Нина Запольская
Тайна испанского манускрипта
Пролог
Капитан толкнул дверь и вошёл в офис.
Офис был небольшой, самый обычный, с арендованной дешёвой мебелью, кулером для воды, принтером и фикусом у окна. За единственным столом сидел молодой человек в старинной униформе клерка: чёрный берет с вороновым пером, надвинутый на ухо, чёрный жюстокор, чёрная шпага на чёрной перевязи.
– Сюда ли я попал? – спросил капитан и, помолчав, добавил: – Я недоволен своей жизнью.
– Да-да, это к нам, – быстро, услужливо проговорил клерк, поднимаясь из-за стола и делая несколько шагов навстречу.
Он ослепительно улыбнулся: во рту его засверкали, заискрились все зубы, они переливались огнями, пульсировали электрическими всполохами, сияли жемчужными оттенками… «Молодой человек следит за модными веяниями», – подумал капитан и застыл на пороге в нерешительности.
Клерк приглашающе простёр левую руку по направлению к креслу, стоящему у стола. Другую он согнул, словно намереваясь поддержать капитана под локоть, но делать этого не стал, а вернулся на своё место. Капитан прошёл к столу, кинул бостоновый макинтош на подлокотник кресла и сел, привычным движением поддёрнув брюки на коленях. Потом он медленно, по одной, расстегнул анодированные пуговицы на своём форменном пиджаке, поправил рукава с жёлтыми галунами и только тогда оценивающе посмотрел на клерка.
Тот спросил, приглашая к разговору:
– Вы никогда раньше не пользовались услугами нашей фирмы?
– Не доводилось. Но, видите ли… Я – олибмен, – ответил капитан и пояснил на всякий случай: – Мне иногда в голову приходят странные мысли. Совершенно не свойственные мне мысли, и я сразу понимаю, что они не мои.
Клерк понимающе кивнул и улыбнулся – зубы его опять сверкнули. Затем глаза клерка вдруг подёрнулись мутью, и он стал проговаривать быстро, хотя внятно:
– Обмен жизней в девяносто процентов случаев оформляется при помощи сделок купли-продажи. Если вы хотите обменять свою жизнь, чтобы получить жизнь меньшей продолжительности с доплатой или, наоборот, улучшить качество и продолжительность своей жизни, воспользуйтесь услугами компании «Фауст». За время работы мы накопили значительный опыт и сформировали обширную базу данных для обмена жизней. После анализа рыночной ситуации, учитывая ваши пожелания, наши специалисты подскажут, как правильно обменять вашу жизнь на другую без риска и с наибольшей выгодой…
– Я всё это уже читал, – жестом остановил его капитан и замолчал.
Какое-то время они настороженно смотрели друг на друга.
– Главный недостаток сделки на основании договора обмена жизней, особенно если проводить её своими силами – это сложность подбора хорошего варианта, – опять заговорил клерк.
– Я это всё понимаю, – перебил его капитан. – Я, как раз, готов продать свою жизнь… Навсегда.
Он откинулся на спинку кресла и положил ногу на ногу. Клерк смотрел на него во все глаза. Капитан молчал: от появившегося вдруг мучительного осознания скорой гибели у него стали неметь губы.
Словно не выдержав, клерк выпалил:
– Возможно, вас интересуют женские жизни?
Прямо в воздухе перед лицом капитана возник светящийся заголовок «Женская доля» с длинным списком имён и адресов, уходящим в пол. Капитан поморщился.
– Нет, женщиной я быть совсем не хочу, – сказал он и махнул рукой по воздуху, стирая список. – Я совершенно не чувствую к этому расположения.
В офисе ощутимо застыла тишина. Клерк тоже откинулся на спинку стула и смотрел на капитана, полуприкрыв глаза.
Наконец, капитан произнёс:
– Я хотел бы приобрести жизнь из будущего.
Брови клерка взлетели вверх, глаза изумлённо округлились. Он хотел ответить, но замялся, воровато глянул куда-то в сторону и прошелестел тихо, одними губами:
– Но, видите ли… Это не совсем законно.
