Олег Борисович Озеров
Карим Хакимов: летопись жизни
В целом основой мировоззрения татар и башкир того периода было, безусловно, религиозное сознание. Российские мусульмане, за исключением ряда народов Кавказа, в своем большинстве исповедовали суннитский ислам ханафитского мазхаба (толка).
В те времена, в конце XIX века, вообще не существовало понятия «национальность». Согласно переписи населения Российской империи от 1897 года, в России проживал 125 640 021 человек, из которых 13 906 972 (то есть 11 %) были «магометанами», то есть мусульманами. В их число включали все исповедующие ислам народы – азербайджанцев, башкир, волжских, крымских и сибирских татар, узбеков и т. п.[11]
Башкирия вошла в состав Российской империи в 1557 году, причем в том числе на условиях сохранения свободы вероисповедания. Еще со времен Екатерины Великой имевшие место до ее властвования попытки прямой христианизации и ассимиляции иноверцев, прежде всего мусульман, были заменены царской властью из-за их полной безуспешности более гибкой политикой, что нашло свое выражение в ее Указе от 1773 года «О терпимости вероисповеданий». А с 1778 года появилась первая разрешенная организация мусульман – Оренбургское магометанское духовное собрание (ОМДС). Изначально оно называлось Духовное собрание магометанского закона. При этом ислам не был государственной религией, как православие, и потому к тем, кто его исповедовал, применялись иные нормы.
ОМДС играло роль шариатского суда, руководило деятельностью мусульманской духовной элиты, проводило экзамены на занятие должностей мусульманских духовных лиц при общинах и выдавало выдержавшим их лицензии[12].
Большую роль в налаживании системы образования для мусульманских народов России сыграл известный русский востоковед-тюрколог Н.И. Ильминский (1822–1892), преподававший в XIX веке в Казанской духовной академии. Нацеленный на распространение православия среди иноверцев (а татарская интеллигенция упрекала его в намерении русификации и ассимиляции татар, что, собственно, ему действительно вменялось в задачу царскими властями), он тем не менее к середине пятидесятых годов позапрошлого века пришел к убеждению, что «лучшим средством для борьбы с иноверческой пропагандой может быть только школьное просвещение инородцев», «которое развило бы в них охоту к самостоятельному, беспристрастному размышлению, обогатило бы их здравыми понятиями о природе и истории и внушило бы им уважение к свидетельствам достоверным»[13]. Его линия была поддержана Святейшим синодом и императором Николаем I, что позволило развить для российских мусульман свою систему религиозного образования, достаточно толерантную, как теперь бы сказали, к светским знаниям.
К моменту рождения Карима Хакимова в ведении ОМДС находилось 4252 прихода, один из которых был в Дюсяново. Школа при нем давала начатки духовных знаний, а в начале XX века повеяли новые ветры, и в ней стали преподавать некоторые светские науки, что чрезвычайно заинтересовало Карима. Это произошло благодаря усилиям реформаторов из числа последователей джадидизма (о них мы еще подробно расскажем), нашедших поддержку у некоторых властных кругов Российской империи. В системе исламского образования стали распространяться так называемые новометодные – усуль аль-джадид, – совмещавшие светские и религиозные дисциплины, школы, коих число позднее, к 1916 году, достигло в России 5 тыс., по свидетельству А.А. Бенингсона[14].
Жажда знаний в пришедшем в школу Кариме Хакимове была так же сильна, как и чувство справедливости. Можно сказать, что они шли рука об руку: в новых познаниях он искал утоление жажды правды, что тогда, похоже, не совсем понимали его сверстники. Другим важным следствием обучения в дюсяновской мектебе было получение схватывавшим все на лету учеником первых начатков понимания арабского языка, что впоследствии также сыграло важную роль в его карьере и работе в Садовской Аравии.
И вот тяжелое и наполненное испытаниями детство и отрочество подошли к концу. К засушливому и неурожайному 1906 году стало ясно, что будущего у быстро повзрослевшего талантливого парня с бьющей через край энергией в Дюсяново не будет. Ветры перемен и модернизации к тому моменту уже добрались до этого далекого села. Два старших брата один за другим уехали строить Оренбургскую железную дорогу (старший брат уехал первым и пропал).
