bannerbannerbanner
Кукольных дел мастер

Генри Лайон Олди
Кукольных дел мастер

Полная версия

– Ну ты даешь! – восхитился Фаруд. – После экспедиции на Михр я зачислю тебя в спецназ. Инструктором. А главное, ни слова не соврал. Уважаю! Но тридцать миллионов… Да, ты еще кое-что забыл из послужного списка. Ослабленную чувствительность к нейроколлапсаторам.

– Что-о-о?

– Быстроразлагающиеся одоранты. Вызывают временный паралич центральной нервной системы. Безвредны и эффективны.

– А при чем тут я?

– В том-то и дело, что ни при чем. Не действуют они на тебя.

– Это в космопорте?

– Именно. Ты должен был лежать в отключке часа четыре, – Фаруд приоткрыл некоторые карты, намекая: ерепениться опасно. – А очнулся в мобиле, минуты через три.

– Очнулся?

– Не помнишь?

Полковник с подозрением уставился на собеседника. Опять шуточки?

– Ладно, освежим тебе память.

Взмах пультом, и Лючано оказался в салоне едущего мобиля. Напротив, пристегнут к стандартному медицинскому ложу, лежал он сам. На сиденьях по обе стороны расположились крепкие, плечистые вехдены в бело-зеленых хламидах. Парализованный пленник вдруг зашевелился и прежде, чем «медики» успели среагировать, ловко высвободился из захватов.

– Не надо волноваться, синьоры, – пленник сел. – Я не окажу сопротивления. Я готов к сотрудничеству.

Вехдены ошалело пялились на «клиента», которому по всем законам биохимии полагалось лежать без чувств и помалкивать.

– Пожалуйста, одолжите мне уником.

– Еще чего! – возмутился один из «медиков».

– Вы можете смотреть, – пленник срезал его доброжелательной улыбкой. – Если мои действия не понравятся, скажите. Я прекращу.

Фаруд-«врач», сбитый с толку, протянул наглецу коммуникатор. Наклонившись вперед, полковник был готов в любую секунду принять «срочные меры».

– Отправка голосового сообщения через гиперканал. Адресат – Антоний, гражданин Помпилии, фамилия неизвестна. Начальник личной охраны Юлии Руф. Место нахождения – Террафима, система Марзино, – пленник поднял глаза на Сагзи. – Не волнуйтесь. Я намерен сообщить ему, где Юлия.

Внимательно прослушав надиктованное вслух сообщение, Фаруд-«врач» ничего крамольного не обнаружил и кивком подтвердил: можно отправлять. Затем пленник выяснил фамилию и имя охранника, дежурившего в космопорте у пункта гиперсвязи. Отыскал в местном вирте каталог спортивных тренажеров, заказал навороченный мультирежимный нано-био-комплекс «Лидер» за тридцать семь тысяч экю – и распорядился доставить подарок на дом охраннику.

После чего заявил, что голоден, и принялся с жадностью поглощать бутерброды, полученные от конвоиров.

– Фаг меня заешь! Ничего не помню! – бормотал Лючано-нынешний, наблюдая за собственными проказами.

«Ага, фаг заешь! Флуктуация своевольничает, дружок».

«Не так уж и своевольничает, – отбрил экзекутора маэстро Карл. – Малыш, ты ведь это и собирался сделать? Уведомить Антония, отблагодарить охранника…»

«Да, маэстро. Но…»

«Дружок, твое „но“ дурно пахнет. Огрызок стал пенетратором. Пока он следует твоим желаниям, но что дальше?»

Писк уникома: не в записи, реальный – и сфера схлопнулась.

– Да, здесь… В полном порядке. Слушаюсь!

Фаруд дал отбой.

– Тебя ждет сатрап Пир. Даю совет: придержи свое чувство юмора.

VI

Отец был очень похож на сына.

Да, конечно, наоборот: сын на отца. Но так сложилось, что сперва Лючано увидел Нейрама Самангана, «овоща»-антиса, и лишь теперь – сатрапа Пира Самангана. Мощное телосложение, знакомые черты лица, в глазах светится проницательный ум. Такого «замазкой» с ложечки не накормишь.

– Располагайтесь, – сказал сатрап.

