Николай Варенцов
Слышанное. Виденное. Передуманное. Пережитое
ГЛАВА 23
Стараясь соблюсти некоторую хронологию в периодах моей трудовой жизни, я принужден приступить к повествованию о моем поступлении в 1889 году в директора Товарищества Никанора Разоренова и Михаила Кормилицына.
Основатель и создатель этого дела был Никанор Алексеевич Разоренов, крестьянин деревни Вичуга Костромской губернии. Разоренов в молодых годах сам работал на станке в своей избе, как работали почти все в этой деревне и в смежных других; потом он начал раздавать пряжу на выработку другим односельчанам и все сработанное отвозить на Нижегородскую ярмарку или в Москву для продажи. Разоренов был одним из первых в этом районе, понявшим громадное значение паровой машины, и один из первых построил самоткацкую фабрику, положившую начало его денежному благополучию.
Дело велось им без бухгалтерии, и он учитывал свою пользу приростом серий169 в его железном сундуке, стоящем в его спальне. Пересчитывая ежегодно свои серии, если он видел, что они за год прибавились на известную сумму, то считал эту прибавку за свою пользу от дела; израсходованные деньги на постройку, покупку машин, лесов он не считал за прибыль, а считал как израсходованные на нужды его фабрики.
Никанор Алексеевич единственную дочь выдал замуж за Михаила Максимовича Кормилицына, которого взял в свое дело. Состарившись, он поручил ведение дела зятю, а сам, осознавая суетность жизни, посвятил себя добрым делам. Выстроил в Вичуге церковь, где сделался ктитором170; нуждающимся своим рабочим помогал деньгами, хлебом и лесом и почти никому не отказывал в просьбе.
У Н.А. Разоренова накопился в сундуке миллион рублей серий, после чего ему пришло в голову начать постройку прядильни, но, боясь начать это дело в одиночку, он предложил своим двум братьям Федору и Александру, давно отделившимся от него, начать постройку фабрики совместно с ним. Братья согласились, но, когда узнали, что Никанор Алексеевич вместо себя поручает ведение постройки своему зятю Кормилицыну, они решительно отказались с ним работать из-за его вздорного и самодурного характера.
М.М. Кормилицын убедил своего тестя начать постройку прядильни без участия его братьев. Прядильню начали строить на удачно купленной земле близ Кинешмы на Волге в количестве 28 1/2 десятин; братья Никанора Алексеевича построили прядильню тоже в Кинешме, но на другой стороне города.
М.М. Кормилицын для постройки прядильни пригласил только что окончившего курс инженера Владимира Ивановича Зевакина171, но, обладая большим самомнением, он не слушал знающих людей и всякую фантазию, пришедшую ему в голову, приводил в исполнение, не считаясь с тем, что она обходилась весьма дорого: так, для постройки фабрики имелась вполне достаточная площадь земли, а он приказал срыть гору, прилегающую к этой земле, что обошлось в 30 тысяч рублей; выложенные стены первого этажа фабричного корпуса ему не понравились, велел сломать и вновь переложить с отступлением от первоначальной кладки на незначительное расстояние; деревянный дом, уже готовый к заселению, приказал перенести на другое место только из-за того, что он закрывал вид на окрестности из окон его дома.
В.И. Зевакин мне рассказывал: «Я потом к нему применился, и когда он, уезжая с фабрики, делал какое-нибудь нелепое распоряжение, то соглашался с ним, а делал по-своему, как следует. Когда он приезжал, говорил ему: «Все сделал по-вашему, и вышло очень хорошо». Кормилицын улыбался и с довольным лицом отвечал: «Я, брат, не ошибусь, только слушайся, всегда получится хорошо!»
Наконец фабрика была выстроена, наполнена машинами, выглядела красиво и богато. Михаил Максимович, обходя фабрику с Зевакиным, долго любовался на нее, радуясь и гордясь своим созданием. Он обратился к Зевакину и сказал: «Пусть теперь братцы моего тестя придут полюбоваться на нее, пожалеют, что не вошли в компанию. Смотри: какой простор!.. сколько еще можно выстроить корпусов, а они построили свою фабрику на ровной земле, окруженной чужими и крестьянскими землями, повернуться негде, лишнюю сажень дров сложить нельзя, снимай землю у крестьян, плати за нее да еще кланяйся – могут и не сдать! Называли меня самодуром, а вышло у меня все лучше, чем у них, несамодуров!»
