Нина Шевчук
Невероятные приключения одной важной дамы
– Да вы присаживайтесь, присаживайтесь!
Она подвинула стул ближе к Ненасытиной. Та грузно опустилась на мягкую подушку.
– Я вам покажу, чем мы тут маемся.
Женщина засуетилась. Пододвинула для себя второй стул, уселась, потом выудила из ящика стола второй белый платочек и пару чистых перчаток.
– Вот, наденьте, чтоб все как положено.
Татьяна Афанасьевна небрежно повязала платок и с трудом натянула маленькие резиновые перчатки. Сортировщица же ловко выудила из деревянного ящика какой-то небольшой предмет и осторожно водрузила его на своей ладони. Это был почти круглый полупрозрачный пузырек, размером с мелкий каштан. Если бы не легкое свечение, которое сочилось изнутри, его запросто можно было бы принять за кусочек мармелада.
– Это и есть исходник, – гордо заявила она, будто демонстрировала образец ценного произведения искусства.
Татьяна Афанасьевна уставилась на ладонь с непониманием.
– Если исходник оказался в таком ящике, значит, его хозяин тоже сыграл в ящик. Или вот-вот сыграет.
– Хозяин этого мармелада?
Сортировщица рассмеялась.
– Ну вас! Мармелада! Скажете тоже!
– А что это?
Лицо женщины приняло серьезное выражение.
– Не догадливая вы какая-то, директор интерната. Что да что! Понятно – что! Оно самое!
Она бесцеремонно ткнула Ненасытину в солнечное сплетение и как-то неприятно захихикала, отчего у Татьяны Афанасьевны по телу побежали мурашки.
– Моя работа, – продолжала женщина, – сортировка.
Она указала на бидоны, на вычищенных боках которых поблескивали металлические латинские буквы. Исключительно согласные, отчего сложить их в слова не представлялось возможным. Должно быть, какие-то аббревиатуры.
– Сюда, – она дотронулась до одной из емкостей, самой маленькой по размеру, – попадают только белые. Такие исходники редко встречаются. Я ни одного еще не видала. Красотища, говорят, неимоверная. Краше бриллиантов. Но большинство этих штук бывают белыми и прозрачными только в момент, когда сходят с конвейера. А потом уж все, – тяжело вздохнула женщина. – Понесли ботинки Митю, как говорится. А в этот если угодил – пиши пропало! Конечная станция.
За «конечную станцию» был весьма симпатичный пузатый бидончик с инкрустированными золотом латинскими буквами NFRNM.
Татьяна Афанасьевна совершенно не могла взять в толк, о чем рассказывает ее странная собеседница. Но, тем не менее, решила ни о чем больше не спрашивать. Женщина явно относилась к тому типу людей, которые любят раздувать щеки и важничать там, где дело идет об их работе. Жил в ее детстве по соседству такой вот задавака, автослесарь по имени Тимур. Увлекался восстановлением раритетных машин. Мальчишки без конца клубились вокруг него, рассматривали измазанное мазутом металлическое хозяйство и все спрашивали:
– Дядь Тимур, а что это? Дядь Тимур, а зачем это?
А он в ответ только надуется и ответствует:
– Понятно, что! Понятно зачем!
Было бы понятно, не спрашивали бы! Бабушка-Ненасытина называла его Фуфырем.
Женщина, тем временем, сняла «мармеладину» с ладони и положила под прицел прибора на столе.
– Это спиритометр. Можете поглядеть, если хотите.
Татьяна Афанасьевна несмело нагнулась и приложилась к холодному окуляру. Перед ее взором возникла полупрозрачная субстанция, переливавшаяся разными цветами. Словно это был калейдоскоп, в котором вместо стекляшек гуляли капли плотного жидкого вещества. Зрелище красивое и необычное, напоминавшее витражи в католических церквях. Наблюдение за яркими каплями завораживало и странным образом умиротворяло, как вдруг из самой гущи переливов показалось крошечное человеческое лицо.
Ненасытина отшатнулась в ужасе.
– Но ведь там… там…
– Что там? А! Пустяки. Проекция, – снова неясно пояснила сортировщица. Не бойтесь. Она вас не укусит.