Другим осложняющим жизнь башкир фактором стала земельная столыпинская реформа. После издания в 1906 году известного столыпинского земельного закона в Башкирию хлынули русские переселенцы, которым были созданы большие привилегии. Если до введения в действие этого закона башкиры составляли до двух третей населения и больше, то к 1913 году их было уже около 62 %, а местами – 55–54 %.
Жизнь крестьян становилась все тоскливее, хозяйство хирело, отец все больше работал на местного помещика Тимашева, и Карим принял решение круто изменить свою жизнь и так же, как братья, попытать счастья в Оренбурге. Он был полон сил и желаний, многое для простого крестьянского парня умел, а еще большему хотел научиться. На селе остался его младший, уже упоминавшийся нами брат Халик, внешне похожий на него, близкий ему по духу и тоже весьма неординарный. Так что за родителей он был спокоен. Погоревав, они отпустили его.
Как рассказывал его друг Газиз Галимов, осенью 1906 года Карим поступил учиться в медресе «Садык» хазрета в Каргалинской слободе – пригороде Оренбурга[15]. Там он пробыл до апреля 1907 года. Там же тогда учился и сам Газиз, который, скорее всего, и порекомендовал другу туда записаться. Добыть деньги на пропитание было чрезвычайно сложно. Если Газиз кормился с кухни, на которой готовил для учеников, то Кариму было гораздо труднее. Порой друг выручал и оставлял остатки еды на дне котла, но так не могло продолжаться долго. В конце концов, поработав вначале дворником в лавке мясника, Карим прибился к слепцу, жившему при медресе. Тот был карий (букв. «чтец» по-арабски) – знаток Корана и мусульманских молитв. Зная Священную книгу наизусть, он получал за свои труды подаяние и за сопровождение делился с Каримом хлебом. Но все это выглядело шатко, ненадежно, бесперспективно, хотя и тут молодой парень нашел чему поучиться, запоминая наизусть суры Корана, которые читал слепец…
И в этот момент проявилась еще одна черта Карима – целеустремленность. Он пытливо и старательно изучал в медресе арабский язык, но вскоре осознал, что знаний, которые он там получал, ему явно недостаточно, он хотел знать и понимать больше, намного больше, чем Коран и арабский язык. Он хотел понять, как устроен мир, получить полезные знания для жизни, разобраться в ее противоречиях и, как он тайно размышлял, не делясь даже с близкими, получить ключи к его изменению…
И он снова круто меняет свою жизнь, доказывая себе и другим, что у него есть не только цель, но и воля к ее достижению. Его решимость и понимание того, к чему он стремится, уже тогда поражали всех, с кем он соприкасался.
Но робость у деревенских мальчишек все же еще оставалась в характере. Так, войдя впервые в Оренбург вместе с Газизом – а шли они туда пешком 200 верст, – Карим не хотел демонстрировать свои новенькие лапти и, чтобы не выдать свое простецкое происхождение, предпочел первое время ходить в дырявых кожаных калошах-ката. Чтобы скрыть дыры, их заливали водой, которая, замерзнув, эти дыры скрывала. Но это мало помогало. Оренбург их встретил холодно. В большом по тогдашним меркам и быстро развивавшемся промышленном городе место найти было все равно трудно. Газиз был согласен на все и устроился дворником в харчевню к татарскому хозяину. Карим же искал работы у русских, полагая, что, выучив русский язык, он получит доступ к гораздо большему объему знаний. И тут он опять был прав. Впервые проявилась широта его души и полное отсутствие ксенофобии и национализма. Он готов был учиться у любого народа, который мог ему дать новые знания.
