Олег Шушаков
Маньчжурский вариант
Глава 4. «Сумеем кровь пролить за СССР…»
Халхин-Гол, конец мая 1939 г.
Весна в Забайкалье была совсем не такой, как в Одессе. Снег сошел очень рано. А солнца было столько, что Владимир с непривычки ходил прищурившись.
Понимая, что для летчика-истребителя умение видеть врага, атакующего со стороны солнца, является условием не то что победы, а элементарного выживания, Владимир постоянно тренировался. Сначала, наловившись солнечных зайчиков, он ходил и спотыкался. Но спустя какое-то время научился смотреть на солнце сквозь ресницы и не слепнуть.
А жизнь шла своим чередом.
Первая эскадрилья летала очень много. И младший лейтенант Пономарев, с легкой руки военкома допущенный наконец к полетам, с жадностью наверстывал свое отставание. Все экзамены и зачеты по матчасти, различным инструкциям и наставлениям, а также по знанию района полетов он сдал на «хорошо» и «отлично» еще до того, как угодил в «вечные» дежурные, и больше никаких препятствий не оставалось.
Потому что в конце марта капитан Иванищев, при активном содействии врио командира бригады майора Куцепалова, был назначен заместителем начальника штаба бригады и убыл к новому месту службы. А старший лейтенант Ледневич после суровой выволочки на партбюро и отъезда своего покровителя ходил тише воды ниже травы, больше к Владимиру не цеплялся и жить не мешал.
Зачет по технике пилотирования младший летчик Пономарев сдал на «удовлетворительно». Комэска Иванищев, при всех его недостатках, на самом деле был на своем месте. А пил бы поменьше, да летал побольше, и не держал возле себя эту шестерку Ледневича, то стал бы действительно неплохим командиром эскадрильи.
Так или иначе сильно придираться к Владимиру он не стал. Видимо, решив, что на первый раз хватит. В конце концов это была его эскадрилья и в мае, на итоговой проверке, не адъютанту, а именно ему пришлось бы отвечать за подготовку летного состава. И вообще раз пошла такая пьянка и в дело ввязался военком, имело смысл махнуть рукой на глупые амбиции. Тем более что это были не его амбиции.
Иванищев был старый комэска и отлично понимал, что гавкаться с комполка и военкомом себе дороже. Раз выше сидят, значит, дальше глядят. И лáдненько…
К маю Владимир восстановил навыки пилотажа. И простого, и сложного. Полетал и в составе звена, и в составе эскадрильи. Провел несколько воздушных боев, и даже пострелял пару раз по конусу. Понятное дело, чтобы стать настоящим боевым летчиком, этого было мало, но никто и не ожидал, что за три-четыре месяца он превратится в аса. Во всяком случае, в строй эскадрильи младший лейтенант Пономарев встал, и командир звена лейтенант Пьянков был им доволен. А если командир доволен, значит, солдат кашу ест не зря.
О Наталье Владимир старался не думать. И может быть, именно поэтому думал о ней постоянно. Вспоминал ее задорную улыбку и льдисто-серые, смеющиеся глаза… Вспоминал, как она сдувала с лица свою непокорную золотистую челку, расправляя и укладывая парашют… Вспоминал, как она, такая стройная и ладная, стояла, запрокинув голову, на летном поле и, приложив ладонь к глазам, смотрела в небо…
Светится солнце
Золотом красным…
Как одиноко
В небе прекрасном!..
Как одиноко,
Как безнадежно…
В небе высоком,
В небе порожнем…
Долго ли коротко ли, настал май.
Эскадрилья вовсю готовилась к итоговой проверке. Новый комэска старший лейтенант Черенков, принявший эскадрилью у капитана Иванищева, прятаться за его широкую спину не собирался.
Первая эскадрилья должна быть первой во всем!
И комполка майор Глазыкин расслабляться не давал, хотя и понимал, что молодому комэска нелегко. Поэтому полковые специалисты из первой эскадрильи не вылезали. Участившиеся строевые смотры лишь разнообразили армейскую рутину. А для Владимира они вообще были делом привычным до скуки (спасибо «Иван-царевичу», уж к строевым-то смотрам он любовь у своих подопечных привить сумел).
