Нина Кромина
Штрих, пунктир, точка
Мемуар 21. От танцев к литературе.
От Новокузнецкой до Тверского бульвара, где в известном особняке на кожаном диване родился Александр Иванович Герцен, рукой подать. Вот туда я и отправилась в августе 2009 года. Опустошённое суетой и разочарованием «Я» требовало обновления! На Тверском, 25 моё сердце, обретя новое пристанище, и ожило, и возрадовалось. Тени известных писателей и поэтов витали в коридорах Литературного института Горького, аудиториях, читальном зале. Это создавало ауру! Когда-то некоторые из них здесь блистали на вечерах или заседали в президиуме, а кто-то ютился в каморках советского общежития. Двадцать лет прожил во флигеле, ставшим отделением заочного отделения института, Андрей Платонов. В комнате, Платоновской аудитории Литинститута, где проходили творческие семинары, его портрет висел так, что входящие чувствовали на себе взгляд писателя. Добрый, умный, немного печальный. Здесь, в Литературном институте имени Горького, в возрасте шестидесяти трёх лет, я стала студенткой, вернее слушательницей, так называли нас, обучающихся на Высших литературных курсах. Старше меня был только прозаик Виктор Петрович Слинько (Славянин), к тому времени публикующийся автор. Начинал он в семидесятых, даже учился в Лите, но что-то у него с институтом не срослось (как я понимаю у Виктора Петровича с советским строем не всегда случались совпадения). И вот теперь он навёрстывал!
Догнать его никто не смог.
Многие остались в малой прозе, а он шагнул в роман «Время незамеченных людей».
Первые встречи с Виктором Петровичем меня обескуражили. Большой, шумный! Казалось, что существует только он! Кто-то, глядя на него, жался по углам, кто-то вступал в жаркую дискуссию. Как ему хотелось передать нам своё мастерство, азарт писательства! «Три часа писать, три часа читать. Чехова, Чехова». – Напутствовал он. Или вопрошал: «Идея, идея. Где у вас идея? … Что вы пишете «дерево»? Дерева вообще у писателя не существует. Какое дерево? Берёза, сосна?» … Забегаю вперёд: позже, когда в 2019-м я и Елена Яблонская дерзнули организовать группу Литературная лаборатория «Красная строка», Виктор Петрович не только поддержал нас, но и стал активным участником встреч. Его проект «Почему так, а не иначе» мы продолжаем и сейчас, приглашая авторов наиболее интересных произведений. Как-то на одной из встреч я познакомила Виктора Петровича с рязанской писательницей Лидией Терёхиной. Прочитав её рассказ, он воскликнул «Талант, какой талант, но без огранки» и тут же вызвался помочь, дать несколько уроков (обратите внимание – бесплатно). Я возила Лидию к нему, а потом началась их переписка… Просматривая записи с его выступлениями, я невольно сравниваю поведение знакомых мне людей раньше и сейчас, в год пандемийный. «При написании произведений обратите внимание, – говорил Виктор Петрович, – как меняется психология и поведение людей в периоды несчастий, покажите это!» Да, да, как же он прав: вот соседка c первого этажа, она ли не холила садик под своими окнами? Сад непрерывного цветения. С раннего утра она то с граблями, то с лейкой. Как она любила рассказывать о своих цветах. А теперь? Уже второй год не открывает окна, чтобы выйти на улицу и речи нет. Зашторенные окна и только узкая щель – форточка. И заброшенный, заросший садик… Увы, я могла бы привести здесь много примеров…
Руководитель нашего семинара писатель Андрей Воронцов, ощущая талант Виктора Петровича Слинько (Славянина), лишь иногда, смущённо улыбаясь в усы и бороду, делал замечания при обсуждении его текстов: «Ну. это ты уж, Петрович, слишком…»
Честно говоря, если по какой-то причине Петровича вдруг не оказывалось на обсуждении, многие, в том числе и я, с облегчением вздыхали. Был горяч и справедлив! Под его взглядом съёживались. Как ни странно, меня он упрекнул лишь однажды, за то, что в моём рассказе рыжий метис лайки лежал на кровати в ногах у ребёнка. «Вы, хоть, понимаете, что пишете, – гневался он, – такого просто не может быть. Не верю!»
