Николай Захаров
Военные будни, часть 2

– Жду и, нож не забудь, сволочь!– поднял градус злобы в голосе Морозов.

– Иду,– вскочил на ноги старшина и оттолкнул, вставшего на пути Иванова.

– Товарищ старшина, нужно всем пойти и расстрелять гада из четырех автоматов,– заблажил сибиряк.

– Ты меня за кого принимаешь, тезка?– прихватил его за грудки старшина.– Я что, похож на суку? Сам разберусь,– и крикнул во все горло:

– Эй, Морозов.

– Что?– немедленно отозвался тот.

– Сходимся один на один. Мои не вмешиваются. Пусть Бог решает, кому жить, а кому загнуться в этом лесу.

– На ножах?– спросил Морозов деловито.

– Хоть на оглоблях,– рявкнул в ответ старшина.

– Тогда на ножах. Побожись, что твои не увяжутся следом,– поставил условия Морозов.

– Вот те крест,– крикнул в ответ старшина, перекрестившись и, цикнул на подчиненных:

– Сидеть здесь и не дергаться. Если жив останусь, то крикну. Если он меня кончит, то делайте потом что хотите.

– Алексей Павлович…– начал было сержант Черпак, очевидно, намереваясь вразумить старшину, но тот швырнул ему ремень, сняв с него ножны с ножом булатным и молча ушел в сторону Морозова.

Глава 2

Двигаясь осторожно и чутко прислушиваясь, старшина прошел метров пятьдесят и вышел на поляну. Замерев на ее краю, не такой уж и обширной, он позвал:

– Ты здесь, Морозов?

– Жду,– колыхнулась еловая ветвь на другом краю полянки, метрах в двадцати.

– Стволы в сторону,– предложил старшина.

– Давай, на счет три,– согласился Морозов, начав тут же отсчет.– Раз, два, три,– и честно отшвырнул от себя что-то темное.

Старшина тоже вынул из сапога ТТ и швырнув его в траву, спросил:

– Помолился, крысеныш?

– А ты?– ответил Морозов зло.

– Само собой. Пусть Он рассудит.

– Он рассудит, как надо,– уверил его Морозов.

– Я и не сомневаюсь, Леха,– сделал к нему первый шаг старшина, сжимая в кулаке его же бывший нож.

– И я,– шагнул на встречу Морозов.– Я тебя, скобаря, без ножа бы, одними голыми руками придушил,– нервно выкрикнул он при этом, сверкнув лезвием в лунном свете.

– Вижу,– сделал еще один шаг старшина.

– Нож у тебя мой фамильный, поэтому ты опаснее с ним стал,– признался Морозов,– обмылок мелкий,– и прыгнул, в два шага преодолев разделяющее поединщиков расстояние. Нож при этом в лунном свете замелькал, перебрасываемый из руки в руку и старшина едва успел уклониться от лезвия, поднырнув и откатившись в сторону. При этом ему удалось, достать ногу противника и Морозов взвыл, не сдерживая эмоций: – Сука! Сучара!– орал он, кружась вокруг, вскочившего на ноги старшины, пытаясь достать его с разных рук и разными махами, демонстрируя навыки в ножевом бое. Второй раз старшина зацепил ему кисть левой руки и прыти Морозов сразу убавил, прикусив губу от боли.

Пошел крадучись вокруг него, делая ложные выпады и выбирая момент для нападения – последнего. Глаза его, с расширенными от боли зрачками, увеличились и глядели с чернотой потусторонней, пугая и завораживая. Старшина, стараясь не глядеть в эти безумством расширенные глаза, внимательно следил за их хозяином и ждал, стараясь не попасться на ложные выпады и держа нож жалом вперед, прямо перед собой. Ножевого боя он не знал. И как всякий дилетант, понимал, что сейчас он не на своем поле, где шансы его невелики, но принужденный обстоятельствами к этой схватке, присутствия духа не терял, надеясь на русское "Авось" и на Бога. Повторяя про себя.– "Господи, буди милостив мне грешному". А Морозов опять сделал ложный выпад, но дернувшегося старшину тут же и достал ударом в грудь. Нож ткнул старшину с такой силой, что у него сбилось дыхание, и он нанес ответный удар в живот, почувствовав сопротивление тела и выдернув нож, отскочил от зашатавшегося и согнувшегося диверсанта.

Машинально потерев место удара и, нащупав дырку в гимнастерке, удивился, что жив, чувствуя, как кровь течет по ребрам и уже намокают от нее галифе. Что-то помешало лезвию и оно, скользнув по препятствию, ушло в сторону, пропоров кожу и достаточно видать глубоко. Старшина мотнул головой и, сунув руку под гимнастерку, нащупал нательный крест, смявшийся от удару в дугу.

– Спасибо, Господи,– прошептал он, прижимая локтем гимнастерку к порезу и вздрагивая от охватившего его озноба. А противник все еще стоял, согнувшись и старшина сделал шаг в его сторону, опасаясь, что это своеобразная хитрость и Морозов еще способен нанести ему удар последний. Но тот, поднял голову и оскалясь, попытался что-то сказать. Что-то злое, беспощадное и окончательно уличающее хотелось ему выплеснуть из себя вместе с вытекающей из брюшины кровью.

Только сил у него на это не хватило и стоять тоже. Ноги самопроизвольно подкосились, роняя тело в траву с мятыми и вытоптанными ромашками, а старшина понял… это все. Поединок закончился. Противник не способен сопротивляться, и испускает, скорее всего, дух. Поэтому подошел ближе и прислушался к уткнувшемуся лицом в траву телу. Тело еще жило и хрипло дышало, не желая принимать смерть преждевременную. Его трясло и очевидно из последних сил, повернув лицо, Морозов прошептал довольно внятно:

– Будь все проклято.

– Дурак,– ответил старшина,– умираешь и проклятьями сыпешь. Покайся, придурок.

– Перед тобой?– прошипел в ответ Морозов.

– Перед Богом, дурак.

– Не в чем мне каяться перед ним,– нашел в себе силы сложить совсем уж длинную фразу умирающий, и притих, едва слышно похрипывая.

– Дураком прожил, дураком и умираешь,– безжалостно заклеймил его старшина.

– Если бы мой нож был у меня. Я тебя на лоскуты бы порезал,– ответил Морозов и попытался подняться, зарычав зверем. Но на этом силы его иссякли, и он упал снова лицом в траву.

– Умер что ли?– спросил его старшина и, не услышав ответа, сделал еще шаг к телу, склоняясь над ним. Дыхания он не услышал и, повернувшись, ушел с оскверненной убийством поляны.

К месту ночлега вышел, едва волоча ноги, метров за десять крикнув:

– Это я, мужики,– и вся троица, кинулась к нему на встречу, поняв по тяжелому дыханию и бледному в свете Луны лицу, что "отец-командир" ранен.

– Кончил я гаденыша,– простонал старшина, опускаясь на колени и, попросил:

– Помогите снять гимнастерку. Зацепил лезвием. До ребер достал.

– Перевязаться нужно,– засуетился личный состав, оказывая ему помощь. И уже через полчаса старшина сидел, привалясь спиной к березке, замотанный как египетская мумия и с удовольствием перекуривал.

– Вам тоже необходимо принять сабачью терапию. Рекомендую,– рядом пристроившийся Черпак, помахал раненной рукой, демонстрируя результат.

– Меда нет, сметаны нет, и пса теперь тоже нет. Свернул шею Ёське Морозов. Наткнулся я на труп его, когда к полянке шел. За измену покарал пса.

– Падла,– угрюмо отозвался Сафронов.– Точно сдох гад?

– Пойди, проверь. Я пульс не щупал,– ответил старшина и Сафронов, ушел с автоматом в сторону поляны. Вернулся через пол часа и присев, молча закурил.

– И что?– нарушил молчание Черпак.

– Морозов дохлый валяется. Вот, наган милицейский нашел и ваш ТТ, товарищ старшина,– выложил стволы Сафронов.– И Ёся тоже умер. Утром похороню,– старшина, молча взял пистолет, молча сунул его в сидор и, поморщившись, сказал: – В баньку бы сейчас или в речушку на крайняк. Кровь аж до сапог успела дотечь.

– Шрам этот теперь на всю жизнь вам память. Повезло, что вскользь лезвие прошло. А помыться, конечно, в баньке хорошо бы,– поддержал разговор Черпак, щурясь на первые лучи восходящего солнца, блеснувшие между стволами деревьев.– Первое июля.

– Десятый день войны, а будто уже год прошел,– подсчитал Иванов.

– Другая жизнь началась девять дней назад у нас с вами… У всей страны другая,– заметил старшина.– Время событиями наполнилось, вот и кажется, что год. А где-нибудь в Африке, какой-нибудь негр ничего такого не замечает. Мотыжит свои кокосы на плантациях и кажется ему, что ничего не изменилось. Эх, орлы. Может, вздремнем еще пару часиков? Не дал ведь выспаться придурок этот,– оглядел притихших бойцов старшина.

– Какой там сон…– ответил за всех Сафронов.– Пойду я, Ёсю похороню.

– А я прилягу все же,– как можно более беспечным тоном заявил старшина,– покемарю пару часиков,– и бойцы переглянулись с пониманием. "Не хочет слабость показать". А у старшины кружилась голова, и пересохло во рту.– "Не хватало еще мне тут разболеться",– подумал он и осторожно прилег на плащ-палатку, брошенную поверх наломанного елового лапника. И сам удивился, что глаза у него сразу заслипались, и он провалился в сон, как в яму. Проснулся сам, никто его не будил. Выспался. И глаза открыв, вспомнил, прежде всего, о ночной схватке. Вспомнил и испугался до коленной дрожи. Будто еще ничего не было и только предстояло.– "Это я после выпитого спирта таким лихим был, а сейчас похмелье наступило",– подумал старшина и, приподняв голову, удивился. Лежал он все на том же лапнике, но накрытый сверху шинелью и более того, над ним был сооружен полог из еще пары плащ-палаток, так что солнечные лучи, просвечиваясь через них, не позволяли определить который час.

Старшина взглянул на свои наручные часы и не поверил глазам, они показывали десять часов:

– Ничего себе пару часиков покемарил. Все пять получается,– попенял он сам себя и попытался сесть, охнув при этом от резкой боли и рухнув обратно. Шок закончился и, теперь ощущение было такое, будто вчера его не полоснули слегка ножом, а разрубили пополам шашкой. Полежав минут пять и, оклемавшись, старшина повторил попытку, стараясь не потревожить бинты и вцепившись руками в ткань плащ-палатки. С трудом ему удалось сесть, почти уперевшись в наброшенную на распорки еще одну и когда голова кружиться перестала, дернул ее, срывая с жиденьких кольев. Открывшаяся перед ним картинка старшине не понравилась своим безлюдьем и он, скрипя зубами от боли, покрутил головой, убеждаясь, что сидит в лесу один и, никого рядом больше нет.

– Бросили и ушли?– спросил сам себя старшина и хмыкнул недоверчиво в ответ:

– Эй,– крикнул он.– Есть кто?– ответом ему было молчание и старшина, незатейливо выматерившись, дотянулся до корявой ветки и с ее помощью поднялся на ноги. Солнце склонялось к горизонту и совсем не в той стороне – на западе:

– Это сколько же я тогда проспал? Весь день выходит и к ночи дело,– старшина попробовал сделать первый шаг, опираясь на корявый посох и это ему удалось, наполнив сердце радостью. И тут он увидел лежащие на земле велосипеды. Все четыре. "Пешком что ли ушли, мать иху?"– пришла в голову мысль нелепая, которую он тут же отмел. "А где их носит тогда и всех сразу?"– пришла в голову мысль, более разумная и старшина поковылял к велосипедам, лежащим в травке, на краю этой облюбованной ими вчера проплешины.

– Проснулись, товарищ старшина?– услышал он голос Иванова у себя за спиной и, повернув к нему слегка корпус, остальное добрал экономно шеей, чтобы взглянуть.

– Что за бардак?– задал он сразу вопрос, возмущенно.– Где вы шляетесь? Мать вашу.

– Здесь все, рядом – в двух шагах. Потревожить разговорами опасались, ну и отошли слегка. Караулим по очереди здесь. Сейчас моя очередь,– доложил Иванов и крикнул радостно:

– Мужики, старшина оклемался и матерится уже,– появившиеся Сафронов с Черпаком, дружно поздоровались и, старшине стало совестно, что он о них подумал плохо.

– Кушать хотите? Мы супешник такой вкуснющий сварганили из копчатины, пальчики оближете,– тем временем проявлял заботу Иванов и старшина, почувствовав зверский голод, кивнул.

– Порядок. Раз есть хотите, значит, на поправку дело,– тоном бывалого человека констатировал Черпак, подставляя старшине свое плече.– Давайте, Алексей Павлович, хватайтесь, мы вас мигом доставим,– и не успел старшина рот раскрыть, чтобы отказаться, как с другой стороны его подхватил Сафронов и через минуту уже парни опускали его на соседней полянке у костерка на лежанку из, все того же лапника и прикрытого все той же тканью защитного цвета.

– Да належался я уже, все бока болят,– отказался старшина прилечь и тут же ему соорудили вполне приличное кресло из пары коряг и все того же лапника, застелив его шинелью.

– Орлы,– вынужден был признать старшина, и спросил, принимая из рук Сафронова котелок с супом: – Почему не разбудили?

– Так это…– Иванов взглянул на него виновато.– Не смогли сначала, а потом решили, что пусть спится, сколько влезет, раз такое дело. А Черпак сказал, что сон вообще лучшее лекарство после спирта. Вот и…

– Понятно,– старшина попробовал суп, и вкус ему понравился. Поэтому, не чинясь, принялся хлебать его с хлебом, мыча от удовольствия. А когда насытился и попросил закурить, то свернув цигарку, поблагодарил всех сразу и глубокомысленно изрек:

– Прав Черпак. Сон лекарство номер один, но не после спирта, а перед ним. Покемарил пятнадцать часов и сразу чувствуешь себя как огурчик.

– Какие пятнадцать? Вы вторые сутки здесь пошли, как прилегли "слегка прикемарить",– сообщил ему Черпак и старшина, недоверчиво на него взглянув, перевел взгляд на свои часы. И только сейчас заметил, что точмех без завода встал и продолжал показывать все то же время пробуждения.– И какое сегодня число?– спросил он недоверчиво.

– Второе, как положено,– Черпак смотрел на него совершенно серьезно, и старшина спросил уже без недоверия: – А время?

– Двадцать два сорок шесть,– назвал точное время сержант, и старшина подвел на своих часах стрелки, перед тем как их завести.

– Это я почти сорок часов продрых, выходит,– подсчитал он.– И главное дело, пролетели как минута. Закрыл глаза и открыл сразу. И ни в сортир, ни попить, ни покурить ни разу за это время не захотелось. Чудеса.

– А еще вы в это время спорили с Морозовым этим о смысле жизни, товарищ старшина, и все время его дураком называли.

– Да ну,– не поверил опять старшина, никогда прежде в разговорах во сне не замеченный никем из близких.– Что все сорок часов бубнил?

– Нет, только в самом начале, когда мы все там еще были.

– И что я такого молол? Херню пади нес?

– Да ничего такого особенного. Сказали ему, что ответит перед Богом и все крест свой нательный поминали. Мы глянули, а он у вас искореженный. В него вроде как нож у Морозова ткнулся и соскользнул. Вот вы все о Промысле ему и долбили минут пять. А потом притихли, ну мы, чтобы не мешать, прикрыли вас слегка и рядом на полянке этой костерок соорудили. А потом вы спите и спите… Ну и решили что сон на пользу, раз спится.

– Крест. Крест действительно удар принял. Каб не он, то похоронили бы меня еще вчера,– старшина осторожно вытащил искореженный жалом ножа алюминиевый крестик и, не стесняясь подчиненных, приложился к нему губами, а затем убрал его обратно так же бережно.

– Такой маленький…– прошептал у него из-за спины Иванов.– У меня тоже есть, только медный. А пуля от него может отрикошетить?

– Может, Леха,– улыбнулся старшина,– и даже снаряд.

– Шутите. А я думаю, что снаряд как-то мимо пролетит и осколки мимо. Бог-то, он же все может?

– Ты разве не комсомолец?– взглянул на него старшина удивленно.

– Хотел, да не успел. Комсорг все стыдил. Как увидит в бане крест, так и прицепится. Я даже снимать перед помывкой стал. Такой въедливый попался. А как увидал, что снял крест, вроде как, так совсем проходу давать не стал. Загонит в Ленинскую комнату и давай про всяко разно трындеть. У всех время личное, а я его слушаю, сижу. Ну и написал заявление месяц назад вокурат, чтобы отвязался,– сконфуженным голосом признался Леха, переместившись опять к костерку и вороша в нем уголья.

– А послать не пробовал?– спросил его Черпак и, Леха взглянув на него мельком, ответил:

– Как послать? Он же сержант, навроде тебя. Сам понимаешь… не тронь дерьмо – вонять не будет. Что я дурак, посылать?

– А сейчас носишь крест-то?– спросил Сафронов дрогнувшим голосом.

– Ношу. Вот,– Леха расстегнул ворот гимнастерки и выпростал крестик на черном шнуре.– Родители крестили, с тех пор и не снимал. Истерся весь. Тут уж и Спасителя не видно почти и надпись с обратной стороны не видать,– продемонстрировал Иванов крестик, покрутив его перед склонившимися к нему парнями.

– А у меня нет никакого,– вздохнул завистливо Сафронов,– и в комсомол я вступил своевременно. Радовался, помню, когда значок с членским билетом выдали.

– А чего тогда не носишь значок-то?– спросил его Черпак.

– Так на сборы же призвали и дома на костюме остался. У меня же их не сто штук. А здесь не выдали. А ты чего без значка? Тоже забыл?

– Не было никогда. Я в комсомоле не состоял, Степка. Хотел, не приняли. Судимость же у меня есть, как вот у Павловича,– признался Черпак.

– Да это мы давно подозревали. И за что?

– А после армии сразу, завалили в ресторан, отметить это дело, ну и после погулять вышли всей компанией. Я и не помню все в деталях, отчетливо. Сцепились с кем-то. Драка получилась. И тех, кто потом убежать не смог, повязали само собой. Год дали,– коротко поведал сержант.

– Ага, а гонору-то, будто рецидивист в Законе,– рассмеялся Сафронов.– По фене чешет, пальцы гнет, чисто урка знатный.

– Какая феня, Сафрон? Ты ее слышал когда-нибудь? Настоящую, ты вообще хрен поймешь. Там такие словообороты, что впору переводчика рядом иметь, чтобы понять, как с немецкого или французского. Вот хоть у Павловича спроси.

– Точно,– подтвердил его слова Алексей Павлович,– веками формировался сленг этот. Чтобы только свои понимали. Шифровались. Но усваивается быстро. Только сейчас в тюрьмах и лагерях все больше людей обычных сидит, так что феня не востребована. Так, слегка чешут на ней для понтов, типа сидельцы.

– А с настоящими ворами вам приходилось встречаться, Алексей Павлович?– тема явно увлекла Сафронова.

– Приходилось. Они особняком всегда держались и норовили под себя остальных подмять. Работать им, по их законам, нельзя и много чего еще западло, как они говорят.

– А как же администрация тюремная к ним, если работать не желают?

– По-разному. В карцер сажают, а эти хитрят… на работы выходят, но волынят. Уклоняются, короче. Бегут при первой же возможности. Это вообще считается у них первое дело – смыться из-под стражи. Жизнь вольная – вот главное. Семью заводить, тоже западло. Вяжет потому что и воли лишает. Вор должен воровать и воровством кормиться.

– О как. Так вымрут же тогда воры, в конце концов,– пришел к выводу Сафронов.

– Переживаешь за их поголовье?– рассмеялся старшина.– Не боись, на твой век хватит и, поэтому за карманами своими в транспорте следи внимательно. Щипачи там еще долго не переведутся.

– Милиция хреново работает. Сажает невиновных, таких как Яшка, а настоящие преступники на свободе болтаются,– сделал вывод Сафронов.

– Милиции, конечно, можно претензии высказать, но главная причина, Степан, не в них, а в сущности людей. Всегда были среди них воры. Во все времена, при любых властях. И в Библии не зря заповедь есть "Не укради". А Библии этой уже почти 2-е тысячи лет. Это Новому Завету. А Ветхому и еще больше. Так и там уже эта есть заповедь. Всегда люди воровали. Потому что легкость видимая, приобретения материальных ценностей, привлекала. А войны, Степа, что это? Тоже воровство, но расширенное до государственных возможностей. И организованное государствами. Тоже ведь имущество идут чужое присваивать. Так что, Степа, прежде чем милицию винить, ты себе в душу загляни и столько там всего обнаружишь, что диву станешь даваться. Воровского, я имею в виду. На мыслях себя завистливых обязательно поймаешь. А зависть – первая причина для воровства. У него есть, а у тебя нет. И если возможность появляется присвоить чужое, то не многие от нее силы имеют отказаться.