При этом боевую готовность никто не отменял и двадцать второй истребительный авиаполк, как ему и положено, нес боевое дежурство по охране границ любимой Родины.
А тучи на дальневосточных границах хмурились все сильнее.
Одиннадцатого мая отряд баргутской конницы при поддержке броневиков атаковал монгольскую погранзаставу у сопки Номон-Хан-Бурд-Обо. Силы были неравные, и монгольским пограничникам пришлось отойти на западный берег реки Халхин-Гол.
Международное положение складывалось в последнее время очень непростое.
В конце тридцать восьмого года Япония испытывала серьезные военные и экономические трудности. Война в Китае не приносила желанной победы. Была захвачена огромная территория. Однако это привело лишь к распылению сил. Ширилось всенародное антияпонское движение, руководимое Коммунистической партией Китая.
Затяжная война не могла не сказаться и на внутриполитическом положении Японии. Понизился жизненный уровень населения. Курс йены упал, а цены на многие товары широкого потребления повысились. Росло всеобщее недовольство. Под давлением военных кругов в январе тридцать девятого кабинет, возглавляемый принцем Коноэ, был вынужден подать в отставку. На смену ему пришло «правительство войны». И премьер-министр Хиранума, и его ближайшее окружение – военный министр генерал Итагаки, его заместитель генерал Тодзио и командующий Квантунской армией генерал Уэда – видели выход из создавшегося положения в активизации боевых действий против Китая и расширении агрессии в северном направлении, против Монгольской Народной Республики и Советского Союза.
При этом первостепенное внимание уделялось подготовке нападения на МНР. Быстрый захват ее территории позволил бы японским войскам выйти к советским границам в районе озера Байкал, а затем перерезать единственную железную дорогу, связывающую европейскую часть Советского Союза с Дальним Востоком.
Кроме того, успешная агрессия против СССР и Монголии могла поднять престиж японской армии, сильно пошатнувшийся после серьезных неудач на Хасане и в Китае…
Командир двадцать второго истребительного авиаполка майор Глазыкин сидел у себя в кабинете и смотрел в раскрытое настежь окно. Серебряный тополь, стоящий прямо у его подоконника, шуршал своей еще не успевшей потемнеть листвой на теплом ветру. Тополь, тополь… Глазыкин задумчиво крутил в пальцах остро заточенный двухцветный командирский карандаш и размышлял о превратностях судьбы.
В двадцать девятом он окончил школу фабрично-заводского ученичества в своем родном городе Вольске. Но слесарил не долго. По комсомольской путевке его направили учиться в Вольскую объединенную военную школу летчиков и авиатехников. Впрочем, в летчики он не собирался.
Но как-то так вышло, что вскоре оказался в третьей военной школе летчиков и летнабов в Оренбурге, и даже выучился летать на разведчике Р-5. Чтобы потом не один год прослужить в девятнадцатой легко-штурмовой эскадрилье ЗабВО – сначала командиром звена, а затем отряда. В феврале прошлого года его даже наградили орденом Красной Звезды. И он уже стал, кажется, привыкать.
А через месяц был назначен помощником командира истребительного авиаполка. И всего через полгода принял этот полк у капитана Куцепалова, назначенного на бригаду и получившего по этому случаю очередное воинское звание.
Ему тоже кинули вторую шпалу на петлицы. Впрочем, и он это отчетливо осознавал, стать командиром полка в двадцать семь было не таким уж и большим достижением. Надо было раньше свою дорогу выбирать. Или идти по ней более решительно!
И тем не менее под его командованием оказалось более полутысячи человек. Шестьдесят три истребителя – двадцать восемь И-16 и тридцать пять И-15 бис…
Глазыкин перевел взгляд на дребезжащий телефон. Чтобы вернуться к реальности, ему потребовалась лишь пара секунд.
– Товарищ комполка! – докладывали со старта. – Прибыл товарищ комбриг!
Глазыкин надел фуражку и поспешил навстречу начальству.
