Николай Васильевич Успенский
Три рассказа
– Да как же… одной державы… только вот разумом-то мы не измыслим.
– Вы так считайте: положим щи да квас – сколько составляют? восемь серебра. Эх, писаря! Зачем секут-то вас?
– Известно, секут зачем… Ну, начинай, Кондратий: щи да квас…
– А там овес пойдет…
– Овес после… ты ассигнацию-то вынь: по ней будем смотреть…
– Вы, ребята, ровней кошели-то держите… счет ловчей пойдет.
– Не сбивай!.. Э!.. вот тебе и работа вся: с одного конца счел, с другого забыл.
Через час, после нескольких вразумлений мужикам, хозяин, придерживая одной рукой деньги, другой счеты, вышел вон из избы, оставив всех мужиков с кошелями на шеях за столом.
– По скольку же он клал за овес?
– А кто его знает… Ты ему гляди в зубы-то: он на тебя то напорет, что зазимуешь здесь…
– Вот там!.. Чего опасаться? Ты чихверя-то знаешь? Валяй чихверями… Пиши…
Мужики окружили пишущего.
– Это ты что поставил?
– Чихверю…
– Ну? эта палка что? щи?
– Нет, квас…
– Какой там? Я пишу, что с хозяина приходится?..
– Слушай его!.. Ты, Гаврила, про что давеча мне говорил?
– Да не помнишь, сколько ты у меня взял в Ендове?
– Постой! Я тебе давно говорил, Гаврила, ты восчувствовать должен. На прошлой станции кто платил?
– Ну, ты погоди говорить: сколько за свой товар приказчик дал на всех?
– По гривне.
– Ну, ладно: ты разложи эти гривны здесь на лавке – пойдем сюда к печи…
– Что там делать? А ты мне скажи: ты пил вчера вино?
– Нет.
– Ну, третьеводни?
– Нет.
– Ты бога-то, я вижу, забыл…
– Я, брат, бога помню чудесно…
– Нет, ребята, лучше валяй чихверями; мы его живо обработаем! Нарисуй-ко сперва овес…
– Да что вы с ним толкуете; давайте лучше жеребий кинем….
– Для чего жеребий?
– Разведать: может, кто из нас плутует…
– Так и узнал!.. Тут одно спасение в чихверях… Наука, вострая!
– Андрей! Сочти мне, пожалуйста.
– Давай. Ты что брал?
– Сено, да ел вчера убоину…
– Ну? а кашу?
– Нет… не ел., что ж…
– А у тебя всех-то денег сколько?..
– С меня приходилось сперва сорок три… а всех денег, что такое?.. Куда я девал грош-то?
– Ну, ты гляди сюда; что я-то говорю: ты убоину-то ел?
– Да про что ж я говорю: жрал и убоину, пропади она!
– Ну, коли так, дешево положить нельзя.
– Что за оказия? Куда ж это грош девался?
– Ребята, будет вам спорить! Бросай и чихверя и разговоры; пустим все на власть божью!
– Да нынче так пустим, завтра пустим, этак до Москвы десять раз умрешь с голоду!.. По крайности – башку понабьешь счетами, а то смерть! Я тебе головой отвечаю: что чихверь – первая вещь на свете!
– Ну, ребята, бросай все!
– Бросай!.. провалиться ей пропадом.
– Как провалиться!.. Эко ты!
– Нет, надо считать!.. Как можно!
– Известно, считать… Ай мы богачи какие?
– Ивлий! не знаешь ли: пять да восемь – сколько?
– Пять да восемь… восемь… А ты вот что, малый, сделай, поди острыгай лучиночку и наделай клепышков, знаешь…
Мужики в беспорядке ходили по избе, обращаясь друг к другу и придерживая кошели; кто спорил, кто раскладывал лучину; иные забились в угол, высыпали деньги в подол и твердили про себя, перебирая по пальцам: «Первой, другой…» Два мужика у печи сидели друг против друга и говорили:
– Примерно, ты будешь двугривенный, а я четвертак… этак слободней соображать…
Один будил на печи лакея, не зная, что делать с своею головою; другой будил мещанина, который закрывался шубой и крепко ругался, покрывая голоса всех мужиков.
Наконец мужики бросили все расчеты и счеты и, перекрестившись, съехали со двора. Недоспавший лакей укутался на возу, ни слова не говоря ни с кем.
На улице было темно; метель была пуще, чем вечером; ветер так и силился снять с мужиков армяки. Верстах в пяти от станции, на горе, один мужик крикнул:
– Эй, Егор!.. А ведь я сейчас дознал, что хозяин-то меня обсчитал.
– И меня, парень, тоже; ты рассуди: четверик овса… да я еще в прошлую зиму на нем имел полмеры… вот и выходит…
– А ты что ужинал?
– Да хлеб, квас и щи.
– Нет, ты вот что возьми, – перебил первый мужик, и начался продолжительный спор.
Вьюга выла немилосердно; от сильного мороза мужики часто закрывали свои лица полами армяков.
Недели через три тот же обоз порожний ехал обратно; дворового человека тут не было. Мужики все изменились за дорогу; у одного был подбит глаз, у другого висела огромная шишка на щеке. В обозе везлись сломанные сани, за обозом бежало несколько незапряженных хромых лошадей в одних хомутах; одна лошадь лежала в санях, накрытая веретьем.
