Нина Николаевна Колядина
Гайда!
Заметив промелькнувшее на лице гостя удивление, глава семейства снова засмеялся:
– Что – хакасок никогда не видел, а служивый?
– Нет, – простодушно ответил Аркадий.
Его ответ рассмешил остальных.
– Зинаида, жена моя, мать всех моих девок, – представил женщину Трофим Ильич. – Вот такие они у нас разные получились: две в мою породу пошли, а меньшая – в Зинкину, инородческую, хотя хакасских кровей у нее кот наплакал.
– Как так? – спросил Аркадий.
– Я тебе потом разъясню. Ты давай раздевайся, обедать будем, – сказал хозяин дома и, повернувшись к супруге, спросил:
– Мать, готов обед-то?
– Чего спрашиваешь – знаешь, что готов, мы ж тебя с поезда ждали, – сухо ответила Зинаида и, кивком головы позвав с собой старших дочерей, вернулась на кухню.
У Аркадия почему-то появилось ощущение, что жена Трофима Ильича не слишком рада появлению в доме незваного гостя, но войдя в просторную кухню, по которой разливался дразнящий аромат выставленных на столе и томящихся в печи блюд, он забыл обо всем на свете.
– Мать, а ты чего ж графинчик не поставила? – удивленно спросил жену Трофим Ильич.
Зинаида бросила на него неодобрительный взгляд, но вышла из-за стола и достала из шкафа графин с мутной жидкостью.
«Самогон», – догадался Аркадий и подумал: «Ну, сейчас начнется… А как откажешься?»
– Ну, давай за знакомство, – наполнив две стопки, произнес Трофим Ильич.
Сделав три небольших глотка, Аркадий поставил недопитую стопку на стол. К своему удивлению он заметил, что хозяин дома удовлетворенно кивнул и не стал настаивать на том, чтобы гость осушил посудину до дна.
– Ты ешь давай, не стесняйся, – вместо этого предложил он гостю.
Таких вкусных щей Аркадий не пробовал никогда в жизни.
– Так вот, – отставив в сторону пустую тарелку, – начал Трофим Ильич. – Про жену мою, Зинку, хочу сказать. Предки ее давние жили в Ужуре, когда он еще хакасской деревней был – улусом.
– А мне говорили, что в самом Ужуре инородцев нет. Только в волости их улусы еще остались, – перебил его Аркадий.
– Да ты слушай, не перебивай старших, – остановил его Трофим Ильич. – Это сейчас там одни русские живут. А когда-то одни хакасы и жили. И язык у них был свой, и вера своя. Потом уже со всех краев туда народ поехал: кто золото мыть, кто землю пахать. Строиться люди стали, храмы воздвигать православные. Инородцам это, конечно, не нравилось, вот и начали они постепенно место это освобождать от своего присутствия, в другие места переселяться. Но некоторые все же и в Ужуре оставались.
Вот и Зинкина то ли бабка, то ли прабабка какая-то не только осталась, но и веру православную приняла, и замуж вышла за казака нашего. А дети ихние и внуки потом уже только с русскими венчались. Уж сколько поколений их было, а кровь хакасская нет-нет да и даст о себе знать – глядишь, у кого-нибудь узкоглазенький детеныш появляется. Про бабку эту, хакаску, многие давно забыли, а как ребеночек такой родится, удивляются, а некоторые мужики и скандал подымают – откуда, мол, такое чудо взялось!
Трофим Ильич взял с блюда румяную кулебяку с грибами, разломил ее пополам и, протянув одну половину Аркадию, спросил:
– Вот ты бы как отреагировал, если б супруга твоя тебе черноголового да узкоглазого вдруг принесла?
– Нет, – засмеялся Аркадий. – У нас такого не может быть. Мы с женой оба светлые, и в роду ни у меня, ни у нее инородцев не было.
Куски кулебяки застыли в руках Трофима Ильича. С лица его вмиг слетела добродушная улыбка гостеприимного хозяина.
– Постой, так ты женатый, что ли? – повернувшись к Аркадию, спросил он гостя.
– Да, – ответил тот, удивившись произошедшей с хозяином дома перемене, и взял у него угощение.