Куцепалов прилетел не на связном У-2, а на своем собственном «ишаке». И одно это уже могло насторожить. И насторожило.
– Здравствуй, Николай Георгиевич! – Куцепалов протянул руку Глазыкину, когда тот закончил рапорт.
– Здравия желаю, товарищ комбриг! – козырнул Глазыкин и пожал твердую ладонь.
Куцепалов оглянулся. Никого рядом не было. И пилоты, и красноармейцы, являя собой образцы деловитости, занимались обслуживанием материальной части и несением внутренней службы, благоразумно держась подальше от начальства.
– Как полк? – спросил он.
– Готовы к выполнению любого приказа командования! – как и положено, ответил Глазыкин.
– Приказ имеется, Николай Георгиевич, – Куцепалов понизил голос. – Без проверок! Сколько тебе надо времени, чтобы подняться и вылететь?
– У меня три площадки, Федор Тимофеевич. Да вы же сами все знаете… Че плюс тридцать… Первая эскадрилья – через пятнадцать минут. Вторая – по зрячему. Третья и четвертая – сбор на маршруте…
– Значит, так. Полный боекомплект! Топливо – под крышку! Я – лидирую! Летим в Баян-Тумен. Но об этом ни слова! Даже Калачеву!
– Что-то случилось, Федор Тимофеевич?
– Да!.. У монголов уже неделю стрельба идет, а вчера был атакован и сбит связной самолет сто пятидесятого СБАП…[2] Летел над своей территорией. Но это его не спасло. Летчик погиб, а летнаб[3] выпрыгнул с парашютом. Идем на усиление.
К тревогам в первой эскадрилье за последнее время успели уже привыкнуть. Итоговая проверка ожидалась со дня на день, поэтому матчасть была готова к проверке в любую минуту. И техники, и летчики были переведены на негласное казарменное положение. Все (кроме боевых подруг, конечно) относились к этому с пониманием. Служба!
Поэтому пока летчики прибывали на стоянку и надевали парашюты, техники уже успели подготовить самолеты.
Один за другим истребители выплевывали в небо короткие звонкие очереди. Такая методика была введена в полку для определения готовности к боевому вылету. Между экипажами развернулось настоящее соревнование, кто первым засветит залп. И на этот раз, как всегда, вперед всех успел экипаж лейтенанта Райкова.
Никаких секретов! Просто воентехник третьего ранга Копысов быстрее всех пробегал стометровку. Все по-честному!
Обычно после приведения самолетов в боевую готовность эскадрилья возвращалась к мирной жизни. Хотя иногда поднималась в воздух, шла на предельно малой высоте между сопками, маневрируя направлением и высотой, и, выскочив на полигон, стреляла по мишеням.
Младший летчик Пономарев терпеливо парился в кабине. Обычное дело – проверка кончилась, а отбоя нет. Видимо, итоги еще не подведены.
В этот момент в воздух одна за другой взвились две зеленые ракеты.
Взлет!
Дружно поднявшись, а затем, развернувшись на сто восемьдесят градусов, эскадрилья вслед за командиром прошла над аэродромом. Внизу должны были выложить специальный сигнал.
Радиостанции пока имелись только на тяжелых бомбардировщиках, поэтому истребителям приходилось обходиться мимикой и такими вот сигналами. В верхнем левом углу большого белого полотнища на старте лежал красный квадрат. Этот сигнал означал единицу, то есть команду «Выполнять задание». А какое – ведомо лишь командиру.
Дело опять же привычное. Держи строй и не пропадешь!
Черенков повел эскадрилью на восток. Владимир знал, что там расположен штаб полка и сидит вторая эскадрилья. Похоже, что это все-таки полковые учения…
Когда они подлетели, звеньями стала подниматься вторая. Но не только. Вот взлетело штабное звено. А это… Это же комбриг?!
Командир бригады занял место лидера, и, следуя за ним, эскадрильи встали на маршрут, как гуси за вожаком. А когда к ним пристроились третья и четвертая эскадрильи, зрелище стало еще более впечатляющим!
