Николай Свечин
Взаперти
– Не пойму, к чему готовиться, но чувствую, что коряво.
Глава 3
Неожиданный оборот
Лыков последнее время жил в ожидании какой-то серьезной неприятности. Арест банды Мохова, который был произведен быстро и дал нужные следствию материалы, не улучшил его настроения. Скорее даже ухудшил. Министр непонятно с чего взъелся на статского советника и собирал сплетни о нем. Товарищ министра, заведующий полицией, избегал общения и недоброжелательно косился при встрече. Может, перевестись в градоначальство? К Филиппову не получится, там нет места для лыковского калибра. Ну тогда в уезд исправником… Пятки уже жжёт. Как говорит Крокодил Петрович Зуев, пора тикать отсюда. Вот только куда? В сенаторы не возьмут. Он, Лыков, умеет лишь одно: ловить убийц. И не хочет заниматься ничем другим. И пользу от своей службы видит. За что же его выталкивают?
Между тем дела с Алексея Николаевича никто не снимал. Через шесть дней после схватки в Ропшинской лавре он приехал на Шпалерную[20]. Нужно было заканчивать акт дознания по банде Мохова. В Таможенном комитете переполох: кто-то из начальства Финляндской железной дороги вступил в сговор с преступниками. Чины комитета требовали выяснить фамилии предателей.
Алексей Николаевич вызвал в допросную Вовку Держивморду, разложил на столе бумаги, но выпытывать имена не спешил. Сначала он молча разглядывал арестанта. Вот сидит человек, который убил Петра Фороскова. Не сам убил, но участвовал. Пулю в голову другу сыщика всадил Князь, он же Згонников. И за это потом вылетел в окно. А Мохов скрылся от следствия, наказания не получил и по-прежнему совершал преступления. Из проданного им оружия уже застрелили трех человек и трех ранили, включая женщину. Сейчас Алексею Николаевичу придется долго разгребать эти авгиевы конюшни. Запугивать, делать очные ставки, узнавать продавцов и покупателей, собирать улики. Он делал это много лет и хорошо знал свое ремесло. Ребята попались с поличным. Но, прежде чем начать допрос, Лыкову хотелось поговорить.
– Как ты меня узнал?
– Ну, ваше высокоблагородие…
– Высокородие.
– Виноват, высокородие, я вас на всю жизню запомнил, когда вы нас драли в клочья. Семеро было, и двое дух испустили, схватившись с таким богатырем. Поневоле останется в памяти.
Атаман уже понял, что беседа будет без мордобоя, и ухмыльнулся.
– Опять же, Князь про вас интересное рассказывал. Что вы много лет нашего брата ловите и в какую тюрьму ни приди, везде отыщутся ваши крестники. Да я сам про Лыкова слыхал и в Бутырке, и в Лукьяновской тюрьме!
– Ты сидел в Киеве? В твоем деле про это ни слова.
Мохов довольно хохотнул:
– Не в первый раз замужем, понятие имеем. Мало ли у бывалого человека паспортов?
– Ладно, шут с ним, с Киевом, он далеко. Скажи мне, Вовка, кто еще цел из шайки Князя? Вас пятеро тогда скрылось, я никого не нашел.
Арестант охотно ответил:
– Сашка Фарафонов в Кутомарской каторге сгинул. Масалки[21] поленом по лбу ударили спящего. Он со стодесятниками[22] сцепился, их много в каторгу пригнали. Делили власть с «иванами», его и пришибли.
– А другие?
– Другие живы-здоровы, но об них, ваше высокородие, не спрашивайте. Я обычаи знаю, слова не скажу.
– Гляди, я тебе лишь одно ребро сломал, могу и до остальных добраться, – пригрозил статский советник.
Но бандит опять ухмыльнулся:
– Мы в Петербурге, здесь прокурорский надзор настоящий. Даже вам, господин Лыков, с рук не сойдет. Пугайте дураков.
Вовка был прав. В столицах – Петербурге и Варшаве – бить арестованных действительно не позволялось. В Москве с приходом в МСП Кошко[23] тоже мордовать перестали, хотя раньше лупили в хвост и в гриву.
