Оксана Иванова-Неверова
Без мозгов

Глава 4. Кому мозгов?

Всю ночь что-то не давало мне покоя. Что-то вертелось на задворках сознания. Что-то было не так. Это из-за Юрика, решил я и задумался.

Ветрянка меня не беспокоила. Ну, почешется немного, великое дело. А потом сиди дома да радуйся, пока корочки не отвалятся.

Обморок? Обморок беспокоил, но… тоже не слишком. Юрик вроде как даже красовался им, нарочно упомянул, чтобы меня уесть. Не сходилось что-то другое, что-то неочевидное.

Я понимал, что должен был выразить больше сочувствия, но и Юрик хорош. Он ведь тоже понимал про игру. И главное, знал, что она важна не только для школьной команды. Меня в играющий состав взяли на испытательный срок. И я поклялся не просто закрепиться, а добиться славы.

Да, я хотел, чтобы моя фотка хоть раз попала в топ новостей на сайте гимназии. И все спрашивали бы, правда ли, что шестые седьмых в баскетбол уделали? И неужели этот пацан, ну, Орлов, – то есть, я, – вытащил всю игру? И что, Брынцалов не сумел сравнять? А, трёхочковые… Да, Орёл – сила, куда там Брынцалову…

А вы не хотели бы так?! Все хотели бы, да не все признаются. А я признался. Друг-то у меня один, проверенный временем. И Юрик сказал: бомби. Ты же не с улицы в баскетбол пришел, а после лыжной секции. Жги, сказал мой единственный друг Юрик Огурцов. Который со вчерашнего дня пропал из всех мессенджеров.

В общем, в школу я приплёлся разбитый и одинокий. Юрик, судя по всему, разобиделся окончательно и не проявился даже в групповом чате. Списался, наверное, с новым товарищем в личке, иго-го, чего изволите.

Я так злился, что не смотрел толком, куда иду, и мой бездумный маршрут закончился в кабинете биологии. Ринина строгость никогда меня не пугала. Я же хочу поступать в медицинский. Только не решил ещё, животных буду лечить или всё-таки людей.

– Сева? – Рина Викторовна удивилась, но не слишком. Как будто знала, что я приду. – У вас же русский сейчас. Ты кабинет перепутал?

Но я видел: она вовсе не считает, что я перепутал кабинет. Она сидела, наклонив голову, и рассматривала меня как-то… оценивающе. Как кобра перед броском. Я вспомнил взгляд Юрика. Сговорились они все, что ли? Мне нужно было срочно проверить, исчерпал я кредит доверия или ещё нет.

– Рина Викторовна, – решился я, – а покажите медуз.

– Каких медуз, Сева?

– В банках. Экспонаты.

– О. – Она кивнула. – Пойдём.

Мы прошли в подсобку. Рина Викторовна прикрыла дверь, как обычно делала, когда кто-то из учеников приходил к ней посоветоваться. И указала рукой на стол.

– У меня нет медуз, Сева. Это мозги. Обыкновенные мозги. Многим из вас пригодились бы.

На столе, в банке с формалином, действительно плавал мозг. С натяжкой он и в самом деле походил на облачный гриб. То, что Маринка назвала ножкой, оказалось приспособлением, закрепляющим экспонат. И ленточки наподобие щупалец тоже имелись.

– Это зачем? – Я ткнул в ленточки.

– Указывают разные отделы. Нравится? – Рина Викторовна знала, что я хочу быть врачом.

Конечно, мне нравилось. Я потянулся к банке, но Рина как-то ловко её перехватила, так что я и каркнуть не успел.

– Оставить их я не могу, Сева. По ошибке прислали. Медколледж заказывал, а привезли почему-то нам.

Я так и стоял с вытянутыми руками, не понимая, как так вышло, что Рина сцапала мозги быстрее меня. Моя растерянность её разжалобила.

– Если хочешь, приходи после уроков – разрешила она. – Посмотришь остальное, пока не забрали.

Я возликовал, потерял бдительность и брякнул:

– А за разбитую банку… не влетит вам?

– За какую банку? – Рина обвела взглядом кабинет, налила себе воды из графина.

