Стихотворения – Николай Заболоцкий

На днях я получил напоминание от своих друзей о том, что давненько не было рецензий на поэтические сборники из серии «Жили у бабуси». Для тех, кто не в курсе объясню, я беру известное всем стихотворение еще более известного поэта и на его основе пытаюсь смоделировать, как бы он переписал детские стишки про бабусю и её потерявшихся гусей, так, чтобы и стиль сохранялся и сюжет соответствовал авторскому видению.Посмотрел в своих архивах, и точно – последние «Гуси» были почти 10 месяцев назад – в начале декабря прошлого года на «Говорят мы бяки-буки» Юрия Энтина. Что же, великое дело – напоминание, почти забросил начинание, а вот напомнили, и снова что-то зашевелилось в голове, пришли в действие какие-то шестеренки рифмующего отдела мозга и… полетели гуси :)В этот раз гусям захотелось, чтобы о них рассказал Николай Заболоцкий. Поэтому и речь пойдет о нем. Поэт этот с очень непростой и, можно сказать, трагичной судьбой, я уже было приготовился кое-что о нем рассказать, но вовремя почитал рецензии других наших постоянных авторов, и понял, что все, что можно было о нем рассказать, они уже рассказали, поэтому любое обращение к биографии автора будет повторением сказанного. Да и что-то теоретизировать о его творчестве тоже будет лишним.Поэтому скажу только о своих впечатлениях. Мне Заболоцкий представляется едва ли не самым потенциально талантливым русским поэтом середины ХХ века, он мог быть очень разным, при этом сохраняя какое-то, присущее только ему, философское восприятие бытия. Бытие, вообще, представляется мне определяющим словом, когда речь заходит о Заболоцком, это понятие пунктиром проходит по всем его произведениям, вскрывая трагичность в повседневном, и находя повседневность в трагичном. Такого симбиоза высокой философии с простотой языка я не встречал ни у кого другого. Может быть поэтому я больше люблю позднего Заболоцкого, которого еще принято именовать «классическим», в этот период у мастера окончательно сформировался творческий почерк, позволивший ему просто говорить о сложном. Ранний Заболоцкий, насыщенный символизмом и кубизмом, может быть, более ироничен и не чурается милой моему сердцу пародии, но в нем еще нет того глубинного знания жизни, которое придает каждой его «поздней» строчке невероятную силу звучания.Возвращаясь к бытию, как основополагающей теме автора. Выбирая стихотворение для стилизации, я остановился на одном из самых известных «Некрасивая девчонка», в нем любимая тема автора звучит очень четко, вспомните заключительную строчку первой части стихотворения: «Охваченная счастьем бытия». Я сразу понял, что отталкиваться буду от этой строчки. В стихотворении – девочка, символ роста и расцвета, в пародии у меня – старушка, символ увядания, поэтому на контрасте сразу родилась заключительная строчка: «Охваченная жутью бытия». Так что в данном случае стилизация писалась не с начала, а с конца. Да, иногда бывает и так. И вот что получилось:Среди других задумчивых старух

Она всех птиц чуть-чуть напоминает,

То иволгой надсадно зарыдает,

То сойкой нервно рассмеется вдруг.

Осталась рубашонка, что на ней,

Как память дней, когда пасла гусей.

Два мальчика, два лапчатых юнца

Пропали, не пришли домой к обеду.

Она ходила к мрачному соседу

Не видел ли какого сорванца?

Он видел. И пошла она по следу

И след привел в далекие края,

Вот кости птиц среди дремучей чащи,

Над ними бабка безутешно чахнет,

Охваченная жутью бытия.

Прекрасный поэт, стихи которого хочется читать и читать бесконечно!

Многие стихотворения заучены мной наизусть от большого количества повторных прочтений.

ЛЮБЛЮ.

Поэзия Заболоцкого в некотором смысле похожа на апокриф судьбы Ивана Бездомного из Мастера и Маргариты.

О чём беседовал с Берлиозом в начале этого романа Бездомный? О Боге и Дьяволе, о несуществовании Бога.

Ранняя поэзия Заболоцкого соткана из мира, оставленного Богом, в нём умер Бог, почти по-Ницше, и осатанелые, одержимые вещи, самый русский язык, кричат и бредят, сходят с ума, и мысль поэта, его слово, словно заломивши бледные руки страниц, бродит по призрачным улицам, с темно осунувшимися домами, словно бы написанными кистью Гольбейна.

Каким-то трагическим курсивом ада поэт подчёркивает всё видимое, слышимое, ибо вещи кричат, мысли и слова кричат, и слепые касания рук, кажется, тоже кричат, заикаются, не узнавая обезумевший лик мира, лик вещей, уплотнившихся до отказа, пугаясь сумасшествия вещей, эпохи, в которой пропадает и гаснет душа, обретая холодную, адовую форму вещей.

Но и сами вещи, что-то бесконечно родное, давно забытое, горделиво презираемое в вещах, природе, доверчиво и тепло, безмолвно, ластится к человеку, близится к глазам…

А на грустно освещённой сцене, словно бы дают своё представление Коровин, Азазелло, Кот Бегемот… и вещи, осень вещей, погасающих окон домов, печальным, пёстрым веерком, перелетают из одной руки в другую, но складываясь там совершенно дьявольским образом, словно бы вещи прозрачно вспыхнули ярким и сквозным бытием ( так похожем на пейзаж ощущений героя сартровской «Тошноты»), и человек, доверчиво опиравшийся на них сердцем, чувствами, рукой, вдруг проваливается в них, и… вещи опять становятся непроницаемы, и человек застревает в вещах, в «безмолвии – душе вещей», и вот уже самовар, деревья и белые ночи, дышат странным, грустным, человеческим бытием, а человек – мыслит холодным, бездушным бытием вещей.

А на сцене продолжается инфернальное действо : «Фокстрот».Дальше…В ботинках кожи голубой,

В носках блистательного франта,

Парит по воздуху герой

В дыму гавайского джаз-банда.

Внизу – бокалов воркотня,

Внизу – ни ночи нет, ни дня,

Внизу – на выступе оркестра,

Как жрец, качается маэстро.

Продолжая вечную тему лестниц в искусстве, от сна Иакова, до поэмы Цветаевой, наш Кот бегемот проникает на лестницу в дом, сводя его с ума… Нет, это уже не просто Бегемот, в стихе «На лестнице», выведена какая-то экзистенциальная тоска кота из романа Кафки, прижавшегося к стене на лестнице в ужасе от людей и мышей, переставших быть собой, не могущих себя найти.

Тема животных у Заболоцкого одна из самых трепетных и глубоких в мировом искусстве. Разве что у Есенина и Платонова встречается нечто подобное…

Нет, тут уже не мировая скорбь человека, от которой уже устал человек и даже книги ( бледный зевочек страниц).

Есть ли у животных душа? А у природы?

Ладно, пусть, пусть человек не верит в свою душу, но как можно отказывать в душе – природе? Красота – душа природы!

В ней одной, в её зелёном шуме, в синем течении неба, мы видим душу, тепло обнявшую плоть.

Равноправность тела и души. Наш невозможный идеал!… Устать от бездуховности эпохи, мира, человека, и в последней надежде на духовность и любовь, сердце, словно последняя, алая капля души, сладко теряется среди ласкового моря цветов, живой природы..

Так о чём же тоскует природа? Что она нам желает сказать, смотря на человека большими, грустными глазами животных, звёзд, цветов?

Заболоцкий сравнивает глаза коня с двумя огромными мирами, и готов вырвать свой язык, и дать его коню…"Нам непонятна эта красота -

Деревьев влажное дыханье.."

Нет, тут уже не возвращение в природу а-ля Руссо, тут желание чувствовать и мыслить природой.

Боже! Да оглянитесь, разве не человеческое горе и радость пронизывают природу? Разве она нам не родня. которой мы в своей гордыне чураемся? Речка девочкой невзрачной

Притаилась между трав,

То смеётся, то рыдает

Ноги в землю закопав…

Набоков однажды заметил о Заболоцком ( которого он ценил как поэта) : «его лирический герой – законченный кретин, что-то лепечущий во сне, ломающий слова, играющий с ними, как полубезумец»

Словно бы смутно повторяя судьбу Ивана Бездомного, Заболоцкого в конце 30-х арестовывают, страшно избивают и заключают в клинику для душевнобольных.

Чего он только там не видел! И лающего человека на четвереньках, и безумца, с лицом, исчерченного чернильными, инфернальными иероглифами…

Жутко то, что весь этот бред, отразившись в глазах поэта, прижавшегося к стене в палате, контрабандой вдохновения проник в его прошлое.

Поэту, весело идущему с невестой по ало улыбающемуся солнцем парку в начале 30-х, приходят на ум игривые, странные мысли о лающем человеке, квадратных солнцах…

Заболоцкий шёл со своей будущей женой Катей, изрисовав себе лицо таинственными иероглифами, желая эпатировать людей. Но никто так ничего и не заметил, ( словно бы будущее…) и когда они вернулись домой, его невеста, мило и тепло рассмеялась, обняв своего загрустившего поэта.Мудрый как змея и язвительный Ходасевич, однажды сравнил поэзию Заболоцкого с юродивой поэзией Игната Лебядкина из «Идиота» Достоевского.

Как всегда, Ходасевич подметил главное в творчестве раннего Заболоцкого. Правда, в то смутное время не только поэзия Заболоцкого, но и многие судьбы, даже сам русский язык – как подметил однажды в дневнике Бунин, – были отмечены неким юродством, трагическим жестом и танцем отчаяния, сквозь безумное шутовство которого проступали и слёзы и крик и душа, смеющаяся безумным смехом в небо. Лунатический язык, судьбы, сердца на крыше, над бездной, над небом…

Ну разве не похоже это описание свадебного стола на слова Лебядкина, вдруг открывшего дверцу страницы, и своим осунувшимся, придурковато-патетическим голосом, читающего удивлённым гостям, слушателям, то бишь, нам, свой трагический «шедевр» : Там кулебяка из кокетства

Сияет сердцем бытия.

Над нею проклинает детство

Цыпленок, синий от мытья.

Он глазки детские закрыл,

Наморщил разноцветный лобик

И тельце сонное сложил

В фаянсовый столовый гробик.

Жующая кулебяку невеста, вдруг перестаёт жевать, чуть приоткрыв рот. Потянувшаяся было за цыплёнком мать невесты, смущённо одёргивает руку…

И где-то среди тишины расступившегося шума и слов, слышится рыжий смешок какого-нибудь социалистического Фердыщенка…После сталинских лагерей, Заболоцкий некоторое время боится писать стихи и погружается в переводы. Постепенно происходит преображение поэзии Заболоцкого. В ней появляется какая-то звонкая прозрачность пушкинских строк. Осень гения, стихов, сквозится несказанной синевой, размышлениями о смерти и жизни, о метафизике смерти, которой – нет. Заболоцкий становится Мастером.Вчера, о смерти размышляя,

Ожесточилась вдруг душа моя.

Печальный день! Природа вековая

Из тьмы лесов смотрела на меня.И нестерпимая тоска разъединенья

Пронзила сердце мне, и в этот миг

Всё, всё услышал я – и трав вечерних пенье,

И речь воды, и камня мертвый крик.И я, живой, скитался над полями,

Входил без страха в лес,

И мысли мертвецов прозрачными столбами

Вокруг меня вставали до небес.И голос Пушкина был над листвою слышен,

И птицы Хлебникова пели у воды,

И встретил камень я. Был камень неподвижен,

И проступал в нем лик Сковороды.

И все существованья, все народы

Нетленное хранили бытие,

И сам я был не детище природы,

Но мысль ее! Но зыбкий ум ее!

Удивительное стихотворение, пронизанное каким-то пантеистическим спиритизмом. Смерти – нет. Всё живёт друг другом. И улыбка ребёнка, и глаза любимой, и дышащая солнцем росинка на цветке…не умрут. В памяти ли, в ладонях ли искусства, книг, они будут жить, ими будут жить, да и сам человек вернётся однажды на землю, взглянув на неё синим взором цветов, смехом солнца в просветах листвы на ветру.

Всё в жизни связано. Мир – прекрасен, и человек, живя прекрасным – вечен!

Чувство от этого стиха похоже на катарсис Алёши из Братьев Карамазовых, молитвенно припавшего на колени перед живым чудом звёздной ночи.

В поэзию позднего Заболоцкого, на смену аду и безбожию ранних стихов, пришли царственный покой и…если не Бог, то нечто божественное, что мучило Мастера и томило Маргариту…ЖенаОткинув со лба шевелюру,

Он хмуро сидит у окна.

В зеленую рюмку микстуру

Ему наливает жена.Как робко, как пристально-нежно

Болезненный светится взгляд,

Как эти кудряшки потешно

На тощей головке висят!С утра он все пишет да пишет,

В неведомый труд погружен.

Она еле ходит, чуть дышит,

Лишь только бы здравствовал он.А скрипнет под ней половица,

Он брови взметнет,– и тотчас

Готова она провалиться

От взгляда пронзительных глаз.Так кто же ты, гений вселенной?

Подумай: ни Гете, ни Дант

Не знали любви столь смиренной,

Столь трепетной веры в талант.О чем ты скребешь на бумаге?

Зачем ты так вечно сердит?

Что ищешь, копаясь во мраке

Своих неудач и обид?Но коль ты хлопочешь на деле

О благе, о счастье людей,

Как мог ты не видеть доселе

Сокровища жизни своей?

Из тихого домика, в котором играла музыка Шопена, жена Заболоцкого ушла к писателю Василию Гроссману.

Ушла, словно бы муза, тёмной бабочкой заметалась в сетях занавески у окна, и вылетела в ночь.

Прошло время, и жена вернулась, словно бы душа к телу. А через месяц, сердце поэта, не выдержав этого счастья, остановилось, как остановился и мир для его жены, но в природе что-то изменилось, словно бы она стала чуточку больше, ближе к сердцу, и воздух за окном доверчиво и ярко улыбнулся ей и миру мотыльком, смехом солнца в осенней листве, радужным, карточным веерком, перелетающей через крышу дома, кота, на этой словно бы тоже улыбнувшейся солнцем крыше…

( нравятся мне вот такие уютные, нечаянные блики мгновений жизни)

.

Муза поэта – жена Екатерина..