Лыкову пришлось менять тактику. Он начал стращать арестованного тем, что имел в колоде. Сопротивление полиции, соучастие в трех убийствах через продажу оружия, нанесение ущерба казне, проживание в столице вопреки запрещению… Бандит только смеялся. Больше исправительных арестантских отделений за это не дадут. А для настоящего фартового отделения навроде санатории. Их пугает лишь каторга. Тюрьма или арестантские роты считаются легким наказанием[24].
Расстались сыщик и бандит без злобы. Лыков уже давно смирился с потерей друга. Тем более Форосков предал его, заманил в засаду, не выдержав побоев. Чего уж теперь ворошить прошлое…
До вечера Алексей Николаевич писал черновик акта дознания. Следовало допросить остальных членов шайки, найти среди них самого слабого и начать его колоть. Жалко, что бить нельзя. Это быстро развязывает языки. Придется попотеть. А если подкинуть в конфискованные вещи тот пистолет системы «Астра», из которого убили немецкого коммивояжера? Пушку тоже стянули с таможни, ее номер записан в накладной. Немца застрелили в Озерковой слободе, на берегу бассейна Обводного канала. Пистолет обнаружили неподалеку, под забором Глухоозерской фермы. Уже ясно, что оружие то самое: поля нарезов на пуле соответствуют нарезам в стволе. И хотя баллистическая экспертиза еще не признана официально, ребята Мохова этого не знают. Они струхнут и что-то да расскажут. Незаконно, да, но в первый раз, что ли?
Лыков решил завтра обсудить эту идею с начальником столичной сыскной. Филиппов считался строгим законником. Но три убийства… Те, кто продал гайменникам оружие, – фактические соучастники. Стоит ли их жалеть? Убрать из города, чем дальше, тем лучше. И срок дать максимальный.
Дома за ужином сыщик был рассеян, но вовремя спохватился и предложил жене сходить в гимнастический зал полицейского резерва. Супруги лишь год прожили на Московском проспекте. Пискаревка со своей неустроенностью раздражала их обоих, и они переехали в новый доходный дом в начале Каменноостровского проспекта. Дом был дорогой и модный, строил его сам Лидваль. Лыков оказался соседом Витте, поселившегося рядом в собственном особняке. Сыщик и бывший премьер-министр вежливо раскланивались по утрам и вели разговоры на политические темы. Соседкой с другой стороны была Матильда Кшесинская. Ну и ходить с супругой по развлечениям стало значительно проще.
В гимнастическом зале резерва проходили городские соревнования любительских команд по партерной гимнастике. Модный спорт! Участники выстраивали живые пирамиды в три и даже в четыре этажа. «Майские жуки»[25] под руководством знаменитого Крестьянсона побеждали два года подряд. Но в этом году серьезную конкуренцию им неожиданно составили пажи. В Пажеском корпусе появился среди преподавателей хороший специалист и здорово продвинул развитие спорта. Еще одним сильным соперником стала команда Петербургского общества народной трезвости при Народном доме имени императора Николая Второго. Финал обещал быть интересным.
Ольга Дмитриевна тут же согласилась. Давно они с мужем никуда не выходили. Тот любил всякие варварские развлечения вроде бокса и французской борьбы, Оконишникова же предпочитала театр. А тут хоть красиво.
Супруги неплохо развлеклись, а после состязаний заглянули в «Кюба». На этот раз обошлось без великих князей, облюбовавших ресторан до такой степени, что официантами туда стали брать отставных солдат гвардии, поневоле знавших эту публику в лицо. Лыков князей не любил. Он по роду службы был осведомлен о таких секретах правящего дома, что хоть стой, хоть падай…
Лыков с Оконишниковой славно откушали. Сыщик истребил уху из двинских стерлядей с налимьей печенкой и цыпленка радзивил с соусом перигор. Запил водкой вперемешку с аи-сек[26]. Ольга Дмитриевна угостилась спаржей натурель с соусом муслин и мороженым.