– Мне это известно, – с нажимом, но тоже тихо ответил капитан. – Мне даже известно, что это совсем не законно… Но я хорошо заплачу вам.
Он, в упор глядя на клерка, сложил пальцы рук домиком, потёр указательными пальцами переносицу, растянул рот в улыбке и проснулся…
****
Глава 1. Шхуна входит в бристольский порт, или мистер Трелони убит
Ранним апрельским, ничем не примечательным утром 1738 года в бристольскую гавань вошла шхуна «Архистар».
Шхуна встала на рейде среди других кораблей, и её матросы тяжело, рывками затопали вокруг шпиля, отпуская якорный канат. Конечно, если бы человечество знало, какое влияние на его историю окажет прибытие «Архистар», открывшее собой череду смертей и приключений длиной в целую жизнь, то встречать шхуну в порт, разумеется, прибыли бы хроникёры от местной газеты, а, может быть, даже от лондонской. Сейчас же из посторонней публики корабль ожидали только мальчишки: эти быстроногие оборвыши встречали в порту каждый корабль в надежде заработать пенни.
Суматоха по разгрузке шхуны продолжалась весь день. Матросы таскали ящики с места на место, шлюпка то и дело привозила на берег новый товар, слышались крики, команды, изредка раздавалось дружное ритмичное пение. Почти все портовые мальчишки разбежались с поручениями, с трудом пробираясь сквозь толпу, теснившуюся на пристани среди тюков и фургонов. Скоро матросы, получившие расчёт, потянулись кто – домой, кто – в таверну, а кто – в бордель. День угасал, но на шхуне кроме вахтенных оставался ещё капитан.
Капитан «Архистар», молодой человек лет двадцати пяти, роста был скорее среднего, ближе к высокому. Поджарый, жилистый, широкоплечий, он производил впечатление сжатой пружины. Глаза его, с воспалёнными сейчас от недосыпания и морского ветра веками, особенно выделялись на смуглом лице, поражая голубизной до оторопи: ну, не могут люди иметь глаза такого цвета. Двигался по палубе он мягко, с особенной морской грацией.
В силу простого происхождения капитан не носил парик, и его гладкие светлые волосы сзади стягивались в обычный для моряка хвост, а брови, выгоревшие, как и ресницы, в южных морях, ложились над глубокими глазными впадинами белёсыми дугами. В общем, капитан «Архистар» красавцем не был. Звали его Дэниэл Линч. Полным именем Дэниэл Джозеф, данным ему при рождении, его никто не называл.
Сейчас капитан легко сновал по палубе, время от времени посматривая в сторону пристани: он ждал владельца корабля, но тот, уже давно извещённый о прибытии «Архистар», задерживался. Наконец, ближе к вечеру, на борт не без труда поднялся владелец шхуны Джон Трелони, сквайр – высокий дородный мужчина более шести футов1 ростом, с толстым суровым лицом, в дорогом парике-аллонж. Его чёрные подвижные брови и выпуклые умные глаза выдавали не злой, но явно властный и вспыльчивый нрав. Джон Трелони обменялся с капитаном рукопожатием и сразу прошёл с ним в его каюту.
– Ну, что? – приглушённо спросил мистер Трелони, едва разворачиваясь в тесноте каюты и вглядываясь в полумраке в лицо капитана. – Привезли?
– Да, сэр, – с готовностью ответил тот.
Капитан достал небольшой свёрток, развернул его и протянул мистеру Трелони шкатулку – по виду самую обыкновенную, деревянную, без каких-либо дорогих деталей. На верхней доске этого скромного ящичка среди простой геометрической резьбы виднелось пыльное углубление, как будто изначально предназначенное для камня неправильной округлой формы, который потом выпал.
Мистер Трелони жадно схватил шкатулку и потряс – внутри глухо застучало.
– Ах, капитан Линч, как я вам благодарен! – вскричал он. – Вы меня просто вернули к жизни!
Тут, спохватившись, он посмотрел на капитана и настороженно спросил:
– Всё обошлось без сложностей?
