Оксана Захарова
Как в СССР принимали высоких гостей

– Эстонский военный атташе Курск: «Бывший русский офицер. В Эстонии командовал дивизией, но расценивали его слабо. Усиленно занимается шпионажем в пользу Польши и Англии. Большой любитель выпить. Говорят, что за деньги он готов на всё» [17].

– Характеристика на японских представителей.

1. Кадзуо Мике – военный атташе.

«Полковник пехоты <…>. По-русски говорит слабо. Производит впечатление человека хитрого и неискреннего. Особого расположения к нам с его стороны отметить нельзя.

Всегда начеку. Из каждого сказанного слова стирается извлечь пользу.

На деловой почве с НКИД не сталкивается. В Москве находится с женой» [18].

2. Сюдзо Курасиге – помощник военного атташе: «Прибыл в чине капитана пехоты <…>. Манерой держать себя значительно менее заметен, чем Мике. При встречах больше молчит, предоставляя разговаривать ему» [19].

3. Кацудзи Масаки – морской атташе.

«Капитан II ранга японского флота <…>.

Высказывает себя крайне расположенным к СССР. Подчеркивает разницу отношений к нам со старины морских кругов в сравнении с военными. Много говорит в пользу укрепления дружбы между СССР и Японией до своего приезда в Москву <…>.

В делах обращается за поддержкой НКИД. В проведении их крайне настойчив и назойлив. По-русски говорит хорошо» [20].

В составлении характеристик Флоринскому оказывали содействие заведующие отделами Востока и Прибалтики НКИД.

Подобная деятельность была важной, но не главной составляющей в работе Протокольного отдела.

В 20-х годах СССР стремился продемонстрировать миру все достижения, совершенные в первые годы существования советской власти. Популяризацией успехов в том числе приходилось заниматься и НКИД, в частности Протокольному отделу этого наркомата.

Открытие Шатурской электростанции в 1925 году вызвало у иностранных журналистов, аккредитованных в Москве, сильный интерес, который, как известно, зачастую перерастает в ажиотаж, и тот, в свою очередь, в скандал. Именно со скандала и началась поездка инкоров на открытие электростанции в декабре 1925 года. Представители прессы буквально штурмом пытались взять международные вагоны, предназначенные для дипломатов, и не желали занимать «простые» местные вагоны. [21].

В дороге произошел инцидент, который не остался без внимания не только сотрудников НКИД, но и журналистов. На одной из станций перед вагоном Троцкого собралась большая толпа местных крестьян, которые криками и аплодисментами требовали, чтобы Троцкий показался в окне вагона. Лишь перед самым отходом поезда Троцкий вышел на перрон и сказал несколько слов собравшимся. Этот случай «страшно» заинтересовал корреспондентов, которые с другими пассажирами поезда, включая дипломатов, буквально кинулись к вагону Троцкого, когда поезд остановился в Шатуре, и затем, утопая в глубоком снегу, последовали за ним на станцию. По дороге к процессии присоединились местные рабочие и крестьяне. У входа в электростанцию началась давка: трудящихся не пускали на территорию, а «московские гости» толпились сзади с билетами и не могли пройти [22].

После того как отдельным группам приглашенных удалось пробраться на станцию, там вновь началась, по словам очевидцев, «форменная погоня за ним (Троцким. – Авт.). Все, включая дипломатов <…>, как дети бежали за Троцким вверх, вниз по коридорам и т. д. Станцию, кажется, никто не осматривал. Так длилось более часа. Наконец Троцкий скрылся в отдельной комнате», – вспоминал один из очевидцев [23].

Митинг состоялся под открытым небом, гости ждали его открытия не менее получаса, но, когда стало известно, что Троцкий на митинге выступать не будет, корреспонденты и дипломаты его покинули.

Организация обеда, так же как и все предыдущие мероприятия, оставляла желать лучшего. Для обеда были отведены две комнаты: для дипломатов в нижнем помещении электростанции, а для «остальной публики» – наверху, где работали машины. Инкоры стремились пройти к дипломатам, куда их не пускали, а наверху в это время все столы уже были заняты. В результате голодные и уставшие корреспонденты должны были толпиться в дверях и оттуда наблюдать за обедом. Но после сообщения, что Троцкий будет в верхнем зале произносить речь, все, включая дипломатов, бросаются наверх, где «строят баррикады из скамеек и столов, чтобы лучше слышать Троцкого» (в зале работали машины. – Авт.) [24].

