Нина Николаевна Колядина
Гайда!
Она каждый день ждала мужа из поездок по разным селеньям. Что он там делал, толком не знала, но, если Аркадий долго не возвращался, места себе не находила: вдруг с ним что-нибудь случилось?
– Да что со мной может случиться, – успокаивал жену Аркадий. – Здесь давно уже ничего серьезного не происходит.
– Ага! Если ничего серьезного, то почему же ты целыми днями по каким-то деревням и поселкам мотаешься? Чем ты там занимаешься? – завелась однажды Маруся.
Аркадий молча посмотрел на жену, так же молча подошел к обшарпанной тумбочке, взял лежавший на ней планшет и, откинув крышку, извлек из него сложенный пополам лист бумаги.
– Настоящий мандат выдан командиру 3-го отдельного коммунистического батальона особого назначения товарищу Голикову Аркадию Петровичу в том, что ему поручается формирование батальона и учет коммунистов обоего пола, в возрасте от 17-ти до 60-ти лет, для зачисления в отряд особого назначения в районе Тамьян-Катайского кантона, – развернув листок, громко прочитал он текст документа и, повернувшись к Марусе, спросил:
– Теперь тебе понятно, чем я здесь занимаюсь?
– Коммунистический батальон, отряд особого назначения… Мне это ни о чем не говорит. Можешь считать меня дурой, но я во всем этом не разбираюсь, – насупилась Маруся. – И вообще – дело не в том, как там какой-то отряд или батальон называется. Главное, чтобы с тобой ничего не случилось.
Аркадий улыбнулся – ему было приятно, что жена беспокоится о нем. Сложив листок, он снова убрал его в планшет, подошел к Марусе и, положив руки ей на плечи, сказал:
– Никакая ты не дура. Просто не совсем политически грамотная. А тебе, как жене красного командира, надо бы получше разбираться в текущих событиях. Придется провести для тебя политинформацию. В общем, садись и слушай.
Он придвинул к Марусе стул и после того, как она села на него, продолжил:
– Гражданская война, можно сказать, подходит к концу. Красная армия разгромила белых, разбила банды и шайки, которые выступали против народной власти. Масштабные боевые действия повсеместно уже прекратились, но кое-где бандиты еще сопротивляются властям. Поэтому в районах, где действуют остатки банд, создаются специальные вооруженные формирования, которые оказывают помощь советским органам в борьбе с контрреволюцией. Называются такие формирования частями особого назначения, сокращенно – ЧОН, а те, кто в этих частях служит, – чоновцами. Кстати, запомни: чоновцами становятся только коммунисты и комсомольцы или, в крайнем случае, сочувствующие.
В окрестностях Стерлитамака остались еще разрозненные бандитские шайки, которые прячутся в лесах и горах и могут навредить народному хозяйству. Тут ведь и железоделательные заводы имеются, и узкоколейные железные дороги, без которых в этих краях никак не обойтись. Так вот. Чтобы защитить от бандитов особо важные объекты, и сформирован вверенный мне батальон. Моя задача на сегодняшний день – пополнить его, укрепить новыми силами. Этим я, в основном, и занимаюсь.
Аркадий замолчал, посмотрел Марусе в глаза и, вздохнув, произнес еще одну фразу, которая ей совсем не понравилась:
– А вообще, делать мне тут нечего. Скучно! Буду проситься туда, где пока еще бесчинствуют бандиты и где их нужно бить!
Мерный стук колес сделал свое дело – Маруся незаметно погрузилась в сон. Во сне она увидела жалобно скулившую Доходягу – псину, которая прибилась к ним в Белорецке…
Однажды, промозглым октябрьским вечером, они шли по какой-то серой, унылой улочке и вдруг увидели растянувшуюся на обочине дороги тощую, с выпирающими из-под облезлой шерсти ребрами собаку. Она лежала на боку, вытянув перед собой передние лапы, и не подавала признаков жизни.
– Сдохла, – сказал Аркадий.
– Худая-то какая, – вздохнула Маруся. – Хозяева, видно, совсем не кормили.
– Понятное дело, не кормили, – согласился Аркадий. – Только хозяевам наверняка самим есть нечего. Да может, их уже и в живых-то нет. Люди каждый день от голода умирают. Ладно, пошли…
Настроение у обоих испортилось. Дальше шли молча, взявшись за руки.
