Олег Александрович Сабанов
Небеса помогают храбрым
Как только Эрбину в полной мере возвратилась острота мышления, он заявил о своем решении в скором времени вернуться домой, несмотря на доходившие до Страны Богов тревожные вести с вынужденно покинутой родины. Никто долго не решался указать на самоубийственный характер намерения Гавальдо, пока во время одной из оздоровительных лесных прогулок с ним не разоткровенничался один из его товарищей Макс Фреге.
– Одумайся, Эрбин! – горячо восклицал он, стараясь быть убедительным. – Клевреты Спациана настолько обезумели, что сожрут тебя и даже не подавятся общенародной популярностью! По сути, ты добровольно сдашься им в плен, если вернешься!
– Мне ли об этом не знать, дружище Фреге! Только вечно прятаться от негодяев на прародине человечества я не имею права, потому как сам наставлял людей проявлять отвагу, – спокойно парировал просветитель, перешагивая лежащий поперек тропинки трухлявый ствол упавшего дерева. – К тому же в королевском дворце несказанно рады моему отсутствию, и если в довершение всего им удастся меня застращать, то ликующие мерзавцы одержат важную для себя моральную победу.
– О какой морали можно говорить, если речь идет об откровенных злодеях! – горячился Макс в ответ на его доводы. – С такими не зазорно сражаться без соблюдения рыцарских правил, лишь бы победить!
– Понимаешь, Фреге, для меня одинаково важны как конечная цель, так и средство ее достижения. Прямой путь, которым я иду, очень тернист, однако сам по себе является смыслом всей моей жизни. Может быть, существует более безопасные, обходные тропы, но только я не собираюсь по ним петлять, – произнес Гавальдо тоном, не терпящим возражений.
Эрбин много раз слышал озвученные товарищем суждения и даже понимал их жестокую логику, однако вследствие своей романтической веры в неизбежное торжество справедливости, а также благодаря воспитанию считал ниже своего достоинства трястись перед негодяями, тем более брать на вооружение их методы. Та же ложь во благо, несомненно, могла принести тактическую, временную выгоду, но обязательно бы всплыла в стратегической перспективе и потом до скончания дней использовалась бы недругами по максимуму для его очернения. Доброе же имя вместе с вызывающими людское доверие словами правды были главным оружием и основным отличием просветителя от противников.
– Ну посуди сам, какой прок будет от самого смелого, умного и добросердечного человека с благородными порывами, если заточить его в холодную, сырую темницу, где даже пышущий здоровьем молодец сгниет заживо еще до своей преждевременной кончины? – не унимался Макс Фреге, обосновывая изначально высказанную позицию. – Намного разумнее оставаться вне досягаемости супостатов и, пользуясь доступными в наш прогрессивный век средствами, доносить необходимую информацию до жителей королевства. Что мешает тебе писать статьи, прокламации и воззвания, которые перекочуют на родину потаенными тропами пока еще свеж запах чернил и станут передаваться из рук в руки?
Эрбин меньше всего хотел углубляться в спор с искренне волнующимся за его жизнь и здоровье человеком, поэтому решил ему вслух больше не перечить, хотя знал, в чем он не прав. Как только всему королевству станет доподлинно известно о решении Гавальдо обосноваться на безопасном от лап монаршего правосудия расстоянии, окружение надоумит Спациана провести показательные казни его находящихся под стражей ближайших сподвижников. После публичной расправы в народ запустят заранее состряпанное утверждение: «Смотрите, что творится! Пока главный смутьян прохлаждается на чужбине, ни в чем себе не отказывая, оболваненные его подстрекательством глупцы принимают бессмысленную и позорную смерть!». Такая мысль, укоренившись среди людей, раз и навсегда уничтожит светлый образ просветителя и превратит многих его приверженцев в ярых ненавистников всех свободолюбцев и прожженных циников. И все же определяющим при принятии решения вернуться для Эрбина оказался голос совести, звучащий несоизмеримо громче любых доводов. Он без раздумий предпочел бы смерть через четвертование или мучительное повешение за ребро, чем страшную пытку собственного позора и малодушия. Останься Гавальдо здесь, стоны находящихся в узах превратили бы каждый миг его существования в кромешный ад, обагренный сочащейся с небес кровью убиенных за проповедуемые им идеалы соплеменников.