Троцкий просит остановить машины и, получив отказ, идет вниз, все собравшиеся следуют за ним, полагая, что «праздник» завершен.

В поезде вновь скандал: купе инкоров занято посторонними лицами, которые, после того как ГПУ их «выставило», выбрасывают на сиденье «плевательницу и разбрасывают апельсинные корки». Настроение улучшается, когда поезд трогается и можно заказать чай, после которого начинается «благорастворение умов» [25].

Чтобы сгладить негативное впечатление от поездки, в вагон с иностранными корреспондентами подсаживается один из администраторов, который заявляет: «Что же, станция работает уже давно, с 5-го октября. Теперь т. Троцкий приехал, нам в недельный срок приказали приготовить торжественное открытие. Ну что ж, приказали, мы сделали. А разве разбираются, можем ли мы?» [26].

В завершение представитель НКИД передает мнение инкоров, что секретарь замнаркома «мог бы лучше одеваться» [27].

Таким образом «праздничный переполох» на открытии Шатурской электростанции перечеркнул всю значимость этого события и в конечном итоге нанес удар по имиджу республики.

Приемы «моряков моряками». Визиты в Ленинград итальянского военного корабля «Мирабелло» (1924 и 1925). Визит советских военных моряков в августе 1924 года в Италию. Визит итальянской миноносной флотилии в Ленинград в 1925 году, ответный визит советской эскадры в Италию (1925)

Генуэзская (10 апреля – 19 мая 1922 года) и Гаагская (19 июня – 17 июля 1922 года) конференции продемонстрировали успехи внешней политики молодого Советского государства. Западноевропейские державы не смогли навязать ему свои условия, а Рапалльский договор (16 апреля 1922 года) означал прорыв Советской России на международной арене. В 1924–1925 годах СССР установил дипломатические отношения со многими странами. Этот период вошел в историю советской внешней политики как «полоса признаний».

7 февраля 1924 года были установлены дипломатические отношения между СССР и Италией, подписан советско-итальянский торговый договор. Спустя пять месяцев, в июле 1924 года, состоялось важное событие в истории советско-итальянских отношений – прибытие в Ленинград итальянского военного корабля «Мирабелло».

Начиная с 6 июля в течение трех дней Д.Т. Флоринский принимал участие в совещаниях с представителями военного и морского командования для составления программы встречи с учетом полученной инструкции – «скромно и сдержанно, но прилично» [!] В результате была выработана следующая программа.

– На встречу «Мирабелло» высылается «посыльное» судно, имеющее на борту итальянского морского атташе (если он пожелает).

– При проходе мимо Кронштадта «Мирабелло» салютует 21 выстрелом (салют нации) и 7 выстрелами (салют крепости), на которые советская сторона отвечает.

– «Мирабелло» становится на якорь напротив Кречетовской пристани у моста лейтенанта Шмидта рядом с советским миноносцем «Троцкий». Салют на Неве не производится (могут пострадать стекла на Ленинградской стороне).

– Немедленно по прибытии «Мирабелло» (на пристани не присутствуют встречающие с советской стороны) капитан наносит визиты представителю губисполкома (т. Циперовичу), агенту НКИД (т. Вайнштейну), командиру порта (т. Войкову), председателю ЛВО (т. Воронину). На эти визиты представители советской власти отвечают в течение 24 часов.

– Советский официальный прием ограничивается обедом в Доме Красной армии и флота, устроенным от имени военно-морского командования. При этом советская сторона особо подчеркивала, что, если итальянский комсостав откажется обедать за одним столом с матросами, наш комсостав будет равным образом представлен и в зале комсостава, и в зале, где будут обедать итальянские матросы с советскими военными моряками и красноармейцами. Меню обеда предлагалось одинаковое для обоих залов. Было решено подавать вино и пригласить оркестр, принимая во внимание трудности ведения беседы из-за взаимного незнания языка, официальные речи на приеме не планировались.

– Итальянские матросы должны были сходить на берег группами и осматривать город под руководством советских инструкторов. Офицеры сходят в штатской форме.

Доступ на «Мирабелло» производится по пропускам.