Трофим Ильич положил на тарелку свой кусок кулебяки и молча потянулся за графином. Наполнив до краев обе стопки, он тут же опрокинул свою и строго сказал Аркадию:
– Пей!
Сам не зная почему, Аркадий быстро опустошил стопку. Сначала он почувствовал сильное жжение за грудиной, потом по его телу разлилось приятное тепло, от которого расслабились все его мышцы. Исчезли накопившаяся за последние сутки усталость и поселившаяся в душе тревога. Пропала даже благоразумная осторожность, которая раз-другой просыпалась в нем после того, как он отправился со станции с незнакомым ему человеком в незнакомое место.
– Ну, давай еще по одной, – предложил Трофим Ильич, снова наполнив стопки.
Зинаида начала собирать посуду. Девочки встали из-за стола, чтобы помочь матери, но та велела им идти в свою комнату. Трофим Ильич продолжал угощать гостя самогоном.
– Хороший вы человек, душевный, – принялся нахваливать его Аркадий, приняв на грудь очередную дозу. – Я вас еще в Ачинске на рынке увидел и подумал: «Какой хороший это человек! Надо бы мне с ним познакомиться поближе. А может, он в Ужуре живет? Тогда… Тогда… Что тогда? Что я хотел сказать? Забыл…»
– Ты тоже хороший человек, – похлопав Аркадия по плечу, с усмешкой сказал Трофим Ильич, которого крепкий алкоголь, казалось, не брал. – И, видать, не простой солдат, небось, должность высокую занимаешь?
– Высокую. Еще какую высокую! Я был командиром полка, – расхвастался опьяневший краском.
– Так уж и командиром полка? – то ли действительно не поверил, то ли сделал вид, что не поверил, Трофим Ильич.
– Да! – еще больше разгорячился Аркадий. – Был. На Тамбовщине. В Моршанском уезде. Когда мы антоновцев разбили, там даже парад устроили. И я им командовал. А принимал парад знаете кто?
– Кто?
– Сам Тху… Тху… Тухачевский, вот кто!
– Ну и ну! – покачал головой Трофим Ильич. – А сюда-то ты зачем приехал?
– И сюда… Назначение получил. Бандитов бить. В Ужур. Штаб ЧОН… – несвязно пробормотал Аркадий.
– Да спит он уже, не видишь, что ль, – забирая со стола последнюю посуду, сказала мужу Зинаида.
– Сам вижу, – буркнул тот. – Постели ему где-нибудь.
– Да постелила уж, – недовольно пробурчала женщина. – Скажи лучше, зачем ты его сюда приволок?
– А ты не догадываешься?
– Да некогда мне гадать, говори уж.
– Ох, дура баба, – покачал головой Трофим Ильич. – У нас ведь две девки на выданье. Где мы женихов-то им найдем? В нашей Глядени парней почти не осталось. Я его еще в Ачинске приглядел, на вокзале. Смотрю – парень, вроде, видный, военный, на командира похож. А когда узнал, что мы на одной станции выходим, подумал: а не позвать ли его к себе? Девок своих показать. Может, какая и приглянется. Я ж не знал, что у него жена есть.
– И ты красного бандита в дом притащил! – возмутилась Зинаида. – Да еще дочку нашу за него хотел отдать! Совсем ума лишился? Забыл, сколько горя они нам принесли? Или тебе на все наплевать?
– Да не наплевать мне, Зин. Только ничего уже не вернуть – ни брата твоего, ни мужиков наших, ни время то хорошее, когда мы про этих антихристов знать не знали. Или ты думаешь, мужицкие отряды их одолеют? Так нет – не выйдет у них ничего.
– А ты почем знаешь?
– Знаю, Зин. Всей душой чувствую. Уж если целые армии с ними не справились, то какой толк от этих отрядов? Вот увидишь – разгонят они их, а кого и убьют.
– Ну, не знаю… Может, ты и прав, – вздохнула Зинаида.
Утро выдалось хмурым и ветреным. Рваные облака мчались по небу с бешеной скоростью.
Голова у Аркадия раскалывалась от боли, ноги не слушались и то и дело попадали в сугроб, хотя шел он к станции по той же утоптанной тропинке, что и вчера.