Особые отношения складывались у Виктора Петровича с молодёжью. Они к нему льнули. И те, которые с нами учились, и те, которые приходили на встречи.
Так совпало, что сейчас, когда я добралась в своём нон-фикшн до воспоминаний о Викторе Петровиче, наша литературная группа, которая по счастью не распалась после окончания ВЛК, готовится к дню его памяти. Он ушёл несправедливо рано, не закончив своей лебединой песни. Ему, по генетическому коду его предков, следовало жить лет до ста.
Мне кажется, что наша однокашница поэт Юля Великанова в своём эссе о Викторе Петровиче Слинько (Славянине) сказала так хорошо, так образно, что не могу не привести её текст полностью.
Юлия Великанова. Правда о человеке
10 августа 2021 года ушёл из жизни писатель и педагог, член Союза писателей СССР и России Виктор Петрович Слинько – Виктор Славянин.
Мне повезло учиться вместе с ним в 2009–2011 годах на Высших литературных курсах при Литинституте имени Горького. Вслед за этим организовалось Литературное объединение «Точки» при Совете по прозе Союза писателей России. Его возглавил писатель А. В. Воронцов. Все эти годы Виктор Петрович был постоянным участником встреч, мы обсуждали его произведения, также он нередко высказывал своё мнение о произведениях других «точкинцев».
И вот стало известно, что он ушёл. Не от серьезной и продолжительной болезни, которой, как все мы знали, Виктор Петрович страдал. «Страдал» – не то слово, нет. По крайней мере, страданий своих он никак не выказывал, это точно.
Рассказали, что случилось это быстро и страшно. Вдруг на даче упало давление, до нереальных цифр – 60 на 40. Отвезли его в больницу в Боровске. Там ему стало лучше. В больнице ему не понравилось, он вернулся на дачу.
А потом, когда снова стало плохо, уже – в Москву, в Склиф, и – не удалось спасти.
И ушел, выходит, в сильном внутреннем протесте. Мне кажется, Виктор Петрович во многом был из этого протеста. Очень честного и очень сильного.
Та правда, которую он хотел и не мог не рассказать в основных своих произведениях – его тема – многим не нравилась. Она нарушает наши представления, мы привыкли к другому взгляду на историю страны, на Великую войну.
Кажется, что в наши «новые» времена мы отчаянно хотим правды. Но, выходит, что всей правды мы по-прежнему не хотим.
В разговоре-интервью, который я успела записать, Виктор Петрович объяснял, что много так называемых военных книг написано на самом деле не о войне. Многое написано поверхностно, без глубинного знания. Да и без внимания к человеку, без правды о человеке.
Важнее всего для писателя Виктора Славянина – человек. Правда о человеке.
Он объяснил верность своей теме так: «Оно пишется в память безвинных, забытых, убитых ни за что людей. Кто-то же должен о них писать! Я не могу не писать. Оно мной владеет».
Нельзя забывать, что точка зрения, убеждения могут и должны быть разными. Читаю тексты Петровича (для нас, «точкинцев», он был Петрович) и слышу честный голос. Голос, которому нелегко было прозвучать. Но он звучит.
Автор изучал материал, много материала. Погружался в эпоху. Искал факты. Искал доказательства своим личным воспоминаниям и своему взгляду на историю.
Как бы там ни было, твердая четкая позиция, помноженная на несомненный талант и огромную работоспособность, достойны только уважения и заслуживают честного непредвзятого вдумчивого чтения. Знать надо!
Мы были однокурсниками. Мы, можно сказать, дружили. Были в одной компании, хотя учились на разных семинарах. В память о Петровиче-человеке я приведу три эпизода.
Эпизод первый. Весёлый.
Как-то вечером забрели мы – первокурсники ВЛК – в аудиторию второго курса.
Там с ребятами отмечал некий праздник жизни очень почитаемый и любимый мною покойный уже Алексей Константинович Антонов. Педагог и поэт, прозаик, теоретик. Важный человек в судьбе многих беспокойных литературных душ.