Программа была сообщена итальянскому консулу Нардуччи, который, одобрив ее в целом, высказал несколько замечаний. В частности, он предложил устроить обед в двух смежных залах, мотивируя это «стеснительностью» [2] общего стола как для комсостава, так и для команды, также было высказано пожелание, чтобы итальянские матросы сходили в город в сопровождении не только советских инструкторов, но и представителей итальянской колонии в качестве переводчиков. На приглашение итальянской стороны принять участие в банкете в европейской гостинице Д.Т. Флоринский ответил отказом, сказав консулу, что советская сторона оценила бы ответный прием на борту итальянского судна вместо банального обеда в гостинице.

После окончательного согласования с итальянской стороной программа была утверждена. По прибытии в Ленинград 10 июля утром капитан «Мирабелло» В. Пини посетил представителя губисполкома Циперовича, агента НКИД Вайнштейна, а также нанес визит капитану миноносца «Троцкий».

В 18 часов 30 минут был назначен обед в Доме Красной армии и флота. Заново отремонтированное помещение поражало не только грандиозностью, но, и как отмечал Флоринский, тем «порядком, в котором оно содержится» [3]. Итальянцы сообщили, что с «Мирабелло» прибудет шесть офицеров и сорок матросов при восьми унтер-офицерах. В большом зале был накрыт стол на 110 приборов (для итальянских и советских моряков, а также пяти человек нашего комсостава), таким образом была соблюдена социальная справедливость. В смежном зале комсостава стол был накрыт на 18 приборов – капитан и пять офицеров с «Мирабелло», командир «Троцкого», представители итальянского консульства, советские официальные лица. По словам Д.Т. Флоринского, наши военморы и красноармейцы проявили себя как приветливые и гостеприимные хозяева; они встречали итальянцев, рассаживали их за столом, занимали по мере сил беседой [4]. Итальянский комсостав держал себя «сдержанно и неприветливо» за исключением капитана, но итальянские матросы оказались «славными ребятами с самым незначительным процентом фашистов среди них» [5]. Благодаря тому, что четыре матроса с итальянской стороны говорили по-русски (они оказались сербами), а среди наших представителей нашлось несколько говорящих по-французски, завязалась беседа, дополняемая жестикуляцией, и «большая зала представляла красивую картину молодого веселья и оживленного общения наших и итальянских моряков, в противовес чопорной натянутости смежной залы комсостава. Во время беседы беспрерывно играл прекрасный оркестр, которому много и горячо аплодировали все присутствующие», – сообщил Д.Т. Флоринский Г.В. Чичерину в докладной записке [6].

После обеда «наши ребята» показали итальянцам Уголок В.И. Ленина, читальню и т. д., многие пошли провожать гостей до пристани.

Следует отметить, что для итальянских моряков этот вечер прошел в непривычной для них обстановке, в то же время комсостав не смог упрекнуть советскую сторону в некорректности.

11 июля итальянские матросы осматривали Ленинград в сопровождении местных гидов и представителей итальянской колонии. После полудня на корабле «Мирабелло» состоялся прием от итальянской колонии.

12 июля советские официальные лица, включая капитана и комиссара корабля «Троцкий», а также штурмана, который привел миноносец «Мирабелло» в Ленинград, были приглашены на завтрак (в 12 часов 30 минут) на борт корабля. Закусочный стол накрыли в кают-компании, украшенной большим портретом Муссолини и портретами королевской семьи. Завтракали на палубе.

Вечером Д.Т. Флоринский был приглашен к помощнику британского агента на обед в честь итальянских гостей. Д.Т. Флоринский обращает внимание на то, что англичанин нанес официальный визит капитану в сюртуке и цилиндре [7].

13 июля «Мирабелло» снялся с якоря и ушел в Ревель.

Следует заметить, что в Ленинграде интерес к итальянскому судну был очень высок. На пристани и на мосту постоянно толпился народ, чему способствовала отличная погода, порядок поддерживал наряд милиции, а контроль пропусков осуществлял ОГПУ [8].

Ответный визит советских военных моряков в Италию состоялся в августе 1924 года. В своем послании Г.В. Чичерину генеральный консул в Риме Рембелинский сообщал, что прием, оказанный судну «Боровский», был «исключительно любезный и, я бы сказал, радушный» [9], это прием моряков моряками без оттенка «политического или дипломатического характера», прием «собратьев по оружию».

