Нина Шевчук
Сувенир
– Ну и ну! – Ульяна взяла Зою и потрясла. Монетки закружились вихрем. – Значит, вы знали заранее, что на нее нападет эта чесотка?
– Ни в коем случае! – старик отчаянно замотал головой. – Всегда бывает по-разному. Мне кажется, это зависит от окружающих людей.
– Как это?
– В вашем случае, наверное, многие желали что-то подобное объекту.
– Точно! – Ульяна хлопнула в ладоши. – Я ведь не раз слышала, как кто-то говорил: «Чтоб у нее ряха треснула!» И что же, она теперь навсегда такой останется?
– Этого я не знаю, но изменится точно. Раз появился побочный эффект, то и прямой будет.
– Надолго?
– Сложно предсказать. Кому-то хватает на многие годы. Другим на месяц. Уроки ведь все по-разному усваивают.
– Это просто невероятно! Когда вы хотите объявить о своем открытии?
– Никогда.
Она с непониманием уставилась на старика.
– Как думаете, что скажет мир тому, кто открыто заявит ему: «Ты стал совсем негодным. Я пришел менять тебя!»?
Недолго думая, Ульяна ответила:
– Раздавит, как муравья.
– То-то же. И хорошо еще, если только раздавит. И не узнает про «ордий пятнадцать, черный».
Старик многозначительно глянул на нее.
– Что же тогда вы собираетесь делать?
Опираясь на стол ладонью, Глеб Сергеевич с трудом поднялся.
– Искать последователей. Мастеров моей будущей фабрики сувенирных стеклянных шаров-ночников.
Он снова хитро подмигнул.
– Осталась одна вакансия. Как только я тебя увидел – сразу понял: лучшего кандидата мне не найти.
– Но какой с меня мастер? – запротестовала Ульяна. – Я и пельмень-то нормальный не слеплю!
– А с химией в школе дружила?
– Немножко.
– Тогда в лабораторию пойдешь.
Ульяна снова глянула на свинку, все еще глотавшую монетки, и ненадолго задумалась.
– А вот пойду! – сказала она, наконец.
– Отлично! Тогда пошли знакомиться с командой.
Чуть прихрамывая, Ратный дошел до двери в комнату и толкнул ее. В небольшой квадратной гостиной, увешанной старыми шерстяными коврами, Ульяну ждали пятеро молодых людей: две девушки – рыжая и русая – очень похожие между собой (они, наверняка, были сестрами), и трое молодых мужчин, один из которых с острой черной бородкой, сидел в коляске. Все они широко улыбались.
– Меня зовут Ульяна! – громко сказала она и улыбнулась в ответ.
Голодный талант
Странное и жуткое это дело – ходить на поминки давнего приятеля. Будто сидишь ты в классе на устной контрольной по математике, к которой ты не готов. Весь класс, в сущности, не готов, а учительница – форменный тиран, настоящий Аттила Гунн в юбке. Вот она берет в руки журнал, поправляет на носу очки (Зачем они ей? Наверняка, под кожей около глаз у нее имеется то самое отверстие, которое позволяет змеям обнаруживать жертву по колебаниям температур) и начинает опрос по списку. Больше всех не везет Акуловой и Бородулиной. Тебе же с фамилией очень повезло. Ты, скажем, Юрский. Или Яценко, не важно. В списке двадцать пять человек, и ты чувствуешь себя в относительной безопасности. Пока очередь дойдет до тебя, «десяток империй расцветет и рухнет во мрак». Другие будут мучиться и краснеть, а тебя, может быть, и вовсе минет чаша сия. На Матвейчуке ты начинаешь расслабляться, а во время истязаний Назаренко мечтательно планируешь, куда побежишь после звонка.
Но вдруг неожиданно и варварски вызывают Эйдельмана. Ужас с запахом духов Аттилы захлестывает тебя горячими волнами.
Почему Эйдельман? В списке он здесь, рядышком с тобой. Ему бы жить еще и жить! Самого Эйдельмана не то, чтобы жалко, хоть парень он неплохой, веселый. Более всего тебя ужасает близость неминуемой угрозы. Неужели ты – следующий?