Однако первая попытка оказалась неудачной. Русская купчиха отказала молодому парню в работе, сочтя, что он плохо понимает русский. Увы, тогда она была права. Расстроенный, Карим летом 1907 года вынужден был устроиться половым к татарскому баю на станции Челкар, но затем, не видя никакой перспективы и какого-либо смысла в грязной и неквалифицированной работе, ушел на Ташкентскую железную дорогу ремонтным рабочим[16]. Даже работая половым, он не терял времени и учил с помощью приказчика русский язык. А к тому времени рукастый парень уже многое умел и хорошо разбирался в технике, которой увлекался, так что на железной дороге он пришелся к месту и впервые стал пролетарием, что затем помогло круто изменить его жизнь. В 1907 году он работал на станциях Джела и Кумпулаа.
Поиски веры
Только в большевистских мифах о революционном движении рассказывается, как мгновенно преображались люди, вступив в ряды пролетариата. На деле все было не так или, как говаривал И.В. Сталин, просматривая снятые по его же указанию фильмы об Октябрьской революции, совсем не так. Карим в те годы, несмотря на то что он соприкоснулся на железной дороге с рабочей средой (а железнодорожники были относительно привилегированными работниками по тем временам), все еще оставался правоверным мусульманином и источник не только знаний, но и истины искал в Коране, в среде единоверцев. Иначе не объяснить его упорное желание найти хорошее медресе. Понятное дело, что о своей вере в автобиографии советского периода он не распространялся и никак свою тягу к религиозным школам не объяснял, ограничиваясь фактологическим изложением событий своей жизни в те годы.
Проведя лето 1908 года в киргизском ауле, где он за деньги учил детей богатых кочевников, поздней осенью 1908 года он опять возвращается в Оренбург, снова поступает в медресе, снова пытается найти правду и смысл жизни в коранических текстах. Усердия ему не занимать, но программы, жестко нацеленные на овладение Кораном, его не устраивают… По весне он снова уезжает в казахские степи, где, судя по всему, ему неплохо платят.
Не теряя веру, он снова и снова возвращается в медресе. Сперва проводит зиму 1909 года в селе Никольское Оренбургской губернии, где опять учит Коран[17], а затем на лето уезжает к казахам, которым полюбился не просто молодой учитель, но веселый и талантливый парень, который не только мог дать знания детям, но, когда надо, и спеть, и сыграть на домбре, а то и пуститься в пляс.
Но нет, не устраивает Карима сытая жизнь у добрых казахов. Непоседливый и не привыкший долго задерживаться на одном месте, он снова возвращается в медресе. Но на этот раз, поднакопив денег, он пытается выбрать лучшее, которое только смог найти. Таких было в регионе всего два – двенадцатилетняя «Хусайния» (или «Гусмания») в Оренбурге и престижная шестилетка «Галия» в Уфе. Их открыли на волне новой национальной политики царского самодержавия, которое после революции 1905 года вынуждено было «отпустить вожжи» и дать возможность создать национальные школы. Основное содержание образовательного процесса в них вдохновлялось идеями видного исламского просветителя, основоположника идей джадидизма (обновленчества светского характера в исламе) и пантюркизма в России, журналиста Исмаил-бея Гаспринского (1851–1914), наследие которого продолжает оставаться актуальным вплоть до наших дней.
В 1881 году Исмаил-бей Гаспринский, живший и творивший, кстати говоря, в Крыму, опубликовал свое сочинение «Русское мусульманство. Мысли, заметки и наблюдения». Он призывал в нем власти империи уделять больше внимания сближению русских и русских мусульман. Наилучшим средством для этого он считал развитие просвещения для правоверных на родном языке. «Русское мусульманство не сознает, не чувствует интересов русского отечества, – писал Гаспринский, – ему почти неведомы его горе и радости, ему непонятны русские общегосударственные стремления, идеи. Незнание русской речи изолирует его от русской мысли и литературы, не говоря уже о полнейшей изолированности в отношении общечеловеческой культуры…»
Царизм, несмотря на понимание панисламской и пантюркистской подоплеки джадидизма, нацеленного на формирование новой идентичности, все же допускал на основе идей Н.И. Ильминского (и отчасти Исмаил-бея Гаспринского) внедрение его просветительских новаций в образование в «исламских» районах Российской империи еще и потому, что страна во второй половине XIX века расширялась в основном за счет присоединения земель с мусульманским населением (Хивинское царство, Бухарский эмират, Кокандское царство), и джадидизм с его просветительством, совпавшим по времени с капиталистической модернизацией России, которая требовала новых кадров со знанием светских наук, представлялся тогда куда меньшим злом, чем сохранение преподавания «чистого ислама».
И вот молодой мусульманин выбирает уфимскую «Галия» – возможно, лучшее детище джадидизма. Резонов это сделать у него было много. Во-первых, Оренбург его, как мы уже это показали, встретил неприветливо, жизнь там была скудная. Обратно туда Кариму явно не хотелось, да и вообще он был горазд до новых впечатлений, не любил задерживаться на одном месте. Во-вторых, в «Галия» как-никак преподавали не только религиозные дисциплины, но давали основы общих светских знаний. Принимали туда шакирдов (учеников) от 15 до 45 лет на основе экзаменов. Изучали языки (арабский, османский, русский, по желанию – французский), историю и философию ислама, толкование Корана, сунну (хадисы о жизни пророка Мухаммеда). Из светских дисциплин ученики овладевали любимой Каримом математикой, химией, психологией, педагогикой, дидактикой, литературой, чистописанием, музыкой.
Это знаменитое медресе окончили или в нем учились известные башкирские и татарские писатели, общественные и государственные деятели: Мажит Гафури, Шайхзада Бабич, Хасан Туфан, Сайфи Кудаш, Нуриагзам Тагиров, Карим Идельгужин, известный казахский деятель народного образования Н. Манаев, Султан Габяши и другие.
На торжественном юбилее медресе 26 декабря 1916 года его директор и основатель Зияитдин Камалетдинов (Зия Камали) сообщил, что за десять лет в «Галия» прошли обучение 950 юношей, из них 224 человека не татарской национальности. Выпускники работали в 28 губерниях, в 230 школах разных ступеней, обучая при этом 17 тыс. детей, по всей России. 38 человек работали указными, 14 военными муллами, а 29 выпускников стали к этому времени деятелями культуры[18].
Кроме того, Карим уже мог позволить себе оказаться среди более богатых и успешных учеников. Как писал в воспоминаниях его лучший друг молодости и муж его сестры Лутфи Гадилов, учившийся в том же медресе, когда он встретил там этого широкоплечего, коренастого парня среднего роста с проницательным взглядом, он приметил, что на нем был «аккуратно сшитый по национальной моде серый костюм, касимовская шапка, на ногах – туфли»[19]. Рассуждения некоторых авторов о том, что К. Хакимов якобы никогда не учился в «Галия», не выдерживают критики. Есть фотографии, на которых он запечатлен вместе с другими учениками этого заведения.
Иными словами, Карим, долгое время ходивший в лаптях да опорках, не только имел к тому моменту средства, чтобы хорошо одеваться – он, кстати, будет уделять этому моменту немалое внимание, работая в Саудовской Аравии, – но и желание войти в новую для себя среду.
Однако его надежды на то, что элитное медресе даст ему желаемые ответы на стоящие перед ним вопросы, не оправдались. Естественные науки преподавали не так хорошо, как он надеялся, русский язык – еще хуже, так что лелеемые Каримом мечты приобрести нужные знания пришлось на время оставить… Да и среда шакирдов была ему чужда, если не враждебна. Ведь кроме детей татарской и башкирской интеллигенции там учились отпрыски тех самых купцов и богатеев, которые унижали и его самого, и его семью. Не было в их душах ни правды, ни истины, думал Карим. Классовые, сословные и имущественные различия быстро дали себя знать. Мощный талант и разносторонние способности крестьянского парня из башкирской глубинки вызывали у многих только зависть и насмешки. Зачастую заносчивые и высокомерные ученики третировали простолюдина. И никакое смирение, проповедуемое исламом (ислям – покорность по-арабски), не могло заставить Карима примириться со своим униженным положением. Через год он покинул элитное медресе и, как горьковский герой, пошел странствовать и искать по свету свою правду.