И вот стали знакомиться. Одно дело – лекции, а тут – неформальная обстановка. Алексей Константинович спросил Виктора Петровича: «А вы – кто же будете?» Ведь годы Петровича были солидными даже для Высших курсов, где учились люди взрослые. И вдруг у Петровича вырвалось: «Я – Дюма-внук».
Эта штука как-то у нас прижилась, он письма свои электронные так подписывал. Иногда мы вспоминали об этом «псевдониме» при встрече.
Эпизод второй. Жизненный.
У нас был однокурсник из Узбекистана Вафокул Файзуллаев. Известный теперь у себя на родине поэт Вафо Файзуллах. Мы все вместе ходили после лекций в Макдональдс – Виктор Петрович, Вафокул, поэт Владислав Цылев, прозаик Гульнар Мыздрикова и я.
И вот однажды в институте подходит ко мне встревоженный (редкость) и громкий (это всегда) Виктор Петрович и шепчет в голос: «Узбек-то ваш скоро с голоду помрёт… Ты только посмотри на него…» (точка не нужна)
Вафокул жил в Москве в общежитии, и даже стипендии ему не полагалось. На какие средства жил, можно только гадать.
В общем, даже для правоверного мусульманина, соблюдающего все обряды, Вафокул выглядел слишком уж худым и болезненным.
Петрович велел срочно собрать денег (я была старостой) и обещал гордому человеку эту матпомощь впихнуть – что было самым сложным. Насколько я помню, – ему удалось…
Эпизод третий. Последний.
Мы встретились в декабре 2020 года на Курской, возле метро, по дороге на очередную встречу «Точек» в библиотеке Юргенсона.
Планировалось обсуждение произведений молодой писательницы из Смоленска и разговор о второй части романа-эпопеи Виктора Петровича «Время незамеченных людей».
Мы пошли на автобус. Ходить пешком ему было, конечно, непросто.
Разговорились о предстоящей встрече. Времена у нас смутные, карантин, полукарантин. Запреты, частичные запреты. Собираемся в библиотеке, и в прошлом учебном году наши традиционные фуршеты в конце каждой встречи пришлось отменить – запрет.
Петрович говорит: «Я свою традиционную фляжку прихватил». (В ней домашняя настойка, крепкая, он ее дома под столом держал, в огромной бутыли). Кажется, традиционного пирога с капустой в тот раз при нем не было. Пирог его ручной работы, которым он не раз нас угощал, был выдающийся!
Говорю ему:
– Так и так, сегодня посидеть не дадут. Сухой закон на новый лад. Пандемия.
– А это, Юля, всё как Бог даст. Понимаешь? Не захочет Господь, значит, всё по Его будет…, – такой был ответ. Неожиданный.
От него было странно слышать такое. Он всегда был предельно земным, балагуром, остряком. В эссе пару лет назад я назвала его «весёлым хулиганом».
И вдруг – «воля Божья».
Запомнилось это.
Часто рассказывал Виктор Петрович о своих учениках (занимался с ними частным образом). И ведь с пользой! Андрей Лисьев, «точкинец», который уже после ухода Виктора Петровича «признался» в соцсетях, что был его последним учеником, сейчас делает большие успехи на писательском поприще. Думаю, что это – не без влияния творческой мастерской, пройденной с Петровичем.
Помнится, Петрович неоднократно критиковал принятую в Литинституте систему обучения – общие обсуждения в семинарах. Это очень мало даёт. Недостаточно. Надо больше практики: каждый достойный текст вместе подробно разбирать, – ведь важны детали, знание предмета и многое другое, что нужно понять ученику о писательском мастерстве.
Всё сетовал: «Пишут-пишут, вроде, учатся, а никак не поймут, что такое литература»…
Сам постоянно много работал. В последние годы он писал каждый день, с 10 до 17 часов. Норма – три готовых листа в книгу в день. Первая часть романа “Время незамеченных людей”, опубликованная в журнале «Невский проспект», вошла в длинный список премии «Ясная поляна-2021».
Красивый был человек. Неудобный многим. Прямой и честный.