Они шли как на параде в День Воздушного флота – колонной клиньев эскадрилий с превышением от первой к последней! Сначала «ишаки», а за ними – «бисы». Шестьдесят с лишним машин!
Озеро Харанор… Река Борзя… Озеро Зун-Торей… Соловьевск…
Комбриг, покачивая самолет с крыла на крыло, подал сигнал «внимание, сомкнись», и, выполнив горку, двадцать второй истребительный полк покинул пределы СССР.
Степь да степь кругом!..
Владимир, удерживая дистанцию и интервал от ведущего, краем глаза с любопытством смотрел на чужую землю, проплывающую под крылом. За границей он ни разу еще не был. Впрочем, то, что он видел, на заграницу не походило. Все то же самое. Степь да степь… Как море. Никаких ориентиров. Только компас да часы…
Вскоре они пролетели над тонкой темной линией, перечеркнувшей степь пополам.
«Вал Чингисхана!» – догадался Владимир.
А затем под крыло выполз Баян-Тумен. И вот это они называют городом? Юрты, сараи, коровы, лошади… И степь. Как же комбриг его нашел? А впрочем, да! Компас и часы…
Одна за другой, выстроившись в круг, садились эскадрильи.
Сели так же дружно и без происшествий. Полк выстроился поэскадрильно, как на смотру – в одну линеечку, благо места хватало. Стройся хоть до горизонта.
Владимир огляделся. Голое, ровное поле без каких-либо построек. И это авиабаза?
Сразу после посадки – построение личного состава. А как же иначе? Выключил мотор – сбор напротив самолета командира. Бегом! И доклад о выполнении задания. Затем выслушать замечания. Замечания у командования есть всегда! Потом получить очередную задачу и усвоить порядок ее выполнения. Задачи у командования тоже никогда не кончаются.
– Сегодня самураи напали на Монголию, и мы прибыли защищать ее! – Куцепалов взмахнул летным шлемом. – Я верю в то, что вы в бою будете достойными воздушными защитниками и своими подвигами прославите свой полк и нашу славную Родину!
Строй застыл в безмолвии.
– А сейчас рассредоточить и заправить самолеты горючим, переложить полетные карты и быть готовым к новому вылету. Для боя! Для отражения налета противника! За ВКП(б)! За Сталина!! Ура!!!
Летчики разошлись по стоянкам. Рассредоточить так рассредоточить. Навалились и откатили ведомых. Одного вперед, другого – назад. И все равно выстроили так, чтоб красиво было. Начальник штаба поруководил… Ну, не выносит армейская душа бардака. Ни в казарме, ни на плацу, ни в столовой. Что тут поделаешь?
Заправить самолет – тоже дело не хитрое. Если, конечно, не ведрами из бочки переливать. Боекомплект – в лентах. Карты переложить? Не фиг делать! Толку-то от них? Тут один ориентир – речка Керулен. Собственно, и не речка, а так – мутный ручей с глинистыми берегами. Есть, правда, еще одна река – Халхин-Гол. Но до нее еще километров триста лететь.
Но долетели не все. В эскадрилье «бисов» одного летчика недосчитались. И главное, никто не заметил, куда он подевался. Был человек – и нет человека…
Глазыкин остро переживал чэпэ. Хотел даже сам на поиски вылететь. Но Куцепалов не разрешил. Завтра по этому же маршруту пойдет тридцать восьмой скоростной бомбардировочный полк капитана Артамонова. Штурманам все равно делать нечего будет, они и посмотрят, что и как.
– Ты, давай, лучше посты воздушного наблюдения организуй. До границы километров шестьдесят всего! Не хватало еще, чтобы нежданные гости нас тут как курей перещупали, – сказал он Глазыкину.
Комбриг безусловно не зря бдительность мобилизовывал. Умом Владимир понимал, что они прилетели на войну. Но как-то не верилось… Все так мирно вокруг. Юрты да заборы с расписными воротами. Свиньи бродят, коровы… Вон монгол сидит на маленькой мохнатой лошади, прищурился. В какой-то странной шляпе-кепочке и вышитом халате без воротника. Солнце светит, небо – синее, трава – зеленая… Какая еще война?
А вот такая.