Татьяна Афанасьевна пересилила страх и снова приложилась к окуляру. Крошечная голова по-прежнему болталась на волнах разноцветной жидкости. Теперь Ненасытина разглядела, что принадлежит эта голова пожилому мужчине. Землистое равнодушное личико обрамляли вихры густых седых волос, черные точки глаз были недвижны.
– Тут и спиритометр не нужен. Все понятно. Этот пойдет на новый срок.
Сортировщица ловко выдернула «мармеладину» из прибора и опустила в самый большой бидон, инкрустированный буквами бронзового цвета.
– Кто у нас тут следующий?
Из ящика появилась новая «мармеладина», имевшая в отличие от предыдущей довольно неприятный вид.
– Вот это экземпляр! – воскликнула сортировщица. – Экая уродина! Вы поглядите!
Пузырек, действительно, походил на темного слизня. Цвет имел отталкивающий, болезненный, почти непрозрачный.
– Подвиньтесь-ка. Лучше я сперва гляну. Есть у меня нехорошие подозрения, что…
Она осеклась. Татьяна Афанасьевна почувствовала себя как-то нехорошо. В груди у нее захолодело, будто кто-то трогал самое сердце ледяными пальцами.
Сортировщица долго склонялась над прибором. Казалось, что она давно уже разглядела все, что нужно, и теперь не хотела оторваться от прибора, чтобы не смотреть на Татьяну Афанасьевну.
– Что там? – взволнованно прошептала Ненасытина. Ее переполнял безотчетный страх.
Работница медленно оторвалась от окуляра и глянула как-то сквозь нее.
– Что там? – потребовала Ненасытина уже громко, вся сжавшись, будто ее сейчас ударят.
– Таня, – сказала вдруг женщина поплывшими губами. – Таня, ты меня слышишь?
Картина перед глазами поплыла вслед за губами странной собеседницы. Яркий белый свет ослепил ее, и она четко уловила сильный запах медикаментов.
– Таня, ты меня слышишь? – над ней склонилось бледное небритое лицо Бориса.
***
– Алло, Василий Степанович, в двадцать седьмую! Пациентка проснулась, – раздался мягкий женский голос за спиной Бори.
По всей видимости, голос принадлежал медицинской сестре, которая сейчас вызывала врача в палату Ненасытиной.
– Таня, как ты? – снова обратился к ней Борис.
– Что со мной случилось? – с трудом смогла выговорить Татьяна Афанасьевна. Губы не слушались ее, в горле пересохло, и каждый вдох доставлял сильную режущую боль.
Борис аккуратно отодвинул стойку капельницы и подсел ближе.
– Вчера вечером ты поскользнулась на ступеньках и ударилась головой. Уборщица нашла тебя, когда шла домой, и вызвала скорую.
– У меня черепно-мозговая травма?
– Легкое сотрясение, – Борис осторожно взял ее руку и мягко сжал между своими ладонями. – Слава Богу, ты легко отделалась. Вечером ты беспокоилась сильно, не могла заснуть, поэтому тебе поставили снотворное.
– Я была в сознании? – удивилась Татьяна Афанасьевна.
– Конечно. Ты не помнишь?
– Ах, да. Помню.
Она решила, что благоразумнее будет не говорить лишнего.
Несмотря на ноющую боль в затылке, Татьяна Афанасьевна почувствовала дикую всеобъемлющую радость. Значит все, что она пережила, было всего лишь бредом, рожденным ее собственным воображением под влиянием снотворного. Не существовало никакого отремонтированного интерната, невидимых детей и жуткой тетки в синем халате. И надо же, какую сложную картину нарисовало ее подсознание вследствие тяжелой травмы! Наверное, в ней умерла оригинальная писательница или вообще – метафизик.
– Вот видишь, ты уже улыбаешься! Значит, все будет отлично.
Борис явно был в приподнятом настроении. Возможно, он ее действительно любит. От этой мысли Татьяна обрадовалась еще больше и слегка сжала его пальцы в ответ.
– Здравствуйте, как вы себя чувствуете?
Медсестра, которая только что говорила по телефону, подошла к кровати. Высокая стройная девушка лет двадцати смотрела на Ненасытину с широкой, пожалуй, даже слишком широкой улыбкой. Не в ее ли присутствии заключается причина хорошего настроения Бориса? Эта мысль несколько омрачила радость Татьяны Афанасьевны.