– Ну, которую Конь, то есть Миха, то есть… – Я дёрнул себя за ворот водолазки и умолк.

Конь не в одиночку разбил то, что разбил. И банка ли это была? Могла, конечно, колба какая-нибудь хлопнуться, но я точно знал, что лабораторных в тот день ни у кого не проводили. А графин и оба стакана на подносе, как я только что убедился, остались целы. Рина заметила моё внимание к пустому графину и, мне показалось, что-то её напрягло. Она сморщилась, странно булькнула горлом и потёрла переносицу.

– Мигрень. – Рина подошла к окну и опустила рулонные шторы.

В кабинете резко потемнело. Я замер, чтобы не вписаться в ещё какой-нибудь пресловутый экспонат. Сама-то она налим, что ли – светочувствительных элементов в сетчатке глаза нажила?!

– Голова из-за вас лопается, – вздохнула Рина. – Даже глаза от света болят. Где-то у меня аптечка была.

Ринин тёмный силуэт зачем-то потянулся к шкафу. Видимо, головная боль и правда мешала Рине сосредоточиться. Потому что аптечка всегда висела возле выключателя, и все об этом знали. Я попятился к двери, чтобы впустить хоть немного света.

Рина между тем занырнула в шкаф чуть ли не до стены. Между раскрытых дверок я видел едва белеющие в темноте подошвы холщовых туфель, которые она носила как сменку. Звякнул пузырёк, запахло чем-то резким, тяжёлым, сладко-вонючим. Я даже задумался на секунду: что, если лысизм и тупизм – не выдумки старшеклассников?

Я скорее нащупал, чем разглядел сумку с красным крестом.

– Вот. – Я выставил сумку перед собой, словно отпихиваясь, и одновременно толкнул ногой дверь.

Хотел немного приоткрыть, но не рассчитал силы. Дверь шандарахнула в стену, свет затопил каморку. Бедная Рина Викторовна чуть не застонала. Она вынырнула из шкафа со страдальческим выражением на лице, машинально приложила ко лбу какую-то тряпку и уставилась на меня так, будто я паук-птицеед в процессе пожирания добычи.

Я поскорее шлепнул аптечку на стол. Звякнули пузырьки, одновременно пиликнул мой телефон, и я понял, что опаздываю на русский. На русский опаздывать было нельзя, проблем не оберёшься. Поэтому на большой перемене я всегда ставил будильник, чтобы успеть добежать из столовки или со двора.

Ждать я больше не мог, зачем-то поклонился Рине, как болван, пообещал прийти после уроков и умчался. На ходу я решил, что она лазила в шкаф за нашатырём. Как пахнет нашатырный спирт, я не знал. Знал только, что им приводят человека в чувство и делать это надо осторожно, чтобы не вызвать остановку дыхания. Наверное, Рина благоразумно убрала его поглубже. Она всегда была очень вменяемой. Поэтому я старался найти разумное объяснение её поведению, хотя и выглядело оно слегка пугающим.

Так, благодаря русскому, я спас себя во второй раз.

Рина просто не успела.

Глава 5. Неслучайная жертва?

Прийти к Рине сразу после уроков у меня не получилось – задержался на трудах. Я делал подсвечник и хотел закончить до маминого дня рождения. Поэтому трудовик помог мне закрепить иглу, на которую насаживают свечу, – маленький такой гвоздик.

Когда я нарисовался с подсвечником в кабинете, там уже паслась Лидочка Рубанова. И, как ни странно, Конь. Очевидно, Рина Викторовна назначила ему исправительные работы. Рядом с Лидочкой – самой брезгливой девочкой на свете, вечно таскающей с собой огромную бутыль антисептика, без конца протирающей всё антибактериальными салфетками – взлохмаченный Конь смотрелся особенно колоритно.

Я заглянул в подсобку. По тишине было ясно, что Рины в кабинете нет, но я думал, может, сам экспонаты порассматриваю. В конце концов я же получил официальное разрешение. Однако стол был пуст, а шкаф – я подёргал – заперт на ключ.

Тогда я потихоньку сел на место Юрика у стены и стал разглядывать Миху.