– Почти, сэр, – ответил капитан. – От испанских кораблей я чудом увернулся… Шкатулку принёс посыльный. Но на обратном пути чуть не вспыхнул мятеж. Почему-то кое-кто из команды мечтал завладеть шкатулкой.
– И что? – вскричал сквайр, выпуклые глаза его потрясённо выкатились.
– Я приняли меры, сэр, – коротко ответил капитан.
Мистер Трелони опустил глаза и кивнул, будто своим мыслям.
– Отлично, отлично, – пробормотал он, задумчиво поглаживая шкатулку, потом сказал, словно решившись: – А знаете, капитан Линч? Подержите-ка эту вещицу у себя ещё немного. Я что-то боюсь брать шкатулку с собой на ночь глядя… И принесите её ко мне завтра к обеду. Вы же ещё не знакомы с моей дочерью?
Тут он впервые позволил себе улыбнуться.
– Не знаком, сэр, – подтвердил капитан.
– Ну, так, и приходите, – сказал мистер Трелони.
И, поговорив немного о делах, джентльмены попрощались.
Под утро, ещё было темно, капитан увидел сон.
Снился ему незнакомый господин, которого звали Хипстер: это капитан знал почему-то совершенно определённо. И вот этот Хипстер с чудной, странно выбритой бородкой, одетый в брендовый кардиган и креативно-рваные джинсы, стоял, как бы даже ногами не опираясь, на ребристой серой узкой лестнице, медленно ползущей вверх, и буравил капитана тяжёлым взглядом. Потом криво ухмыльнулся и сказал:
– Пришло твоё время. Ты должен сделать это. Иди!
Сон был такой яркий, что капитан в испуге проснулся. Он ошарашенно полежал, обдумывая увиденное: ему приснились предметы, название и назначение которых он определённо знал во сне, но по мере пробуждения воспоминания эти отодвигались от него всё дальше и дальше. Полежав так какое-то время, капитан повернулся на другой бок и пробормотал:
– Ну, конечно… Сейчас я пойду неизвестно куда только потому, что кто-то что-то сказал мне во сне.
После этого он спокойно заснул.
****
На следующий день капитан проснулся рано и сразу же занялся делами.
Когда подошло время визита, оделся, засунул за пояс пистолет и положил шкатулку в сумку. Спрыгнув в шлюпку, он заработал вёслами и спустя какое-то время оказался у пристани.
Причалить ему помог старичок Папаша. Уж так прозвали того в порту: возможно, старикан напоминал морякам родного родителя. Щупленький как воробышек, в обтрёпанной, но чистой одежде, Папаша считался местной знаменитостью, неотделимой от порта, как бушприт2 от носа корабля. Когда матросы, вернувшись из рейса, сходили на берег, Папаша их встречал первым, рассказывал новости, балагурил, бежал рядом мелкими шажками.
Вот и сейчас, принимая причальный канат от капитана, Папаша суетился, заглядывал к нему в глаза и явно что-то хотел сказать, но капитан, занятый своими мыслями, сунул в руку старика двухпенсовую монету и быстро, вразвалку, зашагал по пристани.
Светило солнце, и идти вдоль доков мимо множества кораблей самых различных размеров, оснасток и национальностей было удивительно приятно. Капитан всё время проводил в море, но здесь, в порту, оно удивляло его, будто увиденное впервые: казалось, что от моря шёл острый запах дёгтя и соли. Он проходил мимо моряков с серьгами в ушах, с пушистыми выгоревшими бакенбардами, с просмоленными косичками и неуклюжей морской походкой, его обгоняли быстроногие мальчишки, и окликали портовые девки… Вокруг него шумел привычный мир. И жизнь казалась прекрасной…
До дома мистера Трелони, судовладельца, он добрался довольно быстро – тот жил недалеко от порта. Капитан, нанятый на корабль мистера Трелони совсем недавно, уже бывал в доме сквайра по долгу службы. Был он знаком и с его супругой, которая, вопреки властному характеру мужа, сама вела все дела по дому. Впущенный в дом Трелони величественным дворецким, капитан сел в гостиной и стал рассматривать новомодный столик-консоль, стоящий у стены на козлиных ножках.