Утром следующего дня статский советник пришел в департамент как обычно к десяти. Голова была свежей, настроение бодрым. Он решил нынче же обсудить с Филипповым свою идею насчет пистолета. Взялся уже за телефон, но тот зазвонил прежде.
– Лыков у аппарата, – произнес в трубку сыщик. И услышал в ответ взволнованный голос Сенько-Поповского:
– Алексей Николаевич! Беда…
– Что случилось, Леонид Андреевич? Справка моя не понравилась Золотареву?
– Все хуже, – упавшим голосом ответил коллежский асессор. – Подследственный Мохов умер сегодня ночью в камере.
– Да вы что? Я допрашивал его днем, он был совершенно здоров! Вскрытие уже сделали? Что сказал доктор?
В трубке возникла пауза, потом секретарь сообщил:
– Мохов умер от сильных побоев. Которые, по словам сокамерников, нанесли ему вы вчера на допросе.
Сыщику показалось, что он ослышался:
– Кто нанес? Сокамерники?
– Нет. Вы нанесли, вы.
– Что за чушь? Я его давеча пальцем не тронул. Все знают, что в столице этого делать нельзя.
Сенько-Поповский вздохнул и опять надолго замолчал. Лыков же стал кипятиться:
– Алло, Леонид Андреевич! Алло! Меня оболгали, ясно как день! Сейчас же поеду в ДПЗ и заставлю негодяев признаться. Это случалось уже много раз, все уголовные знают такую уловку.
– Никуда вам ехать нельзя, – ответил секретарь. – О случившемся уже доложили министру.
– И что?
– Он приказал Золотареву связаться с прокурором. А вам велено передать, чтобы не оказывали никакого давления на свидетелей. В тюрьму являться запрещено, сидите и ждите дальнейших распоряжений.
– Как запрещено являться в тюрьму? – растерялся Алексей Николаевич. – Кем, министром? Но почему?
– Я только что объяснил, – сухим тоном ответил Сенько-Поповский. – Чтобы не запугали свидетелей и не принудили их изменить показания. Полагаю, сегодня же будет назначена прокурорская проверка. Макаров час назад лично телефонировал Щегловитову[27] по этому вопросу.
Лыкова кинуло в жар:
– Они там что, с ума посходили?
Сенько-Поповский опять заговорил сочувственно:
– Алексей Николаевич, плохо дело. Золотарев передал мне слова Макарова, сказанные в телефон Щегловитову. Наш министр заявил буквально следующее: с беззаконием пора кончать и Лыкову это с рук не сойдет. Вот так…
В трубке раздались гудки. Статский советник сидел сам не свой. Что же это такое? Провокация уголовных, вот что! Однако начальство сыщика почему-то сразу в нее поверило. Они там только что из гимназии? Не знают, что в карьере каждого сыщика таких случаев десятки? И как быть?
Тут вошел улыбающийся Азвестопуло и начал со смехом что-то рассказывать. Но увидел лицо шефа и осекся:
– Ну? Я вижу, дело плохо? Что на этот раз?
– Телефонировал Сенько-Поповский. В отношении меня вот-вот назначат прокурорскую проверку.
– В связи с чем?
– Будто бы вчера в ДПЗ на допросе я так сильно избил Держивморду, что он ночью скончался в камере.
Грек сначала хохотнул, однако быстро посерьезнел:
– А… Простите мне мой вопрос…
– Пальцем не тронул, Сережа. Хотя и чесались кулаки, но удержался.
– Он сидел в одиночке? – сразу ухватил суть дела помощник.
– Нет. И сокамерники будто бы подтвердили, что он пришел с моего допроса чуть живой. И к утру окочурился.
– Ну тогда все понятно, – повеселел коллежский асессор. – Сейчас мы им устроим перекрестный допрос, поймаем на противоречиях, конвоиров притянем, надзирателей… Тюремная стража первая опровергнет. Поехали на Шпалерную.
– Не могу, министр запретил.
– Это как? – вскочивший было Азвестопуло аж сел.
– Да так. Чтобы не оказал давления на свидетелей, не запугал и не вынудил отказаться от своих показаний.
