bannerbannerbanner
полная версияПодъезд

Олег Анатольевич Рудковский
Подъезд

Полная версия

8.

Грохот двери разбудил меня через час. Мне с трудом удалось продрать свинцовые веки, а после этого я еще минуту сидел на кровати, размышляя, где нахожусь и что такое громыхает над ухом. Наконец мне удалось собраться с мыслями. Я понял, что я в своей квартире, и сразу же в памяти всплыла моя идиотская выходка с Лехой.

Я открыл дверь. Передо мной стоял тот первый благодушный мент. Теперь на его лице даже при большом желании невозможно было найти ни капли благодушия.

– Самохин. На выход.

Настала очередь Артемки, девятилетнего внука дяди Федора с четвертого этажа. Упорное прятанье и армейское снаряжение старика не помогли ему уйти от рока. Артемка носился на улице с дворовыми ребятами, и мог еще долго носиться, но в свете произошедших событий его родители посчитали за нужное все же позвонить паре-тройке его дружков (меня удивляет, как они вообще отважились отпустить его на улицу поздно вечером – поразительная безответственность). Оказалось, что все уже дома, а Артемки нет. Последовал звонок в милицию, полный стенаний и плача, и наряд немедленно двинул сюда к нам: уже все знали, где наибольшая вероятность найти пацана. Артемка валялся на четвертом этаже (шагни я чуть правее, когда поднимался домой, я бы непременно его задел). Дяде Федору, ревностному приверженцу всякого рода баррикад и запоров, повезло: его оградили от вида мертвого внука. Но легче ему от этого не стало: как-то неуловимо дядя Федор впал в младенчество.

– Ты был последним.– Уже горел свет в подъезде, так что я мог безошибочно распознать их взгляды: это было не какое-то безымянное неудовольствие, а самое настоящее обвинение… Интересно, они с собой лампочки прихватили? – И ты был пьян.

– И что?

– Как ты это объяснишь?– Благодушный мент наседал на меня, остальные стояли рядом, готовые скрутить меня при первой же опасности.

Я зевнул, окатив их волной перегара, от чего они поморщились, но не отступили ни на шаг.

– Я был не один,– вяло ответил я.

– Знаю.– Он как-то сразу сник.– Соседи видели, как вы тут дурачились. Что, тебе повод для веселья?

– Как он умер?

Они помолчали немного, разглядывая меня с легкой задумчивостью. Но все-таки они понимали мою непричастность, поэтому «благодушный» ответил:

– Кто-то открыл щит и засунул его руку в самую гущу проводов. И я не сомневаюсь, что это произошло именно здесь.

Я посмотрел на полуоткрытый электрощит. Обычно они всегда закрыты на замочек, чтобы шпана не лазала, но только не этот, ведь наш подъезд особенный. Я тоже не сомневался. Я уже давно перестал сомневаться, просто жил.

– И ты был последним,– вновь повторил он.– Ты что, ничего не почувствовал?

– Было темно.– Я вспомнил про деда Павла со второго этажа – Леха наткнулся на него, когда пытался вытянуть у меня «пузырь». Я решил не говорить им об этом. Дед Павел по праву считался самым старым в нашем подъезде, а по моему твердому убеждению, он был еще и самым классным соседом. Все остальные казались мне уродами. В первый же день, когда я только переехал сюда после развода, я врубил на всю катушку Мумий Тролля. На следующее утро ко мне заявилась стерва из домоуправления, пригрозив, что если я и дальше буду дебоширить, то с меня взыщут солидный штраф. Не угодил кому-то несчастный Лагутенко.

Может, он просто поднимался наверх за спичками. Зачем доставлять неприятностей старику?

– Какого хрена ты вообще таскаешься по ночам? Тебе заняться больше нечем?

На это я уже не счел нужным отвечать, просто развернулся и побрел наверх, оставив их давиться собственной яростью.

Они вновь устроили дежурство, которое продолжалось гораздо дольше первого. Больше я с ними не общался – проходил мимо, даже не глядя. Подъезд постепенно стал превращаться в свалку – Людка, симпатичная девка с соседнего дома, моющая у нас полы за сорок рублей с носа, перестала приходить. Мусор скапливался, и никто не старался от него избавиться.