– Ой, Адик, смотри! – оглянувшись назад, вдруг воскликнула Маруся.
Аркадий тоже оглянулся и увидел, что следом за ними, еле переступая лапами, покачиваясь из стороны в сторону, плетется та самая собака, которую они приняли за дохлую.
– Ну, что, доходяга, ожила? – обрадовался он. – Ну, пойдем, пойдем с нами – тут недалеко. Дадим тебе что-нибудь.
Псина приподняла тощую морду, посмотрела на обоих грустными, слезящимися глазами и благодарно шевельнула грязным повисшим хвостом.
Несколько дней они подкармливали собаку, выделяя ей кое-какие продукты из своего пайка. Вскоре Доходяга – данная Аркадием кличка закрепилась за псиной – оживилась, окрепла, стала уверенно держаться на лапах и даже частенько радостно помахивала хвостом. За Марусей она всюду следовала по пятам.
В один из ноябрьских дней, когда в воздухе уже кружились первые хлопья снега, Аркадий вернулся домой раньше обычного и оповестил жену:
– Все! Закончил я здесь свои дела! Едем в Москву – буду просить новое назначение.
– А ее куда? – показав на Доходягу, спросила Маруся.
– Куда-куда… Сам не знаю, что с ней теперь делать, – немного растерялся Аркадий. – Попробую куда-нибудь пристроить.
На следующий день к ним во двор вошли двое мужчин. Одного из них Маруся хорошо знала. Это был Алексей – чоновец, часто сопровождавший Аркадия в поездках по кантону. Второго – худого, хмурого, плохо говорившего по-русски башкира – она видела впервые.
– Мы за собакой пришли, – поздоровавшись, сказал Алексей. – Командир велел мне ее куда-нибудь определить. Вот, Салават возьмет.
Доходяга, стоявшая рядом с Марусей, будто чувствовала, что гости и хозяйка говорят о ней, и ничего хорошего от этого разговора не ждала. Она потерлась о Марусины ноги и негромко тявкнула.
– Ну, прости нас, прости, пожалуйста, – присев перед собакой на корточки и гладя ее по голове, чуть не плача, причитала Маруся. – Пойми, моя хорошая, мы уезжаем далеко-далеко отсюда и взять тебя с собой никак не можем.
Доходяга, тихонько поскуливая, смотрела на хозяйку печальными глазами. Когда та последний раз провела ладонью по ее голове, по щекам псины прокатились две скупые собачьи слезинки.
У Маруси разрывалось сердце, когда мужчины за поводок, накинутый Доходяге на шею, волокли со двора скулившую, упирающуюся всеми четырьмя лапами собаку. Но – что поделаешь? – не брать же ее в столицу.
Утром пришла подвода, чтобы отвезти Аркадия и его жену до станции, от которой начинался их путь к Стерлитамаку, а оттуда – к Москве. Тощую, понурую клячу держал под уздцы Алексей.
– Вы не знаете, как там наша собачка? – спросила у него Маруся.
Чоновец молча пожал плечами и отвернулся.
– Скажите, а Салават один живет или у него семья? – не отставала девушка.
– Какой там «один»! – ответил Алексей. – У него жена, мать старая и ребятишек то ли пятеро, то ли шестеро, не помню точно.
– Господи! Им самим, небось, еды не хватает, а они еще собаку взяли! – всплеснула руками Маруся. – Чем же они ее кормить-то будут?
– Так не они ее, а она их накормит, – ухмыльнулся Алексей.
– Как это? – не поняла Маруся.
– Как-как! Сварят и съедят. Неужели непонятно? Может, съели уже…
Маруся потеряла дар речи. Округлившимися от ужаса глазами она смотрела на Алексея и лишь едва шевелила губами, пытаясь что-то сказать или спросить.
– А вы думали, они псину вашу для забавы взяли? – снова невесело ухмыльнулся чоновец.
– А Аркадий знал? – наконец, вымолвила Маруся.
Алексей опять неопределенно пожал плечами:
– Он попросил меня найти кого-нибудь, кто бы ее взял, я и нашел. Не Салават, так другой бы взял. Для того же самого. Тут почти всех кошек и собак уже съели.
Он с жалостью посмотрел на побледневшую, стоявшую в оцепенении жену своего командира и сказал:
– Да не убивайтесь вы так. Может, собачка ваша детям жизнь спасла.
– Ну, что – едем? – раздался веселый голос вышедшего из дома Аркадия…
«Ничего хорошего в этой Башкирии не было, – очнувшись после растревожившего ее сна, – подумала Маруся. – Голод жуткий. На людей смотреть страшно: худые, изможденные, двигаются, словно тени. Даже Доходягу нашу съели…»
Ее мысли прервал ловко спрыгнувший с верхней полки Аркадий. Он сел рядом с женой, посмотрел на часы и виновато улыбнулся:
– Ничего себе – больше трех часов проспал! Небось, думаешь: «Что за муж мне достался – дрыхнет и дрыхнет!»
– Ничего такого я не думаю, – улыбнулась в ответ Маруся. – Сколько надо, столько и спи. Ты ведь так мало отдыхаешь.
– Что верно, то верно. Как в армию ушел, только в поездах и отсыпаюсь, – не стал возражать Аркадий.
Он обнял жену за плечи и спросил:
– Ну, как ты тут? Не замерзла?
– Нет, – ответила Маруся. – Только есть очень хочется.
– К Кургану подъезжаем. На станции разживемся кипяточком и поедим, – пообещал Аркадий.
Через несколько минут поезд, давно уже замедливший ход, громко заскрипел тормозами и остановился.
«Интересно, а в Сибири много еще банд осталось? –подумала Маруся, проводив взглядом отправившегося за кипятком мужа. – Может, пока мы туда доберемся, их все уже уничтожат? А то ведь с ума сойдешь, пока он за бандитами гоняется…»
Красноярск встретил Голиковых бодрящим февральским морозцем, ослепительно-голубым небом и пышными сугробами.
– Скажите, как пройти на Советскую? – спросил Аркадий у озирающегося по сторонам одетого в тулуп мужика, видно, выискивающего кого-то в потоке покинувших поезд пассажиров.
– На Советскую? – переспросил тот. – Это на Воскресенскую, что ли?
Аркадий пожал плечами.
– Ну да, откуда бы вам знать… Дайте сообразить, – продолжая озираться, сказал мужик и, немного подумав, «сообразил»:
– Точно! Воскресенская – это теперь Советская. Только она длинная. Вам дом-то какой нужен?
– Нам нужен штаб ЧОН Енисейской губернии, – ответил Аркадий.
Мужик сморщил лоб и снова задумался.
– Вы подскажите, как на Советскую выйти, а там уж мы сориентируемся, – поторопил его Аркадий.
– Вот я и думаю, как вам подсказать, – развел руками мужик. – Раньше я бы вам сказал: «Идите по Щеголевской». А теперь что?
– Что? – начал нервничать Аркадий.
– Что-что! – передразнил его мужик. – Теперь и не выговоришь, как она называется. Карла какая-то… Карла…
– Карла Маркса? – предположил Аркадий.
– Да нет, хуже, – отмахнулся мужик и вдруг, расплывшись в улыбке, распахнул для объятий руки, на которых тут же повисли двое радостно верещавших ребятишек.
Следом за детьми к мужику со словами: «Соскучились по дедушке!» – подошла улыбающаяся женщина в накинутой поверх шубы теплой шали.
– Давай еще у кого-нибудь спросим, – предложила Аркадию съежившаяся от холода Маруся, но тот не успел ответить.
– По Щеголевской идите, по Щеголевской! Вон там она начинается, – громко крикнул мужик и махнул рукой в нужном направлении. – По ней и выйдете прямо на Воскресенскую. Тьфу! На вашу эту, как ее…
– И правда не выговоришь, – засмеялась Маруся, показывая на приколоченную к почерневшему от времени забору табличку с новым названием нужной им улицы: «Карла Либкнехта».
– Да уж, – улыбнулся и Аркадий. – Ладно, идем на Советскую.
Не прошло и четверти часа, как Голиковы подошли к двухэтажному каменному зданию, в котором незадолго до их приезда в Красноярск разместился губернский штаб ЧОН. На той же Советской находился и дом – тоже двухэтажный, но поменьше и попроще штабного, – где им выделили квартиру.
Аркадий помог жене раздеться.
– Ну, наконец-то на месте, – прижавшись спиной к теплой, облицованной белым изразцом печке, сказала Маруся. – Я еле на ногах стою, да еще замерзла как цуцик.
Аркадий скинул шинель, бросил ее на стул и, подойдя к Марусе, уперся ладонями в гладкий кафель – так, что жена оказалась между его вытянутыми вперед руками. Глядя ей прямо в глаза, спросил:
– Мурочка, ты на меня не сердишься?
– За что? – удивилась Маруся.
– Ну, как «за что»? Наобещал тебе с три короба: в академию поступлю, в Москве будем жить… А сам привез тебя в эту глухомань.
– Никакая это не глухомань, – возразила Маруся. – Город мне очень даже понравился. Холодновато правда, но ведь скоро весна. А там, глядишь, и дела твои здесь закончатся.
– К весне, может, и не закончатся, но к лету уж точно, – пообещал Аркадий. – Тогда и в Москву поедем. Хочу, чтобы наш малыш в столице родился. А пока надо добить бандитов, которые тут еще в силе и местное население терроризируют. В основном, на юге губернии, где много инородцев. В штабе ЧОН меня ввели в курс дела…
– Значит, мы опять куда-то поедем? Здесь не останемся? – не дала ему договорить Маруся.
– Понимаешь, киска, тут дело такое… – замялся Аркадий. – Вместе нам ехать никак нельзя. Я один должен ехать.
– Как так? – вскинула брови Маруся. – А я, что же, одна тут останусь?
– Это ненадолго! Говорю же тебе – скоро все закончится.
– Что значит «скоро»? Сам же говоришь: к лету. Я до лета без тебя буду жить?
– Мурочка, родная моя, придется с этим смириться, иначе никак нельзя, – ласково сказал Аркадий.
– Ну, почему, почему я не могу поехать с тобой? В Башкирии мы ведь были вместе: ты своими делами занимался, а я тебя ждала. Все ведь было хорошо! Почему сейчас нельзя?
– Пойми, кисуля, здесь не Башкирия. Там с бандами было почти покончено – это раз. Местное население их уже не поддерживало – это два. Люди сами голодали, и кормить бандитов им было просто нечем. А главное – в Башкирии железнодорожная сеть хорошо развита. Из дома я уезжал на день, на два и быстро возвращался. А там, куда я теперь назначен, все по-другому.
– Что «по-другому»? Там опасно? – забеспокоилась Маруся.
– Ну, не опаснее, чем где-либо, – уклончиво ответил Аркадий. – Просто ситуация там, повторяю, совсем другая. Расстояния между населенными пунктами огромные, а железных дорог нет. Есть одна ветка в ту сторону: от Ачинска верст на восемьдесят тянется, а потом все – железная дорога не достроена, как хочешь, так и добирайся до места. А мне ведь дальше надо – в Ужур. Это еще почти столько же. Ну, и как, спрашивается, я тебя туда повезу? На лошади, что ли? Беременную-то?
Последний аргумент заставил Марусю задуматься.
– К тому же большинство хакасов – инородцев, которые там живут, – или в банде состоят, или бандитов поддерживают, – продолжал убеждать жену Аркадий. – И вообще – народ это дикий, они до сих пор в юртах живут. Если мне надо будет в каком-нибудь улусе остановиться, то тоже придется в юрте ночевать. И ты хочешь…
– Ну, хватит, – прервала мужа Маруся, – убедил: один так один. Конечно, если бы не наш маленький, я бы с тобой поспорила. А так…
– Умничка моя! – похвалил ее Аркадий. – Я знал, что ты меня поймешь. Обещаю тебе: сделаю все, чтобы поскорее вернуться.
Он притянул жену к себе, крепко поцеловал в губы и сказал:
– А у меня еще одна новость.
– Хорошая или плохая? – спросила Маруся.
– Думаю, тебе понравится.
– Ну, говори же скорей, не томи!
– Ладно, не буду. Мне предоставили отпуск на несколько дней!
Громко вскрикнув от радости, Маруся бросилась мужу на шею…
Отпуск пролетел быстрее выпущенной из револьвера пули. Именно так показалось Аркадию, когда наступил день его отъезда.
– Обещай, что будешь писать мне каждый день, – наблюдая за тем, как он укладывает вещи в армейский мешок, потребовала Маруся. – Или хотя бы через день.
– Буду писать, как только смогу, – пообещал Аркадий, но на всякий случай предупредил жену:
– А вот как там почта работает – не знаю. К тому же скоро снег начнет таять, и может такое быть, что по тракту ни одна подвода не проедет. В общем, если не будут приходить письма, не волнуйся. Главное – жди меня самого.
Он стянул веревку, продернутую в горловине мешка, завязал ее крепким узлом, отставил поклажу в сторону, подошел к Марусе и, обняв ее, сказал:
– А самое главное – береги себя и нашего малыша.
Выйдя на улицу, Аркадий поднял голову вверх и посмотрел на окно их квартиры. На фоне единственного во всем доме светящегося бледно-оранжевого прямоугольника застыл тоненький женский силуэт. Аркадий помахал ему рукой. От силуэта тут же отделилась узенькая полоска и затрепетала в тусклом свете…
Осевший мартовский снег гулко скрипел под ногами. Больше ни один звук не нарушал тишину погрузившихся в сон улиц. Лишь подойдя к привокзальной площади, Аркадий заметил, что не все в городе спят. А на перроне вокзала вообще царило привычное для посадки оживление.
Его поезд уже стоял на путях. Во главе состава пыхтел, выбрасывая в морозный воздух клубы белого пара, большой черный паровоз.
Аркадий занял свое место в вагоне. Он знал – до Ачинска, где ему нужно сделать пересадку, ехать часов пять. За это время можно прекрасно выспаться.
Вскоре состав двинулся с места. Пока он набирал скорость, севшие в Красноярске пассажиры успели разместить свой скарб и угомониться.
Аркадий сомкнул веки, но возникающий то и дело в его сознании темный силуэт жены в проеме освещенного окна мешал ему заснуть. В голову полезли невеселые мысли:
«Как она будет без меня? Одна, в чужом городе, без родных, без подруг. В ее-то положении…»
От этих мыслей сон улетучился окончательно, по телу начала расползаться навязчивая, липкая тревога.
Чтобы хоть как-то вернуть прежнее, бодрое расположение духа, с которым он всего несколько минут назад шагал по ночным улицам Красноярска, Аркадий попробовал посмотреть на ситуацию под другим углом: а чего, собственно говоря, так уж сильно волноваться?
Мурочка – не избалованная барышня, если что, перед трудностями не спасует. Да и трудностей-то особых быть не должно. На довольствие он ее поставил, голодать не будет. Конечно, много чего пока не хватает: мыла, спичек, мануфактуры. Но с продуктами положение тут не такое уж и плохое, с голоду никто не умирает, как в той же Башкирии или в Поволжье. Что и говорить, народ здесь лучше живет, чем в других местах. Скоро совсем жизнь наладится. Главное – с бандитизмом побыстрее покончить…
Стоило Аркадию вспомнить о бандитах, как его мысли потекли по новому руслу.
«Больше двух лет прошло, как белых в губернии разбили, Советскую власть повсеместно восстановили, но ведь находятся люди, которые до сих пор с этим смириться не могут, – подумал он. – Вот хоть тот же Соловьев… Хотя и другие банды в разных местах орудуют, но о Соловьеве больше всего говорят…»
В штабе Аркадию тоже много чего рассказали об этом бандите. Лет ему чуть больше тридцати, имеет жену, детей. Сам из местных – родился в станице Соленоозерная в семье потомственных казаков. После окончания школы был призван на службу в казачью сотню в Красноярске, а при колчаковцах – мобилизован и служил урядником в 1-ом Енисейском казачьем полку.
Все эти сведения были получены чоновцами еще два года назад, когда красные вышибли из губернии белых. Многие колчаковцы, в том числе и Иван Соловьев, были арестованы и подверглись разного рода наказаниям. Соловьева тогда приговорили к одному году заключения в Красноярском концлагере, откуда он благополучно сбежал и, укрывшись в тайге, вскоре сколотил свою банду, собрав тех, кто был недоволен Советской властью.
Аркадия предупредили, что Соловьев – мужик ловкий, хитрый, изворотливый. Уж сколько времени чоновцы за ним охотятся, а взять бандита никак не могут. Да что там «взять»! Даже места расположения его отряда определить не удается. К тому же он их постоянно меняет. И не угадаешь, где и когда из тайги вынырнет и на какой объект нападет.
«Ничего, вот доберусь до места назначения, тогда посмотрим, кто кого, – зевнув, подумал Аркадий. – На антоновщине и не таких усмиряли…»
Поезд из Ачинска по южной железнодорожной ветке отправлялся около полудня. Чтобы как-то скоротать время, Аркадий решил прогуляться по городу. Бесцельно бродя по главным улицам, он неожиданно вышел к рынку, где вовсю шла бойкая торговля. Чего тут только не было: и продовольствие, и поношенная одежда, которую еще вполне можно было доносить, и промышленные товары – их, по большей части, меняли на муку, рыбу и самогон.
– Полпуда? – раздался за его спиной удивленный женский возглас. – Бог с вами, сударь! Нет, меньше чем за два не отдам, и не просите. Это же Зингер!
Аркадий оглянулся – ему стало интересно, что за штуковина заинтересовала какого-то там сударя. Да и название товара почему-то показалось знакомым. Увидев стоявшую на деревянном прилавке швейную машинку известной немецкой фирмы, он чуть было не хлопнул себя по лбу: «Господи, как я мог забыть! У нас ведь дома такая же!»
Мужику, которому приглянулась машинка, старомодное обращение «сударь», по мнению Аркадия, никак не подходило. Это был довольно крупный крестьянин лет сорока с окладистой рыжей бородой и такими же рыжими усами, бровями и ресницами, обрамляющими маленькие хитрые глазки непонятно какого цвета. Впрочем, назвать его товарищем у Аркадия язык бы тоже не повернулся.
Владелицей машинки оказалась женщина примерно такого же, как и бородач, возраста. На ней было длинное черное пальто из добротного, но заметно потертого драпа, отделанное серым, кое-где побитым молью каракулем.
– Ишь чего захотела! – возмутился крестьянин. – Пуд муки нынче уже за полтора мильёна уходит!
– Думаете, я не знаю, сколько сейчас мука стоит? – не сдавалась женщина. – Нет, меньше чем за два не отдам.
– Да где ж я тебе два-то возьму? – округлил глаза мужик. – Подумай своей башкой, как бы я их сюда припер, два пуда-то?
– Я же сказала: «Нет!» Машинки теперь пользуются спросом. Не вы, так другой возьмет… пуда за полтора, – сбавила цену женщина.
– Ладно, – почесал затылок мужик и предложил свой вариант:
– Полпуда и бутыль первача на полчетверти.
– Не нужен мне никакой первач! – отказалась от нового предложения женщина и спросила:
– А что это?
Так и не дождавшись окончания торга, Аркадий еще какое-то время потолкался по рынку и пошел в сторону вокзала.
Народу на перроне было пока немного – до отправления поезда оставалось больше часа.
«Весна на дворе, а холод стоит собачий, – притопывая по платформе замерзшими ногами и похлопывая себя по плечам, подумал Аркадий. – Солнце, вроде, и яркое, а совсем не греет».
– Пришел марток – одевай семеро порток! Что – замерз, служивый? – услышал он уже знакомый ему мужской голос.
Рядом с Аркадием стоял рыжебородый мужик, которого он приметил на местном рынке. В одной руке у него была потрепанная кожаная торба, в другой – перехваченная веревкой швейная машинка в блестящем коричневом футляре с эмблемой знаменитой фирмы, которую он, судя по довольному выражению лица, выменял с хорошей для себя выгодой.
– Да уж, не жарко, – кивнул Аркадий.
– Поезд ждешь? – задал вопрос бородач.
Аркадий снова кивнул, усмехнувшись про себя – как будто на перроне можно ждать аэроплан или хотя бы телегу с лошадьми.
– Далёко ехать-то? – поинтересовался мужик.
– До конца, – ответил Аркадий.
– До Глядени, значит! – почему-то обрадовался крестьянин. – А в Глядени-то к кому?
– Да ни к кому… Мне вообще-то дальше надо – в Ужур. Просто поезд только до Глядени идет.
– Так, вроде, уж до Марьясова пустили? – вклинился в их разговор другой ожидающий поезд мужик – крестьянин лет шестидесяти, тоже с бородой, но не рыжей, а серебристо-белой. – К Ужуру-то куда ближе.
– Нет, – покачал головой рыжебородый. – По билетам только до Глядени. Уж я-то знаю – сам там живу. А до Марьясова можно доехать на том поезде, который рабочих и материалы для строительства возит. Там с начальством надо договариваться, на месте.
– А до Ужура? – спросил Аркадий. – Мне сказали, что и до Ужура так можно.
– Может, и можно, – хитро прищурился бородач. – Только нынче это уже не выйдет.
– Почему?
– Дык, рабочий поезд только утром пойдет.
– Ну, утром так утром, – не стал огорчаться по такому поводу Аркадий. – На станции переночую.
Вдали послышался гудок паровоза, а вскоре показался и сам состав.
В вагоне оба бородача сели рядом, Аркадий – напротив. Крестьяне снова заговорили о недостроенной железнодорожной ветке.
– В газете на днях писали, что 21-й до Ужура скоро пустят, – имея в виду тот самый поезд, на котором они ехали, сказал седобородый. – Вот я и подумал, что до Марьясова он уже ходит.
– Да где там! – махнул рукой рыжий. – До Глядени-то еле-еле пустили. Все у них там чего-то не хватает: то болтов, то рельсов. Уж сколько лет бодягу тянут.
– А когда эту линию строить начали? – заинтересовался разговором и Аркадий.
– Да при царе еще, в четырнадцатом, – первым отозвался пожилой крестьянин. – Ох, и обрадовались мы, когда узнали, что от основной дороги ветку на юг протянут, аж до Минусинска. Это сколько ж товаров можно по железке возить! Не то что по тракту на лошадях иль по Енисею на баржах, да и то только летом.
– Аккурат перед германской и начали, – поддержал его второй попутчик Аркадия. – И в войну первое время работали. К шестнадцатому году до нашей Глядени почти полностью дорогу проложили, только рельсов и тогда не хватало – говорят, на пушки их переплавляли. А потом стройка хиреть начала – рабочих-то мало осталось. Мужиков тогда всё на войну забирали, будь она неладна. В общем, с тех пор дела шли ни шатко ни валко.
– Ну да, то война, то одна революция, то другая, потом опять не поймешь чего: то красные, то белые, теперь вот снова красные, – вставил свое слово седобородый. – А что дальше будет – одному богу известно.
– Как «что будет»? – вспыхнул Аркадий. – Сами же говорите: до Ужура скоро поезда пойдут. Значит, строят дорогу! И достроят.
– Сегодня строят, а завтра опять власть поменяется, и снова неразбериха начнется. Не до стройки будет, – возразил крестьянин.
– Власть больше не поменяется, – твердо сказал Аркадий. – Остатки белых банд до Приморья додрапали, но и там им недолго осталось.
Он внимательно посмотрел на пожилого, потом перевел взгляд на рыжего мужика и, обращаясь сразу к обоим, с легкой усмешкой на губах спросил:
– Или вы думаете, что здешние бандиты, вроде Соловьева, могут тут власть захватить?
Мужики переглянулись, но ответа не дали. Только седобородый легонько пожал плечами.
Какое-то время ехали молча, но когда за окнами вагона замелькали металлические конструкции, с двух сторон ограждающие железнодорожное полотно, Аркадий спросил:
– Мост, что ли?
– Ну, да, через Чулым, – с готовностью ответил пожилой крестьянин. – Еще в шестнадцатом построили. Тогда по нему первый поезд и пошел – но только до Ададыма. Следующая станция так называется. А неподалеку село большое – Назарово, где я как раз и живу.
Собрав свои пожитки, он поклонился попутчикам:
– Ну, прощевайте. Счастливо доехать.
Остановка в Ададыме была недолгой.
– А в Ужур-то тебе зачем? – спросил Аркадия рыжебородый мужик, когда поезд тронулся с места.
– По делам службы, – не стал вдаваться в подробности Аркадий.
– Понятно, – кивнул крестьянин, сделав вид, что вполне удовлетворен ответом.
В Глядени из вагонов вышли всего несколько человек – остальные покинули поезд на предыдущих станциях. Еще меньше пассажиров ожидали состав, чтобы отправиться на нем в обратном направлении.
– Постой, служивый, – окликнул Аркадия рыжебородый, когда тот направился к одноэтажному деревянному зданию, протянувшемуся вдоль железнодорожного полотна. – В самом деле, что ль, на станции ночевать собрался?
– А что? – спросил Аркадий.
– Да не дело это. Пойдем-ка со мной. У меня изба большая, просторная, найду, где тебе постелить.
Увидев, что его попутчик колеблется, крестьянин повторил приглашение:
– Пойдем, пойдем… Заодно подсобишь вещи донести.
«Вот дурак! Куда поперся? Неприятностей на свою голову захотел? Чурбан безмозглый! – на все лады костерил сам себя Аркадий, ступая следом за попутчиком по узенькой, протоптанной в просевшем, но еще высоком сугробе тропинке. – Мужика первый раз видишь, не знаешь, что это за человек. А если он с какой-нибудь шайкой связан? Вот придут ночью бандиты и пристукнут тебя, дурака. Что с Мурочкой будет? А с маленьким, когда он родится? Может, вернуться пока не поздно…»
– Меня Трофим Ильич звать, – повернув голову, через плечо крикнул ему крестьянин. – А тебя?
Аркадий назвал свое имя и, на ходу перехватив швейную машинку из одной руки в другую, подумал:
«Ладно, может, и обойдется… В этих местах, вроде, с бандитами покончено. Во всяком случае, в штабе ЧОН так считают. Банды дальше, в основном, за Ужуром действуют. Но оружие надо держать наготове. Мало ли что…»
Мысли шагавшего впереди мужика в то же время крутились вокруг его нового знакомого:
«Аркадий, значит. Ну-ну… Интересно, сколько ж ему лет? Вроде, молодой совсем, а, видать, не простой солдатик – отличия-то на шинельке командирские. Это хорошо. В Ужур, значит, едет. Не говорит, зачем, но и без того понятно…»
Трофим Ильич не обманул: дом у него оказался действительно большой, широкий – в пять окон по фасаду. Во дворе имелось несколько хозяйственных построек – тоже добротных, срубленных из крепкого дерева, как и главная изба.
Распахнув входную дверь, он пригласил Аркадия в сени:
– Заходи, заходи, не бойся.
– Я и не боюсь. Чего мне бояться? – ответил тот и смело перешагнул порог дома.
В передней их встретила девочка лет десяти-одиннадцати – темноволосая, с узкими, чуть раскосыми карими глазами, аккуратным маленьким носиком и пухлыми розовыми губками на смуглом личике.
– Ой, папка приехал! – радостно закричала девочка. – Лизка, Лушка, идите сюда! Папка приехал! Смотрите, чего он привез!
Она кинулась к Аркадию, обеими руками ухватилась за футляр машинки и, подняв на гостя озорные глазки, спросила:
– Это ведь нам?
– Вам, вам, кому же еще, – ответил за Аркадия хозяин дома и, кивнув в сторону стоявшей у стенки лавки, сказал:
– Ставь сюда.
Дверь между соседней комнатой и передней открылась. В дверном проеме появились две девочки постарше темноволосой смуглянки. Их уже вполне можно было назвать взрослыми девушками: одна выглядела лет на шестнадцать-семнадцать, другая – на год-два помоложе.
Увидев незнакомого человека, да еще в военной форме, сестры – а в этом Аркадий не сомневался: несмотря на разницу в возрасте, девушки были похожи друг на друга, как две половинки персика – замерли на месте. По чистой белой коже их щек растекся легкий румянец, что в сочетании с вьющимися золотисто-рыжими волосами сестер действительно делало обеих похожими на спелые персики, которые запомнились Аркадию по Кубани.
– Чего застыли? – засмеялся Трофим Ильич. – Солдата никогда не видели? Да идите, идите, он не кусается.
Девушки осторожно переступили дверной порог и вошли в переднюю.
– Дочки мои – Лизавета и Лукерья, – представил сестер хозяин дома. – А это…
Он огляделся, но не увидев младшую из девочек, покачал головой:
– Ну, егоза! Уже усвистела куда-то.
– Да в кухне она, – сказала одна из девушек.
В это же самое время распахнулась еще одна дверь – с другой стороны передней. В комнату вместе со смуглянкой вошла женщина лет тридцати пяти или чуть старше, посмотрев на которую, Аркадий понял, в кого пошла младшая дочь Трофима Ильича.