Может, и правда, его не за банку песочили. Может, его в спецшколу в очередной раз хотели сдать. Или про психолога что-нибудь.

Я знал, что Миха ходит к школьному психологу. Только я об этом никому не рассказывал, даже Юрику. Я случайно столкнулся с Конём в учительском крыле, когда за насосом для мяча ходил. И Миха пообещал выбить мне зубы, если я кому сболтну.

Зубы были мне дороги, на них недавно поставили брекеты. Но я не потому молчал, а просто чувствовал, что есть вещи, о которых не говорят. Тем более, психотерапия Коня, как я понял, продвигалась не очень успешно. Выходил он от психолога более раздраженным, чем обычно. Наверное, Миха ещё не раскрылся для доверительного терапевтического диалога. Так говорили в сериале, который мама смотрела по вечерам.

В общем, я отругал себя за то, что чуть не выдал Миху с утра. Я же дочитал «Три мушкетёра» и решил воспитывать в себе благородство. Особенно благородство к недругам. А к Коню у меня как раз появились претензии. Мне не нравилось, что из-за него мы с Юриком перестали друг друга понимать. Это Конь своими копытами воду замутил. Я представил Миху на водопое и что-то в моей голове отозвалось беспокойством.

В крайнем случае, я готов был разделить вину на троих, – тоже из соображений благородства. Это же мой друг спровоцировал заведомо неуравновешенного человека. Я ведь даже к Рине в кабинет пошёл, как преступник на место преступления. Мне, по правде говоря, покоя не давал пришибленный конский вид на математике. Будто я в кустах отсиделся, а Конь, точно мать-волчица, весь выводок защитил. Выходило, что благородный среди нас как раз-таки Миха. Он и Юрика в обмороке застал, и про банку не выболтал.

И вот оказывается, не в банке дело. Рина её потерю даже не заметила. Зря я нервы трепал. Зря Юрик дома отсиживался. Мог бы прийти до обеда, пока ветрянка не окончательно его заклеймила, и ещё кого-нибудь удачно заразить, желающих предостаточно. И мы бы увиделись, и Миха не корчил бы из себя собирателя ачивок.

Сегодня он что-то к Юрику не спешил. Выметал себе бумажки вдоль окна и по моим подсчётам через полминуты должен был нахамить Рубановой. Лидочка ковырялась в цветах, и траектория Коня пересекалась с её позицией. Но тут Рубанова сама к нему повернулась:

– Миша, братишка, – сказала она, – набери воды.

Она как-то особенно выделила «воды», но у меня и так уже волосы дыбом встали. Братишка?! Это Конь-то?! Лидочке Рубановой?!

Конь безропотно отчалил к раковине и загремел ведром. Меня пугал этот послушный Конь, таким я его не знал. Но ещё больше меня напугало то, что Рубанова – параноик чистоты – взяла с подоконника желтую лейку и попила из носика.

Тут Миха отвлёкся от дежурства и заметил меня. Только я на него не смотрел. Я смотрел на Рубанову, которая пожирала взглядом ведро с водой. И во рту у неё что-то колыхалось, как будто она держала за щекой живую рыбку. Конь поставил ведро перед Лидочкой, прямо на парту – грязное ведро для мытья полов – и направился ко мне, закрывая Рубанову спиной.

– Ты бы двигал отсюда, баскетболист недобитый, пока ноги не повыдергивали.

А я бы двигал, это бесспорно, только идти-то я как раз и не мог. От удивления. Там, за конской спиной, Рубанова наклонилась к ведру лицом и сложила губы трубочкой, как маленький медведь-губач.

– А ну, – нахмурился Конь, – шевели поршнями!

Честно скажу, с Михой я связываться не хотел. Но Конь насел на меня с таким напором, что Рубанова в испуге оторвалась от ведра. Хорошая девочка Лида не могла допустить скандала на вверенной ей территории. Она бросилась к нам, чтобы успокоить взбеленившегося Коня. Когда он занёс кулак для удара, я непроизвольно выставил подсвечник. В это же время Рубанова попыталась вставить между нами руку, и её ладонь пришлась аккурат на гвоздик.

