О.Покровский
Настоящее время
Бело-голубой мир медленно, плавно, красиво стелил под ноги белоснежный ковер. Двор практически пуст, только любопытная птица, поблескивая черными бусинками, нагло пялилась на сутуловатую фигуру, уверенная в собственной недосягаемости на высокой ветке. Фигура глянула на ворону, показала ей язык и обвела взглядом двор. 1 января 21 года. Свежим снежком укрывало неубранные пока приметы празднования местными жителями Нового Года. Обилие мусора навевало мысли о спешном оставлении населением загаженного и отравленного города. Калашников мрачно плюнул под ноги, подавил в себе желание вернуться в дом и меланхолично направился по скрипучему нетоптанному пушистому тротуару в опустевший город.
Одноэтажное сооружение оказалось торговыми рядами, невесть как сумевшими прорасти на части двора жилого дома. Ёлка, у которой микрорайонские праздновали, стояла теперь на пятачке перед входом в это царство изобилия «за ваши деньги». Невзирая на ранний для первого января час, когда гуляющие всю ночь успели разойтись, а уже выспавшиеся новогодние «жаворонки» не ощущали жгучего желания и настроения выходить в печальный постпраздничный город, иллюминация повсюду горела, переливалась и подмигивала. Казалось- персонально Степану Парамоновичу. Тот опустил голову, сцепил руки за спиной и будто задумавшись о чем-то непростом, пошагал дальше.
С трудом держащийся на ногах доктор беспрестанно тряс головой и растирал уши, успешно пытаясь не заснуть. О том, сколько часов на ногах, он старался не думать, деваться всё одно некуда. Ехавшая ему на смену к двум ночи Куклина до больницы так и не добралась, выброшенная со скользкой дороги двумя летящими, бешено вращающимися автомобилями. Неадекватные от выпитого водители, один из которых набрался под завязку в гостях, второй- кочуя из бара в следующий, везде принимая за «Новое счастье» «обрели друг друга» и подобно страшному кегельбану вышибали до полной своей остановки имевших несчастье оказаться в месте их «встречи». По счастливой ли случайности, или боженька успел, таки, вмешаться в последний момент, но не оказалось не только погибших, а и серьезно пострадавших. Куклина же была заклинена в машине и отказавшись от освобождения в пользу более серьезных случаев, несколько часов провела в придорожном сугробе. И только после вскрытия авто поняла, что передвигаться самостоятельно получается с большим трудом…
Доктор сначала вдохнул кислороду сам, после чего прижал маску к лицу молодого парня…и начал падать, будто желая присесть… Пожилая невысокая сестра успела подхватить его за подмышки, но удержать центнер с гаком сил не хватило, и они вместе повалились па пол. Что-то зазвенело, разбиваясь, рядом.
Время шло, понемногу улицы прорастали деловито шагающими по неотложным праздничным делам нетрезвыми взрослыми и шумной, носящейся туда-сюда, и то и дело шарахающей петардами, фейерверками и обычными хлопушками, детворой. Взрослые зашвыривали подальше в сугроб опустошенные на ходу бутылки и баночки, щелчком пальца отправляли мимо урн окурки, обрывки вскрытых сигаретных пачек. Разнокалиберные дети оставляли после своих огненных забав раскуроченные трубки, коробочки, палочки, воткнутые в снег… В ушах Аудитора давно звенело от грохота, ближнего, дальнего, повсеместного… Он остановился, снова огляделся, зажмурился и помотал головой. Постоял немного и круто развернувшись отправился назад. Настроения гулять по городу паче чаяния так и не появилось, и захотелось привычно укрыться дома от всего разом. В обратном направлении шагалось Калашникову легче и быстрей.
Иззубренный ключ, заранее на ощупь найденный и за кольцо надетый на палец привычно вошел в замок. Тяжелая дверь легко открылась, впустив хозяина во всегда полутемный коридор, и лязгнув защелкой замка захлопнулась у него за спиной. Сверху по лестнице, шаркая подошвами и покашливая, спускалась троица традиционно нетрезвых типов из числа людей, кои не угодили всему дому и которым никто из жильцов не указ.
