Оксана Обухова
Евдокия. Смотритель чужих грехов
Утром туда нагрянули «маски-шоу». Девица, что притащила Зубова в этот бардак, остыла насовсем. Илюшу «приняли» наравне со всеми, оттащили в кутузку…
В общем, в себя он слегка пришел только в обезьяннике под крики старшего Зубова. Папаша разорялся, обещал «уволить всех на хрен!», наследника выволок из-за решетки за шкирку.
Привез домой, надавал по шее и посадил под замок, «пока мозги на место не вернутся!».
Мозги, по правде говоря, вернулись только через сутки. А в тот момент Илье почему-то, кровь из носу, потребовалось куда-то рвануть. Он вышел на балкон, поглядел вниз – высоко, придется три простыни узлом связать – и тут увидел на соседнем балконе прятавшуюся за картонной коробкой малолетку, неумело пытающуюся раскурить, вероятно, первую в ее жизни сигарету.
Девчонка смешно попыхивала дымом, а тот ей лез в глаза. Не отвлеки девчонку окрик Зубова, наверняка бы, вырвало через минуту.
– Эй! Мгм, детка…
Детка испуганно и резко выпрямила руку, ударилась о прутья ограждения балкона, и сигаретка, рассыпая искры, упала ей на голую ногу.
В общем, понятное дело – попалась. Оставаясь на корточках, она вытянула вперед шею и несколько секунд молча таращилась на дяденьку-соседа.
– Девочка, я могу перебраться на твой балкон и выйти в подъезд через вашу дверь? – доходчиво и чинно (не дай бог, перепугается и убежит!) спросил Зубов, сам, по правде говоря, соображающий еще куда как туго. – У меня замок заклинило.
Детка помотала головой. Встала во весь рост – длинная тощая соплюха лет четырнадцати, – и ответила:
– Тети Зины и Костика нет дома…
– Не бойся! – Илья предупредительно поднял вверх обе ладони. – Я не домушник, я ваш сосед – Илья Зубов.
– Не мой, – покраснев, забормотала девочка, – я тут в гостях у тети Зины, а она в мага…
Какая разница!
– Мне только перебраться на ваш балкон и выйти из квартиры! – перебивая стыдливый лепет, горячо воскликнул похмельный папин сын. Убраться бы из дома до возвращения отца, не то замучает нотациями! – Пожалуйста! Я быстро, раз – и меня нет.
Девчонка пожала плечами, шагнула в сторону и показала, что не возражает.
По карнизу, проходящему на уровне третьего этажа старинного дома, спокойно можно прогуляться парами. Илья перемахнул через чугунное ограждение балкона, порадовался, что дом признали каким-то там архитектурным памятником и запретили уродовать фасад разномастными балконными остеклениями. Быстро перешел в соседнюю квартиру.
Уходя за дверь, задержался на пороге и, посмеиваясь про себя, не удержался от нравоучения:
– А курить, девочка – вредно.
Девчонка вскинула на дяденьку серьезные зеленые глаза и очень по-взрослому ответила:
– Отвянь. – Подумала и пискнула: – Не твое свинячье дело.
* * *
Если бы только Землероева знала, что папенькины сынки вроде Илюши Зубова в упор не видят и не помнят замкадышей вроде Дуси, молчала б в тряпочку! И вся история, пошла б другим путем. Совладелец сети супермаркетов Гаврилов открыл бы приятелю дверь, тот, не попрощавшись с воровкой чемоданов, выскользнул бы наружу – и был таков. Какое ему дело до барсеточницы в красной куртке? В милицию звонить как-то не с руки. Объясняйся потом, как оказался под лестницей в «приятнейшей компании».
Вся история закончилась бы, наверное, очень плохо, но совсем не так. И об этом позже. Продолжим с момента, когда самонадеянная Дуся – «Раз я Котикова соседа опознала, то и он меня обязательно узнал» – раскрыла рот и выдала кодовую фразу относительно «отвянь», а Илья на секунду оторопел. И присмотрелся к девчонке: «Не может быть! Та самая «курильщица» с соседнего балкона!»
Через мгновенье встал с бидона.
– Так-так, – сказал насмешливо. – Ты что же, получается… Чужую сумку к этому щекастому несла?