Резко всё выскажет. Но только, что касается творчества, никогда не переходя на личности. А потом сам к раскритикованному подойдёт, нальет, тост поднимет и пилюлю свою смягчит. Начнет советы давать – как писать лучше. Да разве ж кто слушал внимательно!? Так всё, в шутку переводилось, в застольный трёп.
Надеюсь, что многое всё-таки отложилось, посеялось в нас. И даст свои всходы.
Этим летом я осиротела. Если ушедшая 14 июля поэт, критик и педагог Людмила Вязмитинова была моей литературной мамой, то Петрович, так выходит, был моим литературным отцом. Верил в меня, я это помню. Не забуду, как однажды получила от него творческое благословение.
«Дюма-внук», отпрыск плодовитого и талантливого семейства французских романистов – это всего лишь остроумная шутка, конечно. У него ведь и псевдоним был – Славянин. Любил. С болью. С тяготой. С протестом.
Трудным патриотом был Виктор Петрович Слинько. Виктор Славянин.
Настоящий писатель, с чьим творчеством ещё предстоит познакомиться широкому читателю.
Много было тёплых дружеских застолий, много мудрых тостов. Запомнился такой – всем нам на память о Петровиче: «За то, чтобы вы в себе искали талант человеческий!»
Я буду искать! И – помнить.
14 августа, 6:55, побережье Средиземного моря,
Аланья-Манавгат, Турция
Из моего дневника:
11 декабря 2021. Вчера наши «Точки», как обычно в последнее время, собрались в Нотной библиотеке им. П.И. Юргенсона. Встреча была грустной и душевной. Посвящена памяти Виктора Петровича и Игоря Чичилина.
Андрей Венедиктович, в тёмном костюме, при галстуке, в своём выступлении упомянул, что в последнее время от коронавируса и его последствий ушло много людей из его окружения. В адрес Виктора Петровича сказал много умных, добрых слов, поделился своим воспоминанием о том, что, когда Виктор Петрович пришёл на его семинар Высших литературных курсов, то он оказался в сложном положении. Перед ним, среди молодых и относительно молодых ещё неопытных авторов – состоявшийся писатель, член Союза писателей России. Пришёл учиться в возрасте шестьдесят семь лет! «Это заслуживает уважения! В начале в художественных произведениях Виктора Петровича было много публицистики, но позже углубился в художественность, что придало текстам бо′льшую достоверность. Без него «Точки» мало представимы, он понимал и поддерживал атмосферу дружбы, любви. Человек прямой, честный, не терпящий хамства (случись что, мог и ударить). Внешнее (высокий, кряжистый) соответствовало его внутреннему. То, что принёс в наше содружество, память о нём, надо сохранить.»
Катя Осорина, в тёмном костюме и яркой кофточке, прямая спиной и лёгкая в словах и жестах, выступала после меня, сказала, что Виктор Петрович у каждого свой. Она всегда будет помнить его внешнюю неординарность, как он входит в аудиторию, вальяжный, внимательный к женщинам. «Но одновременно с этим – злобный критик. Когда обсуждали очередное произведение, часто говорил: «Я прочитал это с большим интересом и это отличный пример того (пауза), как не надо писать».
Всё в Викторе Петровиче было классно, к месту!»
Евгений Касаткин, тоже в чёрном. Он всегда в чёрном, думается, что это его сценический образ, ведь он артист театра «Голос». Мне кажется, Евгений сказал самое главное. О том, что с уходом этого человека ушло что-то огромное, большое, заполнявшее пространство, в котором мы существуем. «Мы ещё не до конца осознали насколько осиротели. С нами остаются его книги и наша память. Меня всегда поражала в Викторе Петровиче его потрясающая харизма, фактурная внешность. Мимо таких людей нельзя пройти. Когда впервые увидел его, решил, что это маститый писатель. Я восхищался им, его артистизмом. Говорил всегда интересно, не разбрасывался словами, каждое слово весомо, грубо, зримо. Умел себя поставить, заставить себя слушать. Личным примером учил нас относиться к слову с уважением, обращать внимание на детали, подчёркивал, что из них состоит правда жизни, отношений, характеров. Жизнь конкретна и это надо отражать в литературе. Этот урок я запомнил на всю жизнь…
Виктор Петрович был талантливый, беззаветно любил литературу, считал её делом своей жизни.