Он принимал посетителя, одет по-домашнему. Тапочки, штаны из хлопка, рубаха навыпуск. На макушке – крошечный тюбетей. Если не оценивать качество ткани и ручной вышивки, можно подумать – перед тобой не государственный деятель, а здешний садовник. Тем более, что кабинет напоминал оранжерею. Стеллажи с цветами, гнезда для кустов, система капельного полива – контроллеры, насосы-дозаторы для удобрений, био-добавок и кислот; блок регуляции температурных циклов…

Чувствуя себя в джунглях, Лючано осматривался, узнавая в лучшем случае одно растение из десятка. В душу закрался страх. Казалось, из рукотворных зарослей сейчас выползет удав или прыгнет леопард.

– Это лихнис.

Повернувшись к гостю спиной, сатрап любовался кустом метровой высоты. Подсвечен скрытым «псевдо-солнцем», весь в цвету, куст горел темно-алым пламенем. Наверное, в статном, величественном, скромно одетом Хозяине Огня, когда он встал у живого пожара, усматривалась известная аллегория. Но гостю сейчас было не до символов.

– Лихнис халцедонский, иначе горицвет. По строению похож на гвоздику, по окраске – на мак. Любуясь им, обретаешь бодрость и энергию. А это – тигридия павлинья. Красавица, да?

– Да, – ответил Тарталья, чтобы не молчать.

Тигридия походила на стареющую провинциалку, доставшую из шкатулки все драгоценности, какие были. Желток, оранж, кровь, пурпур; зев – пятнистый, махровый. Светло-зеленые мечи листьев охраняли сокровища, выставленные напоказ.

– Вы недавно видели моего сына. Как он?

– Э-э… В общем, нормально.

«Ты идиот, малыш, – вздохнул маэстро Карл. – Расскажи еще, что сынок хорошо кушает. За папу, маму и тебя лично. Прибавил в весе. Дерется. Начал потихоньку летать…»

Сатрап, взяв ножницы, стал удалять у лихниса отцветающие головки. Его действия вызывали неприятные ассоциации. Глядя на властного садовника, повернувшегося к гостю в профиль, Лючано обнаружил, что крылья носа у Пира татуированы. Вначале это не слишком бросалось в глаза. Ага, и тройная складка между бровями, похожая на букву W – имплантант, косметический или функциональный.

Следование обычаям?

Оставленные на память грешки молодости?

– Ваш контракт на столе. Там же – подписка о неразглашении. Надеюсь, вы понимаете, что молчание – золото?

– Да.

– Хорошо. Я не люблю прибегать к насилию без крайней нужды. Обратите внимание: в контракте прописана возможность продления срока действия по обоюдному соглашению сторон. Трудно предсказать заранее, какое время мой сын будет нуждаться в ваших услугах. Заверяю вас, что вознаграждение превысит самые смелые ваши ожидания.

Лючано не сомневался, что обоюдное согласие – фигура речи.

Он смотрел, как Пир Саманган, закончив возню с лихнисом, переходит к следующему «клиенту»: перистые листья цвета хаки, соцветья ярко-желтые, похожие на щитки. Защелкали ножницы, обрезая тонкие побеги. Пряный запах распространился по кабинету.

Похоже, хозяин одобрял тот факт, что гость не торопится схватить контракт.

– Вы в курсе истории рождения моего сына?

– Э-э…

– Не надо лгать. Все в курсе, значит, вы тоже. Однажды я уже терял Нейрама, чтобы найти – там, где и не предполагал. Сейчас это повторяется на новом витке спирали.

На миг прервав работу, сатрап откинул волосы, упавшие на глаза. Роскошная грива до сих пор оставалась темной. «Должно быть, красится, – подумал Лючано. – Если выкрасить блондина-Нейрама…» Прошло не более пяти минут с того момента, как он вошел в оранжерею. Пять минут, и сходство отца с сыном куда-то улетучилось.

«Они совершенно не похожи. Ни капельки…»

– Я слушаю. Говорите.

– О чем?

– О ком. О моем сыне.

Под щелканье ножниц Лючано заговорил. Воспоминания облекались в слова. «Овощехранилище» гладиатория. Дверь из титанопласта. Ряды камер, забранных решетками. Ухмыляется, подмигивая, ланиста Жорж.

– Он до сих пор в Эскалоне?

– Ланиста? Думаю, он погиб. Ваш сын разрушил гладиаторий, стартуя вслед за мной.

– Жаль.

«Если Жорж Мондени остался в живых – он твой должник, дружок, – вмешался Гишер. – Вряд ли наш цветовод интересовался ланистой из соображений благотворительности…»

– Продолжайте. Я слушаю.