Вначале Евдокия решила играть в молчанку. Отрезать одной фразой и заткнуться – хоть режьте, хоть пытайте. Но гадский мажор обозвала ее Котика щекастым, и такого Евдокия снести не смогла.
– На себя посмотри, – огрызнулась храбро. – Я тут просто мимо проходила.
– Да, да, конечно, – язвительно хмыкнул Илья. – Ты просто мимо проходила с ворованным портфелем.
– Отвянь.
– Да мне как бы и дела нет, – пошел на попятный Зубов. – Стащила и стащила. – Задумался. Сказать по правде, как зовут краснощекого здоровяка из квартиры по соседству, Илья не помнил. Тот как-то смешно пытался с ним подружиться, пару раз подкарауливал Зубова на лестнице и наивно хвастался второразрядными знакомствами, в приятели пытался просочиться. Противный тип, заискивающий, скользкий.
Но как же его зовут?!
– Послушай, подруга. – Зубов присел перед девушкой на корточки, и та испуганно поджала ноги. – Твой этот… сейчас дома?
– А тебе какое дело? – настороженно поинтересовалась Дуся.
– Ну мне как бы есть дело. Я домой хочу попасть незаметно. Пустите через своей балкон?
«Пропала, – заполошенно и обреченно подумала Дуся. – Совсем пропала. Если Котик откроет дверь и увидит меня с портфелем и с этим…»
– Нет, нельзя, Костика нет дома, он вообще уехал, я просто мимо проходила… – затараторила Евдокия.
– Конечно мимо! – не стал настаивать отвратительный мажор. – Я тоже просто перелезу через ваш балкон. Годится?
– Нет. – В этот момент Евдокия решила, что раз уж влипла, то выбираться будет одна. Костику и так досталось. Сейчас, наверное, бедняжка голову сломал – куда сестра запропастилась, что с ней произошло, попалась или нет?…
И позвонить ему нельзя: она же «мимо проходила»!
Евдокия упрямо сдвинула брови и губы, сложила руки крестом перед грудью: пытайте, оккупанты, слова не добьетесь.
– Не хочешь, значит, помочь? – задумчиво окинув «партизанку» взглядом, буркнул Зубов. Встал прямо и картинно почесал в затылке. – Ну что ж, подруга, считай, сама напросилась. – Медленно достал из кармана мобильник. – Какой там у нас номер милиции, ноль-два, кажется?
– Не надо! – перепугалась барсеточница и вскочила с диванчика. – Не надо в милицию, ПОЖАЛУЙСТА!!!
Ухмыляясь в темноте, Зубов отключил мобильник.
Кажется, повезло нарваться на влюбленную дурочку. Ишь как взвилась. В огонь и в воду…
– Ну что ж. – Илья уверенно примостился бочком на бидоне. – Давай рассказывай, как докатилась до жизни такой. Тебя как, кстати, зовут?
– Евдокия, – опустив голову, вздохнула влюбленная воришка.
– Дуся, значит. И что же ты, Дуся, портфели-то воруешь?
Гаврилов застрял в далекой пробке, время поразвлечься было.
– Я не ворую, – вскинула голову девчонка. – Я на время взяла.
– Ага. На время. А зачем к щекас… А зачем сюда тащила?
– Просто так.
– Ну, это ясно. Мимо пробегала. А что в портфеле? Знаешь?
Никогда в жизни тишайшая Дуся Землероева не думала, что сможет возненавидеть человека за какие-то двадцать минут. Даже когда противный Мишка Фрязин вылил компот в ранец, возненавидела его на пять минут, но потом жалела, поскольку остолоп Фрязин выливал компот на глазах завуча Страшилы, а после два урока ревел в учительской, дожидаясь отца с ремнем.
Не смогла возненавидеть даже соседского пса Мухтара, который цапнул за ногу и разорвал новые колготки в бабочках. А Дуся тогда вся нарядная на день рождения Синицыной топала. (Опоздала, конечно, и пришла зареванная к разграбленному прочими одноклассниками столу.) Но все равно продолжала носить Мухтару разваренные куриные лапки от маминого холодца.
Не смогла возненавидеть даже оглушительно красивую подружку Котика Марину! С синими, как цветки льна глазами и грудью пятого размера. Страдала тихо и мечтала о цветных линзах для своих зеленых глаз, и значительно налегала на капусту.