Рано утром, на рассвете, восемь «ишаков» первой эскадрильи взлетели и, встав в правый пеленг за комбригом Куцепаловым, перелетели на аэродром подскока у высоты семьсот пятьдесят два, в просторечии – гора Хамар-Даба.
Может быть, младшего летчика Пономарева и не взяли бы с собой, но, спасибо воентехнику второго ранга Рябушкину (молодец Ванька!), мотор завелся с полпинка. Не то что у некоторых… Поэтому Владимир занял свое законное место справа от комзвена и шел за ним, как привязанный до самой посадки.
И только потом сообразил, что надо было еще и по сторонам смотреть. Потому что главная задача поменялась. Раньше надо было строй держать. А теперь надо было драться. И держаться спиной к спине, как положено в драке…
Но это сейчас все понятно, а тогда он лишь одного боялся, как бы интервал и дистанцию соблюсти. Балбес!..
Сели у высохшего озерка. Сразу подъехал бензозаправщик. Рядом автостартер для запуска двигателя на стреме. Что еще надо для счастья простому истребителю? Разве что лишнюю ленту с патронами. В нужный момент! Но это уже из области фантастики…
Майор Куцепалов построил личный состав и произнес патриотическую речь, в конце которой категорически запретил перелетать государственную границу Монгольской Народной Республики (была бы она еще и обозначена!) в случае преследования улепетывающего противника.
А в девять утра позвонили с поста воздушного наблюдения, оповещения и связи у озера Буир-Нур и сообщили о появлении звена японских истребителей.
– По кóням! – решительно скомандовал комбриг.
Летчики разбежались по машинам, и один за другим пошли на взлет.
Все, кроме Куцепалова. Потому что на его «ишаке», как на грех, никак не запускался мотор. Он яростно матерился. Но это не помогало…
Черенков взлетел раньше всех и, позабыв, что он комэска, с набором высоты помчался на север. За ним, не дожидаясь друг друга, кинулись остальные.
Владимир взлетал последним. Наконец он оторвался от травы и резко, отматывая руку, убрал шасси. Командир звена улетел уже далеко. И его надо было догнать! Но скорость росла так медленно!.. Владимир видел, как ребята уходили вперед, а он за ними не успевал.
Все в этот день было поперек!
Вдруг он увидел, как там, над рекой, с высоты, со стороны солнца, на неровный, далеко растянувшийся строй его товарищей упала шестерка самураев.
Засверкали трассы. Кого-то сразу же подожгли, и он, вспыхнув, как спичка, вошел в пике, растягивая за собой рваный черный хвост. Самолет упал, а летчик так и не выпрыгнул. Напоровшись на очередь, перевернулся и посыпался вниз еще один краснозвездный ястребок…
Сбив двоих в первой же атаке, японцы сделали скоростную горку и снова обрушились сверху на четверку И-16.
Нет, совсем не таким Пономареву виделся в мечтах его первый бой! Это самураи должны были пачками лететь вниз, объятые пламенем, а не сталинские соколы!
Владимир стиснул зубы, выжимая газ до упора. Он давил и давил на рукоятку изо всех сил, как будто это могло прибавить оборотов и без того ревущему на пределе мотору.
Все происходило слишком быстро!
Два «ишака» с замершими пропеллерами медленно планировали вниз. А один их прикрывал. Один против шестерых! Но недолго… Получив несколько очередей и оставляя за собой дымный след, он круто пошел к земле и при ударе взорвался.
После этого в небе остались только машины с красными кругами на серебристых плоскостях. А над степью поднимались густые черные столбы.
«Опоздал!» – скрипнул зубами Владимир. Конечно, он опоздал. Но не совсем. Потому что в небе еще летали враги.
И началось!..
На самом деле он думал только об одном. Чтобы его сбили над своей территорией. И крутился, как мог, оттягиваясь на юг.