Именно с такими темными чувствами поминал Юра Ивлев своего усопшего знакомого в ярко-освещенном зале ресторана «Пегас». Заведение это, вероятно, впервые принимало гостей по столь печальному поводу. Игривые завитки лепнины на стенах, янтарные витражи, огромные хрустальные люстры – от всего здесь исходил дух веселых свадеб, юбилеев и романтических вечеров. Жизнь предпочитает торжествовать расточительно, смерть же довольствуется малым: ведь хорошо празднует тот, кто празднует последним. Пусть даже в заводской столовой с алюминиевыми ложками, запахом горохового супа и пирожками с капустой на закуску.
Не исключено, что Виктора Николаевича Андрюхина тоже поминали бы пирожками, не будь он хозяином ресторана «Пегас», видным общественным деятелем и известным на всю область благотворителем. Важная крупная птица улетает в закат, заставляя наблюдателя благоговеть перед размахом ее широких крыл. Вот и скорбный банкет был устроен с невиданным размахом. Подавали запеченную семгу и стерлядь, жареных цыплят и куропаток, аппетитно бледнели сырные тарелки и, словно звездное небо, мерцала черная икра. Особенно сильно подогревало тоску гостей «Усахелаури» – любимое вино покойного.
Все это изобилие действовало одуряюще на Юру Ивлева, и без того угнетенного ранней кончиной бывшего приятеля. Вот уже десять лет писатель Юра работал грузчиком в супермаркете, и основную часть его рациона составляли макароны, щедро политые килькой в томате. Было, конечно, и в этом блюде некоторое разнообразие: иногда Юра отваривал рожки, иногда бабочки, случались также ракушки, спиральки и даже колокольчики с завитым краем. Но, сколько макаронам не виться, в конце они все же не станут цыпленком табака. В своих многочисленных рассказах и нескольких романах Ивлев частенько описывал пышные застолья. Но, вопреки утверждению, что писатель должен повествовать о том, с чем хорошо знаком, Юра вместо гастрономического опыта использовал поваренную книгу и кулинарные сайты. Проглатывая глазами пестрые картинки со всяческими яствами, он грустил о том, что не может попробовать хотя бы кусочек выбранного для описания блюда, дабы переварить его в подходящие меткие слова. Заказывает Ивлевский герой, скажем, чахохбили с белым вином и лопает его Юриным ртом без вкусовых рецепторов. Оба они в итоге остаются голодными.
Публика, собравшаяся на поминках, также усугубляла смущение писателя. Яркие ароматные дамы были сплошь из тех, что пешком ходят только под стол, а потом сразу пересаживаются в кондиционированное авто. Мужчины же относились к тому типу, в адрес которого вместо определений «тучный» и «полный» употребляются исключительно эпитеты «корпулентный» или «представительный».
Юра понятия не имел, зачем его пригласили сюда. В университете их с Витей Андрюхиным объединяла крепкая дружба. Оба они были лучшими авторами студенческой газеты и по-приятельски соревновались в написании фельетонов, памфлетов и коротких мистических рассказов. Но сразу же после окончания учебы пути их разошлись. Витя по настоянию отца стал работать в семейном бизнесе, а Юра, вернувшись из армии, принялся за свой первый роман. Поначалу Андрюхин часто наведывался в тесную квартиру приятеля. Налив в граненый стакан черный мускатель, он жаловался, что чувствует себя гусем, которого выращивают для производства фуа-гра. Будто посадили его в клетку и проталкивают в глотку при помощи шнека все то, от чего его тошнит.
– В печенках у меня сидят их переговоры, деловые обеды, закупки и еще черт знает, что!
– Фуа-гра из такой печенки получится – швах, – иронизировал Юра.
– Вот брошу все, – мечтал Андрюхин после второго стакана, – сниму комнату и буду, как ты.
– Зачем снимать? На кухне – тахта, милости прошу. Я похлопочу, чтобы тебя сторожем взяли на наш винзавод.
Вызывая такси, Виктор торжественно обещал, что завтра же объявит отцу о своем решении и переселится в ивлевскую кухню, но появлялся снова лишь через месяц, чтобы лечить горло, натертое кормящей трубкой со шнеком.
Очень скоро бедную птицу окольцевали – женили на эффектной датчанке, дочери отцовского партнера, и посиделки у Ивлева закончились.
– Хотите бутерброд с икоркой? – предложила маленькая кругленькая дамочка, сидевшая за одним с Юрой столиком. Залихватское лакированное каре и выдающийся бюст делали ее похожей на настольную лампу с золотистым абажуром и фигурной ножкой.
– Не откажусь.
Сам Юра почему-то стеснялся взять деликатес. Он испытал острый прилив благодарности к соседке.