Противного мажора, что развалился на бидоне и ногой покачивал, возненавидела каждой фиброй, каждой клеточкой, тончайшим нервом – нашла бы чем, огрела б по башке! Костюмчик заграничный, прическа от стилиста, морда сытая, загорелая, самодовольная, издевается, ухмылка во всю рожу…
– Пошел ты к черту.
– Ого. Какие мы сердитые. – Как вести себя с влюбленными малолетками Илья, пожалуй, подзабыл. Все его девушки ловко припудривали истинные чувства и умело доставали сущность из пудры-нафталина по мере разумной необходимости. А тут, гляди-ка ты, какая первозданная нетронутая чепуха нарисовалась. – Ладно, подруга, считай – проехали. Не трогаю я твоего щека… Как его кстати, зовут? Вечно имена путаю.
– Моего брата зовут Константин.
Ба. Неужто ошибся?! Неужто у нас тут «сорок ласковых сестер»?
– Лады. Брат так брат, все остальное ваше дело.
– Да не воруем мы!.. То есть я не ворую! Взяла на время!
– Тихо, тихо, не кипишись! Мое дело – сторона. Пропустите на балкон – и мы в расчете.
Евдокия не могла представить, как приведет этого гадкого мажора к Костику!
Кусала губы, чтобы не расплакаться, и морщила лицо: господи, ну до чего же не везет!! Ну почему все так противно обернулась?! Вначале привела охранника и шефа прямиком к подъезду, потом наткнулась на этого самодовольного болвана!
(Пока события развиваются по всем законам жанра: двух молодых антагонистов запирают в темной каморке, испарения лакокрасочных материалов туманят незрелые мозги, бушуют независимые страсти… Он полон равнодушия, в ней вспыхивает ненависть.
Что, разумеется, есть полнейшая красота и почва для потенциального романа.
Даже в кромешной темноте он отметит, что у нее стройные ножки и выразительные глазки, она чуть позже поймет, что он не полное дерьмо, а мило притворяется. Мизансцена в каморке вполне может завершится невинным (либо случайным) поцелуем.
Потом на сцене появится парочка чистопородных негодяев антигероев: Константин и Берта.
Что дальше? Заревнует ли (наконец-то!) коварный брат почти сестру? Что предпримет убийственно неверная жена и подлая мачеха? Где батюшка-миллиардер?! И будет ли свадебное платье от Лагерфельда и обручальное кольцо с брильянтом размером в кошкин глаз?
Обождем маленько.
Пока что у него пожар, а у нее потоп. Авось: объединят усилия и постепенно влюбятся. Загасят его пожар ее потопом. Вся история политики и дипломатии на том стоит.
А пока же два человека задыхаются от испарений краски и наощупь пробуют найти консенсус.)
Понимая, что никчемный, от скуки, интерес может все испортить, Илюша Зубов наступил любопытству на горло. Состроил добродушное лицо, взъерошил волосы:
– Проехали, подруга. Мне ваш промысел до лампочки. Пропустите через балкон и мы в расчете – я не при делах.
С губ Дуси Землероевой рвались горячие, оправдательные речи. Стыд распирал изнутри, огнедышащим, пылающим драконом летел из Дуси наружу: ее признали воровкой!! Уничтожили благодушным призрением! Вогнали в стыд, в прах, в ничтожество!
Вытерпеть это невозможно. В голове клокотали и бестолково множились сумбурные слова, глаза намокли и сверкали из потемок безумными фонарями.
Упреки совершенно справедливы. И от признания страшного факта становилось еще горше и гаже. От невозможности оправдаться или взорваться Землероева не нашла ничего лучшего, как разрыдаться. Из самого нутра, из самых разобиженных глубин разодранной души, из мысленного бурелома и терновых дебрей выплеснулся в темноту тихий щенячий скулеж.
Опустившись на диван и сдвинув колени, Дуся разрыдалась в полный голос. Вначале пыталась приказать себе: «Прекрати, тупица, сырость разводить! – Потом с каждым новым всхлипом все больше уходила в самозабвенные рыдания и начинала получать от судорог диафрагмы карающее, мучительное удовольствие. Вываливала, вытряхивала наружу кошмарную нервотрепку, прополаскивала душеньку в слезах…
Жесть. Что делать с рыдающими любовницами Зубов знал прекрасно. Как успокаивать подвывающих барсеточниц, на части режь – не мог представить!