Таким фигурам пилотажа его не обучали. Впрочем, он вряд ли, понимал, что делал. Один раз он даже нажал на гашетку, когда прямо перед носом у него выскочил самолет с красными кругами на крыльях. И даже, кажется, попал! Потому что в воздухе замельтешила какая-то труха. Но в этот момент его ястребок вдруг протрясло, как на кочках, и швырнуло в сторону. А он получил по голове, как кувалдой. Но, к счастью, не прямо в лоб, а вскользь…
Владимир дал газ и сделал бочку. На такой малой высоте он неминуемо должен был бы убиться, выполняя эту фигуру. Но, видимо, не в этот раз.
И тут он увидел и это озерцо, и бензозаправщик, и автостартер. Можно было садиться. Если бы позволили эти… Которые клевали его, как стервятники. Он оглянулся. И ничего не увидел. Кровь заливала разбитые очки. Оставалось только погибнуть…
И вдруг все кончилось.
Самураи почему-то оставили его в покое. И тогда он толкнул ручку вперед и выпустил закрылки. И нырнул вниз, не выпуская шасси. Его израненный «ишак» заскользил по траве с загнутым на капот винтом, медленно разворачиваясь вправо и, наконец, остановился.
Его спас капитан Савченко. Расстреляв весь боезапас, капитан искусно вышел из боя и приземлился. И пока техник перезаряжал его оружие, стоял, напряженно вглядываясь в небо. А потом оттолкнул его и крикнул:
– От винта!
И его завели, и он взлетел, и только поэтому Владимиру удалось все-таки посадить свой изрешеченный самолет.
Потому что Савченко увидел, как избитый вражескими очередями И-16, ковыляя на бреющем, шел к своему аэродрому, а самураи заходили на него, как на полигоне, и стреляли, стреляли, стреляли…
И он взлетел, отогнал врагов, но при посадке на поврежденной машине не смог удержать направление, скапотировал и погиб. Жизнь за жизнь…
Такая вот война.
В этом первом бою геройски погиб командир эскадрильи старший лейтенант Николай Черенков, который, оставшись один против шестерых, до последнего прикрывал своих товарищей – лейтенантов Александра Мурмылова и Анатолия Орлова, планирующих с отказавшими моторами на вынужденную.
Спасая товарища, погиб капитан Савченко.
Пропал без вести лейтенант Пьянков.
Двигатель куцепаловского истребителя так и не завелся. Может, засорился бензопровод? Или комбриг в спешке залил карбюратор? Техники сняли капот и ковырялись в движке.
А Куцепалов больше не матерился. Он молча сидел в кабине своего самолета, глядя в одну точку в каком-то ступоре, без мыслей и без эмоций.
Позднее выяснилось, что Александр Пьянков уцелел.
Он был подбит и ранен в самом начале боя. И попытался посадить поврежденный самолет. И снова был ранен. Но все-таки сумел приземлиться, не выпуская шасси, на «брюхо». Пьянков выскочил из машины, но спрятаться было некуда. А самураи заходили на него один за другим. Стреляли длинными очередями, как в тире, а он зигзагами метался из стороны в сторону. В него они не попали. А самолет сожгли.
И он остался один посреди бескрайней монгольской степи. Раненый… Без воды… Без пищи… Под палящими лучами солнца.
Александр кое-как перебинтовал простреленную руку полосой, оторванной от полы нательной рубахи, определился по солнцу и побрел на юг.
Это была настоящая борьба жизни и смерти. И жизнь победила.
Три дня спустя он наткнулся на колонну бронемашин. Бойцы напоили, накормили летчика и доставили в часть. Видать, рано было ему тогда помирать, наверное…
– Это надо было видеть! Приходит, значит, Сашка Пьянков к Глазыкину и говорит: «Рано вы меня списали на свалку, товарищ майор! Докладываю: дрался, покалечил пару самураев. Летел домой, но запнулся. Пришлось присесть… Да, и хрен с ним! Прибыл для дальнейшего прохождения службы!» А командир берет блокнот и вычеркивает его из списков погибших! – так описывал эту сцену Толя Орлов.
– Тебе бы не летать, а конферансье работать, – только и отвечал комзвена. – На танцплощадке!
Но это было потом…
Неисправность в куцепаловском самолете техники так и не нашли. Но, перебрав и перечистив все, что можно, они попробовали его завести. И им, как ни странно, это удалось. Впрочем, такое бывает.