– Серьезно? М-м… Плохо дело. Ах, судейская кость! Ах, нотариус… Он нам не верит, а им верит?
– Как видишь. Невозможно представить, чтобы Плеве или Дурново выкинули подобное. Знаешь, что Макаров сказал в телефон Щегловитову? Что пора кончать с беззакониями и Лыкову это с рук не сойдет. Ведь он только на днях устроил мне дурацкий и унизительный разнос за силовой арест банды Мохова. А сегодня Лыков убил арестанта. Как министр к этому отнесется?
– Он будет в ярости, – кивнул Сергей. – Подумает, что вы нарочно, назло ему это сделали. Как не вовремя, совсем не вовремя…
– Ты сейчас…
Однако телефонный звонок прервал статского советника. Он снял трубку и услышал сердитый голос директора департамента:
– Зайди ко мне. Срочно!
Лыков накинул сюртук и приказал помощнику:
– Езжай на Шпалерную и попробуй узнать, что там произошло. Запиши всех, кто был в одной с Вовкой камере и дал на меня показания. Поименно! Встреться с доктором, который делал вскрытие. Поговори с начальником тюрьмы, со старшим надзирателем отделения и с коридорными. После этого заскочи в сыскную и найди учетные карты на сокамерников. Сделай с них выписки: за что сидят, в чем замешаны, что у них в прошлом. Нет ли с их стороны личного мотива: вдруг я кого-то арестовывал и теперь они хотят отомстить.
– Слушаюсь!
Азвестопуло помчался на Шпалерную, а Лыков пошел к начальству.
Зуев сидел мрачнее тучи. Не здороваясь, он спросил:
– Что у тебя вчера было с подследственным Моховым?
– Обычный допрос.
– А почему он помер после «обычного допроса»? – почти выкрикнул тайный советник.
– Азвестопуло поехал разбираться.
– Скажи, Алексей, только честно… Не ври мне, хорошо?
Лыков понял, что теперь много раз будет отвечать на один и тот же вопрос. Он вздохнул и сказал:
– Нил Петрович, могу на иконе побожиться: я эту скотину пальцем не тронул.
– Да? Но он же убил твоего товарища?
– Убил не он, а его атаман Згонников по кличке Князь. Застрелил на моих глазах. Мохов был в той шайке, которая пыталась меня убить. Один из семерых. Им почти это удалось. Ты же помнишь, какой я был в апреле восьмого года?
– Помню. Но ведь Князя ты выкинул в окошко?
– Князя выкинул, – не стал спорить Алексей Николаевич. – Так получилось.
Зуев стукнул кулаком по столу:
– Получилось?! А сейчас? Сейчас что получилось? Опять ты за старое? Сколько раз тебя предупреждали: не давай волю кулакам! Ведь с твоей силищей проще простого не рассчитать и перегнуть палку!
– Я тебе только что ответил, и ответил честно.
Полицейские какое-то время молчали, потом директор спросил:
– А мне что теперь делать?
– Помогать, если веришь в мою невиновность.
– Я – верю. Хотя все так сходится, что любой суд примет за правду. Мотив есть – раз. Привычка бить на допросах тоже есть – два. И свидетели. Ты хоть знаешь, сколько их? Пятеро! И все в один голос валят на тебя.
– Пятеро? – Лыков впервые осознал, насколько плохи его дела. – Но ведь это оговор. Просто оговор, какие случались с каждым из нас не единожды. Ты же это понимаешь, по земле ходишь, не по облакам.
– Я-то понимаю, Леша. А они? Вспомни, какой у нас Щегловитов? Всем улыбается, хиханьки да хахоньки, а сам упырь. И наш ему под стать.
– Меня сейчас наверняка отстранят от службы, – стал рассуждать Лыков.
– К гадалке не ходи!
– Может, и Сергея Маноловича тоже…
– Я попробую этого не допустить, – вставил Зуев.
– Спасибо. Он теперь моя главная надежда. Сергей – человек надежный. Пусть ведет свое собственное дознание, что там на самом деле произошло в камере. Помоги ему в этом, пожалуйста.