Влепить пощечину? К себе прижать, обнять?!
Девица, кажется, рыдала в истерическом экстазе. Захлебывалась, маму поминала, обреченно заходилась в выразительных конвульсиях…
Не жесть, а жопа. Тут скоро Галя с зонтом вернется, а эта клуша на весь подъезд страдает!
Зубов стремительно спорхнул с бидона, облапал Дусю, уткнул зареванное лицо себе в грудь.
– Тихо, тихо, дурочка… Не надо плакать…
Все бабы одинаковы. Хоть воришки, хоть любовницы, хоть клуши распоследние. Едва в приятной близости появилась мужская жилетка (пардон, футболка) и впитала слезы, всхлипы пошли на убыль, прорезались слова:
– Мы это… Не хотели!! – скулила девчонка, поливая футболку слезами.
– Конечно.
– Мы это… Все назад вернем!!
– Еще бы.
– Мы это… Мы не воры!! Мы просто…
– Кто?
Дуся подняла на Зубова измазанное тушью личико, провела под мокрым носом ребром ладони.
– Мы не хотели.
Ревущих баб Илья не выносил. А эта еще и рассопливилась не вовремя.
– Успокойся, веди себя тихо, если не хочешь, чтобы соседи вызвали наряд. Понимаешь?
– Угу, – судорожно всхлипнув, кивнула воришка. – Я, правда…
– Мне нет никакого дела до твоих закидонов, – перебивая, строго произнес Илья, поскольку знал, как быстро, только позволь, возвращаются истерики. – Я просто прошу тебя вести себя тихо. Понимаешь?
Девчонка покорно кивнула, отстранилась.
Зубов вернулся на бидон и отвернулся, дабы всхлипывающая клуша не видела, как гуляют под кожей скул желваки и презрительно кривятся губы. Нарвался! Наткнулся на истеричку с проблемами, застрял на этой зачуханной помойке.
Над головой по лестнице топали ноги жильцов, брякали дверные ключи, пару раз собаки тявкали. Из темного угла едва слышно доносились затихающие всхлипы.
– А ты как хотел над Бертой подшутить? – минут через десять раздался тихий сиплый голосок воровки.
«Не суй свой нос», – вначале захотел оборвать Илья. Делать ему нечего, перед барсеточницей распинаться.
– Она ведь твоя мачеха, да?
Сарафанное радио в доме поставлено.
– Она… ничего себе… красивая.
Услышав скромную оценку экстерьера мачехи, Илья невольно хмыкнул.
Красивая?
Улетная!! Потрясная! В шестнадцать лет у Зубова весь шифер с башни сорвало, когда отец привел в их дом миниатюрную брюнетку с повадками обласканной хозяевами кошечки! Один раз взглянул и онемел: казалось, сапфировые глаза Берты знали о мужчинах ВСЕ. Они притягивали, обещали, тут же – отталкивали и снова звали за собой. Взгляд уводил и связывал рассудок, обманывал, подчинял, дурачил, сулил…
Илья никогда не думал, что отец будет долго изображать безутешного вдовца. Некоторых любовниц папы он даже видел.
Но только не в их общем доме.
Берта появилась там как наваждение. Всевластно и мягко просочилась в огромную квартиру и сразу заняла в ней место, хотя не принесла с собой даже зубной щетки. Уютно свернулась клубком в уголке дивана, замурлыкала, прилизала-причесала шелковую шерстку и подчинила дом себе. Наполнила каждый закуток своими ароматами, в абсолютно мужской холодильник постепенно проникли всяческие кошачьи продукты: нежирная птичка, творожок, диетические вкусности… неаппетитная Галя.
Маму Илья не любил. Так получилось, не повезло – мама не нашла в себе благородства уйти достойно. Долгая болезнь иссушила ее разум, вывернула наизнанку интеллект, каждая встреча с мужем и сыном заканчивалась истерическими упреками: «Вы меня не любите! Я, я расплачиваюсь болезнью за ваше благополучие! Вы эгоисты, себялюбцы, аспиды, мучители…»
Каждая встреча с мамой заканчивалась отвратительной сценой: злые слезы, несправедливые упреки, маразматические припадки ярости. Подобные приступы отпугнули от мамы самых преданных подружек, дом наполнился приживалками-кликушами со скисшими лицами и поджатыми губами. Зубов старший не выдержал истерик и перевез жену в загородный дом, подальше от подрастающего сына.