– Удовлетворительно, – буркнула в ответ Ненасытина.
– Некоторое время будет болеть и кружиться голова. Еще может тошнить. Это последствия сотрясения. Но все показатели сейчас в норме, так что…
– Спасибо, я поняла, – оборвала ее Татьяна довольно резким тоном, насколько это позволяла сделать слабость во всем теле. Улыбка сошла с лица медсестры.
– Ну, я тогда пойду. Сейчас к вам придет лечащий врач.
– Спасибо вам огромное, Катя. Спасибо, – поспешил поблагодарить ее Борис, явно испытывая неловкость за грубость жены. Девушка кивнула и вышла из палаты.
– Тебе очень нехорошо, да? – Борис с беспокойством глядел на жену.
– Скажем так, мне не очень хорошо. Но лучше, чем было полчаса назад.
– О чем ты?
– Да так, ни о чем. Забудь.
К девяти часам вечера, несколько утомленная, но все же польщенная присутствием и заботой мужа, Татьяна Афанасьевна провалилась в сон, глубокий, словно Артезианская скважина. Она держалась в сознании из последних сил, так как опасалась, что неприятные видения могут возобновиться, едва ее контроль над собственными мыслями ослабеет. Но мелатонин делал свое дело, и она перестала сопротивляться затягивающей ее густой приятной темноте.
Вопреки опасениям, никаких странных видений у нее больше не было. Сны приходили исключительно умиротворяющие и преприятные: она видела Гавайские острова, тонущие в золотистом предзакатном воздухе, слышала тихое постукивание ипу, сопровождаемое жизнерадостными звуками укулеле. Татьяна Афанасьевна, одетая в национальный гавайский костюм и слегка напоминающая в нем клумбу, танцует хулу – танец океана, а Борис сидит рядом на песке и восхищенно наблюдает за ее плавными движениями.
– Я не знал, что ты так умеешь, Таня!
– Я тоже не знала, – признается она и вдруг снова проваливается в сладостное забвение.
Утром, когда лучи тусклого зимнего солнца стали проникать сквозь больничные жалюзи, Ненасытина проснулась бодрой и отдохнувшей. Вчерашняя медсестра копошилась в ее палате возле стеклянного столика с лекарствами. Девушка выглядела сонной и угнетенной. Татьяне Афанасьевне стало даже немного совестно за порыв ревности, который она позволила себе накануне. Так было всегда. В присутствии Бориса она чувствовала неприязнь ко всем симпатичным девушкам и частенько не могла удержаться, чтобы этого не обнаружить. Но стоило ей остаться позже с объектом неприязни наедине, как отрицательные эмоции рассеивались и уступали место легкому смущению.
– Доброе утро. Ваше дежурство еще не закончилось? – спросила она медсестру.
– Доброе утро, – та выпрямилась и протерла лоб тыльной стороной аккуратной маленькой ладони. – Нет, у сменщицы заболел ребенок, мне пришлось еще на полсуток остаться.
Девушка грузно опустилась на пластиковую табуретку у стеклянного столика.
– Сегодня была тяжелая ночь. Пять человек по скорой привезли. Из-за гололеда столько бед!
– Да уж, вот и я попала по неосторожности. Чего это на наш южный город такая напасть?
– Только что вон тяжелого привезли. Врачи сейчас борются, хотя, говорят, безнадежный, – сообщила медсестра, неопределенно взмахнув рукой, видимо, указывая примерное расположение места, где «боролись врачи».
– Несчастный случай?
– Нет. Этот нет. Обширный. Кстати, он тоже учителем работал.
– Да что вы, а в какой школе?
– Этого не знаю. Молодой совсем. Жалко. Фамилия у него красивая – Земной.
Татьяну Афанасьевну словно ошпарило кипятком.
– Земной? Андрей Вячеславович Земной? – почти выкрикнула Ненасытина. Лицо ее сильно побледнело.
– Вам плохо? Вы его знаете, да?
– Знаю.
– Ох, как жаль. Вы простите, я не должна была вас волновать. Если бы я знала…
– Ничего. Не переживайте. Все в порядке.