– Я из благотворительного фонда. Меня пригласил Джанник, сын Виктора Николаевича, – рассказывала она, накладывая Юре изумительного вида салат, уже без спроса. Ивлев завороженно глядел в свою тарелку, проникаясь любовью к маленьким блондинкам и всем благотворительным фондам мира.
– А вы, наверное, работали у покойного?
– Нет. Мы были… друзьями, – соврал Юра.
Другом он перестал считать Андрюхина после их последней встречи. Случилось это лет за пять до кончины Виктора, когда Юрий совсем отчаялся пристроить хоть один из своих романов в издательство. Услышав однажды, что давний приятель благотворительствует направо и налево, он отправился к нему с просьбой проспонсировать небольшой тирах последней своей книги. Они не виделись больше пятнадцати лет и с трудом узнали друг друга. Андрюхин в меру поправился, имел степенное выражение лица, отрастил короткие бакенбарды и чеховскую бородку. Все это делало его похожим на купца первой гильдии. Ивлев же, худой и сгорбленный, походил на рекрута, проведшего в полевом полку не меньше десяти лет.
– Что ж, дружище, не все дороги ведут в Рим? – заметил Виктор Николаевич, похлопав Юру по плечу.– Я верхом, ты пешком, а оба до мечты не добрались.
– Так дай мне взять твою лошадь под уздцы – вместе доберемся.
Андрюхин рассмеялся новым, незнакомым Ивлеву смехом.
– Хитро придумано. Только это, брат, не «вместе». Это такси с эскортом получается. Я, чтобы в седле удержаться, от мечты отказался давно. А ты хочешь все на блюдечке с каемочкой, значит.
Ивлев встал, собираясь уйти.
– Подожди, Ива, сядь. Я тебе кое-что предложу.
Андрюхин вышел из-за своего массивного стола и уселся в кресло для посетителей.
– Иди администратором в один их моих ресторанов. Обучение я оплачу и по зарплате не обижу. Ты до сих пор сторожем?
– Нет. Грузчиком.
– Ну вот. Заживешь, как человек. Подкопишь, станешь – как это сейчас называется? – индиавтором. Что скажешь?
– Ничего. Не смогу я.
– Почему же? Ты – человек образованный, приятный. Особенно, если помыть. Все сможешь, было бы желание.
– Именно желания у меня и нет, – злобно ответил Ивлев, сверля Виктора Николаевича болезненным взглядом. – Не хочу с людьми, понимаешь? Каждый человек, разговор, даже короткий, сбивает с мысли. И копить не могу.
– Во как! Талант должен быть одиноким и голодным, значит?
– Может и так.
– Бред! – вскричал разозленный Андрюхин. Он подскочил с кресла, вмиг растеряв всю степенность. – Вранье и пошлость. Я тебе вот что скажу… Нет, лучше пусть классик скажет за меня.
Виктор Николаевич распахнул книжный шкаф из красного дерева, и его белые опрятные пальцы побежали по корешкам книг.
– Сейчас, сейчас.
Высвобожденный из тесного пестрого ряда томик в потертой обложке делили натрое две кожаные закладки. Андрюхин распахнул книгу на одной из них и стал читать с жаром, краснея от обуревавших его чувств.
– «До чего же унизительно вечно думать о том, как прожить! Мне противны люди, которые презирают деньги. Это либо лицемеры, либо дураки. Деньги – это шестое чувство, без него вы не можете как следует пользоваться остальными пятью. Не имея приличного заработка, вы лишены половины того, что дает жизнь. Единственное, чего нельзя себе позволять, – это тратить больше, чем зарабатываешь. Люди говорят, будто нужда – это шпора, которая подгоняет художника. Тот, кто так говорит, никогда не чувствовал, как острое железо впивается в тело. Он не знает, как нужда растлевает душу. Она подвергает бесчисленным унижениям, подрезает крылья, как язва въедается в сердце. Не нужно богатства, но дайте же человеку столько, чтобы он мог сохранить свое достоинство, творить без помехи, быть щедрым, великодушным и независимым». *
Дочитав, Андрюхин бросил книгу на стол так, что обе закладки вылетели, и страницы, наконец, замкнулись в молчании.
Что ж ты, Витя, щедрый, великодушный и независимый, не творишь тогда? – желчно спросил Ивлев.
Повисла тишина. Только напольные часы нагло цокали зубами-стрелками, поедая время.