Илья навещал маму сначала раз в неделю, потом через одну, потом приезжал, если только врачи обещали сделать предварительный успокаивающий укол.
Но…
Так получилось. Не все могут достойно выдержать ниспосланные испытания, не всем хватает благородства не отыгрываться на близких. Илье не повезло. Его мама оказалась слабой.
Отец пять лет менял любовниц. Мелькали разглаженные ботексом однотипные лица, пчелками роились красотки первой свежести…
Войти и задержаться навсегда получилось только у Берты. Один ее взгляд на подростка Зубова моментально объяснил последнему: «Так будет. Я пришла и больше не уйду», – сказали сытые сапфировые глаза сиамской кошки.
Ух! Дух захватило от плещущихся в синем омуте зрачков!
Этот взгляд сводил Илью с ума. Глаза словно бы что-то обещали. Играли. Ласково подманивали, цепляя длинными ресницами-коготками душу, уводили в мечты, раздаривали…
Смешное, архаично-книжное слово «грезы» наиболее точно смогло бы передать состояние, в котором Илья провел последующие полтора года. Взгляд мачехи преследовал ночами, каждый день превратился в ожидание чего-то… чудного, горячего, запретного. Берта играла с пасынком, словно с мышонком. Подманивала и отпускала, насмешливо, лениво запускала коготки в растрепанную шевелюру, потом отталкивала.
Как ни наивно, но только через полтора года почти влюбленный недоросль обратил внимание, что Берта нисколько не выделяет его из толпы. Она элементарно и обычно смотрит так – на каждого, кого посчитает достойным внимания. Она попросту родилась с такими сволочными глазами и пользуется ими, словно оружием. Даже невольно мачеха поглядывает, словно раздает авансы. Подкрашивая губы, играет с собственным отражением. Оттачивает мастерство на любом попавшемся объекте. Взгляд ей присущ, врожден, осмыслен и употреблен, как голос – оперным певцом, как ноги – футболистом, как волосы – Самсоном. Игривые глаза дурачат идиотов, и первыми в списке стояли оба Зубовых.
Как ни смешно, но, сделав это открытие, Илья решил поговорить с отцом.
Не стоит приводить здесь этот разговор. Илье казалось, что он искренне обеспокоен за папу и пытается открыть ему глаза: жена тебя дурачит!
Отец повел себя достойно. Лишь через несколько лет сам Илья понял, что причиной того разговора выступило не беспокойство за отца, а обыкновенная ревность. Смешная примитивная ревность мальчишки к заигравшейся в авансы женщине.
Глупо. И зря отец пощадил тогда сына, не став ничего ему объяснять и нажимать на болевые точки. Илья посчитал, будто жена отцу важнее сына, и отношения с Бертой разладились совершенно. Мачеха не захотела заново, на новом уровне приручать парнишку, лениво отвернулась. И к сожалению, к моменту, когда повзрослевший Илья пришел к пониманию причины их разрыва, ушла так далеко, что не смогла вернуться.
Или не захотела. Ей показалось проще вычеркнуть негодного мальчишку из памяти. Берта буквально выжила неудобного пасынка из дома, заставив Льва Ефремовича купить двадцатилетнему сыну отдельную квартиру. При редких встречах с Ильей вела себя демонстративно отстраненно. Отец, как ни скрывал, страдал. Илья мучительно пытался все исправить, искал подходы, а не найдя, даже к психологу наведался.
Причем наведался-то исключительно из гордости. Ему казалось смешным за рюмкой проговаривать проблему перед каким-нибудь приятелем, каяться в детской влюбленности, выглядеть ревнивым лопухом, прыщавым недомерком. Но желание поговорить разрывало на части, а гордость не позволила довериться бесплатно. Зубов выбрал баснословно дорогого мозговеда, улегся перед ним на кожаной кушетке и битый час, разглядывая высокий протолок с лепниной, повествовал о приключившейся с ним неприятности.