Татьяна Афанасьевна отвернула голову к стене, забыв о присутствии медсестры. Какое странное совпадение! Именно этого человека она видела в своем бреду ночью, а теперь он умирает. Ей вдруг вспомнилось тяжелое дыхание учителя, когда он шел по коридору в ее видении. Такое дыхание, действительно, характерно для сердечника. Но ведь до происшествия на ступенях она не знала, что у Земного серьезные проблемы с сердцем. Бывало, он отпрашивался с работы, ссылаясь на болезнь матери, но признаков недуга у самого Андрея Вячеславовича Ненасытина никогда не замечала. Откуда же в ее подсознании возник этот образ? Может быть, кто-то из учителей упоминал при ней о его болезни? Тогда она могла не придать этому значения, но информация запечатлелась в ее голове. Гадкое чувство, которое Татьяна Афанасьевна испытывала в первые минуты после пробуждения от забытья, вновь вернулось. Ей вдруг стало казаться, что внутри ее груди, где-то на уровне солнечного сплетения, появился какой-то инородный холодный и липкий предмет, из-за чего стало трудно дышать. Будто, если сейчас она сбросит тонкую больничную сорочку, в которой спала, то обнаружит почерневший мутный пузырь из своего бреда, который насквозь проел кожу между грудями и впился в тело под самым сердцем.
– С вами точно все в порядке? – забеспокоилась медсестра.
– Да. Я себя отлично чувствую. Посплю еще, – ответила Ненасытина.
В своей жизни Татьяна Афанасьевна никогда не испытывала суеверного страха. Когда еще в детстве ее подружки устраивали «мистические вечера» и проделывали известные трюки с зеркалами и свечами, желая увидеть суженого, или какое-нибудь другое чудовище, Татьяна всегда все портила. В то время, как перепуганные девчонки с криками выбегали из комнаты, почти уверенные в том, что в зеркальной глубине проскользнула темная фигура, она сидела, не ведя бровью, и уверенно пережевывала булочку с маком.
– Вы че, дуры? Там ничего нет, – выдавала Татьяна последний аккорд, когда еще надеявшиеся на страшное чудо подружки возвращались в комнату.
Даже ничего не увидев, они могли следующим утром сочинять увлекательнейшие истории о темном мужчине в плаще, которого им удалось вызвать из преисподней, или об одноглазом монстре, который едва не утащил их внутрь зеркального мира. Дворовые мальчишки слушали бы, смеялись и делали вид, что не верят, но без конца просили бы:
– А что там еще было? А как он выглядел?
Но появись в момент рассказа на сцене Танька – она все испортит, выдаст секрет и выставит их дурочками. Неоднократно подружки решали, что больше не станут приглашать маленькую Ненасытину играть с собой. Но изобилие импортных кукол и мягких игрушек, населявших комнату Тани, заставляло их изменить свое мнение тот же час, как только она выходила во двор и говорила: «Ну че, пошли ко мне?».
Ответ на вопрос, почему Татьяна Афанасьевна, в отличие от многих детей, не боялась зеркал в темноте, был прост: потому что это просто зеркала в темноте. Бояться их – все равно, что бояться комода при свете дня. Уверенность в собственных убеждениях и знаниях, независимо от того, насколько они были верны и обширны соответственно, она унаследовала от матери, которая, в свою очередь, взяла их от своей матери. И уверенность эта только крепла с годами.
Вступление Ненасытиной в должность директора интерната сопровождалось очень неприятными обстоятельствами. Для того, чтобы занять теплое место при содействии высокопоставленных знакомых (кстати говоря, тоже унаследованных от матери), Татьяна Афанасьевна сместила прежнего директора – заслуженную пенсионерку, в прошлом партизанку.
– Маргарита Семеновна, – раздался одним весенним утром голос чиновника в трубке директора Красиной. – Как ваше здоровьечко?
– Не жалуемся, спасибо. Чем обязаны вашему вниманию к нам, Алексей Степанович?
– Да что вы, это мы вам обязаны за верную и добрую службу в течение стольких лет.
Здесь Красина поняла, к чему клонит звонящий.