«Надо же было дураку так напиться! – ругал он себя. – И чего меня понесло? Хорошо хоть обошлось. Оружие, документы – все на месте. Башка только трещит. И рожа бледная – как у тифозного. Как в таком виде в штаб заявиться? Что товарищ Кудрявцев подумает?»
11.
Небо над Ужуром было чистым. Ветер, разогнав облака, утихомирился.
Аркадий спрыгнул с невысокой платформы и огляделся. Перед ним, чуть в стороне от железнодорожной линии, раскинулись улицы села. За ними виднелась белая колокольня церкви, на которую, как ему сказали в Красноярске, он должен ориентироваться, направляясь в штаб отряда товарища Кудрявцева, находившийся недалеко от храма.
«Версты две по прямой», – прикинул наметанным глазом Аркадий.
Он перебросил через плечо вещмешок и, перед тем как отправиться в путь, обвел взглядом окрестности. От увиденного у него захватило дух: село лежало на дне огромной котловины, со всех сторон обнесенной невысокими, пологими, но невероятно красивыми холмами, синеющими вдали на фоне светло-голубого неба.
«Жалко, что Мурочка не видит этой красоты», – с грустью подумал Аркадий и зашагал в сторону церкви.
Дом, в котором разместился штаб шестого сводного отряда ЧОН Енисейской губернии, оказался таким же большим и добротным, как и у Трофима Ильича.
– Голиков Аркадий Петрович. Прибыл в ваше распоряжение, – представился Аркадий командиру отряда Кудрявцеву и протянул ему документы.
– Прибыли, значит, – кивнул ему Кудрявцев. – Как добрались до нас?
– Нормально, – коротко ответил Аркадий. – Готов приступить к работе.
– Это, хорошо, что готовы, – улыбнулся командир. – Нам люди ох как нужны. Тем более, такие опытные, как вы.
Он вытащил из портсигара папироску, чиркнув спичкой, не спеша раскурил ее и продолжил:
– Думаю, вас поставили в известность, что в целях наиболее целесообразного распределения сил для охраны от бандитов особо важных объектов и гражданского населения территория Ачинского и Минусинского уездов, которая лежит западнее Енисея, разделена на три боевых района. Так вот. Комбат второго района товарищ Касьянов отозван с должности. Вам предстоит принять у него батальон, штаб которого в настоящее время находится в деревне Божьеозерная, что у северного берега Божьего озера. В том районе, по нашим сведения, орудует банда Родионова. Отправляйтесь туда. Приказ о вашем назначении и постановке на все виды довольствия мной подписан.
«Да уж, райончик достался! – покачал головой Аркадий, рассматривая разложенные на столе карты и документы, где фиксировались объекты, охрана которых возлагалась на его батальон. – От одного пункта до другого десятки верст. И никаких железных дорог. А весь боерайон – что с севера на юг, что с востока на запад – получается, верст по сто в каждую сторону. И как, прикажете, распределять силы на охрану всех объектов, если в батальоне всего 165 штыков пехоты и 4 пулемета?»
Он вздохнул, аккуратно сложил бумаги, убрал их в планшет и бросил взгляд на стоявший в углу комнаты вещевой мешок, собранный в дорогу. От Ужура до Божьего озера почти 35 верст пути…
Деревенька Божьеозерная протянулась вдоль берегов быстрой, незамерзающей речки Парнушки, которая, зародившись где-то на севере Ужурской волости, журча и играя, собирая по дороге большие и маленькие ручейки, весело ныряет в один из самых крупных водоемов губернии. Коренные жители этих мест с давних времен называли его по-разному: озером Тенгерикуль, что означает Поднебесное, Тигерголь – что переводится как Небесное, Улугголь – просто Большое, а русское население с некоторых пор стало называть его Божьим озером.
Уже на следующий день по прибытии на новое место службы комбат Голиков с отрядом в пятнадцать штыков и одним пулеметчиком отправился на обследование ближайших районов. По деревне Новопокровская, что в шести верстах от Божьеозерной, проскакали, не останавливаясь. Решили спешиться в ней на обратном пути – после того, как будут возвращаться из улуса, расположенного в четырех верстах далее.