Тщательно взвешивая каждое слово, Лючано повел рассказ дальше. Банки с замазкой; миска и ложка. Первая попытка войти в контакт. Вторая. Главное: не называть антиса – Пульчинелло. Ссадины и синяки Нейрама после «арены». Боль, как способ вывести подопечного из боевого цикло-транса.

– Кто бил моего сына?

– Другой «овощ». Извините, так в гладиатории зовут подопечных…

– Вы ни в чем не виноваты. Продолжайте.

Он говорил, как шел по канату. Аромат оранжереи кружил голову. Неужели сатрап часами выдерживает здесь? Аметистовые, белые, серебристые пятна. Шелест листьев. Тихая капель. Взрывается реакторный отсек: пришел антис. Смыкают кольцо голодные фаги. Башня молчания: невропаст обкладывает дровами исполинскую статую. Горит костер. Горит экипаж «Нейрама».

Дождь.

Птица Шам-Марг.

– Все. Больше я ничего не знаю.

– Это хорошо, – кивнул сатрап. – Вы и так знаете очень много.

«Он никогда не отпустит меня. Контракт – иллюзия. Видимость свободы выбора. Айзек Шармаль не мог убить племянников – и взамен громоздил сложность на сложность. Пир Саманган будет держать меня при сыне; кукольника – при кукле. Даже если у меня есть один шанс из ста оказать на антиса влияние, он прикует меня цепями к Нейраму до конца моих дней. Шармаль-младший не мог убить племянников. Саманган-старший…»

Случайная догадка превратилась в уверенность. Отец принес сына в жертву. Не в силах убрать физически, устроил сложнейшее пси-покушение. Фаруд Сагзи – исполнитель. Истинный организатор провокации, в итоге которой лидер-антис вехденов погиб для всех, а для немногих посвященных навеки поселился в хосписе «Лагуна» – вот он, цветочки выращивает. Ждет, когда завяжутся ягодки. А ведь любит сына, вне сомнений, любит…

«Какому богу ты пожертвовал дитя, сатрап? Какому демону?»

– Я рад, что Нейрам нашелся. Надеюсь, с вашей помощью, – Пир тщательно избегал называть гостя по имени. Возможно, для вехдена-традиционалиста это значило что-то важное, – мы сумеем вернуть его в исходное состояние. Вы оправдаете оказанное вам доверие?

 

– Я… э-э… я постараюсь.

– Помните, от ваших действий зависят не только человеческие судьбы. В ваших руках – судьбы держав. Будь я кукольником, я бы задрожал при одной мысли, что мне досталась такая невероятная кукла…

Лючано не понял, кого имеет в виду сатрап: сына-антиса, или государство, чья судьба лежала на весах. Замолчав, не желая развивать сказанное, Пир вдыхал запах незнакомого цветка, похожего на горящую свечу. Трепетали татуированные ноздри. Дергалась между бровями складка-имплантант. Словно над цветком висела наркотическая аура, мало-помалу распространяясь на сознание Пира Самангана.

– Исчезновение моего сына – камешек, породивший лавину. Нейрам с его фанатичной, безрассудной преданностью кею Кобаду IV был, к сожалению, залогом развития болезни. Залог пропал, Кобад отрекся; болезнь перешла в операбельную фазу. Кровь, огонь, распад – вот путь, открывшийся перед вехденами. Горнило, в котором куется свободный от заразы реформизма клинок. Ледяная купель, где возрожденный в новом качестве меч закалится. Избавляясь от смертоносной опухоли, надо резать по живому. А затем по живому сшивать. Иного пути нет…

Он бросил «свечу» в утилизатор.

– Впрочем, мы ушли от темы. Подписывайте, контракт ждет.

– Вы в курсе, – спросил Тарталья, – нюансов моей работы?

«Может, флуктуация внутри – это хорошо? Когда осталось недолго, имеешь право чуть-чуть походить с прямой спиной…»

– Подписывайте. С нюансами – к Фаруду, он изучит.

– И все же рискну отнять у вас еще минутку. Мы, невропасты, трижды спрашиваем у заказчика разрешения на коррекцию, – он благоразумно умолчал о том, что искалеченная психика антиса позволяла обойтись без разрешения. – Наше воздействие минимально. Рядом с возможностями помпилианцев, телепатов или психиров – ничтожно. И тем не менее, заказчик должен трижды согласиться. Если маленький человек три раза дает согласие на микро-коррекцию… Сколько же раз надо спросить согласия у целой державы, чтобы бросить ее в костер? Даже ради благой цели?