– Не знаю, Юра. Я пытался, но ничего стоящего не выходит. Не знаю, в чем рецепт.
– Да нет его, рецепта, Витя. И бедность, и богатство одинаково мешают. Если ты бедный, и все двери для тебя закрыты, то мучаешься вопросом «что сделать, чтобы писать?». Если богатый – не можешь выбрать, что не сделать, чтобы писать. А твое «достаточно» или «в меру» вовсе миф. Каждому со стороны «достаточному» все равно не хватает. Так что и эти, считай, бедные. Наверное, это вопрос не одного глобального выбора, но постоянного, ежедневного, понимаешь?
– Понимаю, Юра.
Андрюхин встал, показывая, что хочет окончить разговор.
– Понимаю, но твоим Энгельсом не буду. Не могу.
Ивлев тоже встал.
– Что ж, на нет и суда нет.
Он пошарил в кармане брюк, выудил маленькую флешку и протянул собеседнику.
– Будет желание – почитай. Не капитал, конечно, но хоть отвлечешься от своих закупок и переговоров.
– А по вам и не скажешь, что друг, – снова обратилась к Ивлеву женщина-лампа.
В другой ситуации подобная бестактность вывела бы Юру из себя, но материнская забота этой женщины о его тарелке усыпила самолюбие.
– Давний. В университете вместе учились, – пояснил он.
– Тогда все ясно, – она оперлась локтями о стол, положив грудь на золоченую скатерть. – Плохо, конечно, что Виктор Николаевич умер.
– Полагаю, он бы с вами согласился, – пошутил Юра, но благотворительница не заметила и продолжала. – Весь наш фонд на нем держался. А к этому Джаннику не подступиться. Буржуй!
Она смешно надула щеки и выпучила глаза. Так, видимо, по ее соображению должен выглядеть настоящий буржуй.
– Слушайте, у вас, случайно, пакета нет?
– Нет.
Дамочка обернулась по сторонам, затем принялась рыться в своей маленькой лакированной сумочке. В одном из боковых карманов она нашла, наконец, пакетик-маечку, снова обернулась и принялась проворно складывать в него сырную и мясную нарезку.
– Что вы делаете? – спросил удивленный Юра.
– А то вы не видите? – прошептала барышня. – За нашим столиком больше никого нет. Что же, всему этому добру пропадать, что ли? Я девочкам из фонда понесу. Пусть помянут Виктора Николаевича.
Когда пакетик наполнился, а блюда с сухой закуской опустели, к столику подошел молодой господин в шикарном черном костюме. Он бросил равнодушный взгляд на пакетик, потом заговорил с сильным акцентом.
– Мадам, вы – Клещенко Галина Ивановна?
– Я… да, – сконфуженно согласилась женщина-лампа.
– А вы – Ивлев Юрий Михайлович?
– Николаевич, – поправил Ивлев, краснея, будто пакетик-маечка был его идеей.
– Меня зовут Джанник Андрюхин. Прошу вас оба пройти в мой кабинет.
– Оставьте же свой проклятый пакетик, – прошипел Юра блондинке, когда они следовали за важным господином. Та на ходу пыталась запихнуть добычу в сумочку, но края ридикюля отказывались сойтись. Уже перед самой дверью в бывший кабинет Андрюхина-старшего мадам сделала отчаянное усилие, молния скрипнула и застегнулась, высунув между зубов голубой полиэтиленовый язык.
– Дура, – прошипел Юра.
– Оборванец, – ответствовала благотворительница, гордо тряхнув абажуром.
Со дня неприятной встречи в кабинете ничего не изменилось. Был тот же шкаф из красного дерева с бесчисленными ребрами книг, резные напольные часы, был массивный стол. Не было только Виктора. У Юры неожиданно защемило сердце. Беззаботные университетские годы разом нахлынули и защемили грудь. Пока Джанник Андрюхин перебирал бумаги на столе, Юра считал шаги стрелок, чтобы сдержать слезы. Наконец, молодой человек поднял голову и заговорил.
– По поручению моего папа сообщаю, что ваш фонд, мадам, и вы, Юрий Николаевич, упомянуты в завещании. Фонд получит значительную сумму.
Джанник быстрым росчерком написал цифры на квадратном листке, который протянул благотворительнице. Взглянув, женщина засветилась и подвинула сумочку так, что та спряталась за ее левой ягодицей.
– О вашей части читайте здесь.