Хакасское селение оказалось небольшим – всего шесть юрт стояли у склона отлогого, покрытого снегом и редкой растительностью холма. Пять из них представляли собой довольно просторные шатры с рубленными шестигранными стенами. Одно жилище – самое большое, стоявшее в центре – было восьмигранным.
– Пошли туда, – показав на восьмигранник, сказал Аркадий. – Четверо со мной, остальным ждать.
Отыскав глазами одного из хакасских парней, оказавшихся в числе чоновцев, он велел ему идти с ним – на случай, если понадобится переводчик.
Отворив входную дверь, Аркадий встал на порог и, не проходя в жилище, замер на месте. После яркого солнца и слепящего снега в первые мгновения ему показалось, что помещение окутано мраком.
– Ой, ой, ой! – раздался позади него голос хакаса. – Зачем на порог наступил! Слезай скорей, нельзя на пороге стоять.
Ничего не понимающий комбат шагнул, наконец, внутрь.
Из небольших, прорубленных напротив входа окон, пробивалось достаточно света, чтобы обозреть убранство хакасского дома. Изнутри юрта выглядела еще больше, чем снаружи, и, если не роскошно, то уж никак не бедно и даже вполне живописно. Пол, правда, был земляной, но, судя по имеющейся в помещении нарядной обстановке и утвари, это, скорее всего, было связано с каким-то обычаем или преданием, а не с отсутствием возможности застелить его деревом. Впрочем, кое-где лежали яркие толстые ковры.
Вдоль стен стояли обтянутые разноцветным сафьяном и окованные металлической решеткой сундуки, мягкие нарядные диваны с многочисленными сафьяновыми подушками, столы, стулья. Над этой мебелью нависали стеллажи, заставленные красивыми чашками и прочей посудой, в том числе и серебряной.
На одной из стен – той, что справа – крепились полки, на которых стояли разного размера и формы горшки, кувшины, предназначенные для приготовления и хранения пищи. На стене слева висели ножи, кинжалы и даже лук со стрелами. По разделению предметов обихода можно было сделать вывод, что и помещение поделено на две половины – мужскую и женскую.
Посередине юрты виднелась сложенная из природного камня круглая площадка, в центре которой находился очаг с установленным над ним большим таганом на четырех изогнутых ножках. В крыше юрты, над очагом, было проделано отверстие, через которое наружу выходил дым.
Возле тагана суетились две женщины в ярких хакасских одеждах. При появлении неожиданных гостей они застыли с поварешками в руках. Остальные члены семейства – мужчины, молодые и старые, дети – тоже оторвались от своих дел и молча уставились на чоновцев. Их лица не обещали ничего хорошего.
«Настоящие хакасские буржуи», – подумал Аркадий, а вслух произнес:
– Здравствуйте.
– Изеннер, – перевел чоновец-хакас.
Ответа не последовало.
– Спросите у них, что им известно о бандитах. Может, знают, где у них стоянки и как до них добраться, – приказал «переводчику» комбат.
– Да не скажут они ничего, – пробурчал тот, но приказ выполнил – перевел просьбу командира.
Ответом снова была тишина. Аркадий заметил, что и без того узкие глаза самого старшего в юрте хакаса превратились в едва заметные щелочки, но, как показалось комбату, даже через эти щелочки проникал направленный на него испепеляющий взгляд.
– Ладно, ну их, этих инородцев, – сказал Аркадий. – Поехали обратно.
Перед тем, как вскочить на своего коня, он подозвал исполнившего обязанности переводчика чоновца и спросил:
– А что это ты там про порог говорил?
– Как что? – удивился хакас. – Всем известно: нельзя на порог наступать! Наступишь на него, встанешь в дверях, он тебя проклянет.
– Кто? Порог?
– Ну да! Несчастье придет в семью твою: сам заболеешь, или ребенок твой, или еще кто-нибудь из близких. А может, еще какая беда на тебя свалится.
– Ерунда какая! Это все предрассудки дурацкие. Разве можно в такие глупости верить! – засмеялся Аркадий, но в груди у него царапнула кошка.
Ночью он спал как убитый: накануне здорово измотался, несколько часов не слезая с седла. С утра решил заняться делами на месте, не покидая деревни. Да и с окрестностями Божьеозерной хотелось познакомиться поближе.