«Боровский» был первым судном, которое зашло в итальянские воды после возобновления отношений между странами. В честь этого события итальянская сторона дала бал в Адмиралтействе, на который был приглашен весь beaumonde Неаполя. В разговоре с командиром корабля «Боровский» Максимовым главный начальник Морского департамента южной части Тирренского моря Лобетти Бодони заметил, что «<…> морским офицерам в Неаполе приходится часто танцевать в виде частых заходов в порт иностранных военных судов» [10]. Эта фраза была сказана адмиралом не случайно. Итальянским аристократам было интересно посмотреть на поведение большевиков в светском обществе. «Наш командный состав, отчасти пролетарский, а отчасти из «мещанской» среды, чувствовал себя явно не по себе, столпились отдельными большими труппами, вследствие незнания языков не могли говорить с итальянцами; один танцевал с уморительными выкрутасами и ужимками галантерейных прикащиков, вызывая едва сдерживаемую веселость светских дам и выхолощенных кавалеров» [11].

В тот же день на ответном приеме на судне «Боровский» неловкая ситуация была частично сглажена гостеприимством советских моряков. Три дочери адмирала Бодони ни за что не хотели уезжать домой, и адмирал с женой долго ждали их у трапа.

Настроение команды было испорчено не только атмосферой на приемах, но и условиями жизни на самом корабле «Боровский». На бывшей яхте американского миллионера не было должных бытовых условий для жизни матросов, которые находились в тесных «отвратительных кубриках и в совершенно антигигиенических условиях» [12].

Ситуация также усугублялась натянутыми отношениями между командиром корабля и комиссаром. «Командир «Воровского» старый адмирал, с большим стажем, работавший с нами с начала революции. Последние два года, будучи не у дел, он живет в деревне, имеет маленькую ферму, к которой стремится вернуться; он ведет маленькое показательное хозяйство (две коровы), записывает ежедневно в журнал количество молока, корма, даваемого коровам, и пр. Человек политически совершенно неразвитый <…>» – такую характеристику дал командиру корабля советский консул в письме к Г.В. Чичерину. В отличие от командира комиссар, по мнению консула, «тип военного коммуниста 19 года, человек с головой и способный, но болезненно самолюбивый <…>. Он считает себя его (командира корабля. – Авт.) начальником <…> и всячески его «угнетает» и подрывает его престиж перед командой. <…> характерно, что комиссар взял себе лучшую, роскошную каюту» [13].

Что касается самой команды, то в порту были удивлены «прекрасным поведением» советских моряков.

Итальянская пресса (как местная, так и столичная) публиковала лишь «сухие» заметки о корабле «Боровский» с подробным перечислением присутствовавших на приеме гостей.

В докладной записке на имя Г.В. Чичерина генеральный консул в Риме Рембелинский, подытоживая результаты визита корабля «Боровский» в Неаполе, предлагает найти способы «<…> лучшего предварительного инструктирования командируемых для дипработы товарищей до отправления их к местам заграничной работы, требующей особого такта, гибкости приемов и, если можно так выразиться, ювелирной тонкости выполнения» [14].

Обмен визитами советских и итальянских военных кораблей СССР и Италии продолжился и в 1925 году.

4 июня, накануне прибытия в Ленинград отряда миноносных флотилий итальянского флота в составе «Тигра», «Леонье» и «Пантеры», в протокольной части НКИД состоялось совещание, на котором было решено вынести на коллегию НКИД следующие вопросы:

– об исполнении национальных гимнов;

– о речах на банкете в Морском училище.

По мнению сотрудников протокольной части, было необходимо составить текст речи, из которой следует исключить политические моменты.

В свою очередь, итальянской стороне также предлагалось в ответном выступлении не заниматься «восхвалением фашистского режима» и не произносить тост в честь Муссолини [15].

Кроме этого, следует рассмотреть вопрос о предоставлении прессе подробной информации о прибывших в Ленинград военных судах, а также направить письмо от имени Г.В. Чичерина председателю губисполкома об участии губисполкома во встрече итальянских судов, организации посещения театров, спортивных состязаний, загородных экскурсий и т. д.

Ввиду отсутствия средств у Морского ведомства совещание просит НКИД об ассигновании на расходы по приему 10 тысяч рублей, с тем чтобы агент НКИД в Ленинграде старался не выходить за пределы 7500 рублей (2500 рублей в запасе) [16].

