Оксана Обухова
Смерть – плохая примета
До поздней ночи под окнами галдели готовые к каникулам подростки. До первых петухов на лавочке возле подъезда обнималась парочка. Мария плюнула на бдение и физические упражнения, перенесла операцию на следующую ночь и, отключив будильник, завалилась спать.
Беспечная и усталая, она не могла знать, что завтра утром бабулька из дома напротив выйдет погреться на солнышке, поболтает с соседками и услышит рассказ о том, как вчера днем в высотном доме опять была милиция с обыском. На той же лестничной площадке, где недавно застрелили высокого худого парня. Что страдает эта бабулька дальнозоркостью и хорошей памятью, что вспомнит она, как видела вчера рыжеволосую девушку, перебрасывающую что-то со своего балкона на соседний: картина приметная получилась, бабушка еще хотела сходить к подружке в этот дом, спросить – чего это у вас соседи друг дружке всякую дрянь подбрасывают? Не было бы беды, не случился бы пожар…
Сопоставит все это пенсионерка, сходит домой пообедать и после, надев выходное платье, отправится в милицию.
Конечно, Марья ничего не знала. Засыпая, она баюкала себя успокоительной мыслью: «А все же хорошо, что я так вовремя сориентировалась. Если бы после получения «сигнала» у меня нашли пистолет и наркотики, засыпала бы сейчас в тюремной камере на нарах. При подобном стечении обстоятельств и наличии мотива никто и разбираться бы особенно не стал. Засунули бы в камеру и заперли надолго.
Но какая же все-таки гадина сообщила о наркотиках и пистолете в доме?! – терзало, разрывая сон, недоумение. – Кто обвинил, кто оболгал?!
Неужто Марк?..
Не думать, не думать, не думать… Это кто-то из друзей Покрышкина решил немного «подшутить»… Мало ли придурков на свете? Я им часто «малину» обрубала…
Все это совпадение, совпадение, совпадение. Марк так не мог. Оставить пистолет в квартире – пожалуй, но сообщить в милицию?!
За что?!»
Часть первая
Глава 1
Участковый уполномоченный Алексей Андреевич Бубенцов торопливо доедал вторую тарелку любимого щавелевого супа. Плюс к щавелю в тарелке плавали листья молодой крапивы, щедро накрошенные вареные яйца, брусочки молодой картошки и две ложки сметаны; Бубенцов поглядел, как жена Анастасия выставляет на стол перед ним тарелку макарон по-флотски, и предупредительно помотал рукой с зажатым в ней ломтем черного хлеба.
– У-у, – произнес, не прекращая жевать.
– Сыру потереть? – догадалась Настя.
– Угу, – кивнул голодный муж. Настасья уже собралась отправиться на кухню, но была остановлена тетушкой.
– Останься, посиди с Алешей, я сама сыр на тру, – сказала Софья Тихоновна и проворно унеслась из столовой.
Женатый только четыре месяца старший лейтенант еще не успел привыкнуть к такой роскоши, как несколько ухаживающих женщин. Три дамы – Настя, тетя жены Софья Тихоновна и соседка, почти родственница баба Надя – наперебой старались угостить кормильца.
(Хотя, по сути дела, никаким «кормильцем» в этом доме Бубенцов не был. Ему повезло жениться на внезапно разбогатевшей наследнице, тетушки тоже особенно не бедствовали – баба Надя свое богатство из другого, но схожего источника приобрела, – и благородно приносимая до копейки зарплата участкового никакого «кормительного» эффекта здесь не имела.
Но все-таки. Пришел мужик с работы – все хлопочут. Все накрывают стол в гостиной, наперебой таскают закуски, подкладывают макарон и подливают в кружку молока.)
Надежда Прохоровна в тот день особенно не суетилась. Подперев кулаком щеку, сидела напротив и смотрела на опустошающего тарелку за тарелкой старшего лейтенанта. И было во взгляде бабы Нади столько удовольствия от вида жующего мужчины, что взгляд нисколько не смущал, не досаждал жующему мужчине.
– Что ж они тебя никак в покое не оставят, Алеша? – сердобольно поинтересовалась соседка – поч ти родственница. – Ты ж в отпуске с понедельника!
Что, без тебя никак не обойтись?