– А дело вот в чем, – продолжал высокопоставленный голос. – Работа у вас непростая, Маргарита Семеновна. Нет, вы, конечно, у нас еще ОГО-ГО! – чиновник гаденько засмеялся. – Но вы знаете, человек ведь не Perpetuum Mobile. Настает время, когда себя нужно и поберечь. Уйти, так сказать, на заслуженный отдых.
– Не до отдыха нам, Алексей Степанович. Выпускной на носу. Ребят в училище готовим.
– Ну, о ваших ребятах будет кому позаботиться, я так думаю. Есть молодое поколение педагогов, которое вполне может принять, так сказать, бразды правления.
– Не тех ли педагогов вы имеете в виду, которые считают, что Паустовский – знаменитый русский композитор?
На своем первом открытом уроке, который Татьяна Афанасьевна полностью провалила, она имела неосторожность высказать свое мнение о музыкальных произведениях Паустовского, о чем Красина потом сообщила чиновнику, настоятельно рекомендовавшему Ненасытину на должность завуча.
– Ну что за сарказм. Молодо-зелено, всем когда-то нужно учиться.
– Верно. Только сначала нужно учиться, а уж потом – учить, Алексей Степанович.
– Я так понимаю, вы не хотите пойти нам навстречу, уважаемая Маргарита Семеновна?
– Хочу, уважаемый Алексей Степанович. Только, боюсь, после этой встречи худо будет жить моим детям и коллегам.
– Значит, по собственному желанию не напишете?
– Нет.
Чиновник повесил трубку. Через несколько дней Красину известили о том, что она не соответствует занимаемой должности, а еще через день она скончалась от сердечного приступа.
Когда Татьяна Афанасьевна заняла кабинет покойной, странным образом в нем стали вянуть цветы. Листья гибискуса свернулись, словно маленькие человечки, у которых сильно заболел живот. Папоротник высох, превратившись в нелепую икебану.
– Неспроста это все цветы повяли, – шептали сотрудники. – Бога она не боится. Так и сама завянет на месте бедной Маргариты Семеновны.
Но Ненасытина не вяла. Даже напротив – она не на шутку расцвела и обзавелась молодым мужем. Ответ на вопрос, почему она не боялась таинственного знака в виде увядания цветов, был прост: потому что цветы – это всего лишь цветы. Они, как и сама Ненасытина, никак не связаны с кончиной бывшего директора. Не стоит брать в голову глупостей.
События последних двух дней совершенно вывели ее из скептического равновесия. Мозг судорожно пытался отыскать простой ответ. И, наконец, ему это удалось: пока она, Татьяна, спала, медперсонал разговаривал о Земном в ее палате. Это и стало причиной появления бедолаги в ее странном сне. Другого ответа и быть не могло.
Обрадованная своей новой догадкой, Татьяна Афанасьевна села на постели и потянулась. «Почему бы не провести следующий отпуск на Гавайях?» – подумала она, вспомнив свое приятное ночное сновидение.
***
К обеду Борис оформил документы на выписку и вызвал такси. Сам он не хотел сдавать на права, несмотря на то, что Ненасытина все время на этом настаивала.
– Купим тебе что-нибудь простое для начала. Отечественное. Чего ты боишься? – уговаривала она его.
– Отечественным можно въехать в импортное, тебе хочется за меня потом расплачиваться? – не соглашался Борис.
– А что, если я забеременею, кто тогда будет нас возить? Такси?
– Тогда уж тем более такси!
Снежная буря, бушевавшая в течение последних двух недель, впервые ослабила натиск. Голубое безоблачное небо дышало свободно, а белый снег слепил прохожих миллионами крошечных бриллиантов, которые притягивали издалека своим волшебным свечением, но вблизи исчезали, словно сладкие иллюзии.
Всю дорогу Борик ерзал на сидении, как на углях, а глаза его радостно горели. Татьяна догадывалась, в чем причина. Он определенно приготовил какой-то сюрприз к ее возвращению. Романтическая душа, этот Борик. Совсем как ребенок. Несколько лет назад он приехал просить ее руки на белом коне. Прямо во двор элитной новостройки. Соседей, среди которых были преимущественно успешные городские бизнесмены, врачи с громкими именами и даже один популярный художник, вдоволь позабавил этот инцидент. Кто-то из привилегированной толпы даже дал ей кличку «прынцесса», а однажды она случайно подслушала весьма обидный диалог:
– Это чей «шевроле»?