Сатрап с интересом смотрел на него. Лючано ждал взрыва эмоций, приказа выйти вон, равнодушия – чего угодно, но только не прямого ответа.

– Ни разу, – улыбнулся Пир Саманган. – У державы ничего нельзя спрашивать. Иначе рискуешь целую вечность топтаться на месте, не сделав и единственного шага. Вы будете подписывать контракт?

«Нет», – хотел сказать Лючано.

Но не успел.

Контрапункт
Лючано Борготта по прозвищу Тарталья
(почти сейчас)

Почему трехлапая собака вызывает больше сочувствия, чем одноногий человек? Вид больной обезьяны терзает душу сильней, чем нищая старуха, ковыляющая в магазин за буханкой хлеба. И ведь нельзя сказать, что животных мы любим, а людей – не слишком. Себя-то уж наверняка любим больше всех собак и обезьян, сколько их ни есть. Ребенок смотрит сериал «Никки», рыдает, видя раненого дельфина, из последних сил рвущегося на свободу. Спустя полчаса этот же ребенок лупит своего сверстника – завалил на землю, уселся сверху и тычет кулачками в замурзанную физиономию побежденного.

Мы нервные, как бешеные голуби. Скандальные, как зайцы весной. Хрюкаем, ржем, рычим. Мы видим в зверях – людей, вот и сочувствуем. А в людях мы чаще всего людей не видим.

Разве что в зеркале.

Тир, Андаган, загородный дом сатрапа Пира Самангана

– Старший лейтенант Шенбелид!

Точно определить источник звука не получалось. Акустика помещения создавала впечатление, что в комнату кто-то вошел и расхаживает, не торопясь, из угла в угол. Старший лейтенант Шенбелид, для друзей и непосвященных – Гив-барабанщик, вскочил с тахты, вытянувшись по стойке «смирно».

– Ваш рапорт удовлетворен. Собирайтесь, машина ждет во дворе.

– Ты подал рапорт? – удивился гитарист Заль.

– Ага, – кивнул барабанщик.

Лицо его от плохо скрываемого возбуждения покрылось капельками пота. Гив не ожидал, что рапорт так быстро пройдет все инстанции.

– Ты не летишь на Михр?

– Нет.

– Устал? Нервный срыв?

– Я в порядке. Просто я не хочу в этом участвовать.

– Почему?

– Оставь его в покое, – прервал гитариста Бижан. Сегодня, с самого утра, он большей частью молчал. Даже когда Гив с Залем уселись играть в нарды, азартно вскрикивая в особо яркие моменты партий, Бижан следил за игрой, не проронив ни слова. Не насвистывал любимый мотивчик – «Дождь в Кохен-деже»; не бурчал, что хочет есть, а до обеда далеко.

Таким он обычно становился перед началом сложной операции.

– Нет, командир, пусть он скажет: почему? – гитарист категорически не желал угомониться. – Если на что-то намекает, пусть скажет прямо! А то взял моду: рапорты тайком подавать…

– Угомонись, Заль. А ты, Гив, иди. По возвращении я тебя найду.

Трубач почувствовал странную двусмысленность сказанного и добавил, снимая напряжение, повисшее в воздухе:

– Закажем ужин в «Розе ветров». Вино, цыплята, плов с чечевицей… Помянем наших, кто не долетел. Сейчас не получилось, так, чтоб по-человечески – значит, отквитаемся. Ты иди, тебя ждут…

– Ага, и партию доиграем! – могучий «йети» долго сердиться не умел. Он с сожалением посмотрел на доску, где, по мнению Заля, ему светила победа, а Гиву – разгром. – Нарды просто так бросать нельзя, на середине. Удача задом повернётся.

– Я не слишком суеверен, – улыбнулся барабанщик.

Он лукавил. Он был очень суеверен. И знал, что нарды – древний символ неба, где движутся фишки-звезды. Дюжина гнезд на каждой половине доски – двенадцать месяцев стандарт-года, деление доски на четыре части – четыре сезона… Гив мог перечислить до двух десятков таких вот символических зависимостей. Он впервые в жизни оставлял партию недоигранной, и нервничал.

Но выбора не оставалось: Гива ждала машина.