Что касается Артемки, то он действительно «шарахался» тем вечером с ребятами, а нагулявшись, отправился домой. Тут-то его и перехватили. Кто-то притащил его в наш подъезд, довел до четвертого этажа (соседи, прекрасно видевшие меня с Лехой, его не заметили – они умели замечать только то, что надо), открыл электрощит и сунул его туда руками. После этого Артемке еще оставалось время немного подрыгаться перед кончиной.

Они дежурили, и ничего не происходило. Как только дежурство снималось, следовало очередное убийство. Тип, если он действительно существовал, действовал безошибочно. Он ни разу не повторился, и каждая новая смерть являлась в некотором роде маленьким шедевром. Они опять оставались на дежурство, и все прекращалось.

Не помогало ничего – ни ножи, запрятанные возле двери, ни засовы, ни строгий контроль. Как правило, внуки моих соседей жили отдельно, с родителями, а родителям приходилось постоянно отлучаться куда-нибудь – на работу, в магазин, в гости. Как тому человеку удавалось выманивать перепуганных детей из квартир? Какие коврижки были припасены у него, если при этом забывались напрочь все родительские наставления? И зачем, черт побери, он притаскивал мертвые тела (или живые) к квартирам пенсионеров? Что действительно приносило ему истинное наслаждение: убийство детей или наблюдение, как жители моего подъезда один за другим сходят в могилу?

Когда в подъезде не осталось уже никого, кроме меня и деда Павла со второго этажа, дело закрыли. Все мои соседи, если чудом не оказывались в больнице, отправлялись в мир иной. Я поражался, почему они не бегут из этого дома сломя голову. Но потом вспоминал про их возраст, и мне все становилось понятно. Все они слишком прочно осели в своих квартирах, чтобы коренным образом менять место жительства. Легче было умереть. И принять смерть молодых.

Его не нашли. Да и не могли найти. Я думал, почему же он пощадил нас двоих, а потом вдруг резко до меня дошло: у нас нет внуков. Дед Павел жил один, без родственников, я еще не успел обзавестись даже детьми. Вот так мы и остались в живых. Можно сказать, нам повезло, как ни дико это звучит.

Осталось много неясностей, объединенных в одну черную тайну. «Благодушный» подвел правильную черту: Артемку шлепнули именно здесь, на четвертом этаже. Я представлял, как бы я себя вел, если бы мою руку какая-нибудь сволота сунула в электричество. Несомненно, я бы завопил что есть мочи, как вопил тогда, в детстве, столкнувшись с подъездным чудовищем. Почему же никто ничего не слышал? Почему дядя Федор продолжал валяться в своей койке, словно ничего не происходило? Или же Артемка впрямь не издал ни звука? До какой же степени нужно напугать человека, чтобы, чувствуя скорейшее наступление кончины, он оставался нем как рыба? К тому же его ведь тащили по улице к нашему подъезду! Он что, на поводке шел?

И еще: какого черта перегорали лампочки?

В конце концов, я перестал ломать голову. Вновь сформировавшееся слово в центре мозга помогло мне оттолкнуть все логические доводы. Подъезд. Только подъезд мог содеять подобное. Он ждал много десятилетий, прежде чем начать свою игру. Не исключено, что он ожидал именно меня.

9.

Страшная зима исчезла в водостоках и в земле. Наступила весна, а за ней и лето. Мы продолжали жить одни в подъезде: я и дед Павел. Остальные квартиры оставались пустыми. Теперь они принадлежали детям тех, кто в них здравствовал еще полгода назад, но я крупно сомневался, что они захотят тут жить. И продавать или менять их тоже не спешили.

После последнего убийства, когда перегорели очередные лампочки, я не стал их вставлять. Мне было плевать на темноту, к тому же весной темнело поздно. Хотя и раньше, как я уже говорил, шорохи соседей никогда не доставляли мне неудобств, теперь я был просто поражен мертвой тишиной в подъезде. Даже находясь дома и слушая музыку (теперь-то я мог себе это позволить), я не переставал ощущать эту тяжесть. Подъезд стал каким-то жутко стерильным. И мне все меньше и меньше хотелось возвращаться домой.