Слова эти, как и взгляд, легли на сердце жующего мужчины бальзамом – заботятся, жалеют работягу. (Попутно же интересуются, застольной беседой развлекают.)
– Да там такое было, баба Надя, – вздохнул «кормилец» и сыто посмотрел на наколотую вилкой макаронину. – Сначала скинхеды разгромили закусочную у рынка…
– Какую это? – оживилась крановщица на пенсии и вечная народная дружинница Надежда Прохоровна Губкина.
– А эту… – участковый мотнул головой в сторону окна, – с красными дверями, по дороге к метро…
– Эту?! – с готовностью поразилась баба Надя.
– Ага. Налетели всей бандой, столы покрушили, стойку опрокинули. Но не это главное. – Алеша выдержал театральную паузу, установив вилку, как восклицательный знак. – У Дулина сегодня подозреваемая в убийстве из кабинета сбежала.
– У Дулина?! – то ли восхитилась, то ли возмутилась баба Надя. – У капитана?!
– Уже – майора. – Вилка опустилась, поставив точку. – И конкретно даже не у него, а у Алтуфьева. Но, – старлей снова просигнализировал столовым прибором, – Дулин старший, и кабинеты у них смежные.
– Вот это да, – пробормотала крановщица-дружинница. – Как же это она умудрилась-то?
– А просто, – ухмыльнулся участковый. – Пока наряды скинхедов в обезьянник загружали, она и улизнула. Прошла, как сквозь воду. Никто даже внимания не обратил.
– А Дулин где был?! Алтуфьев этот?!
Возле обеденного стола уже собрались все женщины семейства, Настасья приглядывалась к тарелке – не пора ли убирать? Софья Тихоновна накрывала салфеточкой нарезанный хлеб – скоро с работы вернется ее муж Вадим Арнольдович, и желательно бородинский не подсушить.
Бубенцов запил флотские макароны магазинным молоком, откинулся на спинку стула и, чувствуя всеобщее внимание, ответил с сытым великодушием:
– Да там такое было – сумасшедший дом. Патрули скинхедов как следует не обыскали, у одного нож за голенищем ботинка оказался. Привезли их, значит, всем колхозом, таджиков побитых без регистрации из закусочной повыгребли… Стали по обезьянникам рас пихивать, а тот, что с ножом, выхватил перо и давай на одного из… мгм, гостей столицы.
– Дурной совсем? – справедливо поинтересовалась баба Надя. – В участке ножом размахивать…
– Обкуренный, – пожал плечами участковый.
– Никого не порезал?
– Не, скрутили. Но пока опомнились, остальные братки зашевелились… В общем, кавардак был, я вам скажу-у-у… Вселенский! Таджики визжат, скинхеды орут, наши тоже… горло драли будь здоров… Ну, эта Маша Лютая ноги под шумок и сделала.
– Лютая? Почему лютая? – удивилась скромная бывшая библиотекарша Софья Тихоновна, не так, к слову сказать, любившая смотреть по телевизору сериалы про ментов. «Менты», «Опера» и «Разбитые фонари» были исключительной епархией Надежды Прохоровны и молодого мужа племянницы.
– Фамилия у нее такая, – усмехнулся старший лейтенант. – Мария Лютая.
– Бывает же, – покрутила головой баба Надя. – Убийца – Лютая.
– И ловкая, – добавил Алексей. – Алтуфьев из кабинета на пять минут вышел, когда крики начались. Помог главного зачинщика скрутить…
– Разыщете? – спросила основная любительница криминальных разговоров. – Убийцу-то эту…
– А куда она денется? Разыщем обязательно. Документов и денег у нее нет, сама иногородняя, приметная – волосы рыжие, как проволока кучерявые. Такую в любой толпе не пропустят. Дело времени.
– А кого она убила?
– Наркодилера, – посуровев, ответил Бубенцов.
– Наркоманка?
– Нет. Муж у нее вроде наркоманом был.
– Отомстила, значит? – с внезапной проникновенностью проговорила баба Надя.
– Не знаю, не знаю, – многозначительно протянул участковый. – Девочка хитрая. Я на обыске был, держалась как партизан. Прежде чем дверь открыть, успела ствол на соседний балкон перекинуть.