Психолог, сухопарый дядька с высокими залысинами, слушал не перебивая. Иногда теребил двумя пальцами вислый кончик носа, но предварительными умными ремарками клиента не расстраивал – дал выговориться. И только в самом конце задал несколько осторожных фрейдовских вопросов – про маму, папу, счастливое детство – и перешел непосредственно к теме Берты:
– Как я понимаю, Илья, вы вините себя в том, что из-за вас у отца не получилось создать полноценную семью?
– Типа того, – хмуро подтвердил Зубов.
– Любопытно, – вздохнул мозговед. – У меня бы, например, возникли вопросы к взрослой женщине, заигравшейся с мальчиком в пубертатном возрасте… не сумевшей сделать поправку на этот возраст.
– То есть? – Илья заинтересованно сел на кушетке, свесил руки между широко расставленных ног.
– Понимаете… Подростки, мальчики слишком всерьез принимают любой аванс, ваша мачеха должна была это понимать…
Носатый сердцевед опытно и сразу расставил все по позициям: мальчик – взрослая женщина. Если бы кто-то другой приласкал Илью «подростком» или «мальчиком», наверняка нарвался бы на грубость. К шестнадцати годам старшеклассник Зубов пропустил через себя половину одноклассниц и, как случайно узнал, получил от них прозвище Кобельеро. В универе Зубов прославился не меньше, таскался – только пыль столбом! Какой он «мальчик» после стольких приключений?!
Но вот загадка: слова психолога не задели. Впервые, словно со стороны, Илья увидел себя и Берту – изнывающего от запретных ожиданий юнца и лукавую Цирцею, превратившую его в отупевшую свинью.
– И что мне делать? – спросил психолога.
– Вы хотите наладить отношения с мачехой? – прищурился тот.
– Ну-у-у… наверное.
Мозговед снова ущипнул себя за кончик носа, надул щеки.
– Я немного знаком с природными кокетками, подобными вашей мачехи. Они…
Слушая психолога, Илья поразился, насколько точно тот описал манеры и привычки Берты, как выверено и осторожно подвел Зубова к пониманию щекотливости положения: наладить отношения с мачехой получится только вновь признав ее чары, поскольку Берте невыносимо видеть равнодушие мужчин. Едва Илья вышел из-под власти кокетки, та потеряла интерес: мужчины могли быть либо поклонниками, либо становились пустым местом.
В какой-то момент Илья даже потерял нить разговора и всерьез задумался: не подыграть ли Берте, раз ей так требуется это чертово поклонение?!
И тут же сам поморщился: игривые манеры мачехи недавно стали раздражать. Да и потом… Все изменилось: Илья уже не тот восторженный подросток, а молодой интересный мужик, и как бы ситуация не вывернулась наизнанку и уже сама Берта не приняла за авансы игру Ильи?…
Проблема.
Зубов поблагодарил психолога, совершенно успокоенным вышел за дверь и больше не вернулся в этот кабинет.
Как показало время – зря. Поскольку совет бывалого психолога потребовался б еще не раз: нового Илью Берта приняла совсем свирепо. Еще недавно виноватый и слегка заискивающий пасынок совершенно успокоился, перестал рефлексировать по поводу ее молчания, остался равнодушен к любым уколам…
Берта потеряла голову – к ней! к ней кто-то сделался совершенно безразличным! – начала мелочно и глупо придираться, сталкивать отца и сына по малейшим пустякам.
Илья уже все понимал, насквозь видел, откуда вырастает неприязнь. Он ушел. Не из дома, а почти из жизни отца. Не захотел становиться причиной домашней нервотрепки. Берту он теперь презирал, папу немного жалел. И чем явственнее выстраивались эти новые отношения, тем сильнее вспыхивала ненависть мачехи.
Две недели назад Зубов встретил почти забытого однокашника Сашку Ковалева – завзятого вруна и пошляка, – тот задал скабрезный вопрос:
– Слушай, Зуб, а у тебя с мачехой еще… не того? Было?
Илье сразу захотелось врезать по сальной роже, но желание мараться быстро пропало.
– Зря, – осклабился бывший приятель по университету, – ее же все равно кто-то на стороне шпилит…
– Фильтруй базар! – взъярился Зубов.
– Я-то фильтрую, – ухмыльнулся сплетник, – а вам-то надо за дамочкой приглядеть.