Спустя шесть минут, с сумкой на плече, он подходил к лифту. Неприятно чувствовать себя предателем. Особенно, если ты – самый молодой в группе майора Хезервана, больше известного как Бижан Трубач. Барабанщика откомандировали в группу после гибели предыдущего ударника. Для легенды требовался музыкант ритм-секции, а у Гива Шенбелида за плечами были восемь лет музыкальной школы по классу ударных.

И пять лет Эрдеширского высшего командного училища по специальности «командир подразделения особой разведки». Он до сих пор смеялся, вспоминая о вступительных экзаменах: вехд-ар (сочинение), унилингва и три дополнительных языка (на выбор сдающего), физкультура. Сочетание требований для будущего разведчика выглядело исключительно комичным.

Ага, вот и лифт.

Больше всего на свете он хотел бы остаться. Но миг, когда на «Нейраме» объявился лидер-антис Нейрам Саманган, усопший, оплаканный и прославленный – в облике слюнявого идиота, который хочет манной кашки… Что-то сломалось в душе Гива. Давно лишенный иллюзий, он вдруг понял: всему есть предел. Он один раз встретил живого покойника. Хватит.

Второго раза не будет.

Пусть умалишенного антиса ловят другие. Из благих побуждений? – допустим. Из соображений гуманности? государственной безопасности? – ладно. Лейтенант Шенбелид написал в рапорте: прошу предоставить мне краткосрочный отпуск для восстановления сил. А следовало бы написать: в связи с тем, что я не верю в ваши благие побуждения. Ни капельки не верю. Я помню слезы полковника Сагзи, когда он смотрел на воскресшего Нейрама. Это были слезы стыда. Значит, полковнику есть, чего стыдиться.

Значит, остальное – без меня.

– Доброго огня!

У входа ждали братья Хушенги. Они встречали группу Бижана в космопорте. Смуглые, скуластые, как большинство тирян, братья подчинялись лично сатрапу Пиру. Они даже приходились сатрапу какой-то дальней родней; впрочем, как и полковник Сагзи.

– Хочешь жвачку? – спросил младший, мерно двигая челюстями.

– Мятную?

– Абрикосовую.

– Хочу.

Старший вытряхнул из надорванной пачки себе на ладонь желтую горошину. Без замаха швырнул Гиву: тот поймал жвачку на лету и сунул в рот. Вкусно. С кислинкой. И освежает. Надо будет купить в городе, про запас.

– Пошли.

Снаружи стоял мобиль с открытыми дверцами. Гив бросил сумку в салон и, забираясь следом, почувствовал слабое головокружение. Это от жары, подумал он. Выйди из дома с кондиционерами прямо в летний зной – у кого хочешь голова закружится.

Он улыбнулся и умер.

Хушенг-старший, только что отравивший лейтенанта порцией фортоксина, сел за пульт управления мобилем. Хушенг-младший помог трупу опуститься на сиденье: так, что даже следящие камеры не зафиксировали бы признаков неестественности. Потом младший разместился бок-о-бок с покойным барабанщиком; жук сложил крылья, стал кашалотом – и ринулся прочь от дома.

Смерть есть зло. Жизнь – огонь и пламя, смерть – пепел и зола. Даже ближайшим родственникам покойного не рекомендуют прикасаться к «угасшему» мертвецу. Но братья Хушенги ставили долг службы превыше всего. Оба прошли спецкурс насасаларов – мойщиков трупов, приобретя соответствующие навыки, а вскоре и удостоверения членов Цеха могильщиков. Это плохо сказывалось на внутреннем огне, зато позволяло без помех справляться с деликатными поручениями начальства.

Долг требовал жертв, и получал их.

– Я записал партию, – сказал в глубинах здания гитарист Заль, выключая микро-планшет. «Йети» потянулся, хрустнув суставами, и откинулся на тахту. – Вернется Гив, доиграем.

Бижан кивнул, насвистывая «У моей девочки дурной характер».

Гитарист знал, что означает этот сигнал.

«Молчи и будь осторожен».

Террафима, космопорт Эскалоны, 36-й посадочный сектор, «Этна»

– Я здесь, мой консул, – сказал Тумидус.

Рамка, укрепленная на стене капитанской каюты, наполнилась млечностью опала. По матовой белизне шли разводы, легкая рябь. Помехи быстро исчезли, изображение стабилизировалось. В рамке, очень похож на собственный портрет, появился Тит Макций Руф: императорский наместник на Квинтилисе, в прошлом – второй консул Октуберана.