Говорил все это он, когда они возвращались домой, пробираясь по речке Томна172. Вдруг из кустов вышел мужичок, снял шапку и почтительно поздоровался с Михаилом Максимовичем. Кормилицын, будучи в хорошем настроении, остановился и спросил его:
– Зачем ты сюда попал?
– Пришел посмотреть, – отвечал мужичок, – на свое старое пепелище, где прожил пятнадцать лет; эту землю я обрабатывал на огород, разводил капусту, земля хорошая, капуста родилась чудная; ни за что бы не уехал отсюда, да хозяин земли больно был жаден: что ни год, то прибавка; осерчал я, купил землю около своей деревни и там развел огород. Теперь эту землю не узнаешь, как вы ее застроили!
– Значит, ты арендовал ее у такого-то барина? (и назвал его фамилию) – спросил Михаил Максимович.
– Нет, зачем у него! Не у него, – и назвал фамилию другого, – земля того барина, которого вы назвали, примыкает к этой земле; у моего барина, у которого я арендовал, было не больше двух-трех десятин, вот на этой-то земле выстроен у вас двухэтажный дом, а рядом конюшни.
На лице Михаила Максимовича выразилось удивление:
– Что ты говоришь? Вся эта земля принадлежала барину, у которого я купил, вплоть до речки Томны.
– Нет, Михаил Максимович, это не так! Быть может, потом мой барин продал землю своему соседу, я этого не знаю, но землю по Томне я арендовал у своего барина пятнадцать лет и ежегодно ездил в Питер заключать договор и платить деньги за аренду; как же мне этого не знать!
Михаил Максимович вернулся домой уже в плохом настроении, с неспокойной душой, думая: «А вдруг все, что говорил этот огородник, правда, как же тогда быть? Владелец земли, узнав о возведении зданий, сдерет с меня за нее не одну, а десять шкур!»
Но Михаила Максимовича не смущало особенно, что за нее придется дорого платить, он про себя думал: заплатим!.. а вот скверно: братцы тестя узнают, поднимут на смех, скажут тестю: «Говорили, что самодур, так и вышло!»
Кормилицын ночь не мог спать, переваливаясь с боку на бок, и решил: послать своего ловкача, как называл он одного своего служащего, Флегонта, в Кострому, пусть там он разбирается во всей этой путанице в надлежащих учреждениях.
Разореновым был взят мальчик в контору на побегушки, фамилия его была Ильин, а звали Флегонт. Мальчик оказался очень способным и быстро пошел в ход. Когда он возмужал, ему стали поручать серьезные дела, касающиеся полиции, рабочих, земских учреждений, урегулирования долгов, и он отлично с ними справлялся.
Ильин обладал мягким вкрадчивым голосом, черными маслеными глазами, был небольшого роста, довольно полный, но крепко сложенный, с отличной шевелюрой, подстриженной под скобку, как обыкновенно стриглись крестьяне, с небольшой бородкой и с мясистым круглым носом, похожим на луковицу. По виду походил на богатого крестьянина или на лавочника. Когда я познакомился с ним, ему было лет за сорок, и тогда величали его уже Флегонтом Ильичом.
Флегонт съездил в Кострому, потом в Москву и в межевой канцелярии достал все справки, и оказалось, что огородник был прав: не только конюшня и дом, но и угол фабричного корпуса стояли на чужой земле. Кормилицын послал его немедленно в Петербург разыскать владельца трех десятин земли и, чего бы ни стоило, купить ее, хотя бы по 5 тысяч рублей за десятину, за успех обещаясь выдать Флегонту хорошую награду. Флегонт, получив от огородника адрес барина, выехал в Петербург, но когда приехал, то узнал, что барин несколько лет тому назад скончался и наследство его перешло к племяннику. Он отправился к нему, предварительно от дворника узнал все подробно о наследнике, его семье, об образе жизни, денежных делах и после всего этого явился к барину.
Объяснив барину, что он, будучи в Петербурге, зашел к его дядюшке, но оказалось, что он скончался, а потому он решился побывать у него и переговорить о клочке земли близ Кинешмы, которую ему поручил купить бывший арендатор этой земли, если цена за нее не будет дорогая.
Барин был крайне удивлен, когда услышал, что он имеет какую-то землю и что ее даже можно продать. Он ответил: «Я получил от дяди много разных бумаг и планов, предполагал, что все они относятся к землям, давно проданным». Принес их все к Флегонту, и стали оба разбирать. Документ и планы на эту землю нашли; барин был чрезвычайно доволен и быстро пришел к соглашению с Флегонтом о продаже ее за 500 рублей. Земли оказалось немного меньше трех десятин. После того, как купчая была совершена, барин позвал Флегонта в ресторан обедать и хорошо угостил. Во время обеда он сообщил Флегонту, что, разбираясь в документах, нашел еще купчую на 20 десятин земли, тоже близ Кинешмы, только она находится с другой стороны Кинешмы, чем та, которую он Флегонту продал. Просил Флегонта посодействовать продаже ее, говоря: «Не ехать же мне туда из-за этих пустяков!» Флегонт пошел с ним на квартиру; внимательно осмотрев документы, он увидал, что эта земля примыкает к фабрике братьев Разореновых, так нуждающихся в земле для складов строительных материалов.
Флегонт не преминул поломаться, но потом, долго поторговавшись, купил и ее за 500 рублей; разошлись, оба довольные этой сделкой.
Кормилицын хорошо наградил Флегонта, оставив за собой купленную землю близ фабрики братьев Разореновых. Спустя несколько лет он ее продал им за несколько десятков тысяч, радуясь, что ему пришлось отомстить за обиду, нанесенную ему словом «самодур».
ГЛАВА 24
Мне пришлось познакомиться с М.М. Кормилицыным в 1889 году. По виду ему можно было дать лет пятьдесят с чем-нибудь. Он был видный, высокого роста, богатырского сложения, с большим лбом, увеличенным лысиной, с длинной густой бородой с проседью, с лукаво-смеющимися глазами, с мясистым большим носом. Если бы нарядить его в боярский кафтан и шапку, то мог бы служить хорошей моделью художнику для бытовой жанровой картины, изображающей боярина времен Михаила Федоровича.
С подчиненными держался надменно и гордо. Ходил ли по фабрике или сидел в конторе – всегда в шапке; когда шел, постукивал палкой по полу, предполагаю, с целью обратить внимание служащих и рабочих, что идет хозяин. На поклоны рабочих и служащих не отвечал. Независимых и держащихся с достоинством терпеть не мог, да они могли появиться только после того, как в правление вошли новые лица. Конкурентов критиковал, находя в их действиях всегда что-нибудь неправильное, говоря: «Дураки, чего от них больше ожидать!» Про фабрикантов, которые в деле преуспеяли и богатели, говорил: «Еще бы не богатеть, когда бабушка ворожит!» – объясняя успех либо обкрадыванием казны, либо деланием фальшивых кредиток, причем подмигивал глазом, говоря: «Знаю, от меня не скроешься!»
Он считал себя всех умнее и лучше: какой-нибудь фабрикант продавал старую износившуюся машину, он ее покупал, в слесарной мастерской при фабрике ее переделывали, исправляли, и помещал к себе на фабрику, говоря: «Дурак продал, а вот у меня работает, как новенькая!» А потому его фабрики были в значительной степени набиты разным хламом, поминутно ломались, чинились; получались простои, приходилось иметь большой штат слесарей, но он не унывал, говоря: «За эту машину новую надо дать тысячи, а я ее купил за сто, ничего, работает!» И все остальное было в том же роде. Михаил Максимович образованным и серьезным инженерам не особенно доверял, а больше полагался на смекалку простых мастеров, вышедших из рабочих, говоря про инженеров: «Где им! Как их можно сравнивать с практиком, проведшим всю жизнь на деле!»
Кормилицын жил в селе Вичуга, от станции Вичуга находящемся в 2—3 верстах. Жил он в большом деревянном доме нелепой постройки, с неуютными проходными комнатами, обставленными старой сбродной мебелью, купленной у разорившихся помещиков. Комнаты были с низкими потолками, парадные – расписанные фантастическими цветами, птицами, фруктами.
Хозяин богател, семья росла, и с этим рос и дом благодаря пристройкам, и из дома образовался какой-то сумбур, с темными коридорами, ступеньками, лесенками, закоулками с лежанками, со спящими на них жирными котами. Когда входишь в парадную дверь, обдавало тебя запахом горячего хлеба, кваса, кислых щей и тому подобного.
Передние углы комнат были увешаны старинными иконами в серебряных ризах, с лампадами; по стенам парадных комнат висели портреты родичей. Окна были обставлены неприхотливыми растениями; на полах лежали чистые половички и коврики.
Татьяна Никаноровна, жена Михаила Максимовича, была женщина малообразованная, по уму недалекая и со скверным характером.
Семья Кормилицына была большая, со многими сыновьями и дочерьми. Обедать и ужинать все дети собирались в большую столовую со своими репетиторами, гувернантками и боннами. В это время Михаил Максимович любил поговорить, пофантазировать, благо слушателей было много, но его бестактная супруга не стеснялась делать нелепые замечания и тем доводила своего мужа до бешенства, уже в то время хворавшего параличом, и тогда Михаил Максимович отпускал такие отборные ругательства, не стесняясь посторонних и молодых барышень, быстро выскакивавших из-за стола и скрывавшихся в своих светелках, где и заканчивали свой обед.
В селе Вичуге находились три крупные фабрики: Товарищество [Г.] Разоренова и [И.] Кокорева, Товарищества [Никанора] Разоренова и Кормилицына и Николая Григорьевича Разоренова173, и, кроме того, было еще несколько небольших; в других соседних деревнях и селах тоже размещались большие фабрики и заводы, которые с каждым годом прибавлялись, а существующие расширялись и увеличивались.
Все эти хозяева фабрик жили замкнуто, без желания объединиться ради общественной пользы (у некоторых крупных фабрик были свои больницы, училища, только для своих рабочих); без желания создать что-нибудь крупное, хорошее на средства всех фабрикантов, которое бы служило для общего пользования. О клубах, читальнях, библиотеках и разных других развлечениях и помину не было. Даже много лет не могли сговориться о приведении в порядок дорог с замощением их: так, от станции Вичуга до села Вичуга дорога была в безобразнейшем состоянии, особенно во время распутицы – лошади калечились, телеги ломались, сами фабриканты и их семьи рисковали переломать себе кости; и стоимость замощения ее могли бы окупить в один год снижением платы за провоз их грузов, поступающих к ним и отправляемых ими в громадных количествах.
Наконец было устроено шоссе, но в том же положении очутился ремонт его: опять не могли сговориться о приведении его в порядок за общий счет, и дорога очутилась в худшем состоянии, чем до устройства ее. И все это продолжалось вплоть до провода ветки железной дороги к каждому из них на фабрику.
Вся жизнь чванливых фабрикантов была нудная и скучная, без всякого стремления упорядочить ее; все жили, как моллюски в своих скорлупках, друг у друга бывая разве только в особенно торжественных случаях, считая, что своим приходом к соседу в неурочное время потеряют свою амбицию, могут люди подумать: нуждается в них, заискивает. Старались друг перед другом хвастнуть: один заведет рысака, другой старается найти лучше; вздумается кому-нибудь построить оранжерею для цветов, другой строит тоже, хотя бы она была набита всякой дрянью, которую нужно только выбросить, как я это заметил у Михаила Максимовича Кормилицына.
Никанор Алексеевич Разоренов выстроил деревянную церковь, где до конца своей жизни был старостой; после смерти, естественно, прихожане выбрали его наследника Михаила Максимовича. Соседу, крупному фабриканту Ивану Александровичу Кокореву, показалось обидным: почему его не выбрали? Выстроил каменную церковь, хотя особой нужды в двух церквах не было. И во всем остальном то же самое, с преобладанием зависти и сплетен. Семьям фабрикантов было только одно развлечение – поездки ежегодно на Нижегородскую ярмарку и изредка в Москву, и они давали им пищу для ума и разговоров от поездки до поездки.
Несмотря на многие отрицательные стороны характера Михаила Максимовича, он был умным человеком, хорошо знал ткацкое производство и наживал от ткацкой фабрики деньги. Сгубила его постройка прядильни, и то только из-за его самомнения, что он умнее всех и знает все лучше всех. Им были заказаны прядильные машины, не те, которые шли в Россию, приспособленные к квалификации русских рабочих, а он выписал более усовершенствованные, идущие главным образом в Англии и Америке, где рабочие того времени были неизмеримо выше русских рабочих. Выписанные им прядильные машины были скоро приведены в негодность неумелыми рабочими при малоопытном инженере Зевакине, начались поломки, простои, и все это привело дело в тяжелое положение.
Кормилицын, видя все это, пришел к необходимости устроить товарищество в 1882 году, предполагая найти пайщиков и привлечь в свое дело капиталы, но таковых не нашлось, и с каждым годом дело ухудшалось, и от окончательного банкротства спас его пожар фабрики174. Получив страховую премию, он вновь возобновил прядильню, но выписал машины общепринятого типа. Фабрика заработала с 10 тысячами новых машин и с 10 тысячами старых горелых, более или менее приведенных в порядок. Но 10 тысяч новых машин не могли вывезти дело, оно делалось все хуже и хуже и в 1889 году оказалось в таком положении: фабрика была заложена у Ивана Александровича Миндовского175, все сработанные товары находились в залоге в Ссудной кассе176 в Москве, с уплатой процентов за полежалое и страховых что-то около 24% в год, и дело было близко к банкротству, если бы в Товарищество не вошли новые лица с деньгами и с коммерческими знаниями.
ГЛАВА 25
На общем собрании новых пайщиков Товарищества Н. Разоренова и М. Кормилицына были избраны директорами правления М.М. Кормилицын, И.И. Казаков и я177.
Входя в Товарищество, новые пайщики предполагали, что их обязанность будет состоять в финансировании и контроле дела, рассчитывая на М.М. Кормилицына и его сыновей, которых у него было много, но расчет их не оправдался: все время приходилось работать при тяжелых условиях борьбы с ними из-за самолюбия, рутины и других разных побуждений со стороны их, преследующих не интересы дела, а удовлетворение своего честолюбия.
Новому правлению пришлось с большой энергией приступить к ломке старых условий ведения дела, с приглашением новых лиц с техническим образованием, опытных бухгалтеров, мастеров и других разных лиц из старшего административного состава. В Москве в правлении все это было проделано довольно легко опытным, умным и знающим членом правления Казаковым Иваном Ивановичем178, но ведение дела на фабрике было поручено Кормилицыну, относящемуся ревниво к данному ему праву и недолюбливавшему, чтобы в его внутренние распоряжения вмешивались другие члены правления. Между тем успех дела, главное, только и мог быть на фабрике, куда я зачастил ездить, стараясь понемножку познакомиться с людьми, стоящими там во главе, с общими порядками, что весьма было неприятно Кормилицыну и его ставленникам, в большинстве случаев состоящим из его и жены родственников и других его приятелей по молодым годам его жизни. Но я не обращал внимания на его неудовольствия и продолжал ездить с представлением всех мною замеченных неурядиц и беспорядков в виде письменных докладов правлению. Кормилицын, чтобы отвадить меня от частых посещений фабрик, однажды поставил меня в весьма неприятное положение: телеграмма, посланная мною в Кинешму для высылки из Вичуги лошадей меня встретить, как я догадался, была задержана в конторе Товарищества по распоряжению Кормилицына. Когда я приехал в Кинешму по железной дороге ночью, на станции лошадей не оказалось, между тем фабрика находилась в пяти верстах от станции. Была осень, моросил дождь, по мощеным улицам города пришлось бы пройти с версту, а остальные четыре версты по лесу дурной дорогой, затягивающей ноги в грязь. К моему благополучию, я встретил извозчика, который с большой неохотой согласился свезти меня на фабрику, и то только потому, что я обещался идти пешком по грунтовой дороге, а он повезет мои вещи в экипаже. Всю дорогу извозчик ехал шагом, я же, с трудом пробираясь пешком по тропинкам, с потерею калош, мокрый от дождя и пота, попал на фабрику в дом директоров, когда там все спали. Но Кормилицын меня своими школьными проделками от посещений фабрик не отвадил.
Моему товарищу по работе в правлении Ивану Ивановичу Казакову было лет под шестьдесят; он был среднего роста, коренастый, с небольшим брюшком, плешивый, с большим выпуклым, упрямым лбом, с серыми жесткими глазами. Он круто и требовательно повел дело, и ему оно в значительной степени обязано большим внутренним распорядком, утвердившимся до последнего времени. Благодаря ему амбар перебрался в другое помещение, в лучшее и удобнейшее, чем был раньше. Нашел нового доверенного, П.К. Марченко, переманив его от Товарищества С. Морозова. Марченко179 оказался энергичным и дельным человеком и дал указания, способствующие к большему разнообразию новых артикулов товаров, с привлечением новых купцов. На фабрику был приглашен молодой инженер Сергей Павлович Хлебников, умный, энергичный, с полным желанием двигаться вперед. Для приведения в порядок лесного хозяйства был приглашен профессор Турский, составивший планы, разбив леса на участки, для правильной ежегодной рубки.
В дебри «чертова угла», как называли Вичугу жители соседних промышленных местечек, окруженную глухими бесконечными лесами, с ютящимися в них скитами старообрядческих и других сектантов разных толков и наименований, понемногу начал проникать свет знания и культуры; несмотря на сильное упорство со стороны коренных жителей, все-таки проблески деловой мысли пробивали дорогу. Ломались шаг за шагом установившиеся у фабрикантов традиции, принужденных прибегать к помощи образованных специалистов, вносящих много нового, свежего в этот затхлый и болотистый угол нашей родины.
М.М. Кормилицын волновался, горячился, спорил, но постепенно принужден был уступать здравым убеждениям и с грустью видел, как его бестолковые и бесполезные любимчики постепенно удалялись из Товарищества, на их места поступали новые, не спешившие подавать ему калоши. Его любимый сброд старых машин удалялся с фабрик и заменялся новыми и усовершенствованными.
Престиж Кормилицына, как опытного и хорошего фабриканта, был окончательно потерян после того, как он израсходовал 200 тысяч рублей на ремонт фабрики, между тем его предварительная смета была лишь на 40 тысяч рублей. Причем после израсходования такой большой суммы ничего не было получено в смысле увеличения и улучшения производства. Да, кроме того, потребовал удаления с фабрики инженера С.П. Хлебникова, зарекомендовавшего себя с хорошей стороны, как дельный работник; нужно думать, что Кормилицын это требовал только из-за того, что Хлебников держал себя с достоинством и не старался в нем заискивать.
Правлению стало известно, что М.М. Кормилицын скупает участки земли, прилегающие к фабрике, которые в будущем очень могли бы пригодиться Товариществу; одна из его покупок в 20 десятин была им куплена за очень дешевую цену, правление предложило Кормилицыну отдать ее в Товарищество. Он отказался сделать это, сказав: «Заплатите мне несколько десятков тысяч!»
Эти его действия и другие тому подобные заставили правление не считаться с Кормилицыным, и те его распоряжения, которые он допускал делать, часто отменялись, и ему, привыкшему, «чего моя нога захочет», трудно было все это переносить. И на Нижегородской ярмарке случился с ним удар, выбивший его из строя работников. Общее собрание пайщиков, желая облегчить морально его положение, оставило его в числе правления с сохранением оклада жалованья.