– Ты что-то знаешь? – напрягся Илья.
– Ну-у-у… Слухами земля полнится.
Намек наполнил голову Зубова колокольным грохотом. Коваль, конечно, враль известный, но чем черт не шутит. Илья разыскал через приятелей номер телефона Паршина, тот выполнил работу…
Теперь Зубов сидит под лестницей на бидоне с краской и размышляет, чего бы такого соврать сестре щекастого Костика относительно розыгрыша мачехи. Придумать что-то безобидное или просто отмолчаться?
Усталая голова соображала туго, пауза затягивалась. Девчонка явно пыталась подлизаться, боялась, что Илья настучит и сдаст ее ментам – ненависть любого автомобилиста к барсеточникам вполне понятна.
– Костика нет дома, – принялась опять отмазывать щекастого братишку. – Я случайно сюда забежала.
Курица безмозглая. Только что сама, рыдая, булькала – мы, мы, – теперь снова-здорово: щекастый ни при чем.
– Слушай, Дуся, – размеренно заговорил Илья, – мне надо просто перебраться через ваш балкон. Туда и обратно. Если мы поймем друг друга, про портфель не узнает ни одна живая душа, понятно? Прекращай вколачивать – его нет дома, он ни при чем… Я сделаю свои дела и…
За дверь коморки раздались негромкие шаги. Илья соскочил с бидона, приник к крошечной дверной щелке: косо падающая на стену тень обрисовала скорченный, явно мужской силуэт. Мурлыкающий песню на неизвестном языке мужик присел у ящика – вроде бы у ступенек коробка с ветошью стояла, расправил навесу какое-то тряпье…
«Ждать Гаврилова или привлечь внимание?!» – быстро проскочило в голове. Галина уже, наверное, с булками вернулась домой, Берта обычно приезжает с работы не раньше половины восьмого, если успеть проникнуть в кабинет отца до возвращения мачехи… Да даже при ней все получится обтяпать! Берта в кабинете почти не бывает, отец не выносит, когда кто-то работает за его столом и двигает бумаги. У мачехи есть столик в будуаре.
Стремительно приняв решение, Илья в один шаг подскочил к девчонке, цыкнул ей: «Молчи!» – и резко рванул застежку молнии на ее куртке.
Землероева не удержалась. Пискнула. Грубые пальцы гадкого мажора скользнули по коже, сгребли не только куртку, но и проскочили по каждой пуговице почти прозрачной кофточки под ней. Одна из пуговиц жалобно шмякнулась об пол – наверное, гад, с мясом выдрал! – сквозь расхристанную одежду показалась грудь в нежном кружевном белье.
Евдокия на секунду обомлела.
Илья вернулся к щелке и громко прошептал:
– Эй, мужик, иди сюда.
Иноязычная песня прервалась.
– Открой, мы здесь застряли!
Осторожные шаги прошелестели к двери, и в щелке показался заинтересованный азиатский глаз.
– Открой, говорю, отодвинь палку!
Азиат кивнул, отодрал от двери клин из малярного валика и настороженно заглянул в каморку. Картина, представшая его глазам, заставила мужика смущенно крякнуть: на замызганном, но вполне удобном для утех диване сидела русская красавица в разодранной одежде, а здоровенный русский лоб красноречиво разводил руками:
– Ну чё, мужик, застыл? Ты не мужик, что ли, не понимаешь?
Таджик (или узбек) понятливо мотнул бейсболкой: мужик, мужик, однако. Подвинулся в сторону и выпустил из каморки странную русскую парочку: пылающую щеками девушку в красной куртке и нагловатого верзилу с большим пакетом в руках.
Когда раскосые таджикские глаза остановились на груди в весьма игривом лифчике, пылающая стыдом Землероева чудом задницей не подожгла диван! Не превратилась в огненное полено из сестры Буратино и не провалилась в ад! Руки не знали что делать – то ли прикрывать заголившиеся прелести, то ли за пакетом тянуться, – одно и другое вместе получилось плохо: пакет с портфелем подхватил сволочной Костиков сосед, узкая по моде куртка не захотела ничего скрывать.
Ох, видела бы мама!! Папа! Линка Синицына!