Часы до проводов старого и встречи нового года. Время незадолго до закрытия торговых центров- самое время «Ху» для некоторых категорий граждан. Не исключительно тех, кто, заработавшись не сумел выбрать подарки, не только людей, кто по пути домой решил пройти по ближнему ТэЦэ на всякий случай. Немало типов, чьё нахождение здесь целей никаких, казалось бы, не преследует, но… Группка развязной молодежи, то скачущей друг от друга, задевая прохожих, то встающих толпой посреди прохода на пути посетителей на замечания в свой адрес реагировали мало. А если и соизволяли отозваться, только грубо и с угрозами. Высказавший претензию если и был удовлетворён, единственно перед своей совестью, и то не до конца по причине нежелания накануне праздника портить внешний вид и настроение. А стадо продолжало развлекаться порой на глазах полиции. Ведь трогать-то они никого не трогают, да и сами первыми придираться не спешат.
Быстрый и ловко лавирующий в потоке спешащих парень со спортивной сумкой направлялся в сторону одного из выходов, когда едва не под ноги ему приземлилась модная вязаная шапочка. Пытаясь не наступить, он шагнул в сторону и ощутимо жестко задел плечом метнувшегося за своим добром, не желающего никого замечать и осознавать, что он не один, молодого человека. Тот растянулся на полу.
–Обезьяна, – заверещал он снизу: – Борзый, . ля? -Парень приостановился ответить: –Клоун, ты не сам ли кинулся, как на буфет?
А дружки поднимающегося уже обступали Серёгу и несколько рук крепко прихватило куртку. Может и имелась возможность кончить дело миром, но одна сторона не любила оказываться без вины виноватой по жизни, другая же и вовсе в усиленном составе не боялась ни бога, ни черта. И карусель закрутилась…
Никогда не верьте тому, кто будет вас предостерегать от стычки с неорганизованным, но находящимся в численном большинстве противником. Один боец, находящийся перед несколькими оппонентами имеет то преимущество, и опытный человек пользуется этим, что может атаковать любого из них. Трое-четверо, находящиеся на одной линии и не окружившие одиночку, все вместе пытаясь нанести удар только мешают друг другу, создавая тесноту и лишая товарищей самой возможности замахнуться и ударить. А Серега привычно занял положение спиной к витрине… Но наказать наглеца, огрызнувшегося на стаю, молодым людям под занавес года хотелось.
А уж насчет того, что «хотелось» и «моглось»– не Ленин и Партия, то есть не близнецы братья, ребятам доходчиво не объяснял доселе никто. Уже всего минутой позже из тех троих, что не отскочили, угрожая и скороговоря, а переоценив свои силы решили все же наказать Серегу, один лежал животом на грязном кафеле, обхватив Серегину ногу и не делая даже попыток повалить его, а двое были на ногах. Первый удерживался за ворот на расстоянии согнутой руки, изредка пробуя отдалиться, второй, удачно отхвативши в скулу слева, наклонился и прикрыл лицо выставленными предплечьями. Жирную победную точку в поединке поставил свисток. Свистел, как вы поняли, не спортивный арбитр, а некоторое время наблюдавший полицейский. Он взял обоих бойцов за отвороты курток и повел за собой. Его напарник, склонив голову к микрофону рации, закреплённому на груди, комментировал события. «Стая потянулась вслед.
Привычно и споро ополоснув и протерев металлический старинный заварник и ткнув кнопку на электрочайнике, мужчина, немного приотворив комод, потемневший от времени, поставил серебристый и достал белый с мелкими голубыми цветочками тонкого фарфора. И заварка на сей раз насыпалась в сухую ладонь из вишневых тонов жестяной баночки с «ятями» в несегодняшних надписях.
Чайник щелкнул и отключился. Кипяток из него, противу ожидания, вылился сперва в медную турку, и только оттуда, спустя секунды, попал в заварник. Так, по расчетам Степана Парамоныча, крутой кипяток, нагревая некий объем металла, становится прохладнее на то количество градусов, что и отличает кипящую воду от воды, нужной для заваривания температуры. Калашников поводил породистым носом над чайничком и накрыл крышечкой, оставшись ароматом чрезмерно довольным.
Некоторые индивиды пьют чай непохоже на других. И заваривают-то они немного не так, и посуды, вишь, чайной у них немеряно разной, чтоб по настроению, чтоб под любую компанию, да всяческую заварочку. А уж про чашечки-бокальчики и говорить не стану, ибо и сам грешен во множестве подобного добра на все случаи жизни. И вот сидишь порой, ждёшь, какая чайнушка- пиалушка тебе именно под сиюминутный чаёк и улыбнётся, подмигнёт… А и не пить же, как в столовке из чего попало. Настроение не то, и никакого порой эстетического вида. И бросьте сказать, что такие уж мы… изращенцы. Просто любим этот процесс и всё, что с ним связано.
Степан Парамоныч клюнул носиком чайничка и красноватая струйка дугой выгнулась в полупрозрачную белую чашку. И тут же чашка была перелита снова в заварник. К этому моменту на столе, на весьма давнишней газете, расстеленной на зеленом старом бархате, стояла уже вазочка с вареньем, вторая ей парная с медком, несколько печений на небольшой, густо синих тонов тарелочке, и лежала ложечка с тонкой длинной ручкой. Для неторопливого, пусть одинокого, чаепития все было готово. Аудитор по-стариковски тяжело опустился в кресло, как обычно, скрипнувшее потёртой кожей, естественно, привычно, сама-собой, рука его перекрестила хозяина и пододвинула поближе чайничек.
Нет, никогда не желалось такой романтики Серёге. Пару часов назад его, обвинённого «свидетелями» и потерпевшими по нескольким статьям, заперли в отделе полиции. Где-то за стеной торопились домой припозднившиеся граждане, еще кипела- докипала предпраздничная торговля, и уже нетерпеливо пукали петарды, распечатываемой бутылкой чпокали хлопушки, пугая прохожих, а ему предстоял тот ещё весёленький праздничек взаперти. Серёга поставил ноги на скамейку, ткнулся лбом в колени и решил, коль уж не в силах изменить положение вещей, заснуть.
Большое белое «нечто», похожее на сферу Омоновца и ли шлем космонавта, с проводками, разъёмами и антеннами стояло пообочь от штуковины, кою люди старшего поколения обозначили бы как печатную машинку. От стола до закреплённых на штативах прибамбасов непонятного облика и предназначения по полу и на весу тоже тянулись десятки проводков разного цвета, сечения и вида. Перед столом, повалившись спиной на спинку внушающего доверие кресла, сидел хозяин квартиры с раскрытой книгой. Беззвучно шевеля сухими губами, он слюнявил узловатый палец и листал страницы, очевидно разыскивая нужное место. Задумчивое «Бом-м-бом», отделившееся от стены и заполнившее всю комнату разом заставило его вздрогнуть. Палец, дернувшись, поддел несколько листов сразу и открыл, видимо, нужную главу. Комната надолго погрузилась в тишину. Автомобили, хлопки за окном и голоса догуливающих встречу Нового почти не проникали внутрь. Только шорох, тиканье, да стариковское дыхание, перемежаемое временами негромким покашливанием…
День не то прошёл, а не то промчался, пока продолжалось чтение, прерывавшееся пометками, делаемыми опять на новый лист бумаги. Покончив с чтением и расчетами Степан Парамоныч выпрямил спину, свёл лопатки и в который уже раз хрустнул. Годы… Осторожно обоими руками надел шлем, покрутив головой, проверяя как сидит, и сдвинул вниз щиток. Комнату наполнили зимние ранние сумерки. Щёлк…
В столице совершенно случайно, к моему удовольствию, потеплело и гулять было комфортно, если не принимать во внимание сырость и промокающую обувь. Нехилого веса сумка тоже не сильно мне мешала, настолько ставши за годы обычной, что без неё уже становилось не по себе от идиотски всплывавшей время от времени мысли, ничего ли я не забыл. Москва -настолько притерпевшийся за время столичности к провинциалам с тюками, мешками и чемоданами и жителям ближнего и дальнего Подмосковья, ежеутренне прибывающими на вокзалы с сумками, да рюкзаками с обедами-перекусами, город, что, если быстро и никому не мешая передвигаться в самой толчее народу с тяжелой поклажей, никто тебя и не заметит. Этим стараюсь в каждый приезд и пользоваться. Даже считаю, преуспел.
Но не в этот раз на Казанском. Очередь начиналась, сжимаясь и снова удлиняясь, от самого входа. С улицы. Транспортер работал традиционно один. Второй, подозреваю, уже отмечал проводы года. Всё по обычному распорядку и через то же самое место, как мы привыкли. Наверно, чтобы не расслаблялись и не привыкали к хорошему. Ничего экстренного не случилось и времени на проникновение внутрь потребовалось не больше, чем то, на которое хватало моего небезграничного терпения. В здании тоже, боже мой, люду оказалось, будто сельдей в бочке. Двигались по проходам хаотично, толкались, переходили и толпились у стен, киосков и терминалов, приступом брали точки с едой. От мысли о том, чтобы в момент домчаться до касс дальнего следования пришлось отказаться. Да, хорош бы я был, кабы минут за 15-20 до отправления примчался и возжелал купить билет на отходящий.
Тихо. Мерно и надоедливо загудело, защелкало. Лампочки среди горшечных растений на подоконнике загорелись, проводки ожили. Воздух вокруг, кажется, стал маслянистым и озонированным. С разъёмов и антенн то и дело стекали бледные огоньки и мгновенно растворялись. Над столом вибрировал маленькой луной белый шлем Аудитора, пульсация неизвестного характера усиливалась и затихала, разгонялась и становилась медленней. Снаружи завывало и мерцало. В сказках часто встречается фраза «Долго ли, коротко ли», и она как никакая другая уместной окажется в нашем случае. Долго ли, коротко ли, но локти Аудитора опустились на стол, напольные часы застучали маятником, фигура в кресле откинулась назад.
Несколько минут спустя шлем оказался на столе. На свет божий, робкий и тускловатый по случаю зимней поры, явилась тёмно–каштановая голова мужчины около 30-35, с двух-трёхдневной щетиной на щеках и залысиной спереди. Мужчина, а это снова был не кто иной, как Калашников, поднял из кожаной скрипучей уютности и выпрямил высокое тело, быстрым сильным движением сорвал со стола «пишущую машинку», и едва не по баскетбольному одной рукой запихнул в антресоль. Подойдя к окну и пару секунд помешкав, он раздвинул шторы и оглядел двор, с некоторой, кажется, опаской. Двор выглядел почти прежним. –Под голубыми небесами великолепными коврами, блестя на солнце…– пробубнил негромко. Похоже увиденным Аудитор остался доволен.
Ёлка, несмотря на почти полное отсутствие гуляющих, празднично светилась, следы ночного веселья прикрыты нетронутым еще снежком, никакого длинного «лабаза» со стеклянной крышей нет и в помине, а вместо обычно напиханных в центре двора автомобилей- ограждённая детская площадка, тоже по случаю сутра первого января пустынная и тронутая только цепочкой кошачьих следов. По улице, завывая и подмигивая пронеслась карета «Скорой помощи». Степан вздохнул и, потеряв интерес к виду из окна, принялся наводить порядок на столе.
В дверь постучали. Степан отпер и оторопел. Вихрастый, лет семи-восьми пацан с умными тёмными глазами требовательно глядел на него. –Здрасьте, дядь Стёп, – маленькая ладошка обхватила дрогнувшую Калашниковскую ладонь. Гость прошёл по коридору в кухню и занял место, которое хозяин только собирался ему предложить. –Подарок Вам, – и на стол лёг альбомный лист, с середины которого, из круговерти звёзд и галактик глядела на Аудитора… маленькая фигурка в домашней одежде и белом космонавтском шлеме. Малец сидел, устремив взгляд на кухонный шкафчик и довольно улыбнулся, когда длинная Степанова рука нырнула туда за подарком. -А какой будет год? –начал разговор Егорка, после чего вопросы посыпались как конфетти из хлопушки, частые, разные и порой неожиданные. И Степан снова удивился кругозору и знаниям шкета, не без доли, правда, некоей оторопи… Звонок в дверь прервал научную беседу. В открытую Калашниковым дверь вошёл Егоркин дед. Глянув строго на внука, на хозяина, на еще не вскрытый подарок покачал головой: – Ты, Егор, меру-то знай, чай замудровал уже дядю Степана своими «как» да «почему». Не пора домой? Ты уж, Степан, прости меня, но паразит этот такие вопросы задаёт, что ни я, ни родители его, когда приезжают, не могут ему всего разъяснить, вот только от тебя когда приходит, ему денёк-другой, пока новых «почемуков» не напридумывает, вроде всё понятно. Вот и отпускаю… И скоренько почаёвничав, старый и малый, раскланявшись, ушли.
Аудитор опустился на табурет. Ну что сам он всегда после «сеанса» разный- это ещё ничего, что дед мальца каждый раз другой- тоже нормально, но сам Егорка мало того, не меняется, так ещё всякий следующий приход ведёт себя так, будто помнит, что в прошлый раз было… -Хрень какая-то, – Калашников потряс головой. Но мысли не отпускали. Он понял, что устал и нуждается в неспешной прогулке по морозцу.
Утро зрело, наливалось светом. Навстречу начали попадаться прохожие, сначала редкие, дальше чаще. Из глоток метро выходили одиночки и компании, снимали маски и спустя секунды ничем уже не выдавая в себе страх перед «пандемией», кричали и веселились. Благодаря тому, что в людные места попадать хотелось не всем, народу было немного, только дети, казалось, были чужды опасению…
Аудитор шагал и шагал, не замечая празднующих, не считая ни времени, ни расстояния и думал про мальчика с умными тёмными глазами, которому ведомо, быть может, то, понимать которое сам Степан начал, да и то с долей сомнения, лет пятьсот спустя после первой своей попытки изменить некий установленный в обществе порядок. Так, если мир своим ходом жил и развивался ещё до Калашникова, возможно Аудитором был тогда другой, неведомый ему человек? И отчего он, Степан, должен вечно брать на себя заботу о преобразовании жизни и предаваться тягостным размышлениям о том, какая доля и какой путь для человечества предпочтительней?
Несколько раз весёлые компании поздравили высокого мощного мужчину с наступившим, пожелали здоровья и перемен. Пару раз сам Калашников, улыбнувшись, ответил на поздравления. Но мысли его находились не здесь и не сейчас. Привыкнув мыслить эпохами, Аудитор близок был к главному, пожалуй, решению своей жизни. Чтобы не сбиться, не утратить решимости и совершить задуманное, он развернулся и быстро зашагал в сторону дома.
Не раздеваясь Степан достал «машинку», отметил довольно, что шлем с утра оставался на столе и, погладив нежно подлокотники кресла, опустился в него, в который уже в жизни раз скрипнув старой кожей. Развернул «лицом» к себе шлем, провёл рукой по его гладкой округлости и что-то громко перещёлкнул на «машинке». И снова загудело, и засверкало, зазмеились проводки, но… Продолжал метаться вправо-влево маятник старых часов, воздух оставался вполне себе обычной плотности, да и за окном по-прежнему заканчивалось утро первого января.
Через несколько минут Степан отключил оборудование и решительно встал. Почти тут же в дверь постучали. –Заходи, Егор, открыто! – быстро произнёс Калашников. Мальчик молча шагнул внутрь, затворил за собой дверь, и пожал протянутую навстречу руку. Степан еще раз оглядел его, очевидно надеясь и одновременно боясь передумать, после чего взял в руки шлем и протянул мальчику. Тот принял, но, беспомощно посмотрев на занятые руки. Вновь поставил на стол. – Дядь Стёп, – вынул из-за пазухи сложенный лист: – Тебе …
Степан придержал тяжёлую дверь, не позволяя ей громко хлопнуть. Опустил ключ в почтовый ящик на двери квартиры, где жил с дедом Егор, и тяжело ступая начал спускаться по ступеням. Перед выходом из подъезда он остановился, вспомнив о чём-то и достал из внутреннего кармана куртки сложенный плотный лист. Поверх звёзд на листе большими буквами оказалось начертано «Всё будет хорошо!». Губы растянула улыбкой. Спрятав снова лист, Калашников шагнул в снегопад…
По белому городу, щедро засыпаемому крупными неторопливо танцующими снежными хлопьями задумчиво шёл человек. И чёрная, крупной домашней вязки шапочка, и плечи куцеватой для его роста куртки, и рюкзачок за спиной давно побелели. Направлялся усталый путник в сторону городской границы. Расстояние между следами его медленно сокращалось, и сами следы, оставляемые в свежем снегу, делались менее глубокими и чёткими и в конце концов пропали вовсе. Но согнутая тёмная фигура с трудом переставляя ноги и шаркая, ещё долго была видна на окраинной улице.
Потемну из двери подъезда многоквартирного старого дома на залитую огнями улицу выскочил легко одетый шкет. Покрутился у ёлки, пристроившись к стайке ребят, чуть постарше, бабахнул несколько раз в ночное небо хлопушкой, покатился по льду, разбежавшись и не удержавшись на ногах, упал на задницу. Пара пацанов одного с ним роста, появившись будто из ниоткуда, подхватили шкета под руки, подняли и потащили куда-то, вереща ему наперебой в оба уха. До момента, когда детей обычно загоняют по домам, компания эта появлялась во дворе и исчезала много раз и всякий раз все члены её казались довольными не только продолжением праздника, а всей своей настоящей и будущей жизнью.
Направляясь домой, Егор тихонечко открыл дверь квартиры дяди Степана и неслышно притворил её за собой. Памятуя, откуда что обычно доставалось и куда пряталось, мальчик быстро навёл порядок в комнате и кухне. Уже уходя, в коридоре, оглянулся, вернулся и опустился в кожаное огромное кресло. То довольно хрюкнуло под невесомой пятой точкой. Мальчик захохотал, вскочил и словно и не было никого в пустой квартире, только щёлкнула захлопываемая дверь.
Когда город начал просыпаться и выходить на улицу, из- за шторки на окне квартиры Калашникова во двор выглянула вихрастая головка. Двор выглядел один в один, как и вчера, как дни и годы назад, вперёд, сейчас… как он должен выглядеть, чтобы всем было одинаково удобно в нём жить. А раз уж каждый двор в порядке, то и миру вряд ли что угрожает, пока… Пока подрастающий шкет-почемучка с умными серьёзными глазами помнит, где хранится белый шлем, одинаково похожий на шлем космонавта и глубоководного водолаза. По улицам бежали, поскальзываясь на свежем снежке, пешеходы, городской транспорт периодически выбрасывал на тротуар толпы граждан в разноцветных масках, люди торопились и опаздывали, заболевали и излечивались, любили и расставались. Всё шло по заведённому издавна.
Пы. Sы. В мире не бывает ничего, что было бы самым важным в определённый период времени. Всё, что случается- не случайно, оно должно произойти, чтобы дать посыл чему-то следующему, что, в свою очередь, обязано повлечь за собой…
А Серёга благополучно выздоровел уже спустя неделю… Куклина, пройдя через остеопата, почувствовала себя едва ли не лучше, чем до аварии, а потерявший сознание доктор госпитализирован, пролечен и вернулся к работе. Да и масочный режим в связи с затуханием эпидемии вскоре отменили. Только вот… Егор, Егорий-Победоносец, как зовут его одноклассники, порка не вырос и шлем болтается на его голове огромным аквариумом… Но всё в мире будет Тип-топ! Только что было нехорошо, нехорошо, и вдруг без всякого повода к улучшению- отлично. Верю. Зуб даю!