– Как здоровье, гард-легат? – спросил он.

– Спасибо, я вполне здоров, – Тумидус позволил себе легкую иронию. – За исключением одной мелочи: я больше не легат. Я в отставке.

Наместник пожал плечами.

– Так ведь и я давным-давно не консул. Время идет, мы меняемся. Линия защищена?

– Насколько это возможно. Я говорю с «Этны». Ремонт завершен, завтра галера покинет Террафиму.

– Куда собираешься лететь?

– Еще не решил. Я – вольная птица, в средствах не стеснен. Куда хочу, туда лечу. А что, вы надумали предложить мне парочку государственных тайн?

В молодости Титу Макцию Руфу говорили, что он хорош собой. Это было следствием не столько правильности черт лица и гордой осанки, сколько результатом природного обаяния. С возрастом наместник стал чуточку сутулиться, обзавелся брюшком, вторым подбородком, мешками под глазами. Кожа лица огрубела, покрылась морщинами. Но Руф-старший, в отличие от многих государственных деятелей, не соглашался лечь под лазер пласт-хирурга.

Обаяние – вот что не изменило ему с годами.

Стоило наместнику лукаво прищуриться, и любой попадал в его сети.

– Гай, мальчик мой, ты прав. Я не скажу ничего такого, чего не смог бы повторить на суде, под присягой.

Он заметил, что собеседник вздрогнул при одном упоминании о суде, и сменил тему.

– Мы не первый день знакомы. Когда ты был курсантом военно-космической школы на Китте, кому ты сдавал тактику орбитального боя? Легату Руфу. Когда ты, молодой обер-центурион, жег вехденские «каребы» в созвездии Дикого Жеребца, кто отдавал тебе приказы? Второй консул Руф. Когда ты получил триумф за высадку на Малой Туле, кто приветствовал тебя с трибуны? Наместник Руф. Мальчик мой, ты же понимаешь, что я дурного не предложу?

Тумидус кивнул.

– Да. Вы предложите мне вернуться на военную службу. В этом нет ничего дурного.

– Отлично. Значит, ты согласен?

– Нет.

Ответ совершенно не вязался с обстановкой каюты. Все имперские орлы, сколько их тут ни было, с осуждением смотрели на дезертира. Казалось, еще миг, и хищные птицы взмахнут крыльями, отпустят змей, которых держали в когтях, и сорвутся отовсюду: со стен, с потолка, со штандартов и резных дверей бара – заклевать, разорвать в клочья…

– Я понимаю, ты обижен. Тебя силой отправили в отставку. На твоем месте я бы тоже отказался вернуться. Наши особисты, не желая выносить сор из атриума, часто балансируют на грани паранойи. Я гарантирую, что при возвращении на службу тебе принесут все возможные извинения. Ну как?

– Дело не в обиде, мой консул.

Гай Октавиан Тумидус прошел к бару, налил себе бокал «Эпулано» и демонстративно пригубил, жестом показав, что пьет здоровье наместника. Руф-старший, человек умный, наверняка понял: этим собеседник хочет показать свою безусловную «штатскость».

 

– Дело во мне. Я больше не соглашусь на «десятину».

– Легат, – поправил Руф, – теряет всего три процента личной свободы.

– Ни одного. Полпроцента, сотая часть – нет.

Он ожидал взрыва эмоций. Глобального разноса. Рассуждений о том, что личное должно отступать, когда империя зовет. Он ждал, внутренне готов к сражению, и не дождался. Тит Макций Руф смешно наморщил нос, словно хотел чихнуть, и вдруг расхохотался.

– Гай, малыш, ты неподражаем. Думаешь, я не предполагал такого ответа заранее? Я знаю о тебе все. Даже то, чего ты сам не знаешь. Ты уже раскидал «ботву», хранящуюся в трюме твоей галеры? Мне докладывали, на рынке «Чвенгья» упали цены: слишком большая партия свежачка рухнула в тамошние соты.

– Я ремонтировал галеру, мой консул. А потом лежал в госпитале.

– Ну да, конечно. Ты был на виду. А трудяга Марк Славий через «Грузовые перевозки Катилины» перебрасывал нелегальную «ботву» к Сигме Змеи, на Оуангу. Гай, я зубы съел на этих играх. Иначе ни за что не разрешил бы своей дочери примкнуть к твоей вольнице. Ладно, оставим пустую болтовню. Что ты скажешь о восстановлении в чине легата при полном сохранении личной свободы?