Илья тащил Евдокию за руку вверх по лестнице, та упиралась, пытаясь на ходу привести в порядок распахнутую одежду.
– Ты мне змейку сломал! – ругалась на ходу. – Как я домой пойду?! – «Как Котику в такой одежде покажусь?!» Одежда – вдрызг, на щеках подтеки туши, на голове прическа разудалой швабры. – Отстань, говорю, дай застегнуть хотя бы кофту!!
Не выпуская Дусиной руки, Илья обернулся…
Господи, ну и кошмар за ним плетется. Что подумал бы Гаврилов, застав Илюшу Зубова под лестницей с такой кикиморой? Узбек и тот лишился речи!
Землероева упрямо сдвинула брови, путаясь в пуговицах попыталась распределить их в петельках…
Сбилась. Поскольку одна выдранная с клочком невесомой ткани пуговка осталась валяться за бидоном.
Опять все расстегнула.
Илья завыл:
– Харе херней страдать, коза!!
В любую минуту в подъезде могла появиться Берта. Зубов дернул упрямую козу за руку, и еще одна пуговка покатилась вниз.
Возмущение накрыло Дусю с головой. Новая кофточка, купленная ради Котикового обольщения за полторы тысячи рублей, погибла на глазах! Змейка куртки скончалась еще под лестницей.
Еще и козой весь вечер обзывают?!
– Отдай пакет и пошел на фиг!!
Зубов мысленно досчитал до десяти, заставил себя вспомнить, что парнокопытная воровка сейчас нужна ему больше, чем он ей, и быстро зашептал:
– Ну, ну, проехали! Отдам я твой пакет, как только попадем в квартиру. Пойдем.
Землероева не тронулась с места, вредно закусила губу – драться с эти гадом на лестнице и поднимать шум действительно ни к чему. Так что пусть несет, двумя руками запахнуться легче.
– Пошли, – пропыхтела Дуся, легко обогнала мажора на лестнице и первой подбежала к двери с прибитой цифрой восемь.
Уже подняла руку до кнопочки звонка, когда услышала за спиной ворчание запыхавшегося Ильи:
– Стой. Не звони. Видишь – дверь открыта.
Колокольный грохот могучего соседского звонка мог свободно проникнуть через небольшую щелку и привлечь внимание гарпии к дверному глазку седьмой квартиры. Илья оттер плечом задумавшуюся о чем-то воришку и сам распахнул чужую дверь.
– Котик? – елейно, в спину засюсюкала протискивающаяся коза. – Котик, ты где? Ау.
Зубов тихо прикрыл дверь, перехватил пакет с портфелем под мышку…
Сестра щекастого соседа воспитанно шаркала подошвами о коврик и взывала к Котику.
Тот почему-то не отзывался, Евдокия мельком погляделась в зеркало, испуганно шепнула «Боже мой!» и поскакала в ванную, не переставая общаться с замолкшим где-то братцем:
– Прости, Костик, что задержалась… Я тут… – Плеск воды, кажется, высморкалась. – У нас все в порядке…
Вернулась в прихожую и заметила, что Илья застыл столбом на пороге гостиной. Пока подходила к нему ближе, Зубов успел развернуться…
Красивое скуластое лицо мажора наливалось бледностью прямо на глазах. У Дуси гулко застучало сердце – такие, как этот гадкий Илюша, запросто не побелеют, – подошла к двойной двери в гостиную, заглянула в комнату и только благодаря тому, что плечо нашло косяк, не рухнула на пол, поскольку ноги превратились в две вареные макаронины.
В центре просторной комнаты, прямо под люстрой, на ковре с узором розочками стоял стул. На стуле сидел Котик. Ноги привязаны скотчем к ножкам, руки примотаны к подлокотникам, губы разбиты в кровь, один глаз почти заплыл. Второй страшно и мертво глядел на Дусю.
– Ох, – сказала Евдокия и обеими ладонями зажала рот. Не потому, что боялась закричать, а потому, что содержимое желудка рванулось на выход.
Илья быстро подошел к мертвому Котику, положил пальцы ему под подбородок, заглянул в зрачки. «Совсем теплый», – прошептал чуть слышно, и Дусин желудок повторил попытку освободиться от содержимого.
– Что в портфеле? – все так же глядя на мертвого, глухо спросил Зубов.