В романе «Время незамеченных людей» приблизился к вершинам русской прозы».
Евгений прочитал один из самых сильных в романе отрывков: эпизод с крещением младенца и спасением еврейских детей на украинском хуторе…
Потом говорили об Игоре Чичилине…
Совсем другой талант. Писал и прозу, и стихи, и пьесы…
***
Однако вернусь к временам более ранним, когда всё начиналось.
Нельзя не вспомнить преподавателей ЛИТа!
Перечень запомнившихся имён мало что может дать читателю. Для меня же – в каждом – своё неповторимое Назову несколько.
Станислав Бемович Джимбинов. Потёртый портфель с грудой книг. Экскурсы в зарубежную литературу нового времени.
Карпушкина Людмила Александровна. По-новому о хорошо знакомом. Русская классика.
Сергей Андреевич Чередниченко. У нас он читал современную русскую литературу. Обучил нас приёмам медленного чтения, у него я пыталась овладеть мастерством критика.
Сохранился в памяти Алексей Константинович Антонов. В 2009 году болезнь ещё не скрутила его, и он читал прекрасные, запоминающиеся лекции. Иногда свои стихи, очень тонкие, неожиданные, пронзительные.
Несколько раз бывала на занятиях его кружка «Белкин». Остался в памяти один из них, всё в том же 2009-ом. Ноябрьский праздник совпал с днём кружка, но, почему-то не подумав, что и в ЛИТе праздник, а, следовательно, выходной, приехала на Большую Бронную. Всё темно и глухо, но охранник, услышав мои объяснения, пропустил. У входа во флигель, где размещалась Приёмная комиссия, стояла группа, человек пять. Среди них – Алексей Константинович. Нашли аудиторию с незапертой дверью и приступили к обсуждению рассказа. Автор, женщина лет сорока, прочитала рассказ, в котором некто поднялся на чердак, дабы завершить там свои печальные дни с помощью верёвки. Здесь же, на этом чердаке, умирала старая кошка. Автор так умело сплела их судьбы, что, наверно, не у одной меня – мурашки по коже. Антонову рассказ понравился, однако, он счёл, что в финале кошечка должна смотреть в чердачное окно и видеть солнечную лужайку, над которой вьются пчёлки. Этот совет удивил меня, но позже, уже немного поднаторев в литературных исканиях, кажется, я поняла в чём кредо нашего наставника и иногда следовала ему.
Таким получился и один из моих первых рассказов «Скворцы прилетели», получивший диплом лауреата Платоновского конкурса Литинститута в номинации «Сокровенный человек». Этот рассказ Алексей Константинович нашёл очень удачным, о чём часто говорил мне.
Последние встречи с ним, уже после окончания ВЛК, были печальными, поскольку он тогда уже сильно болел. Как-то, подходя к институту, где я продолжала набивать шишки на Курсах литературного мастерства, у проходной случайно встретилась с Алексеем Константиновичем. В то время о нём ничего не было известно, то ли уехал, то ли умер. И вот он – живой, глаза с весёлыми искорками, радуемся взаимно, рука в руке. Доверительно и тепло.
А вот уже март, и ещё одна встреча. Около Заочки. Вспоминает моих «Скворцов». Хвалит… Написал о них и о других рассказах моих однокашников по сборнику рассказов «Точки» статью. Андрей Венедиктович Воронцов (руководитель нашего семинара на ВЛК, позже на Курсах литературного мастерства и ЛИТО «Точки») разместил её на своём сайте, опубликовал в «Литературной газете», включил в готовящийся к публикации в 2019 году сборник «Точки. Избранное».
И ещё раз встретились. В «Книжной лавке писателей» на Кузнецком мосту, где выпускница ВЛК Ольга Суркова, организатор «Литературной гостиной», проводила в допандемийные времена встречи с авторами и презентации книжных новинок. В тот раз представляли мою книжку «В городе и на отшибе» и Елены Яблонской «Крым как предчувствие». Пришёл. Говорил добрые слова. Попросил книжки на память. Обычно я фотографирую встречи в Книжной лавке, а в тот раз рука не поднялась: как-то неудобно было снимать Алексея Константиновича, уж очень был плох.