– А это ее Висячество себе подержанную тачку прикупили.
«Ее Висячество», видимо, было намеком на не слишком подтянутые формы Татьяны. Но она совершенно не расстраивалась. Даже напротив, ставила себя гораздо выше соседок, которые все свое время проводили в фитнес-клубах и находились на полном иждивении у своих успешных мужей. Пусть себе говорят! А она мало того, что сама себя содержит, – еще и молодого супруга, который в ней души не чает, достойно обеспечивает. Ей предлагают руку и сердце на белом коне (пусть даже арендованном за ее деньги), а их самих вместо породистых лошадей держат и сбруи, украшенные драгоценными камнями, дарят ради собственного престижа.
Ступив на порог квартиры, Ненасытина поняла, что не ошиблась: отовсюду обильными гроздьями свисали разноцветные шары, а через всю прихожую протянулся плакат с надписью: «С возвращением, Танюша!». На полу у самой двери стоял совершенно безвкусный букет огромных размеров.
– Я очень рад, что ты уже дома! – заявил довольный собой Борис, после чего он опустился на колени и стал расстегивать сапоги на Татьяниных ногах.
– Ты, я вижу, постарался.
– Тебе нравится?
– Конечно, – процедила Татьяна с видимым усилием, поглядывая на скотч, которым нитки от шаров прикреплялись к итальянским обоям.
Татьяна Афанасьевна очень не любила, когда портили дорогие вещи. С самого раннего детства мама доставала для нее качественную дефицитную одежду, но всегда предупреждала:
– Носи аккуратно, чтобы можно было продать, когда вырастешь.
Почти все курточки, шапки, платья, свитера и даже обувь, которую покупали маленькой Татьяне, через год-полтора успешно продавались соседям или родственникам. А аккуратность осталась одной из основных положительных черт Ненасытиной на всю жизнь.
Борик же, деревенский житель, не имевший до брака с Татьяной ничего дороже старенького дедушкиного велосипеда, не понимал истинную цену дорогим вещам и частенько что-нибудь портил. Ненасытина, женщина мудрая, старалась не выказывать по этому поводу недовольства. В большинстве случаев.
– Проходи, а я поставлю варить пельмени. Я уже говорил, что налепил вчера пельменей?
– Говорил, говорил. Вари, очень есть хочется.
Не переодеваясь, воодушевленный Борис отправился на кухню готовить обед. Татьяна, немного утомленная дорогой, осталась сидеть на диванчике в прихожей. Она откинулась на мягкую дутую спинку, обитую натуральной кожей, и закрыла глаза. Как приятно было снова оказаться дома после всех злоключений. Верно ведь говорят: дома и стены лечат. А если эти стены оклеены шикарными итальянскими обоями, а вдоль них стоит мебель марки «Ниери», то их действие может смело сравниться с курсом интенсивной терапии. Из кухни уже начинал выползать густой запах домашних пельменей, когда Ненасытина почувствовала легкое прикосновение к своей ноге.
– Борик, ну что ты! Давай сначала пообедаем! – попросила она, не открывая глаз.
Прикосновения не прекратились. Даже напротив, стали настойчивыми и немного неприятными.
– Борис, перестань! – выпалила Татьяна и открыла глаза.
Вопреки ожиданиям, супруга рядом не было. Вместо него у самых ног Ненасытиной сидел тощий ободранный кот серого цвета. Мех на его боках свалялся в уродливые комки, а одно ухо было наполовину откушено. От зверя шел тошнотворный запах немытой годами шерсти. Острой хищной мордой он бесшумно терся о чулок Татьяны и при этом поглядывал на нее ярко желтыми хитрыми глазами.
– Мать т-т-твою! – заорала Ненасытина и вскочила на диван. – Борька! К нам забежал уличный кот! Иди сюда, выкинь его скорей!
– Чего ты так кричишь? – Борис в фартуке и с шумовкой в руке появился в проходе. – Вовсе он не забежал. Это я его сегодня утром принес.
– Что? – не поняла Татьяна Афанасьевна.
