Генри Лайон Олди
Сеанс магии с последующим разоблачением, или Секстет для эстетов
Хорошо, ударим в барабан и мы.
Х. Ортега-и-Гассет в «Размышлениях о романе», в самой первой части «Упадок жанра» пишет: «Издатели жалуются: романов не покупают. Действительно, романы сейчас распродаются хуже, чем раньше, тогда как спрос на сочинения идеологического характера, напротив, растет. Уже и эти статистические выкладки наводят на мысль о кризисе жанра, и, когда кто-либо из моих юных друзей, особенно начинающий писатель, говорит, что сочиняет роман, я до глубины души поражаюсь его спокойствию. Я бы на его месте дрожал от страха.»
И вскоре следует вывод: «Роман – медлительный жанр.»
Эй, юные друзья, писатели-фантасты! Позвольте и нам поразиться вашему олимпийскому спокойствию, с которым вы выдаете в год три-четыре сотни фантастических романов. Слышите знакомое, разумное, доброе и вечное слово: «кризис»? Подставляем вместо «кризис жанра романа» – «кризис жанра фантастики», и получаем тот плач Ярославны, который льется ныне с каждой крепостной стены…
Умники, констатирует оппонент, съевший зубы на эльфах, собаку – на звездолетах, и печень – на конвентах. Семь пядей во лбу, и каждая винтом завита. Ишь, заморского Х. с ругательной фамилией приплели! Ближе надо быть к народу. Иначе надо мерять. Вот он, универсальный критерий, по которому кандидатов на грядущие фантастические премии заталкивают в прокрустово ложе номинаций: рассказ – объемом от нуля до двух авторских листов, повесть – от двух до восьми, роман – свыше восьми. Объем замерили, и баста. Мало ли, что А. Пушкин назвал «Евгения Онегина» романом! Меньше восьми листов? – даже зная, что листаж в поэзии считается иначе, чем в прозе, берем в руки калькулятор, умножаем число строк на число страниц, делим полученную цифру на семьсот… Ай да Пушкин, ай да сукин сын! Тянул-тянул, и не вытянул. Чуток меньше погонных… простите, романных восьми метров выходит. Берем все собрания сочинений Пушкина, зачеркиваем «роман» и пишем поверх «повесть в стихах». Или лучше: «поэма». Привычней глазу.
Что говорите? Поэма – это «Мертвые души» Гоголя? Ну, классики, ну, удружили…
В труде «Теория литературных жанров» есть такой пассаж: «В 1888-м году Ги де Мопассан опубликовал роман „Пьер и Жан“, которому он предпослал предисловие, озаглавленное „О романе“. Речь в нем идет о том, что же такое роман, как жанр, и сколь он многообразен. Писатель задается вопросом: „Если „Дон Кихот“ роман, то роман ли „Западня“? Можно ли провести сравнение между „Тремя мушкетерами“ Дюма, „Госпожой Бовари“ Флобера, „Господином де Камор“ О. Фейе и „Жерминалем“ Золя? Сегодня можно было бы добавить и романы двадцатого века, такие, как „Улисс“ Джойса, „Процесс“ Кафки, „Мастер и Маргарита“ М. Булгакова, „Тихий Дон“ М. Шолохова, „Лолита“ В. Набокова…“ Мопассан, однако, был прав, видя во всех перечисленных романах единство авторской позиции, которая заключается в постижении глубокого и скрытого смысла событий, возникающих на основе наблюдений и размышлений над тем, что происходит в мире. Этот критерий жанра актуален и сегодня.»
Вот и нам хотелось бы почесать пером в затылке: если в качестве примера взять ряд фантастических романов – «Эфиоп» Б. Штерна, «Черный Баламут» Г. Л. Олди, «Солдаты Вавилона» А. Лазарчука, «Война за Асгард» К. Бенедиктова, «Армагед-дом» М. и С. Дяченко, и так далее – что между ними общего? Да, все это романы. Со всем набором признаков именно романа, как жанра:
