Однажды мать, собираясь в соседний город, сказала, что они на днях скорее всего уедут. Когда мать покинула квартиру, парень начал собирать вещи. Но с каждой вещью, помещённой в сумку, чувство в животе увеличивалось… Собрав всё, обдумав все варианты развития событий, он сел и посмотрел на время. Время говорило, что урок музыки у девочек начнётся через двадцать минут.
Не думая, он быстро собрался и направиля обуваться. Его гнало вперед дикое желание последний раз посмотреть на ту картину, что единственная в нём воспроизводила очень яркие эмоции… Откусив сухую булку и запив кефиром, он выскочил в подъезд. Сбежал по лестнице, вытирая о куртку влажные ладони. Плечом открыл дверь подъезда.
В лицо пахнуло асфальтом, будто после грозы. В глаза бросились свинцовые тучи, закатавшие всё небо. Деревья качались. Люди спешно шли в разные стороны. И где-то под тучами, меж людьми, по привычному маршруту через лесок до тюрьмы, на последнюю встречу шёл парень.
Шёл через больницу на заднюю часть музыкальной школы, где стоял магазин. И как раз за этой школой заканчивалась дальность обзора матери. Хоть и сегодня это было не важно, он привычно всем своим видом показывал отсутствие каких-то особых обстоятельств.
***
Посмотрев за уроком двух девочек, наблюдающий порадовался прогрессу, который он определил по изменившимся движениям рук, и направился через другую сторону музыкальной школы домой, чтобы случайно не пересечься с кем-то из девочек.
Как только он завернул за угол, к нему на встречу вышел, чуть не врезавшись, тот самый парень, который отхватил от старшака месяц назад. И тот самый парень помнил тот самый день. Обида вспыхнула сразу, как пришло понимание с кем только что чуть не столкнулся.
Обиженный схватил парнишку за шею и прижал, мгновение обмякшее тело, к стене.
– Стоять! Твоего защитника больше нет даже в нашей республике. Давай продолжим наш разговор.
За недолгое время монолога подоспели остальные, кто бежал за предводителем.
– Брось его, мы же опоздаем. Потом выцепим его и продолжим. – сказал, задыхаясь, один из подбежавших.
– Ага, он опять гасанётся на хате. Погодь пару минут… Слышь, уродец, встал на колени!
Уродец опустился на колени. Далее, исполняя следующий приказ, повернулся лицом туда, куда изначально направлялся. Приказывающий пнул его в спину, и тот, упав на ладони, оказался на четвереньках.
– Поехали вперед и направо! – сказал оседлавший.
Они вместе направились к главному входу музыкальной школы… Наездник говорил, что тот теперь его лошадь и периодически будет возить, пока полностью не искупит вину. Но лошадь его не слышала, максимально громко повторяя у себя в голове, что скоро уедет и всё навсегда закончится.
– Это всё последний раз! это всё последний раз! – повторяла лошадь, продолжая приближаться к крыльцу.
Руки постепенно начинали кровоточить. Колени на джинсах уже порвались. Наездник подгонял.
– Дамы!, – обратился он к двум девушкам, вышедшим из музыкальной школы, с большими чехлами на перевес, – вас не подбросить до дома?
– Ну ты и придурок! отпусти его!
Наездник тут же встал с лошади, и пнув её под зад, сообщил, что скоро еще увидимся. А пока лошадь должна отправится в стойло и “не отсвечивать тут, пока не позовут”.
Лошадь сделала еще два шага на четвереньках. Затем встала и снова превратилась в человека… Хотя он считал себя сейчас очень далеко не человеком. Уже не сдерживая слез, он проклинал всё, что вообще можно проклинать.
– Только и можешь, что реветь, сука, как баба! – проклинал он сам себя.
Затем он принялся проклинать общество за то, что оно именно такое. От общества он перешёл к матери, проклиная её за то, что родила его и сделала такой тряпкой и уродом. А потом вообще весь белый свет за то, что тот существует в такой форме, в какой существует… Полностью погруженный в мысли, он дошёл до подъезда. Поднялся на свой этаж.