Однако было бы неправдой сказать, что в «Галия» Карим ничего не приобрел. Он жадно впитывал знания, просто пил их, да и среди шакирдов было немало людей, которые затем, как мы уже упомянули, составили цвет национальной интеллигенции. У них тоже было чему поучиться крестьянскому парню и положить в свою бедняцкую котомку.
К тому времени по всему фундаменту Российской империи уже побежали первые трещины. Несмотря не беспримерный героизм русских солдат, была проиграна Русско-японская война 1904–1905 годов, авторитету государя был нанесен ущерб Кровавым воскресеньем – 9 января, начались мятежи и бунты, многомиллионные забастовки рабочих, переросшие в первую русскую революцию…
Именно расстрел войсками мирной демонстрации 9 января 1905 года, шедшей с хоругвями на поклон к царю, вне зависимости от роли провокаторов, таких как Гапон и другие, привел к десакрализации монарха в общественном сознании, заставил многих людей пересмотреть свое отношение к самодержавию. Среди них были и те, кто впоследствии стали наставниками Карима, в том числе и знаменитый военачальник первых лет советской власти Михаил Васильевич Фрунзе, которого именно трагические события того дня (а он в них участвовал) толкнули в объятия революционеров.
Реформы, начатые Николаем II после революции 1905 года и, по сути дела, ставшие реализацией требований тех, кто пришел в январе к стенам Зимнего дворца, хотя и были достаточно масштабными, охватывали многие стороны политической, экономической и социальной жизни страны, быстрых результатов для народа, прежде всего крестьянства, не давали. Думу, приобретшую благодаря воле государя большие полномочия, приходилось распускать раз за разом, поскольку она каждый раз требовала большего, чем на то мог согласиться царь. Монархия раздвоилась: она уже не была абсолютной, но полностью конституционной, как хотели многие, в том числе в самом правящем классе, не стала… Везде воцарился дух смятения и ожидания каких-то новых событий… Возвращавшиеся с проигранной японской войны солдаты несли дух пораженчества и критики самодержавия. Свою лепту вносила и вечно нигилистски настроенная интеллигенция.
О чем думал тогда Карим? Аллах ведает! Но можно представить, как мыслили в ту пору его соотечественники, прошедшие похожий тяжкий путь… Так и хочется процитировать также поскитавшегося по свету великого русского писателя той эпохи Максима Горького, который писал в своем знаменитом, но ныне забытом очерке «Человек»:
«Человек! Точно солнце рождается в груди моей, и в ярком свете его медленно шествует – вперед! и – выше! трагически прекрасный Человек! Я вижу его гордое чело и смелые, глубокие глаза, а в них – лучи бесстрашной Мысли, той величавой силы, которая в моменты утомленья – творит богов, в эпохи бодрости – их низвергает.
Затерянный среди пустынь вселенной, один на маленьком куске земли, несущемся с неуловимой быстротою куда-то вглубь безмерного пространства, терзаемый мучительным вопросом – “зачем он существует?” – он мужественно движется – вперед! и – выше! – по пути к победам над всеми тайнами земли и неба. Идет он, орошая кровью сердца свой трудный, одинокий, гордый путь, и создает из этой жгучей крови – поэзии нетленные цветы; тоскливый крик души своей мятежной он в музыку искусно претворяет, из опыта – науки создает и, каждым шагом украшая жизнь, как солнце землю щедрыми лучами, – он движется все – выше! и – вперед! звездою путеводной для земли…»[20]
В умах людей того времени религиозная догматика и защищавшее ее кадимистское (от арабского слова кадим – старый) направление в российском исламе проигрывало возрожденческим идеалам эпохи модерна – как светским, гуманистическим (выразителем которых был и М.А. Горький), так и религиозным, обновленческим, а конкретно – джадидизму. Почему? Это другой вопрос и не тема нашего исследования, но факт остается фактом. Наш герой, прикоснувшийся в передовых по тем временам медресе к мировоззрению джадидизма, явно ставшего тогда властителем дум исламской молодежи, еще не выбрал свой путь. Но ему уже было ясно, с кем он не будет…