13 июня агенту НКИД в Ленинграде Вайнштейну под грифом «Секретно» была отправлена из Москвы директива со следующими указаниями:

– если итальянцы исполнят «Интернационал», отдавая салют, нам придется ответить национальным гимном Италии;

– обед в Военно-морском училище для экипажа и комсостава устроить в пределах средств, отпущенных Реввоенсоветом. Присутствие за обедом представителей губисполкома необязательно. Никаких речей не произносить;

– договориться с Ленинградским губисполкомом о посещении итальянским экипажем и комсоставом театров, желательно пригласить матросов на спортивные состязания (футбол, бега и т. д.);

– матросам разрешено «циркулировать» по городу не только партиями, но и поодиночке [17];

– порядок визитов следующий:

1) председателю губисполкома;

2) военному коменданту порта;

3) агенту НКИД;

4) председателю ЛВО [18];

– «оглашать» в прессе в протокольном порядке прихода судов и их пребывание в Ленинграде итальянских моряков.

Телеграмма под грифом «Секретно» была также отправлена и в управление государственными и академическими театрами. В телеграмме НКИД рекомендовал управлению в связи с прибытиями в Ленинград 25 июня итальянской эскадры организовать концерт, на который были бы приглашены экипажи и комсоставы итальянских судов. Итальянцам следует оказать «гостеприимство, и полезно было бы познакомить их с нашим искусством, составив соответствующим образом программу и подобрав исполнителей» [19]. При этом НКИД уведомляет управление, что не сможет принять участие в финансировании концерта, но полагает, что расходы по его организации могли бы быть покрыты путем продажи билетов, остающихся после предоставления морякам, примерно 500 мест. Заведующий протокольной частью Флоринский, подчеркивая важность проведения такого концерта, просил скорее сообщить управление о своем решении [20].

Следует отметить, что в СССР протокольная практика приема иностранных военных кораблей сложилась уже к середине 1925 года, что особенно наглядно проявилось во время повторного прихода в Ленинград 10 июля лидера итальянской флотилии «Мирабелло». Первый день – обед в Клубе Красной армии и флота (в зале для командного состава обедали итальянские офицеры, консулы, начальник Военно-морского училища, командир «Троцкого», комиссары сидели за столом с матросами и солдатами) [21].

11 июля состоялся прием на корабле, который посетили слушатели морского училища. Командир «Мирабелло» принял приехавшего к нему вместе с секретарем Флоринского, которые, по словам очевидцев, отличались деликатностью и выглядели «чрезвычайно» элегантно. На следующий день на юте корабля был дан завтрак на 20 приборов, в котором принимали участие морское командование, морской атташе, консул, представители местной власти.

Ответный визит эскадры военных кораблей в Италию состоялся в сентябре 1925 года. Итальянская сторона всячески подчеркивала, и в первую очередь в прессе, что это «<…> ответный визит, а не какой-либо акт, свидетельствующий об усилении сближения между странами.

Эта граница, надо сказать, была проведена очень ловко и дружно. Только под конец (например, на нашем ответном завтраке) холодок стал исчезать и создалась более дружеская атмосфера», – сообщал в донесении на имя замнаркома НКИД М.М. Литвинова полпред в Италии П.М. Керженцев [22].

Советский полпред особо подчеркивает, что итальянская сторона тщательно соблюдала необходимые в данном случае протокольные нормы. Все высокопоставленные лица Неаполя – гражданские и военные – принимали активное участие в различных официальных церемониях.

От имени полпреда СССР в Италии был устроен чай для советских и итальянских матросов (на 240 человек). На этом приеме речи не произносились, ограничились тостами и пожеланиями, обращенными друг к другу.

Для команды и комсостава итальянцы устроили несколько экскурсий (в музеи, на Помпею, Везувий и т. д.). Население города тепло встречало советских моряков. Подступ к судам сначала охранялся, и публику пускали на корабли по пропускам, но затем оцепление было снято.

По мнению П.М. Керженцева, в отличие от экипажей кораблей, основу которых составляла «крепкая, спевшаяся» молодежь, в командном составе существовала «пикировка» между комиссарами и командирами. Но эта ситуация обычная, и она не отражается на работе.

Сближению с итальянскими моряками мешало слабое знание иностранных языков, но экипаж заверил полпреда, что теперь «засядет учиться» [23]. Несмотря на столь оптимистические заявления, для самих краснофлотцев визиты в Италию состояли не только из приятных впечатлений. Большинство моряков ни практически, ни психологически не были готовы к участию в торжественных приемах, которые давались в их честь.

Главной проблемой, которая проявилась во время посещения советскими военными кораблями иностранных портов, была несогласованность в действиях и «натянутые» отношения между командирами кораблей и комиссарами. Разное происхождение, воспитание, образование не только мешало совместной работе, но и не позволяло выработать единый стиль поведения на официальных церемониях.

Приложение

В 1929 году СССР продолжает поддерживать не только экономические, но и военные контакты с Италией, так, 27 мая состоялось заседание специальной комиссии по подготовке приема итальянской эскадрильи, которая должна была прибыть в Одессу в период с 3 по 8 июня, следуя по маршруту Рим – Афины – Константинополь – Констанца. Состав эскадрильи 35 самолетов с экипажем до 100 человек, во главе с помощником министра авиации Италии Бальбо и начальником штаба ВВС Италии де Пинедо. Правительство СССР дало разрешение Италии на этот полет [24].

Что касается протокольных аспектом, то было решено, что в день прилета эскадрилью на границе территориальных вод встречает звено в составе трех гидропланов. Командир эскадрильи наносит визиты председателю губисполкома, начальнику гарнизона, агенту НКИД. Вечером (в 19 часов) для гостей устраивается обед, на котором исполняются музыкальные номера, в том числе, о чем специально подчеркивается в программе визита, украинские песни.

На следующий день гости посетили авиашколу, побывали на экскурсии по городу. Вечером итальянский посол Черутти устроил ответный банкет [25].

Визит падишаха Афганистана Амануллы-хана – первый визит в СССР главы зарубежного государства

Афганистан был первым государством (если не считать Германии и других участников Брестского договора), с которым Советская Россия установила дипломатические отношения. После того как в 1919 году Афганистан добился независимости, афганское правительство предприняло действия для установления связи с Советской Россией. 7 апреля 1919 года вступивший на престол Аманулла-хан направил М.И. Калинину послание, в котором выражалось желание установить дружественные отношения с Советской Россией.

27 мая В.И. Ленин и М.И. Калинин в своем ответном послании приветствовали независимость Афганистана. В письме была выражена просьба «назначить официального представителя в Москву» и готовность «послать в Кабул представителя рабоче-крестьянского правительства». Летом 1919 года назначенный чрезвычайным и полномочным представителем РСФСР в странах Центральной Азии Я.З. Суриц прибыл в Афганистан.

12 октября чрезвычайная афганская миссия во главе с Мухаммедом Вали-ханом была принята коллегией НКИД, а 14 октября – председателем Совнаркома В.И. Лениным.

Между афганским посольством и советскими властями начались длительные переговоры о заключении договора. Помощь Афганистана эмиру Бухары, который вел борьбу против Советского государства, не позволяла справиться с этой задачей в короткий срок. 13 сентября 1920 года в Кабуле был парафирован предварительный договор о дружбе между Россией и Афганистаном, а 28 февраля 1921 года в Москве состоялось подписание первого равноправного договора между Афганистаном и РСФСР. Соглашение привело к расширению торговли и обеспечило транзит товаров, закупленных Афганистаном в Западной Европе, силами советских специалистов в Кабуле была построена радиостанция.

31 августа 1926 года на базе договора, подписанного в Москве 28 февраля 1921 года, между СССР и Высоким государством Афганистан был заключен договор о нейтралитете и взаимном ненападении. Первая статья предусматривала, что в случае войны между одной из договаривающихся сторон и одной или несколькими третьими державами другая договаривающаяся сторона обязуется соблюдать нейтралитет. В договоре также содержались статьи, предусматривавшие, что каждая из договаривающихся сторон обязуется воздерживаться от всякого нападения на другую (статья 2), не будет разрешать и не допустит пропуска и провоза через свою территорию вооруженных сил, оружия, огнестрельных припасов, военного снаряжения и всякого рода военных материалов, направленных против другой договаривающейся стороны (статья 3), каждая из сторон сохраняет свободу действий для предприятия шагов к установлению всякого рода отношений и союзов с третьими державами (статья 5) [2].

Наряду с политическими развивались и торгово-экономические связи. Советская промышленность удовлетворяла значительную часть потребительского спроса афганского рынка. Ввоз главнейших афганских товаров разрешался без лицензий, большинство других пропускалось беспошлинно, или к ним применялись льготные тарифы.