– Так если ничье валяется, а нужда есть. Тогда как?– возразил Сафронов.

– Бывает всяко. Но я не про валяющееся бесхозно говорю, а конкретно чье-то. А уж облапошить ближнего – это вообще дело святое. У нас даже поговорка есть.– "Дураков учат". А кто такие эти дураки? Простаки, которым свое имущество сохранить ума не хватает. Доверчивость и наивность дуростью названа. И еще у нас говорят,– "Простота – хуже воровства". А почему? Простотой тут глупость, недомыслие названы и имеется в виду, что человек сам себе вреда этим больше наносит, чем, если бы его обворовали. И другим он вред своей глупостью может нанести больше, чем воровством. Лучше бы воровал. Конечно, мудрость в этом есть, но воровство поставлено на второе место, а ведь в заповедях о глупцах ничего не сказано. Там нет такой заповеди "Не глупи, не будь прост". А почему? Потому что люди бывают глупы и вины их в этом нет. Беда это. А вот воровство всегда осознанно и чаще всего воруют те, кто себя простаками уж точно не считают.

– А зачем тогда милиция, если люди такие?

– Милиция – чтобы страх имели. Страх наказания воров сдерживает. И заповедь в Библии для этого же. Предупреждает, что наказание и на Том Свете за нарушение ее будет. Стимулирует к неворовству. А Государства Законы свои внутренние тоже ведь вынуждены выпускать в ответ на действия населения. Учитывают, каков Человек. Если бы все были честными, не ворами и жили бы по Заповедям Божьим, то и законы бы не понадобились уголовные. Были бы только правила всякие, регулирующие. Типа железнодорожных и автомобильных. Без них никак.

– А вот я на одной лекции слышал. Приезжал к нам лектор и, всем велено было посетить. Так вот он говорил, что воровство – это родимое пятно капитализма и что пока строим Коммунизм, мы это пятно напрочь выведем. Все станут получать по потребностям и, тогда не будет причин воровать. Это как?

– Этого я и сам не понимаю. Агитацию эту про Коммунизм. Деньги мечтают отменить и, каждый станет по совести брать только необходимое в специальных местах распределительных. Сказка красивая, по-моему. Разные потребности у людей и уравнять их запросы невозможно. Значит, потребуется жесткая система контроля за распределением благ общества, чтобы брали в меру установленную. А система контроля потребует систему контролеров над этой системой, чтобы не пользовались преимуществами контрольными. И такая пирамида получается, что просто и верхушки ее не видно. И получится не Коммунизм, а Тюрьма. Там ведь как раз такая система уравнительная уже и есть.

– А я думал, что потихоньку Государство это станет вводить. Сначала хлебом обеспечит, солью и прочими необходимыми продуктами. Потом все это станет таким дешевым, что и воровать никто не станет. А потом во всем так станет. Всякие услуги подешевеют, и люди привыкнут жить честно,– задумчиво произнес Сафронов, которого явно вопросы эти волновали не меньше, чем любого советского человека.

– Именно так и говорят, что например, проезд в общественном транспорте станет бесплатным, а уже у нас обучение в учебных заведениях бесплатное и медицинское обслуживание тоже. Это, мол, путь к Коммунизму. Трудно сейчас предположить, куда придем в результате, но идея людям нравится. Хотят Рай на Земле, хоть ты тресни,– улыбнулся старшина.

– А плохо разве, если и здесь на Земле люди станут жить хорошо, а не только после смерти?

– Ничего плохого в этом нет. Только коммунисты ведь Бога не признают и загробную жизнь тоже. А люди вообще от обезьяны произошли, так они учат сейчас в школах бесплатных. А это ложь. А на лжи нельзя построить Рай.

– Значит, нужно совместить коммунистов с христианством. И тогда полный порядок будет. Христиане о душе будут радеть, а коммунисты о теле. А вместе получится замечательный результат,– предложил выход Сафронов.