– Когда я утром собирался к тебе в больницу, увидел из окна, что на этого бедолагу напали собаки. Он совсем слабенький. Даже убежать не пытался. Ну, я выскочил и отбил его у своры. Только вот ушко порвали, видишь?
Борис наклонился и аккуратно потрогал кота за раненное ухо. Тот слегка дернулся, но затем сразу же принялся выразительно урчать и тереться о тапочки спасителя.
– Ну отбил ты его – молодец. А какого хрена домой приволок? – Татьяна разозлилась не на шутку. Такая выходка Бориса не шла в сравнение ни с каким скотчем на обоях. В их с мамой квартире никогда не было ни одного животного. «Не для того я ремонт делала, чтобы какая-то зверюга его испоганила!» – строго говорила мама, когда кто-то из знакомых звонил с предложением взять лишнего котеночка, щеночка, хомячка или попугайчика.
– Если бы он остался на улице, собаки его загрызли бы! – заявил Борис, обиженно поджав губу. Было видно, что его очень обидели грубые слова жены, а также ее равнодушие к его маленькому, но все же немножко героическому поступку.
– Подожди, ты что, собираешься его тут оставить? – Татьяна по-прежнему стояла на диване.
– А почему нет? Почти все люди держат питомцев.
«Хватит мне и одного!» – подумала разозленная до предела Ненасытина, но благоразумно промолчала.
– Борис, послушай. У нас новая квартира. Здесь много дорогих вещей. Ты хочешь, чтобы мы все это выбросили на помойку?
– Да почему же на помойку? Он взрослый уже. К тому же, он так робко вел себя на улице. Можно предположить, что он домашний. Наверняка приучен к туалету и не будет ничего портить.
– Какой он домашний?! – Татьяна Афанасьевна перешла на крик. – Посмотри, какой он урод!
– Ты себя-то в зеркало видела?
От неожиданности Ненасытина мигом соскочила с дивана на пол.
– Ты что сказал? – переспросила она уже тихо, бешено сверкая глазами на Бориса.
– Я говорю, он ничего не будет портить.
– Нет, после этого ты что сказал?
– Ничего. Только это.
– Это я сказал, дубина стоеросовая.
Только сейчас Ненасытина поняла, что голос, произнесший оскорбительные фразы, не принадлежал Борису. Она совершенно точно видела, что муж не открывал рта последние несколько секунд. Похоже, рано она выписалась из больницы…
– Да не рано, не рано, – ответил голос на ее мысли. – В самый раз для великих свершений.
Невидимые существа снова преследуют ее! Уже не во сне, а в реальной жизни. Ладони Татьяны похолодели и вспотели.
– Да какой же я невидимый? Не видный – это да. Не красавец, как на ваш примитивный человеческий взгляд. Но вполне видимый. Ты что, не поняла еще, с кем разговариваешь?
– Нет, – машинально ответила Татьяна Афанасьевна.
– Что нет? – не понял Борис. – Тебе плохо? Ты что-то очень побледнела.
– Боренька, ты ничего странного не слышал сейчас?
– Да нет. Только кот мяукал. Видно, почувствовал запах… Пельмени! Боже мой, забыл! – и он убежал на кухню, оставив Ненасытину наедине с серым пришельцем.
– Что, обделалась? – снова услышала Татьяна голос, шершавый и лукавый.
Кот по-хозяйски обошел прихожую, затем прыгнул на диван и усадил свой ободранный зад на мягкую подушку. Татьяна Афанасьевна остолбенела и не могла пошевелиться.
– Слушай меня внимательно, – начал кот обстоятельно. – Ты, смотрю, не шибко сообразительная. Так вот, я у тебя погощу маленько… Надо так.
Животное ухмыльнулось, по-человечьи скривив правую щеку.
– Этого не может быть! – прошептала Татьяна, и начала мерно покачиваться взад-вперед. – Не может быть. Я сошла с ума.
– Уж лучше бы сошла, – вздохнул кот. – Не пришлось бы с тобой возиться. Скучная ты. Вот мой предыдущий подопечный бомжом был. Душа-человек! Последней рюмкой водки со мной делился.
Ненасытина оторопело уставилась на сидящее рядом животное.
– Что смотришь, пьющих котов не видела?
