Олег Анатольевич Рудковский
Принцесса-лебедь
3.
Ну, а потом пошла свистопляска. Начало бесконечной цепи нелепостей. Хотя, быть может, наша встреча тоже в какой-то мере была нелепой, не столько внешне (это ведь не самое претенциозное знакомство на улице, согласитесь), нежели на уровне флюидов… или в кармических дебрях. Я звонил ей каждую неделю, но никак не мог застать дома. Мне приходилось объясняться с ее отцом, который излишне настойчиво пытался выведать, что я, собственно, за тип, названиваю, и я каждый раз прикрывался новым именем, стараясь и голос тоже настроить в унисон с псевдонимом. Я, наверное, выглядел в его глазах забывчивым покупателем, гордясь близким знакомством с Машей, одновременно обнаруживая глуховатость в дружеском общении: Когда вы говорите она приедет?– А она сама вам разве не сказала? А я мармеладом уши заложил, хотелось проворчать мне, когда становилось бесспорным, что отец ее не горит желанием меня просветить. Каждый раз я клал трубку в неистовой уверенности, что разрази меня гром, если я еще раз вздумаю набрать этот номер.
Действительно, кто она мне? За то время, пока я изматывал душу ее отцу, в моей квартире побывали три женщины, одна из которых задержалась на десять дней, а потом тоже исчезла. Но Маша исхитрилась забыть меня через две недели после нашей ночи, как я могу рассчитывать на ее благосклонность теперь, по прошествии месяца? Нет, я принимал твердое решение не звонить… и я все равно звонил.
Мои горячие еженедельные звонки постепенно переросли в ностальгические воспоминания, случавшиеся раз в месяц. Тогда я подходил к телефону и набирал ее номер. И уже без капли удивления слышал, что вот только вчера она уехала сдавать какой-то экзамен, или что должна приехать в эти выходные, но, судя по всему, не приедет, или же мне просто не отвечали, или телефон был глух. Я уже настолько привык к этим несуразностям, нелепым нестыковкам во времени, что встречал их с улыбкой. Но я продолжал тешить себя надеждой, что однажды… я наберу ее номер… и вот тогда…
4.
Наступила зима. Тягучая пора воспоминаний. Наша кровь пылает в наших венах, когда мы вожделеем нечто такое, что уже почти у нас в руках, или же извлекаем яркие события из прошлого. И нам кажется, что зима леденит нашу кровь, но это не так: она остужает память. Мы все волнуемся, переживаем, вдохновляемся и разочаровываемся лишь повинуясь рабски этому бездонному кладезю всевозможных чувств и испытаний. Я стал забывать мою странную незнакомку с загадочной прозеленью в глазах. Жизнь моя продолжала свое вялое и однообразное течение сквозь годы, подчиняясь судьбе или просто моему с оттенками степенности характеру. Я зарабатывал неплохие деньги, но вы понимаете, до какой степени приставка «неплохие» обуславливалась моим одиночеством. Мне следовало уже подумать о женитьбе, о семье, но я как-то все откладывал этот вопрос, оправдывая себя тем, что мне еще не попалась достойная спутница, но на самом деле осознавая, что это лишь привычка. Я знакомился с женщинами, закручивал пылкие, но не продолжительные в большинстве своем, романы, и вся эта карусель жизни, мелькающая пред моими глазами, потихоньку затмевала далекий образ девушки, подсчитывающей у киоска мелочь. Я уже начинал приходить к тому заключению, что очень скоро она просто уйдет из моей памяти, ну, а если быть точным, останется в подсознании как мимолетный, но незабываемый эпизод. Так оно, возможно, и произошло бы в конечном итоге, и память образная уступила бы место памяти чувственной, если бы не случай.
5.
В один из дней – это случилось летом,– я оказался вовлечен в борьбу с унылым, доводящим до исступления, собственным бездельем. Накануне я кутил с друзьями в баре, а сегодня с утра, пытаясь унять головную боль, уже успел опрокинуть в себя две бутылки пива. После чего улегся на диван, тупо воззрясь на потолок, и занялся тем, что принялся подыскивать себе «пешеходное» занятие.