Ивлев сразу же узнал конверт. В таких он отправлял Андрюхину письма, когда служил в Казахстане. Пожелтевший от времени, оборванный с одного бока, он глядел на Юру выцветшими советскими марками. Дрожащими пальцами Ивлев достал из конверта листок белой бумаги и прочел:
«Дорогой мой Ива!
Подпруга перетерлась, и, вероятно, скоро я выпаду из седла.
Хоть мы в ссоре, знаю, что мой уход не доставит тебе удовольствия.
Так дело не пойдет.
Когда меня переправят через Стикс, ты получишь сертификат на издание двадцати тысяч экземпляров своего романа в одном из столичных издательств и рекламную кампанию книги.
Хотел оставить тебе свой ресторан, но передумал. Талант не должен быть слишком сытым, ведь так?
Вместо этого ты получишь пожизненный пансион, которого едва хватит, чтобы ты мог сохранить свое достоинство, творить без помехи, быть щедрым, великодушным и независимым.
Можешь не благодарить. Я буду уже далеко. Выпав из седла, сразу налягу на весла.
Твой, Энгельс».
– Что у вас? – нетерпеливо поинтересовалась женщина-лампа, как только они с Ивлевым покинули кабинет.
– Надо что! – буркнул Юра и спрятал письмо в нагрудный карман.
Выйдя из ресторана, он присел на лавочку неподалеку, и несколько раз перечитал письмо. Потом принялся разглядывать красивое здание «Пегаса», выстроенное в барочном стиле. На короткий миг воображение превратила Юру в хозяина заведения. Он представил себя в кабинете с резными часами. Чистенькая гладко причесанная официантка принесла бокал красного вина на серебристом подносе. Юра выпил вино, закрыв глаза от удовольствия, и наваждение развеялось. Он встал, отвесил короткий поклон ресторану и пошел домой. Впереди его ждала огромная работа. И ежедневный выбор.
Коммерсант
Мамы, чаще всего, бывают двух видов – принцессы и королевы.
Мама-принцесса каждый день носит туфли на высоком каблуке и предпочитает коротенькие юбочки и шортики спортивным штанам (даже если отправляется в соседний двор, чтобы купить хлеба в подвальном магазинчике). Она любит ходить с распущенными волосами, как делала в бытность свою девушкой. Благо, современный человек не верит в глупенькие приметы. Раньше такую маму непременно «побил бы гром» за простоволосость, и накликала бы она беду на всю свою семью. А сейчас наоборот – все ею любуются и хвалят. Вот какая мама, просто девочка!
Мама-принцесса всегда при свежем макияже, а ее сумочка с бутылочками и подгузниками отлично сочетается с цветом и дизайном коляски малыша. Она стройна или же неустанно стремится к стройности – строго придерживается диеты, от чего, случается, внезапно бледнеет и становится капризной, как и полагается принцессе. Все в такой маме, будто, говорит: «Да, я принадлежу к владетельному роду, но еще слишком молода, чтобы обзывать меня «заматерелыми» титулами!»
Когда чадо мамы-принцессы становится одного с ней роста, ей очень хочется, чтобы незнакомые люди принимали его за ее младшего брата или сестренку. Бабушек-принцесс внуки часто называют по имени, озадачивая знакомых, которые, в силу своей ограниченности, не поняли, что эта бабушка – принцесса.
Мама-королева принимает «помазание на царство» с радостью и полной готовностью вступить в свои законные права, едва только узнает о беременности. Она мигом меняет шпильки на мягкие тапочки, смывает крем-пудру, закручивает косу в удобный пучок на затылке, чтобы было удобнее управлять вверенной ей судьбою вотчиной. В еде она себя и не думает ограничивать, так как не собирается два триместра умещаться в джинсы, которые купила до свадьбы, и к родам разрастается до определенных природой размеров. Именем королевы из дома изгоняются пиво и сигареты, а место этих «парий» занимают ягодные соки и баночки с витаминами. Даже футбол уступает место фитболу.
На прогулку мама-королева одевается удобно, защищая себя от солнца, холода и клещей, ведь она помнит, даже во сне, что все королевство держится на ней одной. Ребенок мамы-королевы выучивается читать раньше, чем ребенок мамы-принцессы отвыкает от подгузников, но первый часто бывает бит вторым, так как знает, что за него заступится царственная родительница, ведь она всегда начеку.