– Господи, так тебя еще и на обыск таскали! – возмутилась бабушка Губкина.
– А что делать, – вздохнул «кормилец». – Отпуск не отпуск, участок мой, работать надо. – И обернулся к жене: – Насть, мы на поезд не опоздаем?
– Нет, – спокойно ответила жена, а баба Надя привычно пробурчала:
– Успеешь тут с такой работой, в отпуск человеку не дадут уехать…
– Ничего не поделаешь, – глубокомысленно сказал лейтенант, нагнулся под стол и вынул оттуда упирающегося большого рыжего кота: – Давай прощаться, друг Аврелий. Останешься тут за главного, присматривай за хозяйками, мышей лови.
– Типун тебе на язык, – отмахнулась Надежда Прохоровна, – мышей нам только плюс к ремонту не хватало.
Софья Тихоновна подошла к Алеше, взяла из его рук котика и, пристраивая его лапами на грудь, проворковала:
– Скоро, Маркуша, – полное имя кота звучало Марк Аврелий и подразумевало собой стоический характер животного, – поедем за город, к Роме, там на воле мышек мно-о-ого…
Алексей поднялся из-за стола, обвел хозяйским взглядом практически не готовую к ремонту гостиную, хотел дать какие-то ценные рекомендации относительно предстоящего события, но передумал. Отвесил тетушкам шутовской поклон и пошел в прихожую, где у зеркала, среди чемоданов, жена Настасья наводила последний марафет.
Выезжать на вокзал по улицам, заткнутым плотными километровыми пробками, всегда следует загодя. А с чемоданами и торбами по метро таскаться неудобно…
Усадив племянницу с мужем в такси, сто раз перепроверив, не оставили ли уезжающие билеты, документы, пакет с дорожной провизией, чемоданы и головы, Софья Тихоновна не задержалась на улице вместе с Надеждой Прохоровной и соседками-кумушками, а вернулась в дом.
Вернулась и тут же пожалела. Пустая квартира еще пахла Настиными духами, на столе в гостиной еще стояли чашки; остающимся всегда тяжелее, чем уезжающим. У тех дорога, бездна впечатлений и праздничный настрой – Настасья впервые везла мужа в родную Пермь на свадьбу школьной подруги. У Софьи Тихоновны сиротливые крошки на столе, остывший чай и сожаление, что не она сейчас устроится в купе перед окном, разложит на столе традиционный дорожный набор из жареной курицы, вареных яиц, мытых огурцов, конфеток-печенюшек и будет перекусывать, несмотря на то что плотно пообедала перед дорогой.
Так принято – уселся в поезд, доставай провизию. В каждом купе шуршат пакеты и хрустят яичные скорлупки, поезд пахнет колбасой и жареной курицей, любезные попутчики угощают друг друга практически одинаковой снедью…
Софья Тихоновна навела порядок в гостиной и пошла на кухню проверить, достаточно ли флотских макарон для возвращающегося с работы мужа.
Мужа… Вадима… Арнольдовича… Все это продолжало звучать непривычно. Иногда, думая о Вадиме, Софьюшка все еще краснела… Она – замужняя дама. Профессорская жена.
Кто бы мог подумать об этом еще полгода назад?!
К щекам, как у неопытной школьницы, опять прихлынула кровь… Они жили в одной квартире не один десяток лет. Встречались на кухне, в прихожей, сталкивались у дверей…
И везде, как тень за спиной, – Клавдия. Старшая сестра, домоправительница, не выносившая мужчин, не отвечающих на ругань, не принимающих упреки, недосягаемых… Плевком в подобных не попасть.
Никто из соседей по коммунальной квартире даже представить не мог, что странноватый Арнольдович, гуляющий в самый трескучий мороз по улицам в одной рубашке – тьфу, йог на нашу голову! – ученый с мировым именем. В уме Клавдии никак не получалось соотнести: чудной молодежный хвостик из седоватых волос, невнимательность к скандалам и ученые степени. «Наш малахольный, чудик, морж придурочный» – иных эпитетов у Клавы для соседа не было. Ну не укладывалось в уме у простой скандальной бабы, что какой-то ученый может жить в коммунальной квартире, ходить с тобой в один сортир, иметь наглость забывать оплачивать счета за электроэнергию!