«Вода, видно, очень чистая, и дно не заилено, поэтому и лед такой прозрачный, – вглядываясь в ледяной простор раскинувшегося перед ним озера, подумал Аркадий. – Летом на поверхности наверняка горы отражаются – тоже очень красиво. А рыбы тут, наверное, видимо-невидимо. Эх, порыбачить бы, да вряд ли придется – не дадут…»
– Ну вот! Даже помечтать не дают, – произнес он вслух, увидев приближающегося к нему подчиненного.
– Товарищ комбат, там мужики из Новопокровской пришли, вас спрашивают, – доложил чоновец.
– А чего они хотят? – спросил Аркадий.
– Говорят, налет на них был.
– Какой налет? Когда? Мы ведь только вчера к ним ездили – там все спокойно было.
– Ну, а сегодня бандиты их навестили.
– Ладно, пошли.
Перед штабом стояли двое новопокровских крестьян, одного из которых – высокого, худого, лет пятидесяти – Аркадий запомнил после проведенного накануне рейда.
– Что там у вас случилось? – обратился он к мужику.
– А то и случилось, что вчерась вы свое возымели, а нынче родионовские нас ограбили! – с недовольным видом выпалил крестьянин. – Житья от вас от всех нет! Тьфу…
Аркадий хотел было возразить мужику: одно дело – помогать тем, кто Советскую власть оберегает, и совсем другое – пособничать бандитам, но не успел.
Другой мужик – такого же примерно возраста, как и первый, только пониже ростом и покоренастей, – пнув высокого локтем в бок, уточнил:
– Да вы-то только продовольствие взяли, а эти, мало того, что хлеба сколько выгребли, еще и лошадей увели.
– Сколько их было? – спросил коренастого Аркадий.
– Лошадей?
– Бандитов!
– А кто-ж их считал? – развел руками мужик. – Много. Раза в три больше, чем вас, а может, и в четыре.
– Полсотни-то точно было, – уже спокойнее сказал высокий. – И все с винтовками. Но пулемета, как у вас, точно не было. По избам прошлись, набрали, чего надо, и дальше поскакали.
– А куда поскакали, не знаете?
– Нет, – ответил крестьянин. – Мы ж за ними не следили.
– А зря! – сказал Аркадий. – Хоть бы направление запомнили. А то ищи теперь ветра в поле… или банду в тайге.
– Так что ж – вы искать-то их будете? – спросил коренастый. – Лошадок-то нам вернете?
– Будем, будем искать, – пообещал крестьянам комбат. – Только вы нам тоже должны помогать в поисках бандитов. Наверняка в деревне кто-нибудь знает, где у них стоянка! Знает – но не говорит. Так вы поспрашивайте деревенских, может, кто и проговорится. В общем, если что узнаете, сразу сообщите. Нам проще будет обезвредить банду. А пока идите домой.
Ночью шел снег, скрывая оставленные бандитами следы. В шесть утра Аркадий с пулеметчиком и отрядом в двадцать четыре штыка – больше сил он собрать не мог: чоновцы были разбросаны по разным объектам; да и при штабе надо было оставить несколько человек – выступил из Божьеозерной в Новопокровскую, через которую двинулся дальше, к тайге, на преследование банды.
«Их, по меньшей мере, раза в два больше, чем нас. Зато у нас пулемет, – подпрыгивая в седле на ухабистом бездорожье, рассуждал Аркадий. – Только вряд ли они на открытый бой пойдут. Зачем им рисковать? Уйдут подальше в тайгу, и дело с концом. А потом опять откуда-нибудь вылезут, где их не ждет никто…»
Как он и предполагал, поиски банды результатов не дали – ее следов чоновцы не обнаружили. Немного обнадеживал раздосадованного комбата тот факт, что уже знакомые ему мужики из Новопокровской согласились помочь его отряду. Возвращаясь из тайги, чоновцы заглянули в дом к высокому крестьянину и рассказали ему о своей неудаче.
– Ну, раз такое дело, пошлем мы кого помоложе в тайгу – пусть полазают по лесу, может, какой след и обнаружат, – окончательно сменил гнев на милость тот.
– Завтра же и пошлем, – согласился с ним и второй мужик – коренастый, которого позвали на разговор. – Наши ведь тайгу лучше вас знают.