Я подумывал перебраться к Людке – той самой, что когда-то мыла у нас полы. Я случайно столкнулся с ней на улице, и она пригласила меня на чашку чая. Я не мог удержаться – выложил ей всю эту историю, от начала до конца, присовокупив свои собственные догадки. Умолчал я лишь об одном: о странной связи теперешних событий с тем поздним вечером, когда мне было семь лет, и я поднимался по лестнице после наспех сочиненной Серегой истории. Поймите, мне нужно было с кем-то поделиться, даже рискуя прослыть психом. До Людки, конечно же, доходили слухи – такое не могло остаться незамеченным,– но я придал им реальный оттенок. После этого я остался у нее. И теперь захаживал к ней все чаще и чаще.

Примерно за неделю до окончательного переезда к ней, приуроченного к годовщине моего развода, в дверь моей квартиры постучали. Я поплелся открывать, недоумевая, кого там черт припер: стоял первый час ночи. Увидев на пороге деда Павла, я не очень-то удивился: меня больше озадачивало то, что он до сих пор этого не сделал. Мы, в те редкие моменты, когда сталкивались с ним нос к носу в подъезде, просто коротко приветствовали друг друга, ни словом не затрагивая цепь загадочных убийств трехмесячной давности. Теперь я видел его в дверном проеме, и мне стало нестерпимо его жаль. Выглядел он неважно, – видимо, случившееся подкосило его и без того не отличавшееся крепостью здоровье. И вот теперь ему предстоит остаться здесь одному. Когда еще этот проклятый подъезд заполнят новые жильцы? И доживет ли он до этого дня?

– Ты не спишь, Юрка?

– Нет, дед Павел. Заходи.

Он крякнул и выступил из темноты подъезда в мою освещенную прихожую. Тут я мог рассмотреть его получше. Меня поразил его вид в самое сердце – у меня создалось впечатление, что этот старик изведал на своем веку столько лишений, что мне со своей неудавшейся семейной жизнью и не снилось. Волосы у него стали совсем белыми, морщины больше походили на следы от лезвия бритвы – глубокие бескровные разрезы. В глазах, в самых уголках их, затаилась боль. Ее природу я не мог уяснить.

 

Он огляделся, и его взгляд упал на сумки в центре комнаты. Я собрал в них кое-какие вещи, не требующиеся повседневно, намереваясь перетащить их при пешем заходе (для мебели, разумеется, требовался грузовик, но пока я об этом еще не думал).

– Уезжаешь?

– Да, дед Павел. Уезжаю. Может, женюсь скоро.

Он слабо усмехнулся и кивнул головой.

– Я чувствовал.

– Ты проходи на кухню, дед Павел,– предложил я.– Я как раз собирался кофейку глотнуть. Будешь?

Он прошаркал до кухни и занял стул между обеденным столом и холодильником, забравшись как бы в нишу.

– Я уже не в том возрасте, Юрка, чтобы пить такие крепкие напитки.

– Ну, тогда чаю.

– Чаю? Пожалуй…

Я орудовал возле плиты, находясь к нему спиной, поэтому не видел, чем дед Павел сейчас занят. Я давал ему время освоиться и осмотреться: кажется, заглянул он ко мне надолго. Однако когда я повернулся, то застал его с отрешенным лицом, уставившегося в одну точку.

– Что, дед Павел, бессонница?– попытался пошутить я.

Он перевел на меня свой странный взгляд.

– Я уже давно плохо сплю. Заснуть получается только под утро, и просыпаюсь тоже утром.

– У меня такое бывает только после грандиозной пьянки.– Я вновь отвернулся, доставая из шкафчика кружки.– Только это уже следующее утро, как потом оказывается. А вообще проблем со сном у меня никогда не наблюдалось. Я, конечно, не знаю, что будет со мной с возрастом. Но, как я понимаю, мне до твоих лет не дотянуть, дед Павел.

Рейтинг@Mail.ru