Наконец, в комнату, шелестя юбками, вплыла миссис Трелони – высокая женщина лет сорока, с умными зелёными глазами и со следами былой красоты на лице, безмятежность которого говорила, что миссис Трелони получила отменное английское воспитание и что жизнь у неё текла ровно, приятно, без каких-либо происшествий, способных омрачить её чело.
– Здравствуйте, капитан Линч, – сказала она, отчётливо выговаривая слова. – Муж сообщил мне, что пригласил вас к обеду… Он с самого утра закрылся в кабинете, но просил, как только вы придёте, сразу же позвать его. Я уже послала за ним дочь.
Капитан склонился перед хозяйкой в поклоне. Потом они сели и стали говорить о погоде. А, как известно, дорогой читатель, непредсказуемость английской погоды является для британцев излюбленной темой ежедневных разговоров. Поэтому капитан и хозяйка дома говорили о погоде довольно долго. Но всё же, когда миссис Трелони перешла к обсуждению количества солнечных дней на территории королевства Великобритания по регионам, капитан испытал лёгкое недоумение. Впрочем, спустя какое-то время хозяйка дома смолкла.
– Что-то мужа нет, и дочь куда-то пропала, – величественно произнесла она, поднимаясь. – Я схожу за ними.
Миссис Трелони двинулась из гостиной. Капитан встал и снова поклонился хозяйке, потом, повинуясь неясному порыву, последовал за ней по коридору.
К его удивлению, дверь в кабинет мистера Трелони оказалась распахнутой. Войдя следом за хозяйкой в кабинет, капитан тут же наткнулся на неё, потому что та опустилась на колени перед лежащей на полу девушкой.
«Без сознания, бледна, как статуя, и так же прекрасна», – успел подумать о девушке капитан, пробираясь вглубь кабинета.
То, что хозяин дома был убит, он понял сразу. Сквайр лежал на полу, на боку, слева от письменного стола. Из затылка его, из того места, где начинают расти волосы, торчала рукоять ножа – на первый взгляд самого обычного, складного, матросского, какой можно легко купить в любом порту. На столе, возле опрокинутой чернильницы, виднелась лужа пролитых чернил, и лежало перо. Никаких бумаг на столе не было, а его распахнутые дверцы зияли тёмными провалами. Два парных секретера у стены оказались также раскрыты и основательно выпотрошены, рядом на полу валялись книги и бумаги.
Окно в кабинете было поднято, ветерок гулял по занавескам. Стараясь не вступить ненароком в лужу крови, капитан подошёл к окну, выглянул в сад и хмыкнул. Затем он приблизился к секретерам, бегло осмотрел их и задумчиво поднял брови, отчего кожа на лбу у него пошла частыми поперечными морщинами.
Потом он повернулся к миссис Трелони, которая молча держала в объятиях бесчувственную дочь и, как безумная, смотрела на тело мужа, распростёртое на полу.
****
Конец дня пришёлся на суматоху: слуги бегали за доктором для молодой мисс, потом для миссис, приходили констебль, священник, близкие и соседи.
Всё это время капитан находился в доме своего нанимателя. О сумке со шкатулкой ему вспомнилось только к вечеру: она стояла там же, где он её оставил – в прихожей. С тяжёлыми мыслями, какие у каждого из нас вызывает чья-то внезапная смерть, он возвратился на корабль. Всю дорогу капитан думал о конечности бытия и бренности всего сущего, а ещё о бледности юной мисс Трелони.
Изменчивая английская погода снова сменила галс3 – небо заволокло, с моря дул пронзительный ветер. На пристани капитан нашёл свою шлюпку, причаленную железной цепью к столбу, и притянул её поближе. Только темнота и мрачное расположение духа не позволили ему заметить тёмную фигуру, жавшуюся за одну из пушек, врытых в землю для причаливания небольших кораблей.
Вооружившись багром, капитан стал выводить шлюпку из лабиринта окружавших её судов. На открытом месте он заработал вёслами, и шлюпка пошла быстрее. Вода была чернее чёрного.
На следующее утро было так сыро и туманно, что, казалось, насилу рассвело. На кабельтов4, справа и слева, с борта шхуны трудно было разглядеть что-либо, а иззябшая команда имела бледно-жёлтые лица, под цвет тумана. Капитан первым делом послал узнать в дом мистера Трелони, теперь, увы, покойного, о состоянии здоровья мисс и миссис Трелони. Посыльный вернулся и рассказал, что миссис Трелони плачет, а юная леди всю ночь провела в горячке, но сейчас ей лучше. Капитан занялся своими делами.
Ближе к обеду к шхуне «Архистар» причалила шлюпка, в которой, кроме гребца, сидел юноша в простой, даже бедной одежде. Матросы доложили о нём капитану.
Тот выбежал на палубу в некотором замешательстве: к нему из Отли, небольшого йоркширского городка, приехал друг детства. Не то, чтобы капитан забыл о нём, нет, он ждал друга с нетерпением, – для него на корабле имелся важный груз, – но просто последние события заслонили капитану всё остальное.
Вновь прибывшего юношу звали Томас Чиппендейл. Его подняли на палубу. Был он небольшого роста, лет двадцати-двадцати двух, с тёмными, почти чёрными волосами и тёмными пристальными глазами. Лицо имел круглое, приятное, лоб – высокий и хорошо сформированный, красные полные губы его, беспрестанно складывались в лёгкую рассеянную улыбку. Во взгляде юноши чудилось что-то страстное, почти до страдания, и это ужасно не гармонировало с его рассеянной улыбкой.
– Здорово, дружище! – вскричал капитан и схватил Томаса в объятия. – Рад, что ты приехал!
Друзья представляли собой контрастную пару – быстрый и гибкий капитан и полноватый медлительный Томас. Казалось, что капитан и старше, и умнее, и опытнее Томаса. Да это так и было: капитан рано покинул родной город, много плавал и видел всякое. Тогда как Томас всё так же жил в Отли, почти деревне, и учился столярному ремеслу, наблюдая за работой отца-столяра, а потом помогая ему. Семья Томаса трудилась с утра до вечера, но жила бедно, кое-как сводя концы с концами, мечтая, что осталось ещё немного потерпеть, поднатужиться – и жизнь наладится. Но время шло, а денег в семье всё не прибавлялось.
Теперь капитан по просьбе друга привёз ему с Ямайки «американское красное» дерево. Причём привёз совершенно случайно, в последний момент погрузки взяв в трюм несколько стволов больше для балласта из-за нехватки груза.
Открыв люки, чтобы стало светлее, капитан зажёг фонари, и друзья спустились в трюм. Пробираясь в щели между невыгруженными ещё тюками и ящиками, обходя бочки с оставшейся водой и мешки с провизией, огибая ящики из-под вина, бочонки для джина и почти израсходованные запасы угля, они спустились до внутренней обшивки, до самого днища. Здесь лежали небольшие прямые стволы, испускающие приятный аромат, похожий на запах специй.
– Ах, Дэниэл! Как я тебе благодарен! – воскликнул Томас.
– Да ладно, что ты, – пробормотал капитан, он вспомнил предысторию подарка и совсем смутился. – Извини, я не стал вытаскивать стволы на палубу.
– И не надо, и очень хорошо… Я сам их подготовлю для сушки, – ответил Томас, нежно гладя деревья по темной коре.
И он с тихой страстью стал рассказывать, что стволы нельзя сразу выносить на воздух, а уж тем более на солнце – это может погубить древесину, и она пойдёт трещинами, что стволы надо ещё очистить от коры, а торцы стволов – закрыть вощёной бумагой, что бумагу, и воск, и все инструменты он привёз с собой.
Капитан смотрел на друга, как завороженный: он любил, когда обычно молчаливый Томас вдруг вот так, всегда неожиданно, начинал рассказывать о чём-то своём, и тогда лицо его преображалось. Вот и сейчас лицо Томаса в свете фонарей показалось капитану прекрасным.
Спать они легли за полночь.
****
Утром непостижимая английская погода опять переменилась.
Только какая она была на этот раз, я сказать вам не берусь – никто этого не помнит за давностью лет. День этот примечателен был тем, что за капитаном прислали слугу с извещением, что погребальная проповедь и похороны безвременно усопшего мистера Трелони, сквайра, состоятся в приходской церкви Сент-Мэри-Редклифф.
Похороны мистера Трелони, несомненно тягостные для любого чувствительного сердца, я описывать не буду, они не интересны для нашей истории. После похорон родственники и близкие покойного проследовали на поминальный обед. Вот о них-то и надо сказать несколько слов…
Общество собралось внушительное, и среди этих господ только капитан оказался не в парике, поэтому он ясно чувствовал на себе недоуменные взгляды. Но капитана было не так-то просто смутить какими-то взглядами. Он сам принялся незаметно разглядывать собравшихся.
Мистер Джордж Трелони, младший брат покойного, сидел во главе стола, уставленного цветами и серебром, между хозяйками дома – миссис и мисс Трелони. Пожалуй, трудно было бы найти себе окружение более прекрасное: родственницы фланкировали его подобно двум розам – зрелой и едва расцветающей. Сам же дядя Джордж был невысок, поджар и тщедушен, не в пример своему покойному брату. Кудрявый светлый парик-аллонж на нём казался большим и тяжёлым.
Рядом с юной мисс Трелони находилась её подруга Мэри Уинлоу. Девушка делала круглые глаза, поднимала вверх бровки и старалась держать спину прямо, но видно было, что она сама смущается своих резких и порывистых движений.
По правую руку от миссис Трелони сидел высокородный Джон Грей из рода самого Генри Грея, английского государственного деятеля эпохи королей Тюдоров, впрочем, казнённого (с конфискацией имущества) кем-то из этих королей ещё в 1554 году. Невозмутимость, свойственная белокожей расе английских аристократов, леденела в холодных и прекрасных, как ясное зимнее небо, голубых глазах Джона Грея. Этому великолепному морскому офицеру, состоящему на службе Его Величества, было около тридцати лет.
Рядом с ним сидела восхитительная миссис Меган Белью, на чьи зелёные глаза все-все без исключения джентльмены взирали с инстинктивным одобрением. Та отвечала им взглядами, в которых читалось: «Да, я – хороша, ничего тут не поделаешь». Напротив неё сидел супруг, морской капитан в отставке, который с неодобрением наблюдал за этими перекрёстные взглядами и про которого можно было сказать только, что он был муж своей жены.
Справа от миссис Белью восседал Александр Саввинлоу, банкир (Банк Британского Льнопрядильного кредитного общества), занимающий видное положение в финансовом мире и имеющий четырёхэтажный дом в городе, два поместья и корабль для очень прибыльной транспортировки «живого товара» в американские колонии.
Лицо банкира Саввинлоу было бритое, круглое, рот – сладкий. Роскошный парик банкира спереди спускался двумя пушистыми прядями почти до самого живота, который он старательно, но тщетно пытался втянуть. Его небольшие голубые глаза беспрестанно оглядывали собравшееся общество словно бы с целью выяснить, производит ли он на них должное впечатление. Банкир буквально олицетворял собою истину, что в нас не так смешны качества, которыми мы обладаем, чем те качества, на которые мы претендуем.
Напротив него поместили его супругу, женщину лет на пятнадцать моложе. Её умные быстрые глаза с интересом перебегали со стола на лица собравшихся и обратно. Встречаясь взглядом с глазами мужа, она отворачивалась.
Рядом с банкиром Саввинлоу возвышалась миссис Батлер, жена преподобного Уильяма Батлера – очень достойная женщина и своего рода выдающаяся личность, которая прославилась обедами для бедняков, сбором пожертвований и другой благотворительность.
На попечении миссис Батлер постоянно находились чьи-то дети, больные старики и дальние родственники, но она никогда не позволяла себе проявлять раздражение или усталость. На её лице всегда читалось тихое выражение трогательной кротости, а сейчас она с нежностью смотрела на своего мужа, который сидел за столом визави.
Преподобный Батлер был невысокого роста, а широкое лицо его с квадратным лбом, полными щеками и гладко выбритым массивным подбородком отличалось завидной свежестью. Брови преподобного густо кучились над выпуклыми блестящими глазами. Многолетняя привычка проповедовать с кафедры придавала властность его манерам и звучность голосу, который он и не собирался, впрочем, понижать даже сейчас. Чувствовалось, что он ни минуты не сомневается, что говорит исключительно умные вещи, которые остальным не грех и послушать.
Слева от преподобного Батлера, жадно внимая ему, сидела миссис Сара Уинлоу, давнишняя приятельница хозяйки. Глаза её, обычно тёмно-серые, теперь казались чёрными от зрачков, расширившихся от волнения. Её верхняя чуть короткая губка приподнималась время от времени и приоткрывала ряд жемчужных зубок. В выражении глаз миссис Уинлоу капитану виделось любопытное ожидание, словно она ждала от преподобного исключительно интересные новости. На её груди вздымались и опадали старинные алансонские кружева. На них, как завороженные, смотрели сидящие рядом другие приглашённые, описывать которых уже нет смысла.
Юная мисс Трелони, которую капитан рассмотрел только теперь, уже несколько раз за вечер бросала на него пристальные взгляды. Она была замечательно хороша собою – почти высокая, стройная, сильная. Эта сила читалась во всяком её жесте, впрочем, не лишённом мягкости и изящества. Она казалась похожей на мать, и только глаза – чёрные, сверкающие, гордые, выдавали силу её характера, который, как и красота, со временем обещал усилиться. Девушка была бледна и по моде того времени нарумянена. Нижняя её губка, свежая и алая, чуть-чуть выдавалась вперёд, придавая лицу некоторую надменность.
Мать юной леди, миссис Гертруда Трелони, была женщиной начитанной, а натурой романтической, и когда пришла пора дать имя дочери, она, после некоторого смятения, обратилась к великой английской литературе. А надо сказать, дорогой читатель, что великие английские писатели не только способствовали популяризации ряда женских имён, но и сами создавали новые имена.
Например, Джонатан Свифт подарил миру два женских имени – Ванесса и Стелла, а Уильям Шекспир – имена Джулия, Джессика, Офелия и Виола. Юную мисс Трелони звали Сильвия – как и героиню шекспировской пьесы «Два веронца».
Вот такое прекрасное общество, достойное кисти самого Антуана Ватто, собралось по воле злого случая в доме возле бристольского порта. А уж великий Ватто, крупнейший мастер живописи рококо и создатель жанра «галантные празднества», первый открыл художественную ценность хрупких нюансов человеческих чувств, неуловимо сменяющих друг друга. В его полотнах главное – не сюжет, а та поэтичность, которой проникнуты позы и жесты героев, отмеченных печатью меланхолической грусти, словно они вдруг впервые ощутили трагический разлад прекрасной мечты с жестокой реальностью.
Между тем слуги, чинно скользившие за спинами господ, внесли зажжённые канделябры. В их неровном, трепещущем свете не только дамы, но и кавалеры стали выглядеть моложе и изящнее. Этот мерцающий свет время от времени выявлял то чей-то медальный профиль, то склонённую головку, то рассеянный взгляд. Мягкие тени неясным флёром ложились по стенам. Говорили о лучших сторонах характера покойного, причин смерти никто не касался. Отсидев положенное правилами приличия время, общество стало расходиться.
Капитан подошёл попрощаться с миссис Трелони.
– Капитан Линч, я прошу вас задержаться, – прошептала вдруг хозяйка дома. – Мне надо с вами обсудить кое-что.
****
Слуга проводил капитана в комнату, оставил свечу и вышел, притворив дверь.
Неясные голоса приглашённых постепенно затихали. В гостиной пробило двенадцать, и тот же час по всем комнатам часы одни за другими прозвонили полночь. Капитан стоял, прислонясь к холодному камину, терзаемый смутными, неясными ему самому чувствами. Время тянулось медленно.
Наконец, послышался шелест платья, и двери отворились. В тёмном проёме капитан с изумлением увидел юную Сильвию Трелони. В руках она держала свёрнутую шаль.
– Мама сейчас придёт, мистер Линч, – сказала девушка. – Она провожает дядю Джорджа.
Юная мисс замолчала, грустно улыбнулась капитану и пригласила его садиться. Улыбка у неё была чудесная. Они сели на резные, морёного дуба стулья, стоявшие здесь, – в дальней, которую гостям не показывают, – комнате, наверное, со времён самих королей Тюдоров. Обитые кожей, с прямыми спинками стулья сплошь покрывала искусная резьба. Сидеть на них было неудобно.
Вскоре появилась миссис Трелони.
– Спасибо, что согласились остаться, капитан Линч… Мы хотели с вами поговорить, – тихо сказала она и, обратившись к дочери, добавила: – Сильвия, показывай, дорогая.
Девушка развернула из шали небольшой мешочек. Все трое придвинулись к столу.
– Папа, – произнесла Сильвия, тут она запнулась, сглотнула, сдержалась и продолжила: – Папа перед прибытием «Архистар» взял с меня слово выполнить одну просьбу… Он просил меня на всякий случай, если с ним что-нибудь случится, передать вам это. Он сказал, что вы, как человек благородный, найдёте этим вещам применение и не оставите его жену и дочь…
Тут рассказ Сильвии неожиданно оказался прерван, потому что капитан встал, жестом попросил тишины, осторожно пересёк комнату и, резко распахнув дверь, втащил внутрь за плечо невысокую полную женщину. Та неуклюже сопротивлялась, словно крупный карась, протестующий, что его силой вырывают из родной стихии. Это была горничная миссис Трелони. Горничная испуганно поводила глазами, стараясь вырваться из железных рук капитана, но положение её было неутешительное.
– Ах, Мэри, ты подслушивала под дверью, – сказала миссис Трелони. – Никак я от тебя этого не ожидала. Иди к себе, я завтра с тобой объяснюсь.
Капитан отпустил горничную – та бросилась со всех ног из комнаты.
Тут капитан рассказал о шкатулке, которую приносил в тот страшный для всех день. Женщины пришли в смятение. Капитан, между тем, сломал печать на шнурке мешочка, распустил петлю, стягивающую его горловину, и вытащил на стол содержимое: моток старинных кружев, затейливый кованый ключ и целую горсть обычной морской гальки.
Какое-то время все недоумённо смотрели на предметы. Потом миссис Трелони развернула кружева – кружева были брабантские, из льняных нитей. Капитан в это время рассматривал гальку, которую обычно собирают на берегу дети, первый раз увидевшие море. Затем он взял в руки ключ и повертел его. Сказал:
– Ключ я возьму с собою. Попробую, не подойдёт ли он к шкатулке. Я приду завтра, сейчас уже поздно, да и день был тяжёлый, вы, конечно, устали… Разрешите откланяться.
Капитан встал, поклонился, оправил манжету и двинулся к двери. Он уже не мог больше вынести глаз мисс Сильвии, такой в них читался глубокий и таинственный мрак: девушка была ужасно бледна и, – как ни странно, – ещё больше хороша от этого.
– Ах, не туда! – остановила его миссис Трелони. – Не надо, чтобы вас видели так поздно у наших дверей!
Она протянула капитану ещё один ключ, объяснив, как выйти: надо было пройти в потайную дверь, скрытую за портьерой, что неясно темнела в дальнем углу комнаты. Капитан вышел и очутился на тёмной улице.
Ему не встретилось ни души. Неясная луна кралась за ним по пятам всю дорогу до порта. Он уже подходил к пристани, когда чья-то смутная тень вдруг мелькнула на земле впереди. В тот же миг, не успев даже сам осознать этого, капитан сделал шаг в сторону и присел. Лезвие ножа промелькнуло над его головой. Капитан выпрямился, как отпущенная пружина, развернулся к нападавшему и ударил, ещё и ещё раз. Потом он склонился над телом, вгляделся в лицо убитого и подумал, что где-то его видел… А, впрочем, все бродяги обычно всегда кажутся на одно лицо.