Новопокровские мужики данное обещание выполнили. Целый день трое деревенских парней на лыжах рыскали по лесу и нашли-таки брошенную стоянку банды: верстах в тридцати от Божьеозерной они обнаружили… прирезанных лошадей и два глубоких лыжных следа, ведущих еще дальше в лес.
Настроение у Аркадия было хуже некуда: его вступление в должность началось с неудач, о которых, хочешь не хочешь, а приходится докладывать товарищу Кудрявцеву. Он уже заканчивал донесение, когда дверь штаба отворилась и в нее заглянул командир одного из отделений Матвей Проханов, с которым Аркадий успел подружиться за те несколько дней, что он прожил в Божьеозерной.
– Чего делаешь? – не переступая порога, спросил чоновец.
– Донесение в штаб составляю, – бросив короткий взгляд на товарища, буркнул Аркадий.
– А чего хмурый такой?
– А чему радоваться? Бандиты нам хвост показали, и где они, мы не знаем, мужики недовольны – лошадей-то им не вернули. Вот и нет никакого настроения.
Проханов хитро улыбнулся, одной рукой немного сдвинул в сторону полу куртки, другой похлопал по торчавшей из-под нее бутылке и спросил:
– Как насчет того, чтобы его поправить, а?
– Нет, Матюх, – некогда мне, да и неохота.
– Ну, как хочешь, – не стал настаивать Проханов и закрыл дверь.
Аркадий снова склонился над бумагой и, известив командование о том, что банда Родионова в количестве 50-55 человек ушла от его отряда в глубь тайги, поставил под донесением свою подпись: комбат Голиков. Настроение после этого стало еще хуже – будто он расписался в собственном бессилии.
Убрав документ, Аркадий поднялся из-за стола, подошел к окну и увидел, что вышедший на улицу Проханов стоит напротив штаба и озирается по сторонам. Немного поколебавшись, он постучал костяшками пальцев по стеклу и, когда Матвей посмотрел в его сторону, жестом пригласил товарища вернуться…
Через несколько дней Аркадий покинул район Божьего озера, вместе со штабом перебравшись на берег Белого Июса – в село Соленоозерное. Конечно, расстояние до Ужура увеличилось почти вдвое, но так было удобнее контролировать ссыпные пункты и один из главных охраняемых его батальоном объектов – знаменитый курорт Шира. До него теперь было около тридцати верст, а не восемьдесят, как от Божьеозерной.
Спустя неделю Аркадий пришел к выводу, что перемена места ничего не изменила. Чоновцы гонялись по окрестностям за крупными бандами Соловьева, Кулакова и шайками помельче, но те были неуловимы. Стоило разведке донести о появлении повстанцев в том или ином пункте, он поднимал отряд и впереди всех мчался в нужном направлении, но бандитов там словно ветром сдувало. Проскакав порой не один десяток верст, чоновцы ни с чем возвращались обратно.
После очередной такой безуспешной вылазки, случившейся накануне Пасхи, Аркадий чувствовал себя совершенно разбитым. Он без сил рухнул на кровать и уткнулся головой в подушку. В его висках бешено пульсировала кровь, сердце колотилось с такой же яростной силой, кулаки нервно сжимались. Ему хотелось то кричать во весь голос, то плакать как маленький ребенок, то биться головой о стену…
В дверь постучали. Аркадий не желал никого видеть, но ответил: «Войдите» и поднялся с кровати. В комнату заглянул Проханов, за ним виднелась вихрастая голова местного казака Захара Белых, позади которого было двое или трое чоновцев. Все разом завалились к нему.
– Комбат, ну ты чего смурной такой? – спросил Матвей. – Переживаешь, что опять промахнулись?
– Да нет, просто башка болит, – ответил Аркадий.
– Ладно, не ври, – не поверил ему Проханов. – В последнее время ты вообще сам не свой. Ты на себя в зеркало давно смотрел?
Другие чоновцы молчали – не каждый мог позволить себе разговаривать с командиром батальона в таком тоне.
– Ну, так чего? – дернув Проханова за рукав, спросил Белых.
– Да погоди! – отмахнулся от него Матвей.
– А вы зачем пришли-то? – поинтересовался Аркадий. – Дело какое есть?
