Нина Николаевна Колядина
Гайда!
Он раскрыл журнал на одной из страниц, вдоль корешка которой тянулась тоненькая зеленая травинка, служившая, по всей видимости, закладкой, и ткнул пальцем в набранный крупным шрифтом заголовок статьи: «Беглецов вернули обратно».
– Тут написано, что трое ребят из младшего класса самовольно оставили корпус и убежали на фронт, бить германцев, – улыбаясь, сказал Виктор. – Но их, конечно, вернули и наказали.
– И как же их наказали? – спросил кто-то из парней. – Сладкого, что ли, лишили?
Раздался дружный хохот.
– Нет, расстреляли за нарушение дисциплины! – со смехом предположил другой курсант.
– А я тоже в детстве на войну убегал! – разоткровенничался Аркадий, когда хохот утих. – В то же самое время, как и эта троица. Правда, направился в другую от линии фронта сторону – во Владимир, где мой отец служил в ополчении. Очень уж я по нему соскучился.
– Ну, и как? Добрался до места?
– Какое там! – махнул рукой Аркадий. – Мать быстро сообразила, куда я мог податься. Меня перед Нижним с товарняка сняли. Правда, уже на третий день побега.
– И чего?
– Чего-чего! Радовался, что домой доставили. Я потом целый день отъедался и отсыпался, – сознался Аркадий. – Мне было-то всего десять лет.
– Ааа… – протянул сидевший рядом с ним курсант. – Тогда понятно, почему тебя не расстреляли.
Все снова захохотали.
– Шутки-шутками, – сказал Сомов, – а в журнале этом есть и другая информация: о тех, кто по-настоящему на войну уходил. Родину защищать. Речь идет о старшеклассниках.
Он перелистал несколько страниц, нашел еще одну травинку и зачитал выдержку из небольшой заметки: «Восемь кадет из выпускного класса изъявили желание добровольно встать в ряды защитников Отечества и отправиться на фронт рядовыми солдатами…»
Курсанты бойко начали обсуждать информацию:
– Ну и что? Тогда многие на фронт рвались! Все хотели германца бить!
– Ну да! Не было ведь ни красных, ни белых! Одна только армия была – российская!
– Знать бы, куда эти субчики после германской подались, когда большевики Брестский мир подписали!
– Да уж точно не в Красную армию! Небось, у белых теперь командирами заделались.
– Ага! Кто с Колчаком к Волге прет, кто с Деникиным против наших воюет.
– Ох, попадись мне эти кадетики сейчас – всех бы к стенке поставил и в штабеля уложил!
– А я бы их как капусту порубил! Нечего на всякую шваль патроны тратить!
В корпус курсанты вернулись в веселом расположении духа. И хотя ужин, которым их накормили в столовой, оказался не слишком сытным, настроение у всех было приподнятым.
Окна просторной, светлой комнаты, где разместилась рота Аркадия, выходили на березовую рощу. Киевляне называли ее Кадетским гаем.
Аркадий бросил взгляд на окутанные зеленой дымкой деревья и слегка погрустнел. Ему вспомнился Арзамас, такая же рощица возле храма Всех Святых, с которой у него было связано много детских – да и не совсем детских – воспоминаний. Мальчишками он и его товарищи устраивали там военные игры – носились между березами, прятались за их стволами, стреляли друг в друга из самодельных ружей. Ни у кого тогда и в мыслях не было, что когда-нибудь в этой самой роще будут раздаваться настоящие выстрелы, из настоящего оружия. А теперь не только выстрелы, но и расстрелы повсюду стали делом обыденным. Сегодня в сквере, перед ужином, курсанты даже весело шутили по этому поводу.
Аркадий еще раз посмотрел в сторону Кадетского гая, и его мысли снова перенеслись в Арзамас. Осенью прошлого года уездную ЧК там возглавил Алексей Зиновьев. Он проявлял такое усердие в борьбе с буржуазией и прочими контрреволюционными элементами, что даже его товарищ по партии, секретарь уездного исполкома Женька Гоппиус, который раньше учился вместе с ним в реальном училище, как-то сказал, что Алеша чересчур старается, без разбора обвиняя людей в антиреволюционной деятельности.
Иногда и Аркадию становилось не по себе, когда в списках арестованных уездной чрезвычайкой попадались знакомые фамилии. Однажды он поделился своими сомнениями с Петькой Цыбышевым.
– Ну, а что? – пожал плечами тот. – Ты хочешь, чтобы нас с тобой эти буржуи уничтожили? А они так и сделают, если верх возьмут. Тут, брат, как говорится, кто кого. И потом – чего их жалеть-то? Товарищ Лацис вообще считает, что наша ЧК еще недостаточно хорошо в этом направлении работает. Я недавно его статью в «Красном терроре» прочитал. Так вот, в ней написано, что буржуазию надо уничтожать как класс, нечего по ней плакать, пока страна кишит белогвардейщиной…
Ночью Аркадию снилась Лена Дорошевская. Во сне он увидел, как ее тоненькая фигурка мелькает среди молодых, стройных березок и кажется похожей на одну из них. На девушке – красивое белое платье с кружевным воротничком. От затылка на грудь перекинута длинная темно-русая коса с вплетенной в нее такой же белой шелковой лентой.
Лена, улыбаясь, идет по узенькой тропинке, протоптанной в зеленой траве среди березовой рощи. По стволам деревьев скользят солнечные лучи.
«Где это? Что это за место? – отчего-то тревожно стучит у Аркадия в висках. – Киев? Кадетский гай? Непохоже… Арзамас? Неужели это наша роща – та самая, возле Всехсвятской церкви? Но что там делает Лена? И почему она совсем одна…»
А Лена уже стоит перед воротами храма и старается открыть тяжелую дверь, которая никак ей не поддается.
«Леночка! Лена!» – силится произнести имя девушки Аркадий, но это у него почему-то не получается. И все-таки Лена будто бы слышит его и оборачивается. Аркадия поражает произошедшая в ее лице перемена. На нем уже не играет улыбка, а с глаз, наполненных горьким отчаянием, готовы сорваться слезы. Губы девушки начинают подрагивать, и кажется, что она вот-вот заплачет. Но нет. Лена не плачет, а тоже пытается произнести какие-то слова. И хотя до слуха Аркадия не долетает ни единого звука, смысл этих слов ему все же понятен.
«Надо открыть дверь! – будто бы говорит Лена. – Там мой папа. Нужно выпустить его оттуда. Аркашенька, помоги мне открыть эту дверь. Умоляю тебя – помоги…»
У Аркадия начинает бешено колотиться сердце. Первая мысль, которая приходит ему в голову, – немедленно броситься Лене на подмогу. Но он не может сдвинуться с места – ноги его кажутся такими тяжелыми, будто к каждой из них прикована пудовая гиря.
«Что со мной? – удивляется Аркадий. – Что с моими ногами? Почему я не могу оторвать их от земли?»
«Потому что тебе туда не надо, – отвечает на его вопрос откуда-то появившийся перед ним начальник арзамасской ЧК Алексей Зиновьев. – Нельзя открывать эту дверь. Там ведь теперь тюрьма. Или ты забыл?»
Господи! Как же он мог забыть! Действительно – Всехсвятская церковь давно уже не церковь, а тюрьма, где ждут своей участи враги Советской власти.
«Но Дмитрий Наркисович не враг! – пытается вступиться за отца Лены Аркадий. – Он не буржуй и не контрреволюционер, а честный гражданин, известный в городе врач!»
«Ты уверен? – растягивая в улыбке толстые губы, ехидно усмехается главный арзамасский чекист. – А что ты про него знаешь?»
«Много чего знаю! – твердо отвечает Аркадий. – Мы с его сыном, Костей Дорошевским, учились вместе, пока я в армию не ушел. Дмитрий Наркисович целыми днями работает, людей лечит».
«А про другого его сына, Дмитрия, что ты знаешь?» – сверля Аркадия пронзительным, жестким взглядом, спрашивает Зиновьев.
«Про Дмитрия?» – переспрашивает Аркадий и в растерянности замолкает.
А действительно – что он знает о старшем брате Лены и Кости? Практически ничего. Как-то Костик хвастался, что Дима учится в Кронштадте в Морском кадетском корпусе, и ему, как старшекласснику, уже присвоено звание гардемарина. Но ведь когда это было-то – еще до революции!
«Ну, так что ты о нем знаешь?» – снова спрашивает Зиновьев.
Аркадий молчит.
«То-то! – ухмыляется чекист. – А вот я знаю: бывший гардемарин Дорошевский теперь на белогвардейском юге против Советской власти воюет. И отец его, и вся семейка Дорошевских об этом знает, но скрывает правду! А ты говоришь – честный гражданин!»
Неожиданно в голове Аркадия всплывает еще один давний разговор с Костей, которому он тогда не придал особого значения. Его товарищ вскользь упомянул о том, что от Димы пришло известие о переводе Морского корпуса из Кронштадта куда-то на юг. Это было сразу после того, как большевики пришли к власти.
«Значит, Зиновьев прав – брат Лены сражается против Советов, – приходит к выводу Аркадий. – Что же это получается? Он в Белой армии, а я в Красной!»
«Дошло, наконец? – будто читая его мысли, снова ухмыляется начальник ЧК. – А ты все думаешь, почему от тебя эта девчонка нос воротит! Буржуи они и враги Советской власти – эти Дорошевские! Понятно тебе?»
Зиновьев в упор смотрит на Аркадия недобрыми, чуть навыкате глазами.
Не успевает тот сообразить, что ответить на вопрос начальника уездной чрезвычайки, как ход его мыслей прерывает оглушительный сигнал горна. И тут же – о чудо! – гири срываются с ног Аркадия. Он легко вскакивает с постели и в недоумении озирается по сторонам. Куда все пропало – белоствольные березки, сияющее над ними солнце, Всехсвятский храм, Лена, Зиновьев?
«Господи, это же сон!» – тут же понимает Аркадий, увидев, как разбуженные сигналом горна его товарищи проворно облачаются в форму.
Аркадий тоже начинает одеваться. Ему немного жаль, что сновидение оборвалось и он так и не узнал, удалось ли Лене открыть церковную дверь и что бы она стала делать, если бы у нее это получилось…
Курсантов поднимали в шесть утра. С этого момента их день был расписан по минутам.
То, что подготовка будущих командиров РККА потребует от парней немалых усилий, Аркадий понял сразу – как только они прибыли в Киев. Начальник курсов сказал, что обучение будет проходить в сжатые сроки – всего шесть месяцев. Это в лучшем случае. Если обстановка на фронтах обострится – а все к этому идет, – то учебную программу придется сократить до минимума. За время занятий курсанты должны изучить основы социально-политической и военно-технической подготовки, в которую входят такие разделы, как пулеметное дело, метание гранат, стрельба, конное обучение, пеший строй, ручная рубка, и многое другое.
Чтобы освоить намеченную программу, придется заниматься по двенадцать часов в сутки. Впрочем, такой подход к учебному процессу никого из курсантов не испугал, тем более, что некоторые из них на фронте уже много чего освоили. Их опыт пригодился и здесь, в Киеве, когда курсанты вступали в бой с петлюровцами, которые в светлое время суток словно растворялись среди населения хуторов, деревень и сел, а по ночам то и дело объявлялись в окрестностях города.
– Голиков, ты чего – никак не проснешься? – на всю спальню прогремел голос Рукавишникова. – А ну, шевелись быстрей!
Аркадий встрепенулся, мгновенно стряхнув остатки сна, и быстро натянул на себя одежду. Он понял, что разбудивший его сигнал означал вовсе не побудку, а боевую тревогу. До шести утра еще бы спать да спать – рассвет за окнами даже не занимался.
Вскоре его рота растянулась цепью вдоль кромки Кадетского гая. Караульные донесли, что там, по всей видимости, скрылись несколько человек, которых они заметили, но не смогли задержать возле одного из складов. Курсантам было приказано зря патроны не тратить – стрелять только на поражение, и они всматривались в темные промежутки между белыми стволами берез, пытаясь разглядеть прячущихся в роще бандитов.
– Да нет там никого, ушли уже, черти, – опуская винтовку, сказал стоявший рядом с Аркадием коренастый, крестьянского вида парень – зачисленный на курсы после участия в боевых действиях на Восточном фронте Михаил Кандыбин.
– Погоди, Мишка, что-то тут не так, – возразил незаметно подошедший к ним Рукавишников. – Не нравится мне все это…
– Есть! Там точно кто-то есть! – негромко вскрикнул один из курсантов. – Я видел какую-то тень!
– Да что ты там видел в такой темноте, – засомневался Михаил. – Показалось, небось.
Аркадий, прищурившись, вглядывался в березовую рощу, и вдруг заметил, как по одному из белых стволов скользнуло огромное – в рост человека – черное пятно.
– Точно есть! Я тоже видел! – шепотом, но так, чтобы его услышали стоявшие рядом товарищи, сказал он.
– Ложись! – громко крикнул Рукавишников, видимо, также заметивший какое-то подозрительное движение среди деревьев.
Едва курсанты бросились на землю, как из рощи раздались выстрелы. Было ясно, что стреляли не пять-шесть человек – именно столько бандитов, по словам караульных, они обнаружили у склада, – а, по меньшей мере, целая рота.
Аркадий услышал, как, падая, вскрикнул кто-то из парней. В голове у него мелькнула мысль: «Если бы не Сергей, нас бы всех тут быстренько уложили!»
Перестрелка длилась недолго. Курсанты берегли патроны – что толку палить по деревьям, бандиты все равно за ними спрячутся. Петлюровцы, поняв, что их план – расстрелять выстроившихся цепью курсантов – провалился, скрылись в глубине Кадетского гая.
– Мы же были перед ними как на ладони! А если бы из пулеметов по нам саданули? – негодовал Кандыбин, когда рота возвращалась в корпус. – Какому дураку пришло в голову такой приказ отдать – выставить нас в полный рост перед этими гадами?
– Известно какому – заместителю комбата по боевой подготовке, – отозвался Рукавишников.
– Рудскому, что ли?
– Ну да, кому же еще.
– И что ты обо все этом думаешь? – спросил товарища Михаил.
– А что тут думать-то? Контра он – этот Рудской, – со злостью сказал Сергей. – Как пить дать, в сговоре был с бандитами. Ясно ведь: они специально несколько человек к складу послали, чтобы потом всех нас к роще выманить и пострелять.
– Что делать будем? – спросил Кандыбин.
– Надо все это с комиссаром курсов обмозговать, – решил Рукавишников. – Прямо сейчас к нему и пойдем. Если наши догадки подтвердятся, разговор с Рудским будет коротким – к стенке гада.
«А ведь они правы, – размышлял Аркадий, прислушиваясь к словам шагавших рядом с ним старших товарищей. – Обстановка в городе напряженная: петлюровцы то и дело нападают. А крепкого гарнизона в Киеве нет – основные силы красных брошены на борьбу с Деникиным и Колчаком. Так что наши курсы для противника – сильная боевая единица. Среди курсантов много фронтовиков. Да и те, кто винтовки раньше в руках не держал, тоже уже поднаторели. Вот враги и строят планы, как бы всех нас перебить. И ведь находятся предатели, которые им в этом помогают! Неужели все-таки Рудской?»
Утром во время построения на плацу комиссар объявил курсантам, что бывший заместитель командира батальона по боевой подготовке Рудской оказался отъявленным врагом Советской власти, за что был подвергнут аресту и приговорен к расстрелу. Приговор приведен в исполнение.
2.
Начальник курсов как в воду глядел: вместо положенных шести месяцев учеба продолжалась неполных пять. При этом теоретические занятия нередко прерывались самыми что ни на есть практическими: по приказу командующего киевским боевым участком товарища Павлова будущим краскомам то и дело приходилось прерывать учебу и вступать в схватку с врагом.
Уже в мае отряд курсантов участвовал в подавлении вспыхнувшего против большевиков восстания, которое возглавил бывший начдив 6-й Украинской советской дивизии Никифор Григорьев. Бои с предателем велись почти полтора месяца, но и после подавления восстания курсантов не оставили в покое – противников большевистской власти на Украине хватало.
Порой будущие краскомы за три-четыре часа успевали погрузить в эшелоны орудия, боеприпасы, двуколки и тут же двигались в сторону фронта. Чаще всего они вступали в перестрелки с противником на крупных железнодорожных станциях. И сами станции, и прилегающие к ним территории не раз переходили из рук в руки.
Аркадий еще не закончил обучение, а в его послужном списке уже значились места боевых действий: Коростень, Кременчуг, Фастов, Александрия…
За неделю до конца августа курсанты собрались в огромном парадном зале корпуса, где в прежние времена проходили кадетские балы и другие торжественные мероприятия. На этот раз поводом для сбора стало собрание, на котором выпускникам досрочно вручались удостоверения об окончании 6-х Киевских курсов командиров РККА.
– Товарищи! С сегодняшнего дня начинается новый этап в вашей жизни, – поздравив новоиспеченных краскомов с окончанием учебы, сказал начальник курсов Иванов. – Вы уже больше не курсанты, а настоящие боевые командиры нашей непобедимой Красной армии. Она железной метлой выметает всю помещичью и капиталистическую сволочь, замучившую народ поборами и издевательствами. Красные войска, которых повсюду с восторгом встречают рабочие и крестьяне, уже освободили от Колчака весь Урал и начали освобождать Сибирь. Наше наступление успешно развивается по всем фронтам. Стало известно, что нами обратно взят Житомир.
По залу пронесся радостный гул. Житомир – это ведь не Урал, не Сибирь. Это совсем близко от Киева – верст сто тридцать, или чуть больше.
– Но, товарищи, пока ситуация на фронтах все-таки очень серьезная, – подняв правую руку, восстановил тишину начальник курсов. – Не исключено, что враг может докатиться и до Киева.
Зал снова загудел – на этот раз более сдержанно и тревожно.
– Именно поэтому, товарищи, – после небольшой паузы продолжил Иванов, – вас, новых краскомов, пока не распределяют по частям РККА, а в составе специально сформированной Ударной бригады направляют на защиту Киева. Лучшие из выпускников назначаются командирами полурот и взводов, а командовать ротами и батальонами при обороне города будут ваши преподаватели.
Иванов обвел взглядом притихший зал и, постаравшись придать своему голосу как можно больше уверенности, закончил свое выступление:
– Товарищи! Даже если допустить, что врагу удастся взять Киев, то положение в нашем социалистическом государстве все равно нельзя будет назвать безнадежным. И вот почему. Во-первых, как я уже говорил, мы перевалили за Урал. А во-вторых, потому что у нас есть наша молодая Красная армия – армия рабочих, армия крестьян, армия настоящих борцов за социалистический строй. Командирами в ней теперь будете и вы – дети тех же рабочих и крестьян, а не выходцы из господ и дворян, которые защищали только интересы правящего класса. Уверен, что вы не пожалеете ни сил, ни жизни в борьбе за счастье трудового народа!
Аркадий сложил только что полученное удостоверение об окончании курсов и расстегнул нагрудный карман гимнастерки, чтобы убрать туда документ. Неожиданно его рука застыла, а взгляд заскользил по стенам зала, где были развешены мраморные доски, украшенные Георгиевскими крестами и черно-оранжевыми лентами. Почему-то – в отличие от портретов государей и крупных военачальников – их никто не удосужился снять.
Заметив, куда смотрит его товарищ, Сомов тоже принялся разглядывать доски, на которых тисненым золотом были нанесены фамилии бывших воспитанников кадетского корпуса, в разные годы прославивших родное учебное заведение на полях сражений.
– А ведь они тоже не жалели ни сил, ни жизни… Сражались за веру, царя и Отечество, как тогда говорили. Таким раньше был воинский девиз, – сказал он Аркадию.
– Ну да, – согласился тот. – Только царя теперь нет, бога тоже нет. А за Отечество и мы не пожалеем ни сил, ни жизни. Только за другое Отечество – наше, социалистическое!
Он положил удостоверение в карман и застегнул пуговицу гимнастерки.
«А Отечество-то у нас все-таки одно, – подумал Виктор. – Только что-то непонятное в нем творится…»
Произнести эти слова вслух он не решился – еще по морде получишь. Голиков, хоть и моложе почти на четыре года, но куда сильнее. Он и ростом выше, и в плечах шире. И ловчее намного – вон как здорово по всем дисциплинам идет! И на учебных стрельбах, и в бою от фронтовиков не отстает, шашкой машет – хоть куда, на лошади скачет – будто с пеленок в седле сидит. И страха в нем нет никакого. За это его и товарищи уважают, и начальство ценит. Недаром ведь комиссаром отряда курсантов назначили и председателем партийной ячейки избрали. Один у него недостаток – очень уж горяч. Впрочем, тех, кто слабее его, Аркашка бить не станет. Ну, если только окажется, что человек «за буржуев» и «за контрреволюцию». Или, не дай бог, что-нибудь хорошее про старый режим скажет.
«Как-то у него все просто: делит людей на две части – тех, кто за большевиков, и тех, кто против. И, кажется, даже не думает о том, почему эти люди по разные стороны оказались и друг друга убивают, – рассуждал Сомов. – И ведь что творят! Врываются в село или в город белогвардейцы – и начинается! Расстреливают, вешают… Наши приходят – то же самое. Да еще раздевают людей перед смертью, чтобы добро не пропадало. И те, и другие. А ведь, если разобраться, все они…»
Виктор на секунду замешкался, усмехнулся про себя, но тем не менее закончил мелькнувшую в голове мысль: «Все они в одинаковых подштанниках».
Ему почему-то вспомнилась картина, которую он и другие курсанты видели весной по дороге в Киев, когда ехали на курсы. Их эшелон застрял на какой-то маленькой станции. Несколько парней, в том числе и Виктор с Аркадием, отправились в ближайший к железнодорожным путям лесок, чтобы нарубить дров для растопки печек в вагонах.
Сразу за кромкой леса между островками заметно осевшего снега и образовавшимися между ними проталинами черной извилистой лентой струился быстрый ручей. Берега у него были низкими – почти вровень с землей. На одном из них в беспорядке лежало четыре трупа. Это были мужчины разного возраста, но не старые. Кроме исподнего, на них не было никакой одежды.
Сомова, ни разу в жизни не видевшего ничего подобного, настолько поразили босые, какого-то жуткого фиолетово-серого цвета ноги покойников, что он даже не сразу заметил алые пятна крови, расплывшиеся на их рубахах после выстрелов. А когда заметил, к его горлу вдруг подкатила омерзительная тошнота, и Виктор едва успел отвернуться, чтобы другие не увидели, как содержимое его желудка выплескивается наружу.
После такого конфуза Сомов настолько стушевался, что не сразу повернулся к товарищам лицом. Стоя к ним спиной, он вытирал рот платком. До его слуха долетали фразы из разговора курсантов. Разговор этот к случившемуся с ним никакого отношения не имел.
– И не поймешь – красные или белые, – сказал кто-то из парней.
– Да белых, вроде, поблизости нет. Если только разведчики какие… – предположил другой.
– А что если петлюровцы?
– Или из местных кто? Может, железнодорожники? Что-то их не видно ни на станции, ни на путях…
– Так, а кто же тогда их? Наши или петлюровцы?
– А может, все-таки белые сюда прорвались, и это наши лежат?
– Дааа…– протянул один из парней. – Теперь и не разберешь, кто есть кто. Подштанники ведь у всех одинаковые.
– Подштанники-то одинаковые, да понятия об жизни разные, – философски заметил Рукавишников и прикрикнул на товарищей:
– Ладно, хватит на мертвяков глазеть. Давайте рубить.
– Не по-человечески как-то – так людей оставлять. Похоронить бы надо. Может, выкопаем могилу, хотя бы одну на всех? – предложил едва пришедший в себя Сомов.
– А копать чем будешь? Топориком, что ли? – цыкнул на него Сергей и, бросив на Виктора презрительный взгляд, ухмыльнулся: «Слизняк».
Он подошел к стоявшей поблизости осине и одним ударом срубил нижнюю ветку дерева. Другие курсанты последовали его примеру. Голиков тоже.
Вообще, поначалу Сомову Аркадий очень даже понравился. Он оказался малым смышленым, начитанным, добрым. Хоть и не доучился в своем реальном, но поговорить с ним можно было на разные темы. С первого дня их знакомства Виктор сразу решил, что ему стоит держаться этого паренька, который, несмотря на юный возраст, знает, чего хочет, поэтому и в Красную армию пошел добровольно.
У Виктора с армейской службой все получилось иначе. Если бы не сложившиеся обстоятельства, он, в отличие от Голикова, никогда бы не взял в руки оружия. Когда в Питере и в Москве большевики пришли к власти, Сомов только-только начал работать в типографии. Типографские тогда тоже разделились на два лагеря – одни поддерживали новую власть, другие были за Учредительное собрание. Последние даже не хотели большевистские издания печатать.
Виктор во всех этих делах тогда не слишком хорошо разбирался, да и не особенно к этому стремился. Его и так все устраивало: работа нравилась, перспективы роста имелись – парень он был грамотный. Ему как раз – после увольнения из типографии некоторых протестующих против большевистской власти – предложили стать метранпажем. А тут еще общественная жизнь в городе оживилась – всякие молодежные организации появились, РКСМ образовался. Хоть и голодно в Москве было, но весело, интересно. Плохо, конечно, что в стране шла Гражданская война. Но боевые действия велись где-то там – за Волгой, за Доном, за Уралом…
После октябрьского переворота большинство московских газет писало не только о победоносном шествии Советской власти по всей стране, но и о грядущей мировой революции. Виктор ежедневно сам размещал на газетных полосах внушающие оптимизм материалы на эти темы. Правда, потом он стал замечать, что оптимизма в статьях поубавилось, а вот призывов к гражданам вставать на защиту завоеваний Октября, потому что социалистическое Отечество оказалось в опасности, с каждым днем становилось все больше и больше.
В восемнадцатом году вышел декрет Советской власти о всеобщей обязательной мобилизации рабочих и крестьян для отражения обнаглевшей контрреволюции. Когда Виктор достиг призывного возраста, он понял, что его с большой долей вероятности заберут в армию. Легкая близорукость вряд ли этому помешает.
Воевать Сомову не хотелось, но от службы не откажешься – с большевиками шутки плохи. Поэтому, когда секретарь партийного комитета рассказал ему о наборе рабочей и крестьянской молодежи на курсы командиров Красной армии и посоветовал туда поступить, Виктор обрадовался: все лучше, чем на фронт отправляться. Тем более, что курсы открывались в Москве, кто ж знал, что их в Киев передислоцируют…
– Значит, будем город защищать, – прикурив от папироски Кандыбина и облокотившись на ствол одной из пушек, еще с царских времен украшающих парадный вход в корпус, сказал Рукавишников. – Я бы лучше, конечно, на Восточный фронт отправился – каппелевцев добивать. Там сейчас ох как горячо!
– Еще не известно, где горячее – там или тут, – возразил Аркадий. – От Полтавы деникинцы прут, юго-запад почти весь под Петлюрой. Наших мало, подкрепления ждать неоткуда.
– Неужели Киев все-таки сдадут? – задал вопрос Сомов.
– Кто ж его знает, – пожал плечами Сергей. – Но, видать, все к этому идет. Правильно Голиков говорит – нет у наших никаких резервов. Это только в газетах пишут, что мы на всех фронтах наступаем, а на самом деле все не так гладко.
– Я тоже думаю, что город сдадут, – поддержал разговор Кандыбин. – Вопрос в том, кто раньше здесь окажется – деникинцы или петлюровцы.
– Да какая разница? – сплюнув себе под ноги, зло сказал Сергей. – Хрен редьки не слаще.
– Бедные киевляне! – пожалел жителей города Виктор. – С семнадцатого года здесь раз десять власть менялась! А каково это? Одни придут – свои законы устанавливают, другие придут – новые порядки заводят.
– Нашел кого жалеть! – еще больше разозлился Рукавишников. – Хохлы они и есть хохлы. Большевиков ненавидят, при Скоропадском немцам задницу лизали, теперь Петлюре кланяются!
– Ну, во-первых, здесь не одни хохлы живут, а во-вторых, не все хохлы большевиков ненавидят, – не согласился с ним Сомов. – А вообще дворник наш, дед Игнат, говорил, что при немцах тут больше всего порядка было. И с работой, и с едой лучше дела обстояли, поэтому их некоторые и поддерживали.
– Этого Игната – гриба трухлявого! – давно пора к стенке поставить, чтобы таким, как ты, голову не морочил. Да и тебе место рядом с ним найдется, если будешь всякую чушь молоть! – ополчился на Сомова Сергей.
– А я-то чего? Я ничего… – слегка побледнев, начал оправдываться Виктор, но его прервал Михаил:
– Ладно вам! Чего теперь из-за немцев грызться! Нет их тут больше. А вот у петлюровцев с деникинцами может получиться конфуз: если вместе в город войдут, будут за власть драться, как собаки голодные за кость.
– Ну и хрен с ними, – уже спокойнее сказал Рукавишников. – Мы ведь все равно этого не увидим.
«Конфуз», который пророчил Кандыбин, случился ровно через неделю.
Красные все-таки оставили Киев. Когда это произошло, первыми – 30 августа 1919 года – в город вошли петлюровцы. Им бы закрепиться здесь понадежнее, а они вместо этого решили устроить торжественный парад в честь своего возвращения в Киев. Петлюра и предположить не мог, что это решение обернется для УНР настоящей катастрофой.
В ночь с 30-го на 31-е августа с востока к Днепру прорвались три кавалерийских полка из Полтавского отряда белогвардейского генерала Николая Бредова. Вскоре сюда подошли и другие группировки белых. Едва забрезжил рассвет, деникинцы спустили на воду лодки. Не встретив никакого сопротивления, ранним утром они начали переправляться через реку.
Еще до полудня на правом берегу, в центре Киева, появились первые разъезды белых, которых здесь явно не ожидали – по расчетам главного штаба армии УНР, деникинцы должны были подойти к городу не раньше 3-го сентября.
Надо сказать, что Симон Петлюра не собирался вести каких-либо враждебных действий против Добровольческой армии и даже хотел начать с белогвардейцами переговоры о боевом сотрудничестве, чтобы вместе с ними бороться против большевиков. Но белый генерал Антон Деникин, верный идее единой и неделимой России и не признающий автономии Украины ни в каком виде, назвал его бандитом и предателем и отказался от всякого сотрудничества с УНР.
Словом, когда две противоборствующие стороны 31-го августа встретились в центре Киева, ничего хорошего из этого не вышло.
В тот воскресный день на Крещатике собралась огромная толпа горожан, которые радостно приветствовали тех, кто избавил их от большевиков. Причем, кто-то с цветами пришел встречать украинских освободителей, а кто-то – русских. На одних балконах были выставлены портреты Петлюры, на других – Деникина, с одних свисали украинские флаги, с других – российский триколор. Но в двухстах метрах от Думы в полной боевой готовности стояли группировки белогвардейцев.
Когда с разных сторон по украинским войскам застрочили пулеметы, ликование толпы сменилось паникой и ужасом. Запаниковали и украинские солдаты, не ожидавшие такого развития событий. В итоге, несмотря на огромное численное преимущество петлюровцев, деникинцам удалось выбить их из Киева.
Власть в городе за два дня поменялась дважды.
В то время, когда белогвардейцы наводили здесь свои порядки, Аркадий находился уже далеко от Киева – в соседней Белоруссии, где ситуация для большевиков тоже складывалась не лучшим образом. Там давнишние амбиции пытались удовлетворить поляки. Во главе с новым лидером Польского государства Юзефом Пилсудским они норовили возродить Польшу в исторических границах Речи Посполитой, в конце восемнадцатого века разделенной между Россией, Пруссией и Австрией. Для этого им требовалось установить контроль над Белоруссией, Украиной и Литвой.