Раздался пронзительный звук, от которого я присел. И Конь тоже присел. И Рубанова присела. Только она замерла как-то странно, с открытым ртом. Когда я справился с испугом, то понял, что вой идёт из Лидочкиного рта. Лидочка, всегда такая уравновешенная и волевая, переходила на ультразвук из-за царапины гвоздиком.

Я заглянул ей в рот в надежде понять, как это работает. Вопящая статуя Рубановой на меня никак не реагировала. Зато отреагировал Конь. В тот самый момент, когда я протянул к Рубановой руку, потому что мне показалось… Неважно. В этот самый момент Миха подскочил и выплеснул воду из ведра Лидочке на голову. Она выпучила глаза, но рот захлопнула. И жуткий звук пропал.

Я думал, она убьёт Коня. Теперь она точно должна была его убить. Но вместо этого она спокойно кивнула ему, утёрла лицо рукавом, откинула волосы и, мокрая, надвинулась на меня:

– Шёл бы ты по своим делам, Сева.

Она не дрожала от холода, не пыталась стряхнуть воду или поправить одежду, как делают в таких случаях. Она стояла, рассерженная, и сверлила меня взглядом. Как будто единственное, что её волновало – моё присутствие.

В этот раз я не заставил себя упрашивать. У выхода чуть не споткнулся об Лидочкины вещи. Она ахнула, бросилась мне под ноги и подхватила рюкзак, словно котёнка на трассе спасала. А может, там и был котёнок, с Рубановой станется.

Глава 6. Любовь зла

В другое время я немедленно отправился бы к Юрику, но после вчерашнего обсуждать с ним Коня я больше не мог. Домой не хотелось. Странно было идти со школы без Юрика, не к Юрику, не чатясь с Юриком. Захотелось встать на лыжи и скатиться с самой крутой горы, чтобы не думать ни о чём, кроме опасности. Но теперь я играл в баскетбол и намерен был переиграть лося Брынцалова. Поэтому сжал волю в кулак и оказался в спортзале. Немного побросал мяч, обессилел и сел под корзиной.

– Орлов! – радостный голос Кусковой застал меня врасплох. – Лови!

Она катнула мне обруч. Девчонки иногда оставались после уроков в школе, физкультурница радела за спорт и разрешала им брать инвентарь. Считала, что древние перфомансы типа вышибал работают на сплочение сильнее, чем массовые игры онлайн. Те, кого она смогла в этом убедить, в хорошую погоду тусили на улице, в плохую – в рекреации без окон, где кабинеты трудов. Бывало, когда играли в вышибалы, я тоже оставался. И ещё оставался поглазеть на групповую скакалку. Дёмина умудрялась забежать седьмой и не сбить ритм.

– Орлов? – Кускова смотрела на меня, как удав на кролика. – А тебе кто-нибудь нравится?

– У-у-у, – я закатил глаза. – Само собой.

Кускова воодушевилась, и меня это немного развлекло.

– Диана Уинн Джонс мне очень нравится, – начал я. – Джоан Роулинг, Френсис Бернетт, Туве Янссон… Корнелия Функе ещё.

Кускова деловито поправила очки и придвинулась ближе:

– Из наших, я имею в виду.

– Из наших? – я подумал. – Юнна Мориц и Вера Осеева.

– Всю бабушкину библиотеку перебрал?

Кускова засмеялась и села рядом, как будто я приглашал. Она не собиралась выпускать кролика из захвата.

– Поболтаем? – предложила она. – Я никому не скажу!

Пришлось уважить Кускову и поговорить по душам. Полагаю, она рассчитывала на другой разговор, но так или иначе достигла своей цели. Я, впрочем, тоже. Мы обещали друг другу… нет, не вечную дружбу. Всего лишь сотрудничество. Олька перестанет вести себя по-свински с одной конкретной одноклассницей, а я в обмен на это… Эх, расскажу как-нибудь потом. Когда разберусь, не слишком ли много я на себя взял.

О, эти уединённые разговорчики. Можно было сказать что-нибудь важное «по секрету» и быть уверенным – дойдёт до адресата. На этой системе оповещения погорел только Юрик. Он рассказал Дёминой, что ему вроде как симпатична Рубанова. Дёмина покивала, как положено, и… ничего Рубановой не передала. И вообще никому не передала, она такая.