– Есть! – расплылся в улыбке его товарищ.
На этот раз он сам толкнул Захара под локоть:
– Доставай!
Белых вытащил из-за пазухи полную литровку самогона и ожидающе уставился на главного чоновца.
Некоторое время Аркадий молча смотрел на бутыль, потом обреченно махнул рукой и сказал:
– Ладно, наливайте.
Одной бутылкой не обошлись – послали Захара за второй к местной самогонщице тетке Матрене.
– Гоняться по тайге что за соловьевскими, что за кулаковскими – дохлый номер. Вам их ни в жисть не словить! – разливая по стаканам мутноватую жидкость, начал разглагольствовать осмелевший от выпитого самогона Белых. – Для них ведь лес – что дом родной. Они там каждую тропку, каждый холмик, каждую балку знают. А вы что? Сунетесь в тайгу – и не знаете толком, куда идти.
– Так мы по следам ищем! – возразил тоже изрядно охмелевший Проханов. – Следы-то они оставляют!
– «Следы-то они оставляют», – передразнил его Захар. – Только почему-то вы по этим следам никого поймать не можете. Ага?
Аркадию показалось, что на лице казака промелькнуло что-то похожее на злорадство, но он отбросил от себя эту мысль – мало ли что на хмельную голову покажется.
– Они эти следы так запутают, что вам их век не распутать! – еще больше осмелел казак. – От одного бугра выдвинетесь, будете полдня по тайге шастать и к тому же бугру придете!
На этот раз Аркадий отчетливо увидел, что лицо Белых просто сияет от восторга.
– А ты чему радуешься, скотина? – набросился он на казака. – Что эти гады издеваются над нами? Над нами – чоновцами! Надо мной – командиром батальона! Да я таких как ты…
– Мужики, – не дав комбату закончить фразу, перебил его Проханов. – Мужики, а может, нам девок позвать?
– Каких девок? – не сразу сообразив, о чем речь, спросил Аркадий.
– Ну, каких-каких… Местных. Гулять так гулять.
– Нет, – покачал головой обрадованный неожиданным поворотом Белых. – Не выйдет ничего. Если станичники узнают, что их дочки к вам затесались, они им ноги повыдергивают. Точно! И вам самим не поздоровится.
– А может, гармошку принести? – прервав повисшее в комнате молчание, предложил один из чоновцев – Василий, до этого не вмешивающийся в разговор. – У меня есть.
– Так чего ж ты сразу-то не взял! – заорал на него Проханов. – Неси давай скорей!
Вместе с Василием отправили и Белых – еще за одной бутылкой самогона.
Захар вернулся первым – пустой.
– На дала тетка Матрена, – отчитался он перед чоновцами. – Сказала, пусть деньги платят.
– Я ей покажу деньги! – взорвался Аркадий. – Беги к ней обратно да скажи: «Не дашь бутылку – хуже будет! Они – то есть, мы – сами придут и… и… и дом твой спалят!» Вот так ей и скажи.
Заметив, что казак замешкался, охмелевший комбат разошелся еще сильнее:
– Чего стоишь? Нагайкой тебя подстегнуть? Дуй давай скорей: одна нога здесь, другая там!
Захар попятился к двери.
– И жратвы у нее возьми, – крикнул ему вдогонку Проханов. – Да побольше!
На следующий день похмелялись. Потом отмечали Пасху. В этот день Аркадию было особенно тошно. Начавшееся с утра застолье веселья не прибавляло – от выпитого самогона настроение становилось только хуже.
– Матюх, ну почему мне так не везет? Никогда еще со мной такого не было. В вонючих окопах сидел, сколько раз ранен был, в тифозном бараке валялся, вшей кормил, друзей хоронил, а так гадко на душе никогда не было, – повернувшись к сидевшему рядом с ним Проханову, начал жаловаться на свою жизнь Аркадий. – То волком выть хочется, то поубивал бы всех на хрен. Всё меня бесит. Спать не могу. Может, сглазил кто? Или правда порог этот чертов меня проклял?
– Какой еще порог? – не понял чоновец.
– А на который наступать нельзя, когда в юрту входишь. Наступишь – жди беды. Инородцы так говорят. А я наступил.