Когда стало окончательно ясно, что проще научиться парить вместе с птицами, чем переубедить преисполненного неукротимой отваги просветителя, его товарищей охватило уныние. Если речь в их тесном кругу по случайности заходила о будущем, то тут же воцарялось скорбное молчание, хотя ранее оно вдохновляло, дарило надежду и потому живописалось в самых ярких красках. Заметив эту перемену, Эрбин обратился одним из волшебных безветренных вечеров к расположившимся возле устремляющегося тающими искрами в темное небо костра единомышленникам.
– К чему печалиться, друзья? Нам выпало великое счастье сделать правильный выбор и встать на светлую сторону в извечной борьбе добра со злом. Наши небесные предки возликовали уже тот момент, когда мы одержали главную победу – над самими собой. Поэтому будьте благодарны всему в мироздании, а особенно своим гонителям, чье преследование помогло каждому раскрыть в себе лучшие качества!
Какое-то время собравшиеся молчали, обдумывая сказанное под мирное потрескивание костра и дальний плачь лесной птицы, пока светловолосая девушка по имени Сцилла тихо не произнесла:
– И все же невозможно наблюдать, как ты с невозмутимым спокойствием собираешься отдать себя на растерзание хищникам. Мне кажется, будто я соучастница готовящейся казни.
– Никто не обещал нам легкой прогулки в самом начале пути. Иногда приходится делать трудный выбор между плохим и очень плохим, – спокойно ответил Эрбин, бросив на съедение ненасытному пламени сухую ветку. – В любом случае жалеть нужно тех, кому жажда золота и безграничной власти застила глаза. Быстротечное время вскоре отберет у злодеев все награбленное вместе с иллюзиями, а вечность их встретит запертыми вратами в обитель предков, людским презрением и холодным равнодушием Богов. Мы же всегда можем утешиться одним только тем, что бьющиеся за правду обретают бессмертие в своих подвигах, которые воспевают потомки.
– Как одолеть разжиревших дворцовых крыс, если они под надежной охраной своих до зубов вооруженных псов? Только утопить их в собственной крови, самим достав клинки из ножен и призвав к восстанию людей, – задался вопросом старый моряк Гортензий Шрейер и тут же сам на него ответил.
– Призывать к кровопролитию я не имею морального права хотя бы потому, что моя ладонь никогда не сжимала рукоять меча. К тому же я, может быть наивно, но искренне верю в разум людей, большинству которых страшна сама мысль о братоубийственной сваре в государстве. Нам следует не разжигать кровавую междоусобицу, а продолжать использовать малейшую возможность для того, чтобы достучаться до сердец еще многих находящихся в неведении жителей королевства. Повелители не смогут повелевать, если будут повсеместно презираемы, – без замешательства отрезал Гавальдо.
Он тяготел к мировой истории с юных лет и хорошо знал, с какой легкостью по призыву безрассудных вожаков начинались свирепые бунты, которые чаще всего жестоко подавлялись хорошо обученным, дисциплинированным и прошедшим горнило сражений войском. Даже если мятежникам и удавалось захватить власть, то вызванный к жизни из самых благородных побуждений вечно голодный дух безудержного насилия продолжал требовать себе еще больших жертвоприношений, отчего новый порядок вскоре становился куда жестче прежнего, пока в конце концов не пожирал установивших его предводителей. Даже на самого Гавальдо грубая сила или принуждение крайне редко оказывали должное влияние, чего нельзя было сказать о прочих методах воздействия. К примеру, в детстве он плохо усваивал заморские слова и выражения, несмотря на строгое требование учителя их вызубрить. Когда же ребятам стали рассказывать о путешествиях в дальние страны, увлеченный захватывающими историями маленький Эрбин помимо иноземных фраз в скором времени выучил причудливые название далеких городов, морских проливов и разбросанных по океану островов.
– Раз такое дело, мы отправимся вместе с тобой, чтобы разделить все испытания и по возможности с достоинством их выдержать, – заключил бывший скупщик краденого, а ныне беглый галерный гребец Аурелиан Менье.
– Каждый сам волен решать, где от него больше проку. Только не взваливайте на себя груз, который не сдюжите. Я же поскачу один и настоятельно прошу вас, как преданных друзей, понять меня и дать испить свою чашу до дна, – сказал Гавальдо, обводя благодарным взглядом освещенные жарким пламенем лица.