В этот момент и произошло то, что я называю оказией памяти. У кого-то чаще (у гениев, к примеру), у кого-то реже (мое почтение), но, как бы то ни было, подобное наблюдается в стаде людей, и каждый хоть раз в жизни испытал на себе своеволие памяти. Так случилось и со мной: я пролежал на диване около получаса, и, когда уже готов был смириться с тем, что мне остается лишь закрыть глаза и как следует выспаться, память вдруг выдала мне адрес.
Конечно. Я ведь слышал его. Она говорила адрес таксисту, а я стоял рядом, слишком завороженный ее глазами, чтобы обратить на это внимание, но не настолько невменяемый, чтобы гиперпамять моя бездействовала. Я даже знал, где этот дом, даже представлял себе его в мыслях… Подсознательно представлял.
Я вскочил с дивана. Черт возьми, почему нет? Что я теряю? По крайней мере, представив родителям свою внешность, я могу рассчитывать на некоторую снисходительность с их стороны, и попытаться вытянуть из них точную дату приезда Маши. Квартиру я, правда, не знал, но в любом доме всегда найдется парочка старожилов, – из тех, что прожигают часы на скамейке возле подъезда и осведомлены обо всех соседях вплоть до их родословной. Алкоголь придал мне уверенности, а остатки похмелья гнали на улицу. Но только не это главное. Екнуло мое сердце. Я вдруг представил, что вот сейчас увижу ее, и огоньки воспоминаний взметнулись в моем сердце пламенем ее образа.
Я быстро отыскал нужный мне адрес. По дороге я опустошил еще одну бутылку пива, поскольку жара на улице оказалась невыносимой для моего плачевного состояния. Бутылку я выбросил в урну уже на подходе к дому Маши.
У подъезда никого не оказалось, но меня это ничуть не смутило. Я поднялся на второй этаж, чтобы уж наверняка, и позвонил в первую попавшуюся квартиру. Дверь мне открыла бабулька с придирчивым взглядом, и хотя смотрела она на меня как на шпика, именно такой человек мне сейчас и требовался.
– Здравствуйте!– Я изобразил радушную улыбку, изо всех сил стараясь не казаться пьяной карикатурой на самого себя.– Вы не могли бы мне помочь. Я ищу Машу. Она живет в этом доме, но я забыл квартиру.
– Маша?– переспросила старушка, и ее подозрительность несколько улеглась.– Какая Маша? Это не из соседнего ли подъезда?
– Может быть,– с готовностью согласился я. И для пущей уверенности добавил:– Молодая, высокая, светлые волосы.
Она смотрела на меня. И моя улыбка поблекла. Я ожидал ответа какого-нибудь; по моему глубокому убеждению, люди в таких случаях что-нибудь отвечают. Ну, например «Это она!» Или: «Это не она!» На худой конец: «Вали домой, шаромыга, нет здесь таких!» Она молчала. И я молчал. Что я еще мог добавить? Если она ожидала, что я стану предъявлять ей наши с Машей общие фотографии, начиная с раннего детства, то кроме воспоминаний (я и лица-то ее толком не помнил) у меня ничего при себе не имелось. Поэтому я просто ждал.
– Вы приезжий, что ли?– медленно спросила старушка, глядя на меня так, словно я был загадочный фрукт.– Кто она вам?
Поднатужившись, я вмиг состряпал какую-то жалостливую историйку, какую без пива сам бы вряд ли разобрал. Ну я же не мог сказать этой бабке, что с Машей нас соединяет лишь единичный пересып, моими молитвами грозящий вылиться в повторный.
Она смотрела на меня еще с четверть минуты, после того как я закончил нести свой бред. Потом она сказала:
– Я вас разочарую, но вы опоздали. Ее нет.
– А где же она?– Я спросил без улыбки. Я сразу же почувствовал это. Я не мог не почувствовать, потому что все эти месяцы я думал о ней, и даже когда не думал, я все равно думал. И наши души слились воедино, хотя ни я, ни тем более она об этом не подозревали. Но я продолжал говорить так, словно ничего не понял. Почему я это делал? Ведь мое сердце не врало…
– Нигде,– ответствовала старушка.– Ее вообще нет. В живых…
Я молча смотрел на нее. Изнутри наваливалась свинцовая тяжесть.