– Так не бывает.

– Ошибаешься. Что ты слышал о ситуации на Михре?

Было трудно сохранять спокойствие. Наместник лавировал, стремительно меняя курс беседы, как гонщик-слаломист в поясе астероидов. Тумидус сосредоточился, вспоминая, что говорили в новостях про михрянскую заварушку.

– Мятеж сепаратистов, – начал он, тщательно подбирая слова. – Власть в ряде ключевых областей захвачена силой. Заявлено о создании независимой Михрянской республики. Миротворческим силам Лиги выражено недоверие.

– Молодец! Я чувствую, в госпитале тебе подключили не капельницу, а внешний коммуникатор. Что еще?

– Республиканцы обратились в наш сенат. Полагаю, это еще один камень, брошенный в сторону кея Ростема I.

– А зачем им понадобился наш сенат?

– Они хотят ввести вместо «лигачей» ограниченный контингент наших войск.

– Вот! Для защиты завоеваний свободы и демократии. 2-я и 3-я эскадры Первого Квинтилианского галерного флота, усиленные легионом штурмовиков, через несколько дней выйдут на дальнюю орбиту Михра. Наши корабли в сердце державы вехденов! Тебе объяснить, что это значит?

Нет, легат не нуждался в объяснениях. Боевой офицер, он мог по достоинству оценить дар политической судьбы – марионеточную республику в системе Йездана-Дасты.

– Вы хотите, чтобы я принял командование над штурмовиками?

– Не хочу. Штурмовой легат при любом раскладе жертвует частью личной свободы. А ты категорически против такой жертвы.

– Над одной из эскадр?

– Мимо. Ты стал медленно думать. Это плохо.

– Над всем контингентом?!

– Для этого надо быть военным трибуном. Надеюсь, однажды ты получишь трибунский жезл, но не сейчас. Мальчик мой, миротворческий контингент обойдется без легата Тумидуса. Уж извини старика за прямоту. Мне нужен свой человек на Михре.

Тумидус терялся в догадках. Наместнику понадобился разведчик? Шпион? Тогда он обратился не по адресу. Доверенное лицо? Вряд ли. Для политических игр скорее подойдет хитрый и изворотливый дипломат.

– О чем идет речь?

– Республиканцы просят выслать к ним военного советника. Исходя из дружественных отношений, руководствуясь взаимным стремлением, в целях укрепления обороноспособности. Ты был первым, о ком я вспомнил. Итак, возвращаемся к началу разговора. Я предлагаю тебе восстановление в чине легата, полную свободу личности и должность военного советника на Михре. Ты же обеспечишь строительство нашей наземной базы в указанном районе. Посадочно-стартовый комплекс, командный пункт, казармы, бараки для рабов, технические службы… Заодно начнешь мелькать в новостях, заверяя всю Галактику сверху донизу в нашем исконном миролюбии. Сумеешь?

– Базу – да, – ответил Тумидус. – Миролюбие – вряд ли.

Наместник подмигнул ему:

– Ясное дело. Ты и миролюбие – антагонисты. Мне и нужно, чтобы наш военный советник всем видом противоречил собственным словам. Не спрашивай, зачем – это нюансы большой политики. Гай, нас ждут великие дела. Ты согласен?

Орлы каюты напряглись в ожидании.

– Да, – не подвел птиц легат Тумидус. – Согласен.

Тамир, администрация поселка рудокопов

– Вы хотите лично возглавить поисковую миссию?

– Да, Антоний.

Все, как в прошлый раз. Кабинет покойника-альгвасила, решетка на окне, Юлия Руф – и мужчина напротив. Только вместо мужиковатого тамирца в кресле сидел Антоний Дец, хмурый и сосредоточенный, будто хирург перед сложной операцией. В свое время отец Юлии, тогда еще – второй консул Октуберана, приставил его к дочери, потому что доверял.

Немногие удостаивались доверия Тита Макция Руфа. Менее десяти человек догадывались об этом, делая выводы из слов и действий патрона. Антоний был единственным, кому Руф-старший сказал прямо:

– Тебе я доверяю.

