Оксана Глазнева
Безмолвные
В ту же ночь сестра Рута тайно проверила новую монахиню еще раз. На священный огонь не рассчитывала, окунула в кровь Александры папоротников цвет. Сухой бутон послушно впитал магию, ожил, налился соком и алым светом. Сестра Рута схватилась за голову.
Сообщить о случившемся – значит подвергнуть сомнению выбор богинь, самоё их существование. Рута промолчала. Она приблизила к себе Александру, не сводила взгляда, ожидала подвоха. Время шло, и вот женщина и девочка стали близки, как мать и дочь. Так прошло десять лет.
Когда и как Леслава проведала о секрете, Александра не знала. Пока жива была сестра Рута, наставница алого храма не вмешивалась. Она всячески выказывала презрение к обманщице, но молчала. А затем сестра Рута заболела. В ее груди поселился черный паук. Он рос, вытягивал под кожей новые и новые лапки, ел плоть. Не прошло и полугода, как сестры Руты не стало.
Чтобы не порочить ее память, Леслава обещала позволить Александре покинуть монастырь тихо. Солгала. Да только совесть не позволяла Александре винить ее…
И вот ветвится новыми линиями священная вязь, распускается между лопаток алый мак, перекрывает старые узоры, не щадит, стирает прежние заслуги, оставляя лишь одну правду: Александра – предательница богов.
Она с тоской рассматривала черные завитки на левом запястье и синие на правом. Первые – тринадцать лет жизни до монастыря, незначительные и вычеркнутые из жизни. Вторые – ее жизнь в послушании. Черные ягоды на тыльной стороне ладони – болезни. Синие ягоды – успехи в обучении. Вся ее жизнь записана на руках и плечах. Рождение, сиротство, приход в монастырь, послушничество, уход… Любому жрецу достаточно пяти минут, чтобы узнать все об Александре. И как ей жить дальше? С клеймом на спине, с бесполезным чародейством в крови?
Влажный мартовский ветер пролетел по двору. Вызывая озноб, охлаждая разгоряченные плечи и щеки подсудимой. Леслава встала, и за ней последовали остальные судьи. Судьи покинули двор. Ивана отвели за ворота. Смущенные, виноватые и озадаченные стали покидать двор и монахини. Сиди, гордячка, показывай твердый дух стенам, прошлогоднему снегу и воробьям!
Александра закрыла глаза. Задержала дыхание, словно с дыханием можно сдержать и боль.
Сестра Катерина промокнула татуировку тканью, отвела руку в сторону, рассматривая нанесенный узор. В воздухе стоял тяжелый запах красок. Мерзли плечи. От боли и холода тело пробирала дрожь. Сестра Катерина наложила на свежий узор чистое полотенце и отступила в сторону. Подошли сестры-охранницы. Крепкие, высокие. Александра остановила их движением руки.
– Я сама.
Переодевалась здесь же, посреди двора. Оставила на скамье окровавленное порванное облачение – его сожгут сегодня. Переоделась в льняную рубаху с чужого плеча и застиранную юбку-поневу, набросила плащ на плечи – словно кожу сменила, а с ней и судьбу.
Ей протянули котомку и в молчании вывели к воротам. Александра вышла, не прощаясь, и пошла вниз по склону, не оборачиваясь. Не много осталось у нее после этого дня, но с меньшим люди в мир приходят, да выживают. И она справится. Должна справиться.
Ри
Ри всегда знал, что лучше других.
Он родился в особом питомнике господина Абремо на прекрасном острове Деви. Красивый, здоровый и умный ребенок. Кормилицы обожали его, а слуги лелеяли. В пять лет его продали за очень большие деньги господину Гроневальду.
Приемный отец – крупнейший землевладелец срединной части материка. Сильный, самоуверенный и скучающий от собственного могущества, он решил вырастить из сына союзника и преданного слугу. Господин Гроневальд дал мальчику звучное имя и лучшее образование в Крае, а когда Адриану Гроневальду – Ри – исполнилось десять лет, провели обряд Посвящения. Затем начались годы изучения магии, и тут открылось, что Ри обладает тем, что считалось навсегда утерянным для чародеев, – талантом.
Было это замыслом богов, случайностью или боги на самом деле перестали интересоваться судьбой мира – Ри об этом не думал. Он жадно поглощал знания, легко постигая любые виды чародейства.
Когда для других магия оставалась набором формул, списком заклинаний, совокупностью движений, жестов и правильного дыхания, слепым повторением из века в век одних и тех же слов, для Ри магия была математикой и музыкой. Он видел последовательности, чувствовал логику и умел импровизировать. В своей жажде выйти за рамки возможного он часто пугал окружающих, но никогда не боялся сам. Для него не существовало в жизни большего удовольствия, чем от познания нового, и гнался Ри лишь за этим ощущением.
Названый отец понимал, что вырастил себе не преданного союзника, а соперника. Ри чувствовал его страх и, не долго думая, напал первым.
Он отдал дань уважения опекуну, устроив зрелищный поединок. С неба разили молнии, возникали и таяли огромные фантасмагорические звери, трава под ногами превращалась в воинов, чтобы быть сожженной дыханием дракона. Ри оборачивался фениксом, взлетал под облака, ударяясь о землю, становился ледяным смерчем, вырывал из земли деревья, разбирал замок по камню… Названый отец прятался в подвале, бессильный со своим столетним могуществом против новой, непредсказуемой магии Ри. Он не годился в настоящие противники: слишком нерешительный, слишком недалекий и слишком наивный. Он погиб под обломками, так и не решившись выйти.
Следующее десятилетие Адриан Гроневальд занимался поисками новых знаний. Он отправлял шпионов по всему Краю, от дальнего юга до опасного севера, он крал, покупал, отбирал и выманивал книгу за книгой, тайну за тайной, и очень разочаровался, когда понял, что древние знания – конечны.
Затем долгие годы он занимался тем, что писал новые книги. Ри получал непередаваемое удовольствие от создания волшебных предметов и могучих заклинаний, пока не наткнулся на ограниченность собственной фантазии. Ему нужны были новые методы, новые подходы! Тогда Ри увлекся алхимией.
Год за годом он изучал скрытые возможности камней, растений, жидкостей и смесей. А когда потерял интерес к алхимии, увлекся музыкой.
Ри скупал музыкантов по всему Краю. Чернь не знала даже обычной грамоты, вся музыка передавалась из уст в уста, из рук в руки, потому Ри пришлось самому придумывать музыкальную грамоту. С той же одержимостью, что прежде изучал магию и алхимию, он постигал музыку, не чувствуя хода времени, не замечая смены десятилетий.
Больше сотни лет Адриан Гроневальд был самым крупным землевладельцем Яблоневого Края. Чародеи, обладавшие лишь общеизвестным набором заклинаний, страхом и завистью, не могли соперничать с ним. Пожелай он того, мог бы подчинить себе весь Край, но, к счастью для соседей, Ри интересовала не власть, а знания.
Гордец из гордецов, могущественнейший из могучих, высокомернейший из высокомерных, Ри слишком долго выигрывал. Так долго, что поверил в собственную неуязвимость. Он позволил себе влюбиться.
Последних месяцев перед пленением он не помнил. И женщину, что сделала его уязвимым, тоже. Как ее звали?
Тишина.
Тишина и темнота поглотили его. В каменном обличье, в бесконечном забытье не было звуков, запахов и ощущений, лишь возможность думать. Первое время Ри не почувствовал подвоха. Быть каменным музыкантом на фасаде замка? Почему нет? После пережитого он стал любить темноту. В ней он мог ждать, пока срастутся кости, по крупицам восстанавливать рассыпанную мозаику воспоминаний, готовить план мести, ненавидеть и ждать. Десять лет? Пустяк… Вечно молодые чародеи не умирают от старости, можно отсечь голову или пронзить сердце, но их тела, сердца, легкие и печень не дают сбоев, так что впереди ждала вечность, чтобы думать и вспоминать. Он ждал. И постепенно сходил с ума.
Как все маги, Ри был искусственно красив. Черты лица, цвет волос и глаз, линии тела, все выровнено чарами, улучшено, доведено до совершенства. Женщины любили его наперекор здравому смыслу. Он помнил всех: имена, родинки, оттенок глаз, звук шагов. Помнил их запах, мягкость тел и цвет сосков. Его память вмещала так много, но не сохранила имени женщины, которую он любил. Воспоминания стояли тенью за спиной, но стоило обернуться – пропадали. Казалось, он вспомнит!.. Еще мгновение… но – нет.
Как ее звали? Ту, ради которой он опустил руки?
Женщины в его жизни всегда были добычей, развлечением, капризом, но не любимыми. На любовь – бескорыстную, нетребовательную и слепую – Ри был неспособен, а достоинств, за которые он мог полюбить на равных, – не находил. Ни одна женщина в Крае не была равной ему. Но он влюбился. Во что? В кого? Откуда она взялась? Где он нашел ее? Кто нашел ее для него?
Он не помнил.
Ри старался думать о мести. Подробно представлял, что сделает с каждым из Совета Шести.
Они не пошли на него войной, вместо этого долго плели интриги, подкупали, подсылали шпионов. Женщина, чье имя он не помнит, была соучастницей или жертвой? Была ли она?
И вот снова он бьется лбом в запертую дверь. Женщина и ее имя. Почему это короткое слово, такое незначительное, сводит его с ума?
Ри старался не думать о ней. Гнал прочь мысли, но память – изменчивая сука – сама подбрасывала обрывки. Воспоминания были едва уловимыми, неотличимыми от сна. Так что это было? Сон? Явь?
…Ее ладони на его щеках. Они сидят на кровати. В призрачном свете пасмурного дня, в двух шагах от летней грозы, предметы кажутся четче, а цвета ярче. У нее черные волосы, золотистая кожа и карие глаза. Она держит его лицо ладонями, смотрит в глаза, и могущественному Адриану Гроневальду тяжело дышать от ее близости, от счастья. Страх и восторг сжимают сердце. Ни одно из воспоминаний за всю жизнь не содержит больше этого чувства!
И второе.
…День. Базарная площадь большой деревни. Его привязали к столбу на свежесооруженном, пахнущем сосновой смолой, деревянном помосте. Ему так больно, что он не может думать и не замечает людей вокруг.
А потом толпа расступается, и Ри видит ее. Уже привязанную к лошадям.
Запах паленой шерсти, испуганно ржут кони и рвутся прочь; палач взмахивает топором, подрезая сухожилия; и ее тело, женщины, которую он любит, рвется на части, как тряпичная кукла… Ри чувствует, что тоже рвется, разбивается, рассыпается, не может дышать, не может думать, не может существовать, и только одна мысль держит его сознание на поверхности, не дает уйти с головой в черную ледяную воду безумия – дыши!..
Темнота? Холод? Унижение? Ничто не трогало и не пугало его отныне. За десять лет плена каждый из Совета успел попробовать на нем пытки. Густав Всеславский ломал руки и ноги. Дариуш Адденс ослеплял и резал. Леонард Ясинский морил голодом. Милена Милевская и Радим Дрегович лишили магии. Йенни Линд забрала память.
Но Ри – выжил.
У него не осталось любимых и друзей, не перед кем сохранять лицо, поэтому Ри покорно делал то, что от него ожидали. Он мочился от страха, плакал, молил о прощении, лизал ноги и целовал руки. У Ри не осталось стыда, не осталось гордости. Единственное, что двигало им, – ненависть и желание выжить. Вопреки всему и наперекор всем.
Лучше бы они убили его! Воспели победу шестерых над одним и оставили потомкам развалины замка!
Победители слишком плохо знали Ри, поэтому верили, что он сдался. Они бросили его в темноте и забыли.
Кай
Кай выжил.
Прошла неделя. Оставалась за спиной долгая северная ночь.
Его держали прикованным в лазарете. Над столом лекаря находился маленький иллюминатор, сквозь который Кай глядел, как тяжелые снежные облака светлеют, из серых становясь белыми.
Цепи едва хватало, чтобы подойти поближе. Кай натягивал ее до предела, прижимался лбом к стеклу. Снаружи все еще стояла зима, но пронизывающий до костей холод отступал. Под килем корабля снежный покров истончался, медленно превращался из покрывала в тонкое кружево, и вот совсем пропал. Пушистая хвоя сосновых лесов уступила место бледно-зеленым молодым листьям. Началась весна, и подлесок вовсю тянулся к небу, раскрывая липкие почки.
Пузыри на теле лопнули и постепенно сошли. Кожа, все еще неровная от рубцов, с каждым днем выравнивалась. Жар спал, кашель еще прорезался, но уже без кровавой мокроты. Наперекор ожиданиям лекаря пленник выздоравливал. Потому утром пятого дня его бросили к остальным невольникам.
В трюме, где держали пленников, было сыро, воняло испражнениями и потом. Стекло единственного иллюминатора закрыли снаружи решетками, и внутри царил полумрак. Под стенами валялись набитые соломой мешки, наверняка полные вшей. Кай постарался держаться подальше. У входа стояло два ведра: первое для испражнений, второе для воды.
Дверь за ним закрылась, в замке лязгнул ключ. В трюме стояла тишина. На незнакомца смотрели настороженно и неприветливо. Кай увидел свободное место у стены, сел на пол.
Один из пленников подошел к нему сам. Остановился напротив:
– Я – Морж.
Ему было за пятьдесят. Худой, бородатый и русоволосый. Его усы и правда свисали, как моржовые клыки.
– Ты из какой деревни? Или из Вольной Рати будешь?
– Я не помню, – честно ответил Кай. – Очнулся в горах, побрел куда глаза глядят…
Ему не поверили. Обиженно хмыкнул Морж и отошел. Остальные тоже отодвинулись подальше. Кай не возражал.
Двоих уцелевших воинов в волчьих шубах он узнал не сразу. Шубы у обоих отняли, оружие тоже. Первый – высокий и рыжий – лежал на полу у дальней стены, отвернувшись от всех. Второй – черноволосый, с узкими глазами, словно нарисованными двумя росчерками кисти художника, – сидел у стены напротив и пристально рассматривал Кая. В лечебницу их не приводили, лекарь обошелся перевязками на месте. Левую руку, обмотанную грязными тряпками, чернявый все еще бережно прижимал к груди.
Кай оперся о стену и закрыл глаза, уходя от требовательного злого взгляда. Он казался спящим, но не спал, внимательно прислушивался к шагам, дыханию и тихим перешептываниям людей вокруг.
Прошел почти час, прежде чем они заговорили.
– Этого, гляжу, с того света вернули, – заметил чернявый. – Эй, Юрген! Твой брат жизни лишился из-за этой собаки!
Затем обратился к Моржу:
– Кто он такой? Рассказал?
– Молчит. Врет, что память отшибло.
– Глянуть бы на его кишки. Человек он или перевертыш?
Кай открыл глаза и встретился взглядом с черноволосым. Тот криво усмехнулся и отвернулся.
Он честно пытался не уснуть этой ночью, но мягкое покачивание корабля и слабость после болезни сделали свое дело – он впал в забытье.
Пришел в себя от толчка. Его опрокинули на спину, прижали к лицу мешок, воняющий клопами и гнилой соломой. Двое схватили за руки, еще один сел на ноги. У Кая появилось стойкое ощущение, что он снова в подземном гроте, что путешествие на летающем корабле ему приснилось и он опять борется с гулями.
На него посыпались удары. По ребрам, по лицу, по животу… Кай напряг тело, собрал все силы и просто терпел. Невольники ослабели за время пути, оттого били вполсилы. Хуже было с мешком на лице: Кай задыхался. Он попробовал сбросить с себя нападавших, да не вышло. Его спас возглас:
– Дайте дорогу!
Его отпустили, и он сорвал с лица проклятый мешок.
Корабль плавно повернул, и луна заглянула в иллюминатор, осветив лица сокамерников. Злые, ухмыляющиеся. Чернявый отодвинул двоих в сторону, пропуская вперед друга – рыжебородого великана.
Люди вокруг жались к стенам, с упоением готовясь наблюдать, как их боец разорвет чужака на куски. Кай тяжело поднялся на ноги, не сводя взгляда с рыжебородого. Тот встал в боевую стойку, выставив вперед левую ногу и повернув туловище. Кай последовал его примеру.
Он не чувствовал страха. Кровь быстрее бежала по венам, и тело наполнилось будоражащим предчувствием боя. В эту минуту Кай точно знал о себе: он рожден для этого, обучен этому, а значит, нужно просто подчиниться внутреннему чутью.
Толпа вокруг расступилась, давая противникам место для драки. Люди прижимались к стенам. Молчали.
Рыжебородый возвышался над Каем на голову, не меньше. Он ударил первым, левой рукой по прямой линии, метя в голову. Кай успел отшатнуться, но тут же получил удар правым кулаком в челюсть. Зубы клацнули, и рот наполнился кровью.
От следующего удара Кай уклонился, нырнул под руку противника, приблизился вплотную и нанес несколько ударов в живот – Рыжий отступил. Молчание нарушил единогласный вскрик:
– Добей его!
Но Рыжий стоял. После дней заточения он ослабел, и лишь это спасало Кая от молниеносного поражения.
– Добей!
Но Рыжий ждал. Он смотрел Каю в глаза, щурился и ждал.
Кай снова стал в стойку.
Рыжий бил в полную силу. Подвижный, точный в движениях и сильный. Длинные руки и высокий рост давали ему преимущество, и очень быстро лицо Кая превратилось в месиво, в ушах звенело, а боль в ребрах не давала сделать полного вдоха. Но сдаваться он не собирался. Единственная возможность справиться с Рыжим – дождаться, пока тот устанет. И Кай терпел. Он уходил от ударов, сжимал зубы, с трудом раскрывал заплывшие глаза. Он ждал…
Толпа вокруг неистовствовала:
– Убей! Убей! Убей!
– Бей! Бей! Бей!
– У-у-у-у-у!
На крики прибежали охранники, попытались открыть дверь, но не смогли. Пленники заперли ее изнутри железным ободом с ведра.
Рыжий выдыхался. Он вспотел, его удары теряли силу и резкость, но и Кай едва держался на ногах. Его левый глаз совсем заплыл, правый едва открывался, в голове шумело.
Рыжий попробовал добить северянина чередой резких прямых ударов, но Кай отступал, двигался, уходил за расстояние удара, шатаясь, почти без сил, но уходил. Охранники уже ломали дверь, дико кричала вокруг толпа, и Рыжий ослабил внимание.
Кай собрал остатки сил и вдруг резко ушел от удара вправо. Рыжебородый врезал кулаком в деревянную стену, полетели щепки и кровь. Кай приблизился вплотную и ударил кулаком в голову Рыжего по дуге, снизу вверх, вложив в удар всю силу.
Рыжий упал. Шум стих. Кай выпрямился и опустил руки.
Все тридцать человек смотрели на него.
Дверь выбили, и к ним вбежали моряки с дубинками. Кай опустился на колени, затем завалился на бок и потерял сознание.
Александра
Иван ждал ее у подножья горы, где тропинка разветвлялась, уходя к деревне и к реке. Увидел, бросился навстречу. Александра остановилась. Ждала, пока парень подойдет, молча слушала, пока говорил. Она не могла объяснить глупому, что в произошедшем нет его вины, и прогнать не могла.
– Родители померли три года назад. Остались мы с сестрой. Иванке двенадцатый год. Если сейчас не уберегу ее, то осенью клеймо поставят и в замок на смотрины заберут. Староста сказал, что госпожа новых прислужниц желает набрать, а Иванка у меня красавица. Если не спрячу до осени – быть ей в служанках. Сестра Леслава обещала ее в монастырь забрать, если на суде промолчу. Я не знал, что за суд! Не знал, что она так все повернет!
Юноша смотрел в глаза, краснел от стыда, но не позволял себе отвести взгляда, и Александра не отводила.
Она одна во всем виновата. Ее настигло справедливое наказание богинь, но рассказать об этом нельзя.
– Выходи за меня! Уедем в другую деревню, где тебя не знают, заживем тихо. Не знаю, за что сестра Леслава тебя невзлюбила, да и не важно это. Ни словом, ни взглядом не упрекну!
Как глубока чаша стыда? Долго еще пить из нее? Александра покачала головой. Юноша замолчал.
– Случилось то, что случилось, – сказала бывшая монашка, с трудом размыкая губы. – Правильно сделал, что сестру спас. Я не держу на тебя зла.
Она хотела пройти мимо, но Иван преградил дорогу.
– Куда сейчас?
Она сама не знала, потому промолчала.
– Если хочешь, возьми мою лодку. По реке до границы спокойней добираться. Садись на воз к чумакам. Они парни добрые, до юга довезут. Говорят, в портовых городах люди вольно живут. Может, найдешь себе место или храм…
Не имела она права принимать помощь, но выбора не осталось. Александра кивнула.
Рысь тихо несла воды к морю. Вокруг, то отходя от реки, обнажая желтый песок отмели, то по макушку спускаясь в воду, стоял лес. Русло наполнилось водой из тающих снегов, быстрое течение легко несло лодку, и Александре даже не пришлось грести, лишь направлять.
Она плыла всю ночь. Причалила под утро, вышла на песчаной косе. В полуверсте от берега стоял сосновый лес, человеческих следов на песке не было. Александра разделась и искупалась, смывая со спины кровь и краску. Затем отчалила и плыла, пока луна не поднялась над вершинами деревьев. Причалила в камышах, спала на дне лодки, укрывшись плащом. После полудня продолжила путь.
В долине, на полноводном участке реки, течение замедлилось и Александре пришлось грести, время от времени опуская горящие кисти рук в ледяную воду. Ладони покрылись волдырями, стонала от непривычной работы каждая мышца в теле, но Александра впервые за долгие годы оказалась предоставлена сама себе, и это ощущение, забытое и будоражащее, уводило мысли прочь от печалей тела. Она плыла все дальше и дальше. Время от времени внизу проплывал затопленный лес, но легкая лодка спокойно проходила над ним. Вода все еще была холодной, но днем потеплело, и Александра прогревалась солнцем до самого донышка. Она снимала плащ, подворачивала длинные рукава рубахи, поднимала подол, подставляя лучам колени, локти и лицо. Дважды видела оленей. Один раз – волков, но те лишь проводили ее равнодушными взглядами.
Она привыкла жить так. Без завтра, без вчера. Одним днем.
В монастыре ее дни были расписаны и подчинены строгому порядку: подъем до рассвета, работа, молитва, сон. Дел в храме всегда много. Летом огороды и скотина. Зимой монахини плели кружева и ткали льняные полотна. Работа не заканчивалась, и не оставалось времени на пустые размышления. Однообразие, когда утром ждешь наступление вечера, а ночь проносится одним мгновением, сжало их в один скучный незаметный день.
И вот теперь, оглядываясь назад, Александра вдруг поняла, что не помнит этих десяти лет, не чувствует их. Напуганная и растерянная, она добровольно позволила жизни остановиться, все эти годы жила спящей царевной из сказки. В ворота монастыря вошла тринадцатилетняя девочка и вышла она же. И что ей делать теперь со своей жизнью?
Александра не знала.
Она могла остаться в какой-нибудь деревне и надеяться, что маги никогда не узнают о ее тайной сути. Ужасна судьба чародейки без опекуна и чар. Маги-алхимики и деревенские знахари используют кровь для эликсиров. А могут посадить в башню и заставить рожать детей для продажи в другие маноры. Попытаться найти другой храм, где боги и люди вновь не заметят, кто она? С алым маком в полспины? Они должны оказаться слепыми… Уйти на север? Там есть вольные земли, северные города, есть надежда укрыться. Только как дойти туда? Чем ближе к северу, тем больше кораблей торговцев невольниками, диких зверей и беглецов, промышляющих разбоем…
Так она и сидела в лодке, опустив руки. Застыла, замерла, затаилась. Нельзя думать о завтрашнем дне, потому что тогда придется признать, что проиграла.
Александра наклонилась над бортом, плеснула в лицо холодной воды.
Если бы она могла остаться навсегда здесь, посреди реки, вдали от людей и магов! Но этот лес, и эта река, и эти берега обманывают своей безлюдностью. Вот-вот закончатся опасные для людей приграничные земли и берега обрастут деревеньками. Она задержала руку в воде, разглядывая собственное отражение.
Может, прыгнуть в воду и пойти ко дну? Если суждено погибнуть, зачем сопротивляться?
Она не могла покончить с собой. Как бы глупо это ни звучало, но Александра верила в богов. Верила, что Милость пустила ее в храм не по ошибке, а значит, в жизни есть смысл, есть защитники и есть цель. Нужно просто идти, а дорогу боги положат под ноги сами. На юг? Пусть будет юг…
К полудню четвертого дня лодка замедлила бег и остановилась перед границей маноров. Рысь сделала крутой поворот и уперлась в стену плотного серого тумана.
От сестры Руты Александра слышала, что так зловеще граница выглядит нарочно, чтобы отпугнуть беглецов. Что нет там на самом деле ничего страшного для неклейменого человека, но, оказавшись перед ней, – испугалась.
Туман двигался, выгибался, протягивал серые пальцы. Ждал: войдет ли? Кровь наполнилась щекочущим ощущением близкой магии, кровь отлила от лица, и онемели пальцы.
За двадцать три года Александра никогда не пересекала границы маноров. Сначала земли здесь принадлежали ее приемному отцу, затем отошли госпоже Милевской. Прежние границы изменились, господин Адденс отхватил кусок земель госпожи Милевской, и теперь между Александрой и Заречьем стоял туман.
Она перевела дыхание и крепче взялась за весла. Раз выбрала дорогу, глупо отступать. Лодка нехотя вошла в туман, и тот жадно потянулся к Александре. Несколько долгих минут она просто гребла в плотном полумраке, чувствуя, как он, слово большой пес, облизывает ее холодным языком. Онемевшие пальцы не гнулись, свело плечи, а затем туман рассеялся, так же резко, как и появился. Вокруг стоял все тот же яркий весенний день. Лодка, подхваченная быстрым течением, вновь пошла вперед, лишь долго не могло успокоиться сердце.
Заречье – первая из деревень в маноре господина Дариуша Адденса. Александра не была здесь десять лет. Жива ли еще ее названая сестра?
Она вышла на берег выше по течению, умылась, кое-как собрала в косы спутавшиеся волосы, оставила лодку в камышах и пошла по рыбацким тропинкам к деревне.
Дальше Рысь становится полноводной, с сильными течениями и водоворотами: путешествовать по ней в лодке становилось опасно. Потому Александра собиралась попроситься на воз к чумакам-солеторговцам.
Время близилось к полудню. Почти все деревенские работали на полях, по главной улице расхаживали лишь куры. Александра шла по знакомым с детства тропинкам… За десять лет деревня не изменилась, только на окраине появились заколоченные дома. Много домов. После передела земель граница подошла опасно близко, и люди перебирались на юг манора.
Ограда покосилась, старые ворота разобрали на дрова. Несколько лет назад пожар охватил дом, и отстраивать его не стали. Знакомый двор густо порос кустами бузины, молодой полынью, лебедой и репейником. Посредине высился черный курган – остатки пепелища.
– Ты кто такая?
Александра обернулась. Поставив тяжелые ведра на землю и опершись о коромысло, перед ней стояла рослая молодая баба. Большой живот оттягивал рубаху. На сносях, потому и на поле не пошла.
– Я жила здесь прежде…
Баба хмурилась.
– Пелагеи Мухиной сестра, что ль? Так та в монашки ушла…
Александра приподняла края рубахи, показывая священные рисунки на запястьях. Люди сведущие и спину заставили бы показать, да в деревнях людям не до того.
Баба подобрела, улыбнулась:
– Санечка, ты ли? Поди и не помнишь меня? Я из Сологубовых…
Она неопределенно махнула рукой дальше по улице. Александра смущенно улыбнулась в ответ.
– К сестре?
– Несу послание в южный монастырь. Мимо проезжала и вот…
– Не то время ты выбрала, – покачала головой баба. – Старосте приказано в замок баб молодых гнать. Как бы тебя не сневолил. Он с утра уехал в усадьбу. А ты бы в деревню не заходила, сестрица. В конце выгона есть старый храм – дождись там. Я Пелагее за тебя скажу. Жди.
Поля подходили к деревне вплотную, упирались черной землей в плетеные заборы. Сама деревня пустовала: все, от мала до велика, заняты на посеве. Александра прошла по широкой главной улице, никого не встретив.
Постоялый двор построили на околице. Раньше здесь стояла покосившаяся хата и кабак. Сейчас же высились несколько крепких деревянных домов, окруженных частоколом. Через распахнутые двустворчатые ворота виднелся двор и распряженные возы. За постоялым двором начинался выгон, по которому бродили несколько телят на веревках. За ним, ближе к лесу, виднелся деревянный шпиль старого храма.
Александра пересекла поле и вошла в храм.
Он походил на покинутый дом. Внутри пыльно, пусто и одиноко. В детстве они играли здесь в прятки, а сейчас даже мыши здесь не живут. Не одной живой души. Боги не заглядывают в такие места. Храм внушал жалость. Кому он принадлежал? Раньше Александра не задавалась этим вопросом, а сейчас и спросить не у кого.
Она прошла мимо стен, стараясь рассмотреть старые рисунки. Краска вспучилась от дождей, изуродовала оспой лики богов – не узнать. На алтаре лежала горсть серой грязной соли. Наверно, сюда иногда заглядывают чумаки-солеторговцы, чтобы пожелать у бога спокойной дороги, значит, храм принадлежал Эолу, покровителю ветров и путешественников.
Она подошла к алтарю, положила на него крошки, что нашла на дне котомки, погладила пыльный камень. Никто не видел ее наивного порыва, поэтому Александра поклонилась стене с облупившейся краской, лицу, которое давно не узнать. Внизу были написаны имена, да давно стерлись. Когда-то в монастырской библиотеке она читала, что на юге его зовут Трамонтана и есть еще одно имя на островах, да уже не помнила. Люди по-разному звали богов и когда-то знали все их имена, но в последние годы редко кто держал в памяти больше одного.
Она села на холм земли у входа, поджала ноги и приготовилась ждать. Отсюда хорошо просматривался постоялый двор, выгон и дорога, ведущая в деревню. Тревожно было на душе. Сколько она сможет пройти по Краю, прежде чем ее схватят? Где окончится человеческая доброта? Всякие истории слышала она в монастыре. И о добре, и о зле… Сплоченные против угнетателей-магов, люди могли быть добры друг к другу, но если душа черная у человека, то и худшие из чародеев ужаснутся. Слышала Александра о насильниках, о разбойниках, о добровольных мажьих прислужниках. Ей чего ожидать?
– Тетенька!
Александра обернулась. Мальчишка пришел со стороны леса, влез в храм через старое окно, потерявшее стекла. Лет одиннадцати, босой, лохматый, в грязной рубахе и штопаных коротких штанах.
– Мамка просила вам еды принести. Собрала немного… Вот…
Ребенок положил ей на колени платок с едой, а сам устроился на подоконнике, готовый сбежать в любую минуту.
В котомке лежал кусок ржаного хлеба и завернутый в тряпицу творог.
– Ты чей? – спросила с улыбкой.
– Пелагеи Мухиной.
Племянник. Александра прислушалась к себе. Названая сестра не была ей близка. Ни по возрасту, ни по крови. Не пришла сама? Имеет право. Может, в обиде, что Александра бросила их? Что не пришла на похороны родителей? Ждать большей доброты, чем этот хлеб, – глупо. А мальчишка славный. Она ела, а мальчик болтал:
– А правда, что на вас не ставят клеймо и вы можете ехать куда хотите? Вы к морю едете? С чумаками? Мамка сказала, чтоб вы к дядьке моему просились. Андрей Мухин. Дядька давно в чумаках. Хороший мужик… В хату вас не зовем, а тут лучше, не страшно. Я с вами побуду, если что – в лес уведу. А как вас звать?
– Александра.
– А меня Тарасом. А сестры у меня: Галя, Марфа и Катруся…
Александра жевала жесткий хлеб и смотрела на мальчика. Тонкий, ершистый, весь в царапинках и пятнышках синяков, как все мальчики его возраста. Волосы русые до плеч, длинная челка так и норовит заглянуть в карие глаза. Весенний ветер коснулся волос мальчика, сдувая челку в сторону, и Александра перестала жевать. На лбу выступали ровные рубцы недавнего ожога – клеймо господина Адденса. Александра сразу узнала вычурную букву «А», обрамленную виноградными листьями.