Оставаться на аэродроме подскока больше не было смысла, и Куцепалов вернулся в Тамцаг-Булак. Это было очень невеселое возвращение. Утром он увел за собой эскадрилью, а вечером прилетел назад один. С Глазыкиным разговаривать не захотел. Молча глянул на него и ушел в свою палатку.
А на следующий день снова был бой. И опять неудачный.
Сначала рано утром поступил приказ привести в боевую готовность двадцать истребителей И-15 бис. Но почему-то после взлета первого звена вылет остальных был отменен. И на выполнение задания они пошли одни.
И не вернулись… Над Халхин-Голом их перехватила и сожгла шестерка самураев. Комэска-три старший лейтенант Иванченко, адъютант эскадрильи старший лейтенант Вознесенский и флаг-штурман эскадрильи лейтенант Чекмарев погибли.
Но это стало известно значительно позднее. А тогда никто еще ничего не знал. Потому что радио на самолетах не было, а по расчету времени бензин у них имелся.
Через час после Иванченко, по ранее утвержденному плану, в воздух поднялись сразу две эскадрильи – десять истребителей И-15 бис и десять И-16. Не встретив противника, они благополучно сели на свой аэродром.
Однако такое развитие событий майора Куцепалова совершенно не устраивало.
Он должен был отомстить за своих погибших. И реабилитироваться за провал. И доказать самому себе что-то важное.
Доказать не кому-то, а самому себе, что двигатель в то утро не смог завестись, потому что был неисправен, а не потому что ему было очень, очень страшно. Доказать самому себе. Потому что никто, кроме майора Куцепалова, обвинения в трусости майору Куцепалову предъявлять не собирался.
Люди знали, что мотор действительно не заводился. Зря, что ли, техники полдня потом в нем копались.
Но если он сам себе этого не докажет, из армии надо уходить. Или стреляться на хрен! Потому что без армии Куцепалов себя попросту не мыслил. Но трусу в армии, а особенно в авиации не место!
Вот почему сразу после посадки в полк позвонил замначальника штаба бригады капитан Иванищев и передал новый приказ:
– Немедленно вылететь двум эскадрильям в том же составе!
– Эскадрилья «шестнадцатых» к вылету еще не готова, – ответил Глазыкин.
– Вы-пол-нять! Вылететь одним «пятнадцатым», не дожидаясь готовности «шестнадцатых»! Это приказ! За невыполнение пойдете под трибунал! – рявкнул Иванищев.
– Есть! – подчинился комполка.
Потом он пожалел об этом. Но было уже слишком поздно…
Эскадрилью Балáшева в небо повел помкомполка майор Мягков. Это все, чем мог тогда помочь комэска-четыре Глазыкин.
– Ты уж там смотри, Павел Афанасьевич, – сказал он Мягкову.
– Не беспокойся, Николай Георгиевич. Прорвемся!
Но они не прорвались…
Потому что на десятку стареньких советских бипланов с неубирающимися шасси навалилось восемнадцать новейших истребителей противника. Ки-27 были легче И-15, значительно превосходили их и в скорости, и в скороподъемности, и в маневренности. Мало того, все они были оснащены радиостанциями. Одним словом, без поддержки «ишаков» у «бисов» вообще не было никаких шансов.
И тем не менее, не взирая на двойное превосходство противника в численности, советская эскадрилья вступила в бой. Десять против восемнадцати.
Исход боя был предрешен…
Во время первой же атаки был подожжен самолет Мягкова. Летчику удалось сорвать пламя в пике, но когда он шел на бреющем, японский истребитель догнал его и сбил.
В ходе той же атаки был ранен в голову командир эскадрильи капитан Балашев. Он потерял сознание, но почти у самой земли пришел в себя, сумел выровнять свой изрешеченный истребитель и, обливаясь кровью, с трудом дотянул до аэродрома…
Оставшись без командиров, эскадрилья была рассеяна и уничтожена.
Раненый комэска был единственным, кто сумел вернуться в Тамцаг-Булак.
Противник потерь не имел.