С тех пор в шефе личной охраны Юлии то и дело просыпалась нянька. В такие минуты он становился невыносим. Убедить его, приведя серьезные аргументы, было еще можно, но заставить силой – нет. На людях – преданный телохранитель дочери, Антоний формально, по документам, оставался человеком отца. Он хорошо знал, что властная, энергичная, вполне совершеннолетняя помпилианка в связи с расстройством психики – итогом неудачной антизации – до сих пор не смогла юридически оформить эмансипацию: уход из-под отцовской опеки.

Это случилось сразу после развода. Муж оставил Юлию, заявив, что женщина, давшая согласие на безнравственный и противоестественный эксперимент – выродок, и хорошо, что у них нет детей. Он даже собрался сделать заявление для прессы, но с ним побеседовали с глазу на глаз, и бывший муж передумал. Брачный контракт расторгли без лишней огласки.

А наместник повторно взял обезрабленную дочь под опеку.

Да, Руф-старший имел над дочерью власть. Хотя и не злоупотреблял опекой без нужды. Частицу этой власти он передал Антонию Децу. Иногда, оставшись с Антонием наедине, Юлия со злой иронией шутила: хотела, мол, стать исполином, а стала – «десятинщицей». Шутку Антоний не принимал, отмалчивался и старался подчеркнуть свой скромный статус охранника.

– Это опасно, госпожа.

– Почему? Я хочу найти Лючано Борготту, не более.

– Перед отлетом с Террафимы я имел разговор с легатом Тумидусом. Кстати, он теперь – военный советник на Михре. Из беседы я вынес одно: с Лючано Борготтой лучше находиться в разных концах Галактики.

– И это ты говоришь, получив от него мои координаты?

– Именно поэтому. Сами видите: я был на Террафиме, вы – на Тамире, а Борготта, судя по коду сообщения – на Тире. И все завершилось благополучно. Я здесь, вы свободны, Борготта – далеко. Находись он рядом, на нас свалилась бы масса проблем. Вплоть до взрыва сверхновой.

Юлия принялась нервно ходить из угла в угол.

– Ты ничего не понимаешь, Антоний. Это мой единственный шанс. Я уже говорила тебе: на «Нейраме», когда он пытался расшевелить роботизированного антиса… – женщина побледнела: воспоминания, даже ослабленные временем, действовали ей на нервы. – Борготта умудрился вовлечь в процесс всех, кто оказался рядом. В частности, он снял мне шелуху.

– Вы говорили, – подтвердил Антоний, спокойный, как статуя. – Извините, я не верю. В отличие от других энергетов, теряющих шелуху во время реализации своих расовых энерго-свойств, мы, помпилианцы, контактируем с рабами без дополнительного расширения сознания. Что, на мой взгляд, говорит в нашу пользу. Мы теряем шелуху редко, взаимодействуя с равным, с обладателем «клейма» – в частности, на дуэлях.

Это было правдой. Имея докторскую степень в области социостратегии, Юлия разбиралась в расовых особенностях энергетов. То, что на жаргоне звалось шелухой, в научном мире именовалось по-разному: расширением сознания, галлюцинативным комплексом, вторичным эффектом Вейса… В любом случае, суть предмета не менялась. Вехдены, работая с «внутренним огнем», брамайны, реализуя накопленный аскезой жар, вудуны, используя возможности Лоа живой и неживой материи – все энергеты в такие моменты помимо реальности, данной в ощущениях, воспринимали еще и псевдо-реальность.

Не всякий раз: по статистике, в трех случаях из пяти.

Звездолет становился весельной галерой. Мегаполис – древним городищем. Космос – степью, где скакали всадники в косматых шапках. Кабина мобиля – алтарем храма. Курортный санаторий – джунглями, и темнокожие дикари плясали вокруг идола, вымазанного кровью.

– Мой мудрый, предусмотрительный страж, – мимоходом Юлия погладила шефа охраны по щеке. – Моя защита и опора. Хочешь, я скажу тебе то, чего ты не знаешь? Да, ты прав: мы, помпилианцы, редко теряем шелуху. Только при прямом контакте двух «клейм». Зато с нашими рабами это случается гораздо чаще. На «веслах» галеры, в аккумуляторной завода, везде, где они служат источником энергии… Вторичный эффект Вейса – участь рабов. А теперь скажи, мудрый Антоний: кто из нас – энергеты?

1  2  3  4  5  6  7  8  9  10  11  12  13  14  15  16  17  18  19  20  21  22 
Рейтинг@Mail.ru