А Вадик жил. Много лет назад оставил большую квартиру бывшей жене и поселился в коммуналке, управляемой сварливой Клавой…
Н-да, много было… О некотором даже вспоминать не хочется…
Но пустая квартира тем и отличается – стоит только людям разойтись, из старых стен выползают призраки, воспоминания… Фотографический портрет молоденькой Клавдии, мама и папа в серебряной рамочке, погибшие, умершие, живые перемешались на стенах и в памяти… После появления здесь Настеньки и Алеши квартира как бы перестала быть коммунальной и теперь протестовала: уехали отсюда новички – тоска, взрыв памяти.
Но все пустое. Нечего морочить голову былым. Сейчас мы все – семья. Большая дружная семья из бывших соседей и присоединившейся молодежи[1].
Кто бы мог подумать, что так оживет старая коммуналка?! Ведь Софья уже смирилась с мыслью, что будут они век коротать втроем: две вдовы Клава и Надя да она, тихая библиотекарская мышь с воспоминаниями о двух некачественных романах.
Но вот – к ремонту готовятся. На два месяца за город переезжают, пускай молдавская бригада спокойно трудится… Вадим будет наезжать из университета с инспекцией, приглядывать, пока они прохлаждаются с Надеждой и Маркушей за городом, на свежем воздухе в гостях у племянника мужа Романа. Алеша с Настенькой вернутся из отпуска и будут заходить после работы. Поживут пока у Лешиной мамы, а проверять тут тоже будут…
За городом хорошо… Деревья, свежий воздух, Марк Аврелий хоть немного по травке походит…
Так. Маркуша. Давно что-то не попадался на глаза.
Где Аврелий?!
Размышляя о былом, Софья Тихоновна уже битый час занимала себя всевозможными спасительными от печалей делами: помыла посуду, сварила еще немного макарон, протерла пол на кухне и раза три хлопнула дверцей холодильника.
Обычно стоит только хлопнуть дверцей холодильника – Аврелий тут как тут. Сидит и щурится – меня хозяйка не забыла угостить?
Но тут – пропал.
Софья Тихоновна взяла с кухонной полочки коробку с сухим кормом. Потрясла. Погремела кошачьими «сухарями».
Аврелий не явился.
Плохо дело.
Котишка трус, его, замерзающего, под дождем принес в их дом Алеша, подобрав у мусорных бачков. И кот, так хорошо запомнивший, как плохо живется котятам на улице, улицы этой боялся до жути. Максимум, на что хватало его вольностей, так это прошмыгнуть в подъезд, забиться там в какой-нибудь темный угол и благоразумно ждать, пока опомнившиеся хозяйки заберут его, бедного, обратно в теплый дом после невероятной, опаснейшей «прогулки».
И скорее всего, прошмыгнул Аврелий в момент, когда часа полтора назад на улицу к такси сносили чемоданы.
Бедный котик!
Софья Тихоновна стремительно поменяла домашние туфли на уличную обувь, выбежала в подъезд:
– Маркуша, Маркуша, кис-кис-кис!
Но бесполезно. Трусливый кот опять забился где то в угол, сидел и трясся. Ждал. За уши оттрепать негодника! Не хватает храбрости гулять по улице – сиди дома у теплой плиты, грей шкурку!
Софья Тихоновна спустилась со второго этажа, проверила, не спрятался ли Аврелий у входной двери, и, не найдя кота, стала медленно подниматься выше.
– Маркуша, кис-кис-кис!
Второй этаж, третий, четвертый… На площадке между пятым этажом и лестницей на чердак, на подоконнике большого полукруглого окна сидела рыжая девица в голубых джинсах и яркой полосатой кофточке. Сидела, с ногами забравшись на широкий подоконник, и испуганно смотрела на медленно поднимающуюся Софью Тихоновну. Возле ее ступней, так же наблюдая за хозяйкой, сидел вовсе не испуганный Аврелий. В глазах кота стоял вопрос: «Ну? Чего так долго? Я жду тут, жду. Компанию уже нашел…»
– Аврелий, – укоризненно сказала Софья Тихоновна, подходя. – Марк…
Кот широко разинул розовую пасть, зевнул, смешно оттянув назад усы и уши, и с места не двинулся.