Афганистан времен правления Амануллы-хана – это страна, в которой пережитки феодальной системы соседствовали с новейшими достижениями европейской науки: почти нет железных дорог, но есть регулярное воздушное сообщение, фабрики работают на электрической энергии, на полях мулы и тракторы [3].

Советский союз был нужен падишаху как территория, через которую возможен свободный транзит закупленных в других странах товаров, в то же время он видел в СССР опору в борьбе с Англией. Английский вопрос был весьма актуален и для Советского Союза, против которого Лондон в это время вел экономическую войну. Поэтому не случайно, что польско-афганский договор от 30 ноября 1927 года был воспринят в Москве как попытка Англии использовать Польшу против СССР.

Немало беспокойства вызвало в Москве сообщение в европейской прессе о том, что английские офицеры будут привлечены на службу в афганскую армию. Для СССР, как и для большинства ведущих европейских государств, Афганистан играл заметную роль в борьбе за сферу влияния на Ближнем Востоке.

Падишаха ждали в Москве, но и европейские столицы подготовили ему достойный прием. В своем дневнике А.М. Коллонтай весьма едко заметила, что европейские правительства «носятся» с коронованной особой и много пишут об Аманулле-хане в газетах, надеясь на «афганский рынок импорта и экспорта» [4].

Подготовка к визиту падишаха в СССР

Изучение европейского опыта

Подготовка к визиту в СССР падишаха Афганистана Амануллы-хана началась еще в январе 1928 года, когда представители советских посольств стали передавать в Москву сведения, в том числе и протокольного характера, о пребывании падишаха в Европе.

Так, 19 января 1928 года на имя заведующего отделом Ближнего Востока С.К. Пастухова поступил из Рима отчет от первого секретаря посольства Е. Рубинина о визите Амануллы-хана в Италию, который прибыл на пароходе в Неаполь 8 января и в тот же день отправился в Рим. Накануне его приезда, как пишет автор, на первых страницах итальянских газет были опубликованы статьи «в патетическом тоне», в которых подчеркивалось, что Италия – первая из европейских стран, признавшая независимость Афганистана. Отмечалось сходство в политическом строе двух стран, подчеркивалось, что падишах начал свое путешествие по Европе с Рима, что, в свою очередь, является знаком «возросшего при фашизме международного престижа Италии» [5].

В день приезда Амануллы-хана вдоль улиц, украшенных итальянскими и афганскими флагами, были выстроены шпалерами войска «всех видов оружия» (включая артиллерию) [6]. На вокзале Амануллу-хана, приехавшего с женой и сановниками, встречали итальянский король Виктор-Эммануил III, королева и наследный принц, члены правительства во главе с Муссолини, председатели палаты депутатов и сената, генералитет. В этот же день в 8 часов вечера состоялся обед при дворе в честь высоких гостей. В своем донесении автор обращает внимание на отсутствие на приеме Муссолини, с которым у падишаха за два часа до этого состоялась личная аудиенция, продолжавшаяся 20 минут [7]. Причина, по которой Муссолини отказался принимать участие в приеме, вероятно, заключалась в том, что туда были приглашены особы, в протокольном отношении стоящие выше первого министра, поэтому Муссолини пришлось бы занять за столом «скромное место» [8]. (Итальянские газеты об этом умолчали.)

В своем тосте король Италии заявил, что «Италия первая из европейских держав признала независимость Афганистана». Падишах в ответном слове исправил эту неточность, «подтвердив», что «Италия первая из союзных держав установила дружеские отношения с Афганистаном» [9]. В последующие дни визита Аманулла-хан вместе с королем посещал воинские части, в которых устраивались в честь высокого гостя военные парады. Официальный визит падишаха к королю Италии продолжался два дня и был завершен 10 января приемом в афганской миссии, после которого Аманулла-хан переехал из королевского дворца в гостиницу «Гранд-отель». В период пребывания в Риме падишах был принят в торжественной аудиенции папой, а потом нанес визит кардиналу Гаспарри, посетил ряд учреждений (обе палаты, музей, больницы), затем выехал в Венецию, а оттуда в Милан и Турин, где осматривал автомобильный и Авиационный заводы Изота – «Фраскини» и «Фиат» [10].