Нил Петрович в очередной раз вздохнул:
– Конечно помогу. Пока я на этой должности. А потом, когда уйду? Белецкий с тобой, как я, двадцать лет не служил.
– Я с ним поговорю, объясню. Надеюсь, поймет…
– Я тоже поговорю, – встал из-за стола тайный советник. – А сейчас иду к Золотареву, явно по твоему вопросу вызвал. Ты сам как думаешь, почему они все пятеро тебя оболгали? Ведь не само же собой так вышло, кому-то это понадобилось.
– Не знаю, Нил. Нужно дождаться Азвестопуло. Он придет с именами «свидетелей». Думаю, после этого станет ясно, кому и что понадобилось.
Лыков вернулся в свой кабинет и стал ждать. Нервы его были на пределе. Собственный министр спустил на него собак, не удосужившись разобраться. Заранее уверовал в виновность подчиненного. Из головы не шла фраза Макарова: «Побольше вашего повидал». Вот индюк! Его бы разок взять на задержание банды убийц. Которым нечего терять, потому что им виселица светит, а значит, нет смысла сдаваться. Дать «наган», поставить на позицию. На опасную позицию! И сказать: «Лишней силы применять не смей». А потом, если цел останется, спросить: «Ну как, ваше превосходительство? Повидали кое-что новое?»
Потянулось унылое ожидание. Никто не входил, телефон тоже молчал. Он заглянул в чайную комнату, чтобы проветриться. Статский советник как признанный богач уже десять лет содержал ее на свой счет и баловал сослуживцев дорогими фамильными сортами. Все привыкли к этому и воспринимали подарки как должное… Ну, посмеивались иной раз, но спасибо давно не говорили. Завидев Лыкова, сослуживцы быстренько разбежались, некоторые даже бросили недопитый чай. Ну-ну, уже прознали…
Вдруг прямо в кабинет явился Зуев. Он плотно закрыл за собой дверь и первым делом спросил:
– Грек твой еще не вернулся?
– Нет. Я велел ему из тюрьмы ехать в сыскную, проверить сокамерников по картотеке.
– Понятно. Я от Золотарева. Говорили о тебе.
– Садись, чего стоишь?
Директор сел и начал рассказывать, глядя при этом в пол:
– Злоба там на тебя дикая. Макаров рвет и мечет, решил, что ты в пику ему нарочно убил Вовку. Ответил таким образом на выговор.
– А подумать ему некогда? Я что, малохольный, чтобы так поступать? Это же отставка без прошения!
– Леша, ты не понял, – взглянул на собеседника Зуев. – Какая отставка? Он тебя в тюрьму хочет посадить.
– Как в тюрьму?! За что?..
– За убийство!
Лыков в который раз за день опешил:
– За убийство? Которого я не совершал?
– Он-то уверен, что совершал!
– Пусть сначала проведут расследование! Там все вскроется, Макарову еще извиняться передо мной придется.
– А если не вскроется?
До сыщика постепенно стало доходить. С самого утра он никак не мог отнестись к происходящему серьезно. Ему казалось, что это дикость, абсурд, очевидный для всех. Настолько очевидный, что вот-вот рассосется сам собой, и все встанет на свои места.
– То есть как – не вскроется?! – рявкнул он. – Правда есть правда, ее не спрячешь! Я не у-би-вал! Слышишь? Не у-би-вал!
В кабинете стало тихо. Лыков тоскливо смотрел в окно и думал: скорее бы приехал Сергей. Он выложит на стол фамилии «свидетелей». У статского советника за его многолетнюю службу врагов накопилось немерено, в каждой каталажке по дюжине. Это обнаружится со всей очевидностью в первый же день прокурорской проверки. В Окружном суде тоже не дураки сидят. Лыков знает кадр прокуратуры поголовно, а они знают его: не раз вместе выкорчевывали зло. Разберутся.
Тайный советник встал, тоже косясь в окно:
– Ты Устав уголовного судопроизводства давно не читал?
– Давно.
– Почитай, обнови в памяти. Особенно разделы о преступлениях должности.
– И что там? – забеспокоился статский советник.