– Степан, я тебе совет хочу дать, как чуток уже поживший. Ты никому эту идею больше не озвучивай. Здесь-то все свои и понятливые. А можешь нарваться и огрести по полной. Коммунисты нынешние, рассматривают христиан, как своих противников злейших и, пользуясь властью полученной, их всячески притесняют. Закрываются монастыри, храмы. Церковь отделена от Государства и школа от церкви – законодательно. Одним из первых декретов Советской власти. Так что никакого коммуно-христианства быть не может. Это две противоположности. Нетерпимые. Поверь мне, Степан, что будет лучше промолчать, если спросят твое мнение по этому вопросу. Прикинься простаком. У нас ведь еще и так говорят, что «Дураку Закон не писан» и «спроса с Дурака нет». Будь умным дурачком, не лезь на рожон. Время такое.

– Да я понимаю, что время и не лезу ко всякому с разговорами. Это здесь я с вами разговорился. Свои потому что. А чтобы я стал вот так же со всяким… С кем ни попадя…

– Вот и правильно. А время покажет, что там получится. Живы будем – увидим.

– А вот Церковь, чего же она не борется с насильством? Священников в ГУЛАГ сажают, храмы закрывают, она помалкивает?– полез вовсе уж в дебри взаимоотношений Церкви и Государства Сафронов.

– Сопротивляется, в меру сил, раз еще не все храмы закрыли – это во-первых, Степа. А во-вторых, Церковь – это все в ней люди. И поэтому ты спросил, почему народ оцерковленый не сопротивляется? Так ведь по сути-то? Так. А не сопротивляется потому, что ему давно уже мозги набекрень свихнули. И не большевики начали. Еще при царях. Сначала приняли законы в Государстве царском еще, по которым превратили священников в чиновников на окладах жалования. И стали многие из них не о прихожанах думать, а о жаловании. Священник раньше-то зависел от прихожан. Кормился от них. С кружки пожертвований. А когда перестал, то и плевать многим из них стало на людей. О мощне стали думать и радеть. Зажирели. А каков поп – таков и приход. Слыхал? Вот и расплачиваются теперь по грехам своим.

У них тысяча лет было, после крещения, чтобы авторитет свой укреплять и они этот срок не использовали, выходит, в полной мере. Оторвались от народа, превратившись в касту привилегированную и, народ им ответил взаимностью. Относись к людям так, как ты хочешь, чтобы они относились к тебе. Забыли священники этот главный принцип христианский, а он их в первую очередь касается. Теперь несут крест мученический. Истинные, расплачиваются за зажравшихся. Потому что те-то быстро приспособились к новым властям. Расстриглись, ново-обновленческую Церковь выдумали, за кордон сбежали многие от паствы неблагодарной и не любимой. А прежде при царе, кто на Руси после помещика жил припеваючи в деревне – ПОП. Народ не слепой, поэтому и нет радения за длинногривых особенного. Гонят большевики и хрен-то с ними. Монастыри взять хоть прежние, ведь до отмены крепостного права у них даже свои крепостные крестьяне были в собственности. Так и назывались – монастырские. И что на волю их отпускали, если кто-то жертвовал людей им? Вот уж хрен. Гнобили почище помещиков. Монастырь таким образом превращался в коллективного помещика – рабовладельца. Поэтому и монастыри эти большевики закрывают повсеместно и ни кто грудью на их защиту не встает. Ты бы встал, если бы твои предки горбатились на них? Плюнул бы, да еще и позлорадствовал. Сами выходит себе на голову камни собирали.

– Сами виноваты? А Бог-то куда смотрит? Почему ума не добавил, коль им своего не хватило?

– Вот, в корень спросил,– усмехнулся старшина.– Потому что Бог людям дает по чаяниям их. И вот, что чаяли, то и имеем. Хотели Рай на Земле построить, стройте и даже прорабами обеспечил с идеями райскими. Большевиками. А священники, которые безмозгло жили, видать не считали так-то. Чаяли что-то другое. Может, хотелось им в массе своей уйти из-под опеки Государства и вернуться к пастве. Вот, пожалуйста, и получили. Отделены. Теперь уже не чиновники в рясах службу служат в оставшихся храмах. И Патриаршество восстановили при большевиках. А при царях было отменено. И народ, глядишь, к ним переменит свое отношение. Испытание им Господь послал по грехам их. Смогут понять и пронести этот крест, значит, снова купола засияют золотом над Россией. А нет, так и о чем говорить?