Всевозможные кружки посещают отпрыски обеих разновидностей матерей, но мама-принцесса определяет дитя в пять разных секций, чтобы отдохнуть и заняться своими делами, а мама-королева нащупывает таким образом область гениальности своего наследника. Вместе с ним она неустанно осваивает лепку, живопись, вышивку, английский язык, гончарное мастерство, шахматы. Иногда даже футбол, отобранный когда-то у папы-короля.
В силу необъяснимых эволюционных процессов или же обилия телевизионных шоу, которые призывают женщину утончать талию вопреки древнему убеждению «где тонко, там и рвется», но в последнее время среди нас все больше мам-принцесс. Тем сильнее было мое впечатление от встречи с мамой-королевой, случившейся недавно в городском автобусе.
Высокая пышная дама с длинной русой косой, облаченная в просторный льняной сарафан и соломенную шляпу с узкими полями, сразу же обратила на себя внимание всех пассажиров. Одной рукой она придерживала изумительно чистый и пухлый тканевый рюкзак, другой – хорошенького сынишку лет пяти. От нее приятно пахло, но не духами, а опрятным бытом. Так пахнет возле стола, на котором стоит свежий хлеб, укрытый рушником, и кружка теплого парного молока.
Как только мама с мальчонкой уселись на сдвоенное сидение, между ними потекла удивительно взрослая беседа, начавшаяся, видимо, задолго до посадки в транспорт.
– Ну хорошо. Возле Дома культуры нельзя, а в парке можно? – спросил мальчик строго.
– И в парке нельзя, – ответила женщина.
– А возле нашего дома?
– Нет.
Он обиженно поджал губу и с минуту молчал.
– А на вокзале?
В голосе послышались трагические нотки.
– И на вокзале нельзя.
К этому моменту я уже ломала голову, что же такое нельзя делать ни возле дома, ни в парке, ни на вокзале, и сама почему-то раздосадовалась на «льняную» маму.
– А на рынке?
– Нет!
– Но почему? – взмолился ребенок, картинно выставив белую ручку ладошкой вверх.
Мама устало вздохнула и стала объяснять:
– Я же тебе говорила, если ты печешь пирожки, это еще не значит, что их можно продавать. Прежде тебе нужно получить много разрешений и оформить сотни документов.
– Где? – встрепенулся мальчик, воодушевленный деловым поворотом разговора.
– В санэпидемстанции, например. Сначала они будут тебя проверять.
– Пробовать, чтобы пирожки были вкусные?
– Не только и не столько. Они смотрят на качество ингредиентов, на то, как ты производишь свой продукт.
– Хорошо.
Мальчик понимающе кивнул. Мысленно он, очевидно, уже прошел проверку СЭС.
– А потом что?
– Потом налоговая инспекция.
– Что это такое?
– Они следят, чтобы часть прибыли от продажи пирожков ты отдавал государству.
– Зачем это?
Карапузу идея явно не понравилась.
– Чтобы твоим воспитателям в садике и врачам в поликлинике платили зарплату.
Мальчик нахмурился, задумавшись, вероятно, в необходимости существования упомянутых специалистов. Мало того, что и те, и другие всячески портят детскую жизнь, так еще нужно делиться с ними денежками от своих пирожков!
– Ну ладно. И это все?
– Конечно, нет. Когда ты получишь все разрешения и оформишь документы, настанет время платить за аренду.
– А это еще что?
Терпение маленького предпринимателя было на пределе.
– Место, где ты станешь продавать пирожки, тоже стоит денег. И еще каких!
– А если не на рынке, а около дома?
В его глазах промелькнула надежда.
– Все равно. Место около дома тоже кому-то принадлежит.
Мальчонка надул губы, снова отвернулся к окну и на этот раз молчал долго. Наконец, он решительно глянул матери в глаза и сказал:
– Я не буду ходить на кулинарный кружок.
– Как так? – нервным движением она отбросила косу на спину. – Тебе же нравится делать пирожки!
– Больше не нравится!
– Но ведь не обязательно все делать только на продажу! Можно и для себя. Папа обожает твои пирожки!
– Для папы и ты можешь приготовить, – постановил мальчик.
Я жадно ждала продолжения разговора, но мои замечательные попутчики больше не проронили ни слова. Мать украдкой поглядывала на сына, а он сидел с отсутствующим видом, размышляя, наверное, о нелегкой предпринимательской судьбе.
Что ж поделаешь, нынче и мамы-принцессы, и мамы-королевы все больше рожают детей-коммерсантов.