Алексей Константинович отличался от многих преподавателей ЛИТа : не проплывал над студентами, а был где-то рядом, на какой-то общей волне, поддерживал участием, интересом к творчеству. Уверена, что память о нём долго будет жить среди выпускников и студентов, и у каждого он будет свой, сокровенный.
Здесь я решусь привести свой рассказ поскольку в Литературном институте его отметили «Платоновской премией.
Скворцы прилетели
Уложив Наташку на старую, ещё брежневских времён кушетку, укутав её бабкиным ватным одеялом, Николай подошёл к печке, открыл дверцу, зажёг спичку, поднёс к коре. Огонь облизал поленницу, разгорелся.
– Вот так бы всегда, хорошая сегодня тяга, – как будто кому-то сказал он.
Но никого кроме мало′й, наревевшейся без матери, в избе не было. Что в избе?
На всей их улице – только он да девчонка, только два дома на всей их улице, его да дачников. Тех ещё ветер не принёс, а дочку, как ветром сдуло. «Нет, объявится, конечно, когда-никогда. Деньжат подзаработает, сколько-нисколько, объявится. Тут дитя её, куда ей без неё. А пока с дедом. Хотя какой я дед – ни седины, ни бороды. Хоть сейчас в женихи, а тут в няньках. Да, нет, я что, я ничего, это, пожалуйста.
А сам кряхтел, держался за поясницу, кашлял.
Вышел на крыльцо, в чём был, в рубашке, старых спортивных штанах да тапках на голу ногу. Как всегда, глянул на небо, на готовившееся к закату солнце; на берёзу, которая выросла так, что закрывала полнеба, расставив, ручищи над тропкой к калитке, над малиной, над столом, где летом кому чаи, кому стопари. Посмотрел он и на ржавую груду металла, сваленного под берёзой, которая когда-то была его трактором… Надо бы давно её сдать на металлолом, чтоб глаза не мозолила и не травила душу. «Да и окашивать трудно, всё косой цепляешь».
Но до косьбы ещё далеко. Правда, трава зазеленела и серёжки на берёзе объявили – скоро прилетят, скоро прилетят, милые.
Взглянув наверх, где висел слаженный им скворечник, когда-то голубой, яркий, заметил, что тот покосился, как бы ни упал…
Вышел за калитку, вот он простор, вот где дышится, вот где и курнуть не грешно. Но ещё и на скамейку у забора не успел сесть, как увидел: под берёзой скворчиха наскакивала на женишка, тот хохлился, лепетал что-то в ответ, будто оправдывался.
– Так, значит, уже тут как тут, а дом-то покосился. Вот она и выговаривает.
И сразу вспомнил своё – как привёз в дедов дом молодую жену, а она ему:
– Это что же, я в такой сырости ночевать буду? Да у тебя грибы на стенках растут.
– А я ремонт сделаю, яичко будет.
– И когда же это? Из чего?
– Да ты не шуми, не шуми, посмотри лучше кругом.
– Так, значит, уже прилетели. Не успел до их прилёта подправить. Ну, ничего, ничего. Сейчас.
Николай притащил из сарая лестницу, приставил к берёзе и не спеша, как он всё теперь делал, стал подниматься. Пока лез, ругал себя последними словами:
– Ну, и зачем я так редко перекладины набивал, нельзя что ли их поближе друг к другу приколотить. Корячься теперь.
С трудом дотянулся до покосившегося скворечника, поправил и подумал: «На будущий год надо новый сделать, этот уж совсем сопрел».
Не торопясь стал спускаться. Его подгнившая лестница скрипела, шаталась. «И ей пришло время».
Он закашлялся, дышать стало трудно, и вдруг перекладина подломилась, и ему пришлось ухватиться за сук берёзы. Издав сухой хриплый звук, дерево откинуло от себя засохшую ветку, пальцы рук у Николая разжались как-то сами собой, и он упал на груду металла, на ржавые останки былой гордости колхозного строя.