Тогда Юрик предпринял ещё одну попытку достучаться до объекта воздыханий. И сообщил о своей душевной травме Ольке Кусковой. Тоже как бы под страхом смерти. В любом другом случае это был беспроигрышный вариант, Кускова бомбически тянула связи с общественностью. Только признание Юрика она натурально похоронила. Простофиля Юрик не заметил очевидного: Кускова, которая все перемены потихоньку ходила за Огурцом, не планировала его делить. Уж тем более с Рубановой – та была слишком модная и несправедливо хороша собой.

В общем, Лидочка до сих пор живёт в неведении, и если какое эхо до неё и докатилось, то она явно не придала ему значения. Потому что Юрик с тех пор замолчал и в призовую игру на доверие больше не вписывался. Может, стыдился, а может, морально перерос. Или того лучше – разлюбил, да и дело с концом. Это бы хорошо, безответные чувства – сомнительное развлечение, уж поверьте мне.

Я вспомнил обиженного Юрика, упрямо подпиравшего подоконник. Что с ним не так? С Юриком, в смысле. Хотя и с подоконником тоже, будто без Огурца он бы отвалился.

– Слушай, Кускова, – начал я, – а ты сестричка?

– Ну-у… вообще, да. Нашей мелкой скоро годик. Я маме помогаю её мыть. Детской мочалкой, чтобы кожу не царапала. Такая мягонькая…

Кускова нежно посмотрела на меня, словно я был той самой мочалкой. Я подумал, что девочки всегда нацеливаются немного с запасом. Если даже им нравится кто-то один, то сами они почему-то хотят нравиться кому-то многим. И хотя Олькиной заветной мечтой по моим представлениям был Юрик, я тоже годился для коллекции. Кускова повернулась так, будто я должен был теперь поцеловать её в щёку. Типа закрепить нашу договорённость. На щеке у Кусковой я разглядел два прыщика: совсем маленький и побольше, расковырянный. И… я вдруг понял, ЧТО не так с Юриком.

– Молодец ты, Олька, – похвалил я от души.

– Думаешь? – Она растерялась, сражённая моим неподдельным энтузиазмом.

– Да, – заверил я. – Ты мне здорово помогла. Я… пошёл!

И я пошёл, оставив Кускову под баскетбольной сеткой. Это было не очень-то вежливо, но кролик-мочалка припустил со всех лап, и у него были на то причины.

Я выбежал на крыльцо и чуть не сбил Маринку. Она задумчиво доедала булку, запивая её соком из пакетика.

– Ты чего домой не идёшь? – Я знал, что сегодня у Маринки нет никаких кружков. Не то чтобы я слежу за её расписанием, а просто.

– Ключи забыла, а к маме на работу неохота ехать. Может, в библиотеке посижу, домашку поделаю.

Я понял, что это мой шанс.

– Ты ветрянкой болела? – Я скрестил пальцы за спиной.

– Болела, – Она заулыбалась. – Хочешь Огурцова навестить?

Понимаете теперь, почему с Дёминой всем легко? Мы купили по хотдогу в ближайшем кафе и отправились к Юрику. Мне это было выгодно со всех сторон. Во-первых, он не станет при Маринке поднимать вопрос кто кому настоящий конь. А, во-вторых, и это главное, мне нужно было прикрытие не только в психологическом смысле.

– Слушай, – я чуть не поперхнулся от пришедшей в голову мысли, – а сколько банок было в коробке?!

Она посмотрела на меня, как на больного, но потом сообразила, что я про медуз, которые мозги.

– Три. Или….

Тут она отвлеклась и проводила взглядом Коня, осторожно несущего Лидочкин рюкзак. Миха с Лидочкой жили на разных улицах, но шли почему-то в одном направлении. Маринка тряхнула головой:

– Нет, Сева, кажется, четыре.

– А ты не думала, зачем одной выставке столько одинаковых экспонатов?

– Хм… – сказала Маринка, доставая телефон.

Она едва успела заснять парочку, почти скрывшуюся за углом.

– Хм… – повторила она, разглядывая снимок. – Жалко. Не получилось.

Я заглянул в экран. Голова Коня размывалась, как будто он ей дёргал в момент съемки. Лидочкины волосья тоже поплыли облаком. Фокус был смещён на нижнюю часть кадра. И меня крепко насторожило то, как аккуратно Миха держал Лидочкин рюкзак. Так несут сумку с чем-нибудь хрупким. Это пугающе дополняло уже собранные в моей копилке сведения.

– Интересно, куда они? – подумал я вслух.

– В бассейн, – ответила Маринка и сама удивилась своим словам. – Только… это всё как-то не стыкуется. Миха её на большой перемене позвал. Староконь – Рубанову, прикинь?!

Я вообще-то прикидывал. Конь давно сох по Рубановой, и проявлялось это в безудержном хамстве. Миха понимал, что между ним и Лидочкой стоит непреодолимая стена. Проще говоря – отец Рубановой, который поправит Коню хребет, если увидит на пороге. Но эту стену Миха, может, и прободал бы, только Лидочке было плевать. Такими, как Конь, она брезговала. Если бы могла, Лидочка залила бы его антисептиком с головы до пят, но и тогда не снизошла бы до разговора.

Все мы обходили Коня, не привлекая внимания. А Лидочка сторонилась его демонстративно. В ответ Миха её доводил. Изощрённо и тонко, как будто сдувал у Пушкина. Впрочем, именно Пушкина он и долдонил, только я не сразу просёк – не клеилось с Михиным реноме. Завидя Лидочку в столовой, он сообщал, что «в кухне злится повариха». Когда Рубанову хвалили, добавлял вполголоса, что она «горда, ломлива, своенравна и ревнива…» А то и просто – вставал на перемене в пределах её слышимости и как бы сам себе бубнил сказку о медведихе, которая «пошла на шубу в пятьдесят рублёв»:

 
«Брюхо распорол, да шкуру сымал,
Медвежатушек в мешок поклал…»
 

Рубанова вела блог, где постила котят, щенят и прочую зверюшечную чепуху. И Миха, конечно, об этом знал.

– Только бабка не спит, – как бы невзначай уточнял он, отступая от Пушкина в народные сказки. – Мою шерстку прядёт, моё мясце варит…

Потом он горбился, весь как-то напыживался и, припадая на одну ногу, шёл по проходу а-ля медведь на липовой ноге. Эта его походочка словно гипнотизировала Рубанову: она точно знала, что будет дальше, но ни разу не покинула сцену заранее. Лидочка покрывалась пятнами, но делала вид, что не замечает представления. Миха в свою очередь делал вид, что разыгрывает его исключительно для себя.

Он пристукивал по партам костяшками пальцев, имитируя стук деревяшки, и двигался в конец ряда, к своему месту. Возле Рубановой он замедлялся, проходил мимо, замирал на секунду, разворачивался и, наклоняясь в её сторону, выдыхал: «Скирлы-скирлы…»

Рубанова вскакивала и, раздувая ноздри, вылетала из класса. «Пуще прежнего старуха вздурилась…» – замечал ей вслед Конь и, приуныв, на время затихал.

Я всегда подозревал, что на досуге Миха почитывает книги. Но закрепившаяся слава хулигана не позволяла ему отступать от роли. На самом деле он был начитанный псих, потому что обзывался образно и в тему. Из-за этого я так и расстроился у Юрика.

То есть, я не за то переживал, конечно, что Конь псих. Я за начитанность переживал. Если совсем честно, я шкурой чувствовал, что Миха – достойная мне замена. И ведь Юрик прав, это я тоже чувствовал: почему все решили, что Конь – плохой друг? Потому что с ним никто не дружил? И что с того. Может, это он ни с кем не дружил. А теперь вот дружит. С Юриком. И нужен я им как корявый апдейт.

– Сева, – сказала Маринка, – у тебя сосиска из булки выпала.

У меня, вообще-то, выпала жизнь из накатанной колеи. Сердце выпало из ритма, и голова из реальности. То, что я успел увидеть и о чём начал догадываться, в реальном мире происходить никак не могло.