– Дурак ты, комбат. Нашел кому верить. Эти узкоглазые – хитрые как не знаю кто! Небось, специально тебе всякой ерунды наговорили, чтобы ты в нее поверил и, если что, сам себя поедом ел.
– Ерунды-не ерунды – не знаю… Но только не было еще такого в моей биографии, чтобы я с заданием командования не справился. Уж что только мы ни делали, а бандиты не сдаются, да еще посмеиваются над нами. Соловьев до того обнаглел, что записки мне присылает – в гости приглашает, гад. Поймаю его – на куски разорву!
– Надо пожестче с местными поработать, надавить на них посильнее, заставить не бандитам помогать, а нам, – посоветовал Проханов. – Многие ведь с бандами связаны. И стоянки их знают, и пособляют чем могут. Особенно инородцы.
– Да я бы против этих узкоглазых такие меры применил, что они навек бы меня запомнили! – взорвался Аркадий. – Все бы улусы их бандитские с землей сравнял! Кто бы тогда бандитам помогал, а?
– Согласен, – сказал Проханов. – Всех их пора ликвидировать к чертовой матери.
– Вот! Ты меня понимаешь, Матюх, а другие не понимают. Я ведь, как только сюда прибыл и ситуацию изучил, сразу в Красноярск рапортовал: чтобы бандитов ликвидировать, надо против инородцев этих полудиких самые жесткие меры применить. Как на антоновщине было… И просил-то для этого всего восемьдесят штыков! Так не дали, Матюх. Но ведь делать-то что-то надо!
Через три дня двое чоновцев привели в штаб хакаса, которого заподозрили в связи с бандитами.
– Ну, что, Ульчигачев, знаешь, где Соловьев прячется? – строгим голосом спросил его комбат.
– Чох /1/, – ответил инородец.
– А Кулаков со своей бандой?
– Чох, – повторил хакас.
– Не знаешь, значит, – прищурился Аркадий. – А если узнаешь, скажешь нам или нет?
– Пильбинчем /2/, – ответил задержанный.
– Ты, гад, что – по-русски говорить не умеешь? – набросился на него комбат. – Я тебе сейчас такой «пильчибем» устрою, что ты у меня не только по-русски – по-французски заговоришь!
Ульчигачев побледнел, но промолчал.
– Да знает он все, и русский понимает, – сказал один из чоновцев. – Просто своих выдавать не хочет. Ведь у Соловьева в банде по большей части инородцы. Да и у Кулакова они есть.
– Последний раз спрашиваю: будешь с ЧОНом сотрудничать или нет? – еще сильнее разозлился комбат.
Хакас молчал.
– Ну, сейчас ты у меня получишь, прихвостень бандитский! – вышел из себя Аркадий.
Он посмотрел на стоявших позади задержанного чоновцев и спросил:
– Нагайки при вас?
Оба парня с наглой усмешкой на лицах продемонстрировали командиру короткие, скрученные из узеньких ремешков плети, которыми обычно подстегивали своих коней…
В середине апреля вздыбился Белый Июс. Его ледяной панцирь раскололся на тысячи огромных льдин и маленьких льдинок, которые с бешеной скоростью понеслись вниз по течению реки. С еще большей скоростью в Ужур, Ачинск и Красноярск полетели телеграммы и донесения о бесчинствах начальника 2-го боерайона комбата Голикова и его подчиненных. Их поток не прекратился и в мае, когда хакасские горы и степи покрылись сочным разнотравьем.
Больше всего жалоб было от инородцев.
Несколько жителей улусов Барбаков, Подкамень и Балахта подверглись избиениям и поркам…
Житель Соленоозерного Терсков сообщал, что Голиков заставлял его сознаться в связях с бандой, но, так ничего и не добившись, арестовал и, угрожая расстрелом, заставил заплатить за свободу 250 рублей золотом…
Инородцы из улуса Сулеков жаловались на то, что прискакавшие в их селение чоновцы врывались в каждую юрту в поисках бандитов и во время обысков забирали у них продукты, мануфактуру, серебро. Потом выпороли нагайками и арестовали четырех человек…
Порки, побои, аресты, мародерство, угрозы расстрелом и расстрелы людей без какого-либо расследования вызывали отчаянные протесты у жителей.
