футболка с мультяшным монстром.
– Н-да, совпадение, – бормочет Степан. По-хорошему надо извиниться и уйти, но он почему-то остается стоять. Свет лампы слишком яркий, и кажется, что в глаза насыпали песок.
– Совсем плохо, да? – сочувственно спрашивает бородатый, и Степан неопределенно разводит руками. – Снотворные принимаете?
– Пачками… Все уже перебрал.
– И не помогает, конечно. – Бородатый кивает сам себе. – А спите, наверное, при свете.
Это не вопрос, но Степан все-таки качает головой. Вспоминает ночник в детской. Криво улыбается. Под свою кровать он все-таки не заглядывает – хоть и ошалел уже от недосыпа, но не настолько, чтобы бояться темноты.
– Телефон на зарядку на ночь ставите? – деловито спрашивает бородатый. – Лампочки на телике, на мониторе, на всяких других гаджетах светятся? И шторы, наверное, чисто для красоты?
– Штор вообще нет, – хрипло отвечает Степан, сбитый с толку напором. – Да мне свет не мешает…
– Вам кажется, что не мешает, – веско возражает бородатый. – На самом деле… Мы тут собаку съели на этом деле. На связи света и сна. Считайте, у нас тут лаборатория тьмы. – Он вдруг пронзительно, с привизгом хохочет. Это так неожиданно и не к месту, что волосы на затылке Степана шевелятся, но бородатый уже продолжает совершенно нормальным тоном: – На самом деле…
Степан осоловело кивает, уже не пытаясь вникать в горячую речь. Бородатый увлеченно бродит в дебрях физиологии, и поспеть за ним невозможно. Понятно только одно: свет Степану – злейший враг. Свет не дает ему спать, превращает каждую ночь в кошмар наяву, взбивает мозг в липкую, ни на что не годную пену. Свет…
– Простите, я вас совсем заговорил. В общем, спите в темноте – и все у вас наладится…
Степан тяжело поднимается, опираясь руками о подлокотники. И когда успел оказаться в этом кресле? Измученное тело требует если не сна, то хотя бы отдыха. Часа через три уже вставать… Неразборчиво поблагодарив, он плетется к дверям. В голове гудит, и зудит на краю сознания какой-то не дающий покоя вопрос. Степан из последних сил пытается ухватить его за хвост – и останавливается.
– Если вы тут просто сон изучаете… то есть у вас тут просто спальни и приборы, да? – Он замолкает, не зная, как спросить поаккуратнее, и в конце концов брякает: – Зачем такая секретность? Здание это, в которое никто не входит… и не знает про него никто…