– Если прокурор назначит предварительное следствие, то наш министр должен будет немедля провести собственное служебное дознание. Будь готов к дрянным приемам. Тебя заставят дать объяснение своим поступкам, как ты дошел до убийства арестантов.
– Напишу правду, что не бил этого мерзавца.
– Пиши, пиши… Только вот начальство уже все про тебя решило и таким объяснениям не поверит.
– Это я понял. Ну, не поверит. Что тогда будет? Согласно уставу…
– Макаров даст разрешение на следственные в отношении тебя действия. Прокурор пришлет следака, тот начнет собирать улики, пытать свидетелей, копаться в твоем прошлом. Ты станешь ходить к нему на допросы… Все это время службу нести не будешь, тебя отстранят от нее. Когда следак решит, что улик собрано достаточно, он передаст дело прокурору Судебной палаты…
– Почему не Окружного суда?
– Потому, Алексей, что преступления должности разбирают в палате. Затем прокурор известит нашего министра, что вина очевидна, надо судить плохого человека Лыкова.
– Министр ведь вправе отказать, – вспомнил Алексей Николаевич. – Сколько таких случаев. Полицмейстера Пензы четыре года не могут посадить на скамью, губернское правление не дает согласия. А градоначальника Одессы! А тамбовского вице-губернатора!
– Ты к себе не примеряй, – с горечью возразил Зуев. – Там начальство своих в обиду не дает. А тебя, считай, наш уже сдал с потрохами.
В судебной практике это называлось разномыслием. По законам Российской империи судить чиновника за преступления должности можно было только с разрешения его начальства. А если оно не хотело отдавать полезного человека, то начинало за него бороться. Мы-де провели собственную проверку и вины никакой не усмотрели, идите к анчутке беспятому[28]. Тогда местный прокурор обжаловал несогласие начальства в Правительствующий сенат. Тот неспеша изучал дело в порядке общей очереди и выносил свое решение. Если Сенат соглашался с прокурором, это еще ни о чем не говорило. Прокурор назначал предварительное следствие вопреки воле министра. Но, когда оно заканчивалось, материалы опять шли на утверждение начальства. А то вправе было вновь отказать в возбуждении уголовного преследования против своего подчиненного. Прокурор опять писал в Сенат, тот повторно изучал дело, проверял качество следствия, выносил решение… Все это могло длиться годами. Бумаги летали туда-сюда, а человек служил и служил. Но в случае с Лыковым, похоже, на министра надежды было мало. Он уже решил, что его подчиненный кругом виноват и его следует примерно наказать.
– Я понял, – сказал Алексей Николаевич, сдерживая раздражение. – Меня Макарка защищать не станет. И как в этом случае пойдет дело?
– Почитай Устав уголовного судопроизводства, Леша! – крикнул в сердцах тайный советник. – Это теперь будет твоя настольная книга.
– Да почитаю, куда деваться, – фамильярно отмахнулся сыщик. – Ты мне скажи, раз такой умный: к чему готовиться?
– Так… – Директор департамента сел и стал чесать в седом затылке. – Так… Как бишь? Согласно уставу[29], дай бог памяти, начальство обвиняемого должностного лица прежде всего сообщает ему как о предметах обвинения, так и об имеющихся против него доказательствах вины. И требует объяснений. Когда по обстоятельствам дела окажется нужным предварительное исследование, то оно возлагается на одного из подведомственных начальству лиц. Так вот, исследование уже открыто, и поручено оно Виссарионову.
Это была плохая новость. Статский советник Виссарионов исполнял обязанности вице-директора Департамента полиции и претендовал на должность, которую Зуев вот-вот должен был освободить. Чтобы повысить свои шансы оттереть Белецкого, он захочет угодить начальству…
Нил Петрович сделал многозначительную паузу и продолжил:
– Я долго уговаривал Золотарева не отдавать тебя на расправу судейским. Но ничего не добился. Решение бонзы уже приняли, ты должен понимать. Защиты от МВД не будет никакой. Речь идет ни больше ни меньше как об уголовном преследовании. Которое должно закончиться, видимо, обвинительным приговором. Сам посуди. По уставу, если прокурор все же откроