Нура Рид
Готика
– Так и будешь сидеть в четырёх стенах? – войдя в помещение, недовольно пробурчал Поль. – Я думал, это позволит тебе увидеть мир немного по-другому, а не сидеть затворницей и постоянно рисовать.
– Я оттачиваю технику. Без постоянной тренировки всё это будет напрасно, – поднявшись, взяла тряпку и вытерла руки. – Ты ведь хотел, чтобы у меня была своя галерея, так вот смотри.
Он покачал головой то ли раздосадованный на меня за подобное поведение, то ли оттого, что я не до конца понимала значения его слов.
– Пойдём, тебе стоит выйти и прогуляться.
– И куда же?
– Туда, где муза может взять вдохновение.
Он вскинул брови, и я поторопилась. Сняла запачканный фартук, оттёрла краски с рук и лица.
Поль ждал меня в машине. Мы ехали по длинным улочкам Лебора, и каждая наша остановка стала тем самым экстазом вдохновения.
Первая картинная галерея, расположенная в старом квартале, поразила тем, как необычно была представлена. Мы неспешно ходили по длинным коридорам. Стеклянный пол, натёртый до блеска с цветовой иллюминацией, освещал тяжёлые, в дубовых рамах, произведения искусства.
– Это галерея открылась всего несколько лет назад, но подача и экспозиция, оказалась весьма успешной и популярной. Сюда каждый день приходят множество людей, фотографируют и любуются искусством.
– Но меня ты привёл не для того, так ведь?
Поль посмотрел на меня и вскинул брови, предлагая продолжить, но я просто закрыла рот и позволила моменту овладеть собой. Я смотрела, как по стенам пляшут разнообразные оттенки света, очаровывая, будто блуждающие огоньки в тёмной лесной чаще, зовущие за собой. Мне хотелось остановиться, сесть на пол и исследовать рисунки, но это было бы грубо.
Поль учил меня применять краски по-другому, видеть цвета глубже и использовать не так, как учили в Морвире, а по-своему.
– Индивидуальность каждого художника заключается не в том, как учат в академии, а в том, как он может увидеть и передать сюжет рисунка. Какие чувства он вкладывает в свою работу, не линейные, которым обучают профессионалы, а свои, которые видят в голове, когда переносят предмет на холст. И чем глубже чувства, тем сильнее получается картина.
– Ты веришь, что мы вкладываем частичку своей души в каждый рисунок? – для меня было удивительно услышать от Поля подобные слова.
Он тихо хохотнул и повёл меня дальше. В тот день мы побывали в трёх именитых галереях, а после, он привёз меня в маленькое здание, оказавшееся подвалом.
– Ты спрашивала, вкладывает ли художник душу в своё творение, думаю ответ находиться там, – он махнул рукой вниз и начал спускаться. – Не только самые популярные галереи имеют уникальные творения в своих коллекциях, Медея. Есть подобные, небольшие, незаметные выставки. Поверь мне, там можно найти настоящие бриллианты.
Если бы я прошла мимо, то не догадалась, что в неприметном с виду подвале с мрачной вывеской «Багровые тени», может хранится нечто столь выдающееся.
– Картина «Отчаяние» Эдварда Мунка стала первым прототипом известной картины «Крик». Посмотри на неё внимательно и скажи, неужели ты думаешь, он не вложил свою душу, мысли и чувства, рисуя те линии?
Я понимала, о чём говорит Поль. Эту картину нельзя было просто видеть, я её чувствовала, слышала, ощущала на кончиках пальцев. Казалось, звук отчаянный, разрывающий перепонки, достигает сознание, цепляя кровавыми когтями безысходности. Ощущала вибрации, даже стоя на расстоянии и просто наблюдая. В своей работе художник использовал темперу, пастель и масляные краски. Серые, жёлтые, кроваво-красные, тёмно-синие тона, красивыми линиями лежали на холсте. Линии моста довольно чёткие, ровные, в то время как природа, что изобразил Мунк позади, казалась плавной, волнообразной экспозицией. Чистые эмоции, передающие безысходность самой природы. Её отчаяния и немого вопля безумия.
– Ответ на твой вопрос «да», я уверен в том, что, рисуя картины, каждый художник вкладывает в них те эмоции, которые преобладают наиболее сильно. Блуждают волнами цунами в душе, когда ты позволяешь руке плавно скользить по холсту, сжимая в пальцах кисть. Размазывая на палитре краски и перенося их на холст.
– Академия даёт базовые знания, углублённую историю появления искусства известных художников, их биографию, но не учит тому, как изливать свою душу в рисунки, используя кисть с красками, словно проводник, – понимающе ответила я.
– Поэтому я велел тебе забыть всё, чему ты научилась, и позволить себе рисовать чувствами, а не головой, – кивнул Поль.
Мы ходили от одной картины к другой, и теперь я понимала, о чём он говорил. Здесь оказалось множество интересных работ с мрачной историей. Протоготические картины так бы я описала свои чувства на все рисунки, изученные тем вечером. Они содержали в себе множество эмоций, спектр красок и буйства. Спокойные – их нельзя было назвать таковыми. Каждая вызывала разрушительный шторм чувств, грозя уничтожить тайной, что скрывали те художники в своих картинах.
– «Женщина – летучая мышь» в исполнении Жозефа Пено имеет за собой шлейф мистической подоплёки и истории.
На картине была изображена женщина, парящая в эфире сумрачного неба. Текстура серых красок, смешанных с более светлыми на заднем фоне, выглядела угрожающе. Она словно предостерегала своим горящим взглядом: не подходить. Полностью обнажённая, с поднятыми вверх руками и развевающимися позади крыльями, напоминающими те, что были у летучих мышей. Структура линий, прожилки, цвет, всё соответствовало мрачному восприятию.
– Говорят, Пено рисовал эту женщину с натурщицы. Она была одной из его любимых фавориток и согласилась позировать обнажённой во время написания картины. Он наделил её властью свирепости и дикого образа.
Я была впечатлена той потрясающей прогулкой по самым именитым галереям и не столь популярным. То, что они хранили в своих чертогах, казалось уникальным и удивительным.
– Иногда эти работы задевают людей эмоционально, столетия спустя появляясь вновь, чтобы исследовать грани массового сознания.
Углубляясь в контуры и чувства той картины, я вспоминала, как рисовала, исследуя натурщиков, готовых принять участие в позировании. Писать картину с живого человека, описывая красками тело, было потрясающим опытом. Когда перед тобой идеальное скульптурное тело, созданное увы, не богом, а самим человеком, было волнительно и достаточно трудно нарисовать его максимально реалистично на холсте.
У него не было бугрящихся мышц, кубиков пресса, вздутых от усиленных тренировок вен, он был скорее, как красивое высокое мистическое существо. Кожа алебастрового оттенка ровная и гладкая, казалось, если коснуться натурщика, то можно испытать нечто похожее на экстаз. Статный, с прямой спиной, немного волнистыми волосами цвета жжёной корицы, он был прекрасен. Именно такими изображали в древности богов, рисуя на холстах или вылепливая из гипса. Застывшее совершенство.
Глава 3
Медея
Когда Тристан спрятал меня ото всех, я была слишком разбита, чтобы идти вперёд. Надеется. Ждать. Но Лилит удалось вернуть мне тот самый вкус к жизни, о котором так часто говорил Поль.
Мы познакомились на очередной выставке, – я рассматривала картины, чувствуя, как покалывает кончики пальцев от желания провести по полотну и ощутить текстуру, когда Лилит поймала меня.
Я любила провести рукой по холсту, почувствовать кончиками пальцев текстуру, которую оставляли краски. Может, для кого-то это было слишком дико или чудаковато, но мне нравилось ощущать картину, впитывать её образ, а после переносить на свой холст.
– Это не совсем законно, но я должна признаться, тоже люблю ощутить на коже текстуру красок, – сказала она.
Отскочив от полотна, словно обжёгшись, я посмотрела на девушку, округлив глаза. Роскошная, из этого слова состояла Лилит. Высокая, стройная, в красивом брючном костюме сочного малинового цвета. Но контраст той красоты скрывался в её лице: зеленоватых глазах, губах, накрашенных алой помадой, и огненно-рыжих волосах, что волнами обрамляли лицо.
Она произвела на меня пугающе притягательное впечатление. Казалось, я смотрю не на живого человека, а на скульптуру умелого художника. Пропорции её лица составляли чёткий баланс, будто кто-то и правда нарисовал девушку с чистого листа, а после оживил, чтобы показать миру, насколько пугающе жестокой может быть красота. Роковая – определённо, то слово.
– Не волнуйтесь, я никому не расскажу, но думаю, лучше будет, если впредь не станете поступать так необдуманно.
– Конечно.
– Лилит, – протянув тонкую, изящную руку с бордовым лаком на ногтях, представилась незнакомка. – А вы?
Я всё ещё не привыкла к своему имени, потому первым желанием было выдать правду, но я остановилась, прикусила губу и только после этого позволила нашим рукам соприкоснуться.
– Дея.
– Вы слишком долго оценивали мой образ. Позвольте узнать ваше мнение, – заметив, как округлились мои глаза, она мягко улыбнулась, показав ровные белые зубы. – Слишком прямо и откровенно? Бросьте и не пытайтесь увильнуть от ответа. Мне правда интересно.
Покачав головой в смущении, я перевела взгляд на полотно, которое хотела исследовать пальцами, когда услышала голос Лилит.
– Хорошо, тогда опишите меня всего несколькими словами.
– Роскошная, – обернувшись к ней, ответила, понимая, что девушка не отстанет. Её внешность полностью соответствовала характеру. Прямолинейная. Та, что с ноги выбьет дверь и добьётся своего. – Роковая.
Смех девушки в тот момент заставил мои губы расползтись в ответной улыбке.
– А вы мне определённо нарвитесь, Дея. Потрясающе. Ещё никто так не описывал меня. Вы попали точно в яблочко.
Когда мы остановились у картины Моны Лизы, я осознала, что хочу обсудить с Лилит тему художников на более глубоком уровне. Её ответ позволит узнать, насколько хорошо она разбирается в искусстве.
– А вы знали, что знаменитая «Джоконда» существует в двух вариантах?
– Предположим.
Мягкий голос, словно патока ласкал слух настолько завораживая, что я не сразу поняла, что пялюсь на неё.
– Эта всем известная картина, но имеется другая, более обнажённая версия, которая называется «Монна Ванна». По источникам, которые дошли до нашего времени, её нарисовал ученик Леонардо да Винчи, некий Салаи.
– Я вижу, кто-то хорошо учился, – довольно протянула Лилит. – К тому же он был не только учеником, но и натурщиком. Многие искусствоведы уверены, что он мог быть моделью для других картин великого художника. К тому же Салаи вполне мог переодеться в женское платье, его образ и послужил созданию «Моны Лизы». Но другие не разделяют эту точку зрения, предполагая, что это рисунок последователей да Винчи. Вы наверняка изучали эти картины, каково ваше мнение?
В Морвире мы изучали многих великих художников, разбирали их картины, вникая в детали, пытаясь заглянуть за изнанку тех времён. Скрупулёзно оттачивали наши навыки и применяли полученные знания в каждой работе. Я помнила, как мы пытались определить между двух совершенно на первый взгляд одинаковых картин подлинник и подделку, но мнения разделились. Для того чтобы понять недостаточно просто смотреть, нужна более углублённая экспертиза, ведь старить полотна, и рамы научились давно, и найти подлинник оказалось не так просто.
Мне больше нравились полотна Моне Клода, в них всегда чувствовалась определённая духовность. Нечто, что я не могла описать словами, но чувствовала в том, как художник наносил краски, работая с холстом, как выверено делал мазки и линии. Леонардо да Винчи был одним из самых искусных художников, и я не могла сказать наверняка, он ли нарисовал работу «Монна Ванна».
– В том, как проложены линии, угадывается рука да Винчи, но я не видела оригинала «Монна Ванны», потому не могу сказать наверняка. Те рисунки, что нам предоставляли в Морвире, в них чувствовалась та же подача, линии, штрихи, краски и оттенки, но для более подробного ответа нужно увидеть обе картины.
– С этим я могу помочь, – слишком легко прозвучали ответные слова Лилит. – Вы заинтересованы?
Её предложение настолько выбило из колеи, что я не могла ответить. Та встреча, знакомство и предложение, слишком сильно походили на череду каких-то тщательно спланированных действий. Своеобразный план, где мне предоставили главную роль.
– Вижу, вы слишком шокированы, но это и правда то, что я имела в виду. Позвольте пояснить я эксперт по древним картинам и разбираюсь в том, что истинно, а что нет. К тому же знаю множество коллекционеров, в чьих руках имеются поистине загадочные экземпляры. Вы не представляете, какие редкие картины я видела в частных коллекциях.
– Увидеть оригинал «Монна Ванны» – это что-то из разряда фантастики, – я мягко улыбнулась, не зная, что ещё сказать.
В тот день мы провели время, рассматривая все картины и обсуждая самые лучшие из них. Яркие полотна привлекали к тому, чтобы их осмотрели с тщательностью и скрупулёзностью сыщика. Заметили мельчайшие детали, технику нанесения красок и сюжета. Ведь каждая несла в себе смысл, который вкладывал художник. Она должна была рассказать историю, и мы видели её в каждом рисунке.
***
– Как бы ты описала ад? – заинтересованно спросила Лилит.
– Я покажу.
Вспомнив наваждение овладевшее мной, когда рисовала картину преисподней, глухой печалью отозвалось в мыслях. При взгляде на неё у меня по коже бежали мурашки, но я совершенно точно не могла объяснить, как нарисовала её. Откуда черпала то дикое больное воображение, когда изображала сплетённые клубки тел, криков и боли.
– Так, я и думала.
– Ты о чём?
– В глазах создателя, а именно таковыми я вижу художников, есть некий трепет восхищения. Знала, что ты станешь моим открытием.
Закончив прогулку по галерее, мы вышли на улицу. Лилит спустилась по ступеням и остановилась напротив шикарного яркого-синего кабриолета.
– Ну, показывай дорогу, – улыбнувшись своими ярко-алыми губами, указала на машину. – Вперёд. Я жажду увидеть твою картину ада.
Скользнув в машину, я почти ахнула. Текстура дорогой кожи приятно ласкала тело, а аромат красной смородины с нотками пряной корицы, наполнил лёгкие. Дорого. Искусно. Богато. Именно об этом я подумала, когда впервые увидела Лилит. Слишком роскошна и сногсшибательна.
Она грациозно скользнула в салон. Машина издала мягкий урчащий звук, вибрация отдалась в теле, когда мы тронулись. Указывая дорогу, я следила за вождением девушки. То, как она изящно держала руль двумя руками, плавно скользила в потоке, задумчиво прикусывала нижнюю губу, было своё, гипнотическое действие.
Как только мы остановились возле огромного амбара, Лилит не выглядела удивлённой. Я ожидала прочесть на её лице презрение или как минимум усмешку, но она держала себя слишком хорошо.
Сладкий аромат смородины и корицы сменился на более токсичный. Краски для меня всегда имели свой вкус – сладковатый с горькой текстурой. Аромат растворителя щекотал ноздри, но для меня он был настолько привычен, что я почти тут же пропустила его значение.
– Невероятное зрелище, – с каким-то оттенком гордости, прокомментировала Лилит. Она плавно скользила глазами по всем полотнам, выставленным в том амбаре, словно искала нечто определённое. – Тебе можно открыть целую галерею.
Тёмные тона преобладали в каждой картине, но такова была природа, сущность самого города Шартре. Порой встречался яркий мшистый цвет на деревьях и камнях, туман, который тонкой плёнкой, будто опутывал саму картину, и ярко-алые ягоды ноктюрны.
Я рисовала легенды, о которых знала, Мару – восседающую на груди мужчины, что видел жуткие кошмары во сне, не подозревая, насколько глубоко погрузился в омут отчаяния. Не понимая, что никогда не проснётся. Но картина ада была самым тёмным венцом моего творения.
– Я будто слышу их немые крики и по коже мурашки, – шёпотом восторга, прокомментировала Лилит. Она протянула руку, показывая гусиную кожу.
Змеи бесконечными клубками оплели каждого грешника, чьи рты были открыты в громком агонизирующем крике боли. Они молили о помощи, но чёрным змеям было плевать, они коварно кружили по всему масштабу полотна, душили, питаясь теми криками мольбы. Сплетение рук, ног, открытых в страхе выпученных глаз, приводили меня в совершенно двоякое чувство стыда и гордости. Нарисовать нечто подобное, казалось кощунством по отношению к каждому человеку, но то, как я передала боль и ужас людей, заточенных в аду за свои грехи, меня поражало.
– Здесь пахнет олифой, но немного мягче, – потянув воздух, с глубоким трепетом, заметила Лилит. – Сумбурность творческого поиска поражает своей глубиной.
Я знала, о чём она говорит. Для меня аромат художественной галереи пах годами упорного труда, высыхающего льняного масла с нотками благородного дерева и смолы. Это создавало тот самый вакуум, в который погружаешься, беря в руки кисть.
– Тот, кто способен создавать подобные картины, рано или поздно входит в летопись истории.
– Признание после смерти не то, что я бы выбрала, – поморщившись ответила.
– Тогда следует исправить это, – она вскинула брови, посмотрев на меня с предвкушением в глазах. – Я хочу выставить несколько твоих работ в одной галерее…
– Нет, – твёрдый отказ заставил Лилит сощурить глаза в неверии.
Я знала, она ждёт объяснений, но как рассказать всё и не выдать себя? Моя история казалась слишком шокирующей и запутанной, чтобы открывать её своей новой знакомой. И хоть это было для меня самым сильным желанием показать миру то, на что способна, отказ всегда был первой реакцией на подобное предложение. Поль именно поэтому подарил мне целую студию, где я могу рисовать и выставлять свои картины пусть заглядывало ко мне только солнце, а иногда дожди, что, барабаня по стёклам, стекали серыми каплями вниз.
– Это прозвучало весьма не аргументировано и резко, – тон Лилит немного смягчился, из глаз ушла вся резкость и толика осуждения. – Тогда, если позволишь, я стану твоим единственным гостем, который будет любоваться на картины и обсуждать их с тобой.
Не думала, что наше знакомство может иметь продолжение и перерасти в привязанность. Ростки дружбы робко выползали на поверхность, боясь осуждения и отказа, но я запретила себе сомневаться.
– Тогда я буду ждать тебя.
После этого знакомства мы с Лилит проводили много времени вместе. Рисовали картины, она скорее наброски делала карандашом и довольно неплохие. Лилит любила наблюдать за моей работой. Она могла часами стоять позади, сохраняя полную тишину, пока я набирала палитру и выводила линии на холсте. Я даже забывала, что нахожусь одна, а когда то палящее безумное желание рисовать отступало, видела довольную, одобряющую улыбку.
Лилит стала моим якорем. Нарисовать картину для меня словно вдохнуть, настолько процесс создания увлекал, что порой я не замечала времени. Но в последние дни всё стало гораздо хуже. Сны парализовали меня своей тёмной атмосферой. Паутина мрачности вокруг сознания туманила разум и казалась слишком запутанной.
***
Мы с Лилит сидели в уютном кафе, потягивая горячий кофе, пока на улице спешно шагали прохожие. Я наблюдала за листком жёлто-зелёного цвета, который оторвавшись от ветки, плавно скользил, подхватываемый потоками ветра, к земле. Воспоминания медленно кружили в мыслях, не пытаясь свести с ума.
Потягивая кофе, я разбирала горячий напиток на всевозможные оттенки. Сладко-горькие нотки мягко касались языка, терпкий, даже вяжущий вкус с едва слышным ароматом зёрен, пьянил сознание.
– У меня есть заказ, – небрежно бросила Лилит. – И прежде чем откажешься, послушай.
На кончике языка уже сидел тот самый отказ, но что-то в её взгляде заставило меня остановиться. Поток волны, грозящей захлестнуть меня паникой, замедлился. Кивнув, я увидела довольную, даже победную улыбку Лилит.
– Я поняла, откуда дует ветер, поэтому не разглашала никак имён. Просто некоторые заинтересовались твоими работами. Сейчас это может показаться слишком сумбурным, но подумай, Дея, твоё искусство волнует, трогает, заставляет остановиться и задуматься. Нельзя вечно прятать свои картины в том амбаре.
Пока она говорила, кровь в моих венах забурлила от предвкушения и страха. Каждая эмоция казалась слишком сильной и уничтожающей. Они сплелись в толстый жгут, похожий на клубок змей, который извивался и шипел.
– Постой, о чём ты говоришь? – вдруг поняла смысл её слов. – Как они могли заинтересоваться моим работами…
Окончание предложения я проглотила, заметив виноватый взгляд Лилит. Она подалась вперёд, словно хотела коснуться моей руки.
– Даже не думай о том, что я предала тебя. Прежде чем принимать решение, посмотри на ситуацию моими глазами и подумай.
– Что ты предлагаешь?
– Хочу тебе кое-что показать. Пойдём.
Мы вышли на улицу, тёплый воздух обернулся вокруг тела, словно мягкие объятия. Осень пахла по-особенному для меня, но здесь не хватало той дикой природы, которая царила в Шартре. Костров, что мы зажигали по вечерам, вскользь, касаясь его жара, смотрели на искры, вздымающиеся в небеса, считали звёзды, пытаясь найти ту самую падающую комету, чтобы загадать желание.
Лилит привела меня в небольшую галерею, в которой были работы многих художников. Но самое невероятное заключалось в том, что среди них оказались мои картины.
– Не паникуй, здесь нет имён и подписей, только работы, о которых никто не узнает. Связаться с их автором можно через меня и никак по-другому. Мне больно смотреть на то, как ты мучаешься, желая выставить свои работы на всеобщее обозрение и не смея сделать этого.
– Ты сумасшедшая, – выдохнула от переполнявших меня чувств.
Я так часто представляла свои картины, выставленные в галерее для глаз других людей, но никогда не могла сделать этого. Учёба, в которую вкладывала все силы, порой не спала ночами, читая, изучая, рисуя, потом бегство из родного города, снова учёба, игра в прятки, давили тяжёлым грузом ответственности. Всё это никак не способствовало исполнению моих желаний.
– Скорее я волшебница, исполняющая мечты, – с явной гордостью объявила Лилит.
От её нахального тона я только скривила губы и покачала головой. Мой взгляд выхватывал каждую линию, росчерк, ломанную кривую, что я находила на своих картинах. Они висели среди Каналетто, Ренуара Пьера, Бугера, это было просто восхитительно. И, казалось, мне выдумкой, сном, в который я нечаянно забрела.
– Теперь жди заказов на свои картины.
– Что ты имеешь в виду?
– Обычно в подобных случаях тех, кто оценит мастерство и подачу в рисунках, будет гораздо больше, чем тех, кто станет критиковать. И они обязательно захотят обзавестись картиной твоего авторства, чтобы повесить в своём богатом доме и хвастаться перед друзьями.
Моя голова отказывалась верить в её мнимое предсказание, но я была по-настоящему счастлива впервые за три года. Это казалось чем-то сладким, тягучим, как патока, осязаемым, как мёд, на кончике языка.
Лилит отвезла меня домой, но я ещё долго не могла остыть. Возбуждение, трепет, волнение бродили под кожей взрывоопасным коктейлем, мешая выдохнуть и успокоиться. От той перспективы, которую создала в моей голове своими словами Лилит, будоражило, будто я выпила шампанского.
Перестав метаться, позволила телу остыть, когда вода обрушилась на меня. Подняв голову, я ловила те капли, что стекали по коже, и улыбалась не в силах остановиться. Прохлада, что дарила вода, помогла остудить пыл мыслей, метавшихся в голове. Завернувшись в тёплое полотенце, я вышла и присела за комод.
Смотреть в зеркало и видеть, как движется твоё отражение, может быть пугающе, но я привыкла к призрачной фигуре, преследующей меня, будто кто-то накинул невидимую мантию на мои плечи. Сидя неподвижно, смотрела, как тени смещаются, и я каждый раз, будто завороженная, видела то парадоксальное действие, и не могла оторваться. Нечто зловещее шептало вокруг меня, холодок бежал по коже, хладными прикосновениями, касаясь каждого голого участка.
Я расчёсывала волосы, перекинув их через плечо, пока отражение повторяло мои движения. Каждый взмах руки казался гипнотизирующим. Каждое действие сопровождалось мягким звуком, когда через щетинки расчёски, скользили пряди волос. Иногда я думала, что стоит отвернуться и моё отражение не последует тому движению. Оно оскалится в безумной улыбке, пока я не вижу.
Отложив расчёску, заплела волосы в косы и, покачав головой, отправилась в постель. Мой лихорадочный мозг, возбуждённый после всех манипуляций Лилит, требовал отдыха.
Посреди зелёного луга появилась та самая дубовая дверь с тяжёлым железным засовом. Дверь, которая настойчиво привлекала к себе внимание, как только я проваливалась в сон. Самое чёткое воспоминание, я бреду босиком по холодному каменному коридору, пока не вижу впереди дверь. Она такая массивная, из тёмного дуба, почти чёрная. Такие раньше были в подземельях. Сон из средневековья, который на что-то указывал, но я не понимала его значения.
Проснувшись, осознала, что всю ночь бродила в том сне, словно в лабиринте. Как бы сильно и отчаянно ни старалась сбежать, дорога снова превращалась в тоннель и вела меня к дубовой двери.
Не позволив себе остаться в том пугающем до дрожи по позвоночнику сне, я быстро привела себя в порядок и вернулась в мастерскую. Как только аромат оливы и растворителя коснулся тела, окутав в успокаивающую вуаль, смогла расслабиться. Сжимая в руках горячий стаканчик с кофе, позволила ароматам завладеть моим телом. Новый холст с белоснежной текстурой смотрел на меня выжидающе, а я не торопилась, смешивая на палитре краски. Кримсон – малиновый, иногда бордовый оттенок, который я любила использовать, рисуя солнце на закате.
Чувствуя сладковатый привкус краски на губах, посмотрела на полотно, понимая, что снова нарисовала ту картину. В момент, когда садилась за чистый белоснежный холст, всё остальное меркло. Мир за окном, посторонние шорохи, даже тёплое дыхание ветра, всё затмевало мгновение, момент, когда я брала в руки кисть, набирала краску, выводила линии. Старый подвал, по бокам серый камень, а в центре тяжёлая дубовая дверь с круглой железной ручкой.
– Ты задавалась вопросом, почему злодеи более привлекательны? – рассматривая картину, где был изображён Дракмор, спросила Лилит. – Будоражат, тревожат те чувства, к которым ты не подпускал никого?
Я пожевала губу, не совсем понимая, как правильно ответить на тот вопрос. В моей жизни определённо был такой злодей, но я никогда не задавала себе подобный вопрос. Действительно, что в Иерихоне так привлекло меня? Ведь когда мы познакомились, были ещё подростками, но в тот миг, сидя на дереве, сжимая ногами ветку с перепачканным краской лицом, я определённо хотела той связи.
– Думаю, это из-за того, что, когда злодеи встают на колени ради неё и только ради неё одной, что-то внутри пробуждается. Ведь герой, положительный, пожертвует всем ради спасения мира, доказывая своё благородство, в то время как злодей, разрушит мир, если ей навредят, – выуживая мысли, как тонкую нить, позволила словам правды сорваться с языка. – По отношению ко всем остальным он ведёт себя как эгоист, законченный манипулятор, злодей и только к ней относится как к королеве, что сидит на троне вместе с ним.
Лилит оторвалась от прямых росчерков мрачной картины и посмотрела мне в глаза. Её губы дрогнули в улыбке, будто одобряя подобный ответ. С ней мне всегда казалось, что хожу по тонкой грани между жерлом вулкана и бездонной, поглощающей синевой моря.
– Часто злодеев недооценивают, не в полной мере, рассказывая их историю. Как известно, монстрами не рождаются, а становятся. И того, кого однажды сломали, возможно, не было времени страдать, только взять себя в руки, заковать в титановую броню и бороться. Так что, когда я влюбляюсь в злодеев, помню одно, однажды они тоже были сломлены.
Глубокая мысль, которая надоедливой пластинкой засела у меня в голове. Я начала прокручивать её снова и снова, чувствуя, зудящую необходимость реализовать то слово «сломленный». Хотелось поднять рукав кофты и написать те десять букв на коже. Позволить чернилам впитаться в кровоток и осесть правдой внутри. И я знала, как только Лилит уйдёт, я непременно сделаю это.