– Танюша! Переодевайся! Обед готов, – крикнул Борис из кухни.
– Хороший малец, – оценил кот. – Подарок тебе приготовил. Колечко с гранатом. После обеда, наверное, подарит. Да что ты одеревенела? Расслабься!
Кот встал и слегка подтолкнул Ненасытину в бок тощим задом. Затем прыгнул на пол.
– Жить буду в кухне, чтоб поближе к холодильнику. Бомж мой, Иваныч, неплохим человеком был, но нищим, пусть сортировочная ему будет пухом. Так что, нужно меня откормить, отмыть и привести в подобающий вид. И скажи своему питомцу, чтобы он мне сейчас тоже пельменей насыпал, а не ту кошачью жижу, что в магазине сегодня купил. Я люблю со сметаной, без масла.
Сказав это, кот отвернулся и пошел в кухню.
Ненасытиной захотелось убежать прочь из собственного дома, только бы не слышать больше этого проклятого кота. Но в таком случае она и на самом деле может попасть в крепкие объятия санитаров, а это, в свою очередь, приведет к окончанию едва только начавшейся успешной карьеры. Еще лет пять на посту директора – и ее непременно заберут в министерство. Упускать такие шансы из-за временного помешательства было огромной глупостью. Ненасытина собрала волю в кулак и поплелась вслед за котом.
– Танюш, ты не переживай. На выходных я отвезу его к бабушке в деревню. Она не откажет.
– Еще чего! Скажи своему дураку, чтоб и не думал вмешиваться, – возмутился кот. – Скажи-скажи! Он ведь меня не понимает.
Татьяна Афанасьевна молчала. Кот уставился на нее недобрым взглядом, от которого по спине ее пробежали колкие холодные мурашки.
– Не надо, Борюш, к маме, – откашлявшись сказала перепуганная Ненасытина. – Давай его… оставим. Только выкупать надо.
– Ты серьезно? – не поверил обрадованный Борис.
– Она серьезно, уж не сомневайся, – вставил кот и подмигнул Татьяне.
***
Осторожно и нехотя, словно жадный начальник, выдающий зарплату работяге-подчиненному, «шевроле» Ненасытиной полз по оледеневшей объездной дороге. Лысые придорожные кусты, испуганные лучами фар, слегка дрожали от ветра, гуляющего по мертвой заснеженной степи за их спиной. Яркий свет луны сочился сквозь дыры в тонком ситце облаков и лился на шоссе, на котором в этот час встречались лишь редкие фуры и междугородние автобусы.
– Куда мы едем? – спросила Татьяна Афанасьевна кота. Тот вольготно разложил уродливое длинное тело на откинутом переднем сидении и, казалось, дремал.
– Едем хоронить твои пороки, – нехотя ответило животное.
Днем Ненасытина долго делала вид, что не слышит колких замечаний кота. Она все еще надеялась, что мерзкий голос – результат временного расстройства. Но вскоре после обеда Борис преподнес ей в подарок дешевое колечко, в центре которого багровела капля граната.
– Боря, ты, случайно, не упоминал об этом кольце сегодня? – с надеждой спросила мужа Татьяна.
– Нет, конечно, это же сюрприз. А что? – не понял Борис.
– Вот видишь, кацо? Кольцо на лицо! – съязвил кот, мастерски подделывая грузинский акцент. Он лежал на ковре, задрав кверху страшное грязное пузо.
Теперь не оставалось никаких сомнений в том, что в жизнь Ненасытиной вмешалась какая-то сторонняя сила, неведомая и страшная. В целях собственной безопасности она решила послушно выполнять все требования кота. Другого выхода на тот момент у нее, пожалуй, и не было.
Вечером уродец потребовал, чтобы его выкупали и вычесали. Татьяна намеревалась попросить об этом мужа, но кот возмутился:
– Все гигиенические процедуры будешь проводить сама! Ты хоть баба страшная, но все лучше, чем когда тебя мужик щупает.
Морщась от отвращения, Ненасытина натирала мылом тощие смрадные бока.
– Танюш, давай я помою? Мне не трудно, – предложил Борис. Он то и дело обеспокоенно заглядывал в ванную, не понимая, что происходит с женой.