Странно. Марк Аврелий на дух не выносил чужаков, обычно прятался под мебель, едва в квартире появлялись новые люди.
– Аврелий, – повторила хозяйка.
Кот сделал вид, что ничего не понял, отвернулся к окну и посмотрел на вольно порхающих за стеклом голубей.
Бывает же такое! Совсем от рук отбился!
– Это ваш котик? – не зная, как себя вести, хрипло спросила девушка.
– Мой, – твердо сказала Софья Тихоновна и подхватила сопротивляющегося негодника с подоконника. – Вы здесь кого-то ждете? – прищурилась на девушку.
– Да, – смутилась та. – Лена Синельникова здесь живет?
– Здесь.
– А вы не знаете…
– Лена на все лето уехала на дачу, – не дожидаясь окончания вопроса, сказала Софья Тихоновна, повернулась спиной к девушке и направилась к ступенькам лестницы.
– Подождите! – окликнула вдруг чужая гостья, спрыгнула с подоконника. – Простите, пожалуйста, вы не могли бы принести мне ножницы! Ненадолго! И косынку, пожалуйста… Я все верну! Любую косынку или платок! Пожалуйста…
Софья Тихоновна, прижимая к себе кота, медленно развернулась. «Рыжая девчонка, приметная, в толпе такую не пропустят… – внезапно вспомнились слова Алеши. – Убийца».
Широко открытые ярко-зеленые глаза девушки с мольбой смотрели на хозяйку доброго кота, составившего компанию беглянке. Перепутанные рыжие волосы, сплошь состоящие из мелких тугих кудряшек (такие, наверное, не каждая расческа возьмет), окружали голову наподобие шапки, прямой точеный носик с как будто прозрачными раздувающимися ноздрями, и полное отсутствие веснушек, что редко встретишь у рыжеволосых. На чудесно ровной матовой коже с яркими шлепками румянца на скулах ни единого пятнышка.
«Красивая, – подумала Софья Тихоновна. – И не девчонка. Уже под тридцать будет».
Убийца судорожно стискивала белые кулачки висящих вдоль тела рук, она вся вытянулась, словно готовая порваться тетива…
– Пожалуйста, – вновь повторила Маша Лютая.
А Марк Аврелий, упираясь всеми лапами в хозяй скую грудь, потянулся к рыжей беглянке.
«Странно. Очень странно. Аврелий чувствует людей, к плохому в жизни не пойдет…»
Кот изогнулся так, что чуть не упал на каменный пол, девушка быстро подставила руки.
– Пойдемте, – внезапно решилась Софья Тихоновна.
– Куда? – Преступница испуганно отпрянула.
– Пойдемте. Я живу на втором этаже, там дам вам платок и ножницы.
Капитан Алтуфьев пришел к Марье в три часа дня. Стоял в тамбуре за дверью со сломанным замком и держал на весу прозрачный пакет с черным пистолетом внутри. За его спиной, буравя Машу взглядом, возвышался незнакомый парень с прилизанной челкой и алыми прыщиками на скулах.
Алтуфьев красноречиво покачал перед замершей на пороге своей квартиры Марьей пакетом и сказал просто:
– Здравствуйте, Мария Анатольевна. Мы за вами, собирайтесь.
Мария молча кивнула и сделала шаг назад, сразу проваливаясь в какую-то изломанную жуткую реальность, где не было нормальных звуков, где исчезало время, а люди превращались в тени. Все словно стерлось, краски дня размылись, продолговато вытянутые слова стянули, спеленали тело прозрачными плотными простынями. Мария рухнула в безвременье, пропала, потерялась. Как пуговица. Что упала за подкладку старого пальто и завалилась в пыльный изнаночный угол.
И очнулась, пожалуй, только через час в милицейском кабинете, прокуренном до синевы несколькими мужчинами.
Мужчины эти почти сразу вышли, и Марья осталась наедине с Алтуфьевым, тремя письменными столами, двумя сейфами, большим шкафом и портретами двух президентов. На подоконнике, возле пыльного остролистого цветка стоял графин. Через графин, изламываясь на гранях, просвечивала свобода: дворовая листва, кусочек крыши соседнего дом, в котором жили нормальные, не изломанные безвременьем люди.
Алтуфьев привольно расположился за столом, перебрал какие-то бумажки.
– Нуте-с, приступим, Мария Анатольевна? Анатолий Яковлевич подъедет чуть позже…
Мария согнулась над сомкнутыми коленями, сгорбилась, поджимая живот руками.
– Вам плохо?
Сочувствия в голосе уполномоченного не прозвучало вовсе. Только деловитая озабоченность и нежелание отвлекаться.
Марья с удовольствием упала бы на пол, закрыла лицо руками и притворилась мертвой. И сил такое притворство заняло бы совсем чуть-чуть: она, кажется, умерла еще час назад, когда увидела в тамбуре перед дверью мужчину с пистолетом в пакете.
– Всем стоять! Стволы на землю! Порежу!
Истерический визгливый вопль ворвался в кабинет через неплотно прикрытую дверь. Рука Алтуфьева замерла над раскрытым протоколом…
– Стоять всем, суки! Порежу!!
Как будто даже не разгибая коленей, Алтуфьев снялся со стула и, крадучись, вприсядку подбежал к двери – выглянул в коридор.
– Не двигайся, – тихонько приказал Марии и, прижимаясь к косяку, выскользнул наружу.
Маша расцепила руки, обнимающие живот, выпрямилась.
– Стоять, суки! Кто дернется, порежу!
Время, еще недавно тошнотворно тянущееся липкой ириской, вдруг поскакало в ускоренном ритме. Его подстегивали крики, хлестали кнутом угрозы, секунды били в уши копытным сумасшедшим топотом.
Где-то там, на первом этаже за поворотом – откуда недавно провели в этот кабинет Марью, – раздался грохот, и десятки разъяренных мужских глоток выпустили в воздух ругательства.
Маша встала со стула, спокойно подошла к двери и, совершенно ничего не боясь, не прячась, пошла на крики.
В большом квадратном помещении без окон сцепились десятка полтора мужчин. На здоровенном бритоголовом бугае повисло несколько милиционеров, бугай не хуже разозленного медведя, что крутится, стряхивая с себя охотничьих собак, вращался в центре этого бардака, с него, как с мускулистой медвежьей карусели, во все стороны слетали милиционеры. Болтали в воздухе ножками и непотребно выражались.
В угол забился щуплый окровавленный азиат. Почему-то у него не хватило сообразительности поджать под себя вытянутые ноги, и об эти ноги постоянно кто-то спотыкался, отчего азиат повизгивал и брызгал вокруг кровяной слюной. Рядом с его ботинками крутилась мускулистая карусель, и милиционеры, спотыкаясь, валились вниз, как кегли.
Капитан Алтуфьев спиной к Марье сидел на опрокинутом мордой в пол амбале. Амбал плевался ругательствами, сучил конечностями и пытался вырвать из цепких капитанских рук татуированные запястья, на которые уполномоченный насаживал железные браслеты.
Маша спокойно прошла между «каруселью» и милиционером, облапившим со спины какого-то лы сого верзилу. Постаралась не споткнуться о ноги тихонько повизгивающего азиата. На долю секунды бросила взгляд на пыхтящего поверх амбала капитана и вышла улицу, едва не попав под взлетающею на крыльцо стаю в синих форменных рубашках.
Подмога добавила в здании переполоха. Крики понеслись гуще. Но затихли, едва Маша повернула за угол.
Хорошая погода последнего майского дня омыла тело теплым воздухом, освободила глаза и уши от остатков пелены безвременья, Маша все устойчивей ковыляла по тротуару, все дальше, дальше… К свободе – ближе.
По переулку неслись машины, Мария подошла к кромке тротуара, вытянула вперед руку, собираясь остановить такси или частника…
«Быстрее, быстрее!» – колотилась в голове единственная мысль. Пока Мария действовала как бы на автомате, на рефлексах загнанного в ловушку зверя. Ей в спину не дышала, но чувствовалась погоня.
И постепенно путь побега определился в форму, уже проскальзывала четкая спасительная нить – остановить машину, упасть на заднее сиденье, назвать любой из адресов друзей – уехать.
Нет денег? Ерунда. Попросит шофера обождать у подъезда и вынесет оплату за проезд.
По улице, вращая мигалкой, несся милицейский газик. Мария тут же опустила руку, повесила ее вдоль тела и медленно, ожидая визга тормозов и окрика, побрела вдоль проезжей части.
Прочь! Прочь!
Она шагала по тротуару и каждой порой шкуры беглеца чувствовала на себе реальные и выдуманные взгляды. Казалось, за беглянкой неотвязно тащится шлейф запаха загнанного зверя и страха, и это зловоние ощущает вся улица. Бабулька, только что прошедшая рядом, сейчас оглянется, прищурится, запомнит странно напряженную спину. Мужчина с сигаретой в зубах, проходя мимо, скользнул недовольным – запоминающим! – взглядом.
Что скажут пареньки у пивного ларька, когда капитан Алтуфьев бросится в погоню и нащупает след?
Да, проходила тут недавно, ответят парни. Все, каждый видел и запомнит рыжеволосую девушку, бредущую на негнущихся ногах.
Мужчина на остановке автобуса так ответит, молодая мамаша, торопливо везущая коляску с ребенком, старушки, пацаны, коты и голуби…
Бред, паранойя. Но сил выносить даже самый пустой взгляд – нет. Мария шагнула с тротуара в кусты, разгребая ветки руками, подошла вплотную к какому-то дому и побрела под его окнами.
Свернула во двор. Откуда-то издалека, набирая громкость, спешили на выручку своим машины милицейских патрулей. Марья пробежала по двору, юркнула за выступающий угол кирпичного короба над лестницей в подвал и отдышалась – никто не видит. Алтуфьев, наверное, только-только начал раздавать патрулям указания и приметы – сбежавшей преступницы.
«Что я наделала?! Зачем, зачем?!
Нет, Маша, успокойся. Ты все сделала правильно».
Из тюремной камеры Марка не найти (его адреса не даст милиционерам ни один друг), невозможно привлечь его к ответу. У капитана Алтуфьева таких подозреваемых, как Марк и Маша, пруд пруди. Ему нет дела разбираться, кто тут кого подставил, кто лжет… А Марья у себя – одна. Ей на себя времени не жалко. Так что иди, ищи Марка, добивайся от него правды и за шкирку волоки в участок…
Мимо застывшей в углу Марьи прошла пожилая женщина с мусорным ведром, покосилась на беглянку…
Надо уходить. Скоро в этом дворе могут появиться ищейки.
Марья пригладила трясущимися руками непослушные, торчащие во все стороны кудри, одернула кофточку и, боясь оступиться, чувствуя, как проскальзывают, подворачиваются влажные ступни в ставших вдруг огромными туфлях, побрела дальше. К старинному пятиэтажному дому, к единственному подъезду, код чьего замка на двери она знала наверняка. Там, на последнем этаже живет одноклассница Марка, добрая вечно занятая Елена, мать двоих детей и знатная повариха. Она наверняка в дневное время будет дома, а если что – на двери не домофон, а кодовый замок, можно попасть в подъезд и отсидеться, подождать.
Елена в просьбе не откажет. Не будет спрашивать. Ее голова занята пеленками, отпрысками, манной кашей и простудами. Ленка даст ножницы и косынку, а может быть, сумеет подобрать из старых вещей – после родов она поправилась килограммов на двадцать – какую-нибудь неброскую одежду.
За дверью Лены не затявкала на дверной звонок собака Муха. И не протопали шаги.
Марья не стала торчать перед дверью на лестничной площадке, поднялась чуть выше и села на широкий подоконник большого полукруглого окна. Возможно, Лена вышла прогулять собаку, возможно, отправилась в магазин или на детскую площадку. Ее второму малышу недавно исполнился годик, она не может уходить надолго…
Надо подождать, решила Марья. Только подождать.
Идти все равно некуда.
И поздно. Момент для бегства в метро упущен, по улицам уже разъезжают патрули с ее описанием, а возвращаться в свой дом нельзя. Все верные друзья живут в других районах.
Поздно.
Внизу под окнами гуляли дети. Сидели на лавочках старушки и молодые мамы. Черно-белый кот стлался по траве, подкрадываясь к голубиной стае. Марье казалось, что она смотрит на мир уже из заключения. Что пахнущий чужими обедами и кошками подъезд уже немного камера. Подъезд как камера – холодный, каменный, бесприютный, здесь не живут – пережидают, а лестницы – этапы.
Когда-то давно Мария жила в похожем доме. В гарнизоне, куда перевели папу, среди унылых серых пятиэтажек стоял столпом могучий дом сталинской эпохи. С эркерами, башенками и колоннами, его называли генеральским, хотя ни одного генерала в нем давно не было. Дом требовал капремонта, с высоченных потолков в подъездах пластами валилась штукатурка, узкая, словно пенал, комната, куда заселили молодого старшего лейтенанта с женой и дочерью, обрадовала только Машу. В той комнате было ОКНО. Большое-пребольшое, такое, что даже папа не доставал до верхнего наличника, вставая на подоконник.
Зимой из этого ОКНА невероятно дуло, от сквозняков не спасали широкие полоски бумаги и клочки ваты, которыми мама забивала щели. Но двор – похожий на этот – был словно на ладони. Маленькая Маша целый день могла просидеть на подоконнике (если, конечно, не отводили в садик) и свысока взирать на мир, полный голубей, детей и кошек…
В точности как сейчас.
Только снежный комок или камушек, брошенный соседским Петькой, не ударит в стекло… Не спугнет гуляющих по карнизу голубей… Не закричит снизу, приплясывая, Петька: «Рыжая, рыжая, конопатая, убила дедушку лопатою!..»
Вранье. Конопушек у Марьи никогда не водилось. Хотя за цвет волос дразнили всегда.
Как Маша завидовала черноволосым и невыразительно блекло-русым подружкам с прилизанными гладкими косицами, поймет, наверное, любой, хоть раз услышавший про дедушку с лопатой. Все девочки вплетали в ровные косы воздушные банты из капрона и даже из тюля, их волосы блестели, словно полированная мебель. Мария… ее голова напоминала мяч, утыканный кудрявой жесткой проволокой! Непослушные рыжие кольца не собирались в чинные косицы, переплетения клубились, вспучивались, торчали кончиками колечек и вылезали из косы клоками.
В детстве Маша плакала и просила подстричь ее под ноль. Мама смеялась и уговаривала подождать – через несколько лет, дочка, за твоими локонами побегут вприпрыжку все окрестные мальчишки.
Мальчишки побежали. Но уже вслед поезду Волгоград – Москва.
А дальше проволочные кудри магнитом притянули гения – ах, Тициан, ах, Тициан…
Мама звонила три дня назад и говорила, что едет рыбачить с папой и его друзьями. Купила мотыля и какую-то невероятно хитрую блесну. (Любопытно, но о прочих припасах – чисто женских, консервах, хлебе и крупах, не упомянула даже вскользь.) Что лодку пришлось чинить, потому что папа без ее пригляда поленился на совесть обработать на зиму днище, что все всегда лучше делать самой… Когда приедешь, дочка? Когда отпуск? Как Марк?
Об увольнении из агентства и проблемах с Марком нежная, щадящая дочь родителям не объявляла. Для папы, подполковника-артиллериста в отставке, работа без записи в трудовой книжке – синекура и бестолочь, вещь непонятная, с намеком на нищую старость. Зять-наркоман и вовсе – удар под дых.
На подоконник, беспокойно дергая пушистым, как метелка для смахивания пыли, хвостом, взобрался крупный рыжий кот. Не особенно интересуясь Марьей, уставился на голубей, вышагивающих по карнизу, в возбуждении поклацал челюстями.
– Что, бедолага, не достать? – чувствуя обязательную симпатию к собрату по масти, спросила беглянка.
Кот нервно дернул шкурой на спинке и неприязненно отвлекся на Машу.
– Да ладно тебе, – буркнула та. – Нужны мне твои голуби.
Кот несколько раз пробежал туда-сюда по подоконнику – голуби ноль внимания на кота в застеколье, – постоял, вытянувшись на задних лапах, поковырял когтями стекло. И огорченно, уяснив, что мир устроен не справедливо, сказал Марье «мяу».
Сел на подоконник рядом с ногами девушки и обвил лапки хвостом-боа.
Через какое-то время голуби беспечно взмыли в небо, еще более расстроенный кот подошел к Машиному животу и, жалуясь на жизнь, потерся ушами, боками о голубые штанины.