Острый обломок того самого трактора, который приносил ему когда-то доход и славу, царапнул сильно и больно.
Он хотел сказать злые слова, которые и словами-то назвать нельзя, которые сами выскакивали из него, но вместо них почему-то шепнулось «Господи!», и вдруг увидел над собой какое-то неведомое ему раньше небо. Всё затихло, стих ветер, птичьи голоса будто растворились в воздухе, и даже берёза, его берёза, будто замерла.
И вместо боли в нем родилось удивление и восторг. Сквозь ветки голубело, слегка подсвеченное золотым лучом солнца, небо. Оно распахнулось перед ним, и вдруг земля оказалась где-то внизу: и берёза, и изба, и поля. За зарослями садов краснели уцелевшие от пожаров стены старых домов, весело блестели на кладбище металлические венчики свежих венков, тёмными пятнами лежали надгробья, кривились старые кресты.
Обычное, примелькавшееся, стало великим и таинственным.
Его не удивляло это странное разглядывание земли сверху, оно завораживало. Не удивило даже то, что он увидел: из бани, которая стояла чуть поодаль от их избы, вышла жена, её тело розовое и молодое, круглилось большим животом, за руку она вела светлотелого малыша, смешно загребавшего ногами. «Что это она раздемшись? Сдурела баба и Лёшку застудит».
Хотел крикнуть, но звука не получилось, только внутри что-то больно съёжилось и будто разорвалось. И уже не криком, а мукой проплыл перед ним тот мост, на котором тряпьём повис Лёшка, приговорённый кем-то.
– Ю-ль-ка!
– Гляди, отец, дети-то у нас какие справные!
И уже не у бани, в ветвях старого сокоря, мелькают качели из какой-никакой доски, привязанной старыми дедовскими канатами, и детишки вспархивают Ленкиным платьицем и Лёшкиными вихрами.
– Юлька, возьми к себе, не могу больше, – хочет крикнуть Колька, но немота рвёт нутрь, бросает на ржавое, отслужившее…
«Наташка-то одна в избе, а у меня печь затоплена», – вдруг думает он.
Сползает с кучи металла, босой, в разодранной рубашке, испачканной кровью, подползает к избе.
Там, за дверью, у соскочившего с печки огня сидит Наташка, маленькая такая девчоночка, только-только ходить научилась, и дует, дует на пламя как на блюдце с горячим чаем…
Добрые слова об этом рассказе сказал в своих статьях о сборниках «Точки» «Глубинный смысл многоточий» и Вадим Алексеевич Салеев (доктор философских наук, профессор, главный редактор журнала «Артэфакт» (Минск, Беларусь). «Здесь, на малюсеньком литературном пространстве концентрируется в едином синтезе то, что поэт, – слегка перефразируем – назвал дыханием (у Нины Кроминой – вздохом!) почвы и судьбы.
Статья Алексея Константиновича Антонова (1955-2018) «Точки Будды» (Опубликована в «Литературной газете», 2013, 15. 05) и статьи Вадима Алексеевича Салеева «Глубинный смысл многоточий» и «Отражение или созидание» (опубликована в сборнике «Точки» Избранное. – М.:» Новое слово», 2019) дают развёрнутый отзыв на сборники «Точки» и определяют их место среди подобных изданий.
Для читателей важны предисловия, написанные Андреем Венедиктовичем Воронцовым к каждому сборнику рассказов, поскольку отражают их особенность.
Хотелось бы почеркнуть, что Андрею Венедиктовичу Воронцову мы обязаны многим. Строгий, ответственный, я бы сказала педантичный. Наш первый литературный учитель. Именно он поддержал нас, когда, окончив ВЛК, мы стали выклянчивать у руководства института «продолжение банкета». И что же? В радость нам, и тем, кто пришёл за нами, при Литературном институте организовали Курсы литературного мастерства, не Высшие двухгодичные, на которых учились мы, а годичные. Там мы продолжили свои посиделки. Очевидно, всё-таки рано или поздно расползлись бы. Но случилось горе, которое объединило нас. Ушёл молодой, талантливый Дмитрий Шостак. Красивый, рослый, удивительный в своём мягком, добром общении, необычный в своих текстах с философскими рассуждениями. Ему было двадцать восемь.
Название рассказа Дмитрия «Точки» перекочевало в название коллективного сборника рассказов и позже дало название Литературному объединению «Точки» при Совете по прозе Союза писателей России под руководством нашего мастера Андрея Воронцова.
Презентация первого сборника прошла в Литературном институте. Ректор института (тогда им был Борис Николаевич Тарасов), преподаватели, студенты. Это ли не праздник для пишущей братии?
Несколько лет проводили вечера в актовом зале Союза писателей России на Комсомольском проспекте, 13. Это здание, также как и Дом Герцена (Литературный институт им. А.М. Горького), славится своей историей и архитектурой. 18-ый век! Классицизм! Казаков! Портики, пандусы, колонны! Это место известно москвичам под названием Шефский дом, поскольку предназначался для офицеров и шефа (почётного командира) полка. Когда-то здесь проводили свои заседания декабристы. Теперь -писатели Союза писателей России.
После того как писателей «уплотнили», наши встречи переместились на первый этаж, в Шолоховский зал. До ремонта двухтысячных годов это помещение поражало необычным убранством: в нём нас встречали фигуры казака и казачки. Он – в синем мундире, сапогах, она – в голубом костюме, кофточка приталена, юбка в пол, кружевные оборки, косынка, изящные туфельки. Слева от входа имитация печи с разноцветными шторками, окна с кружевными занавесками, кровать с белым покрывалом и подзором. В углу скульптурное изображение М.А. Шолохова, на стенах фотографии – виды станицы Вёшенской, музея Шолохова. И, конечно, книги Михаила Александровича в стеклянных витринах. Тепло и уютно! После ремонта домашняя обстановка исчезла, зал стал обыденным и пустым, а наши встречи в скором времени переместились в Нотную библиотеку имени П.И. Юргенсона. Пространство залов здесь располагает к встречам, презентациям, чтению стихов, прозы. Картины на стенах, прекрасные рояли, возможность показа видеосюжетов –всё это привносит дополнительно ауру и создаёт прекрасное настроение. До пандемии, как я уже говорила, проводили мы вечера и в Книжной лавке писателей на Кузнецком мосту, куда нас приглашала организатор Литературной гостиной поэт Ольга Суркова. Об этом здании тоже следует сказать несколько слов. В разные времена здесь выступали известные писатели, поэты. Якобы, здесь продавцом книжного магазина начинал свой трудовой путь известный русский писатель Борис Зайцев, одно из своих последних выступлений здесь провёл Евгений Евтушенко. Помнится, что в поздние советские годы рядом с магазином располагался книжный толчок и тоскующие по хорошему печатному слову могли здесь за большие деньги свой голод насытить…
Мы же, выпускники Литературного института и Высших литературных курсов, уже в новое постсоветское время по четвергам поднимались по скрипевшей под ногами лестнице в небольшое помещение букинистического отдела, где пахло старыми книгами, и можно было найти много золотых россыпей. Там, расставив вдоль стеллажей стулья, внимали друг другу и, насытившись пищей духовной, продолжали общение в ближайшем «Му-Му».
Как бывает обычно со временем состав нашей тусовки стал меняться. Кто-то, к кому прикипела душа, сначала появлялся изредка, потом надолго исчезал.
Некоторые ушли навсегда. Дмитрий Шостак, Олег Надточей, молодая талантливая Женя Сафонова, Виктор Петрович Слинько, Игорь Чичилин.
Олег Надточей успел издать две книжки. Одну детскую с детективной историей про домашних животных и другую для взрослых «Городские рассказы». Один из них, на мой взгляд очень сильный, «Эта сука Мариванна», Андрей Венедиктович опубликовал в одном из сборников «Точки», перепечатав его в сборнике «Точки» Избранное». В этом же сборнике опубликован рассказ, ушедшего в 2021году, талантливого писателя, поэта и драматурга Игоря Чичилина. Игорь по первому образованию – инженер-физик, что он часто подчёркивал. Он, автор нескольких книг, умело соединял в своих произведениях реалистическое начало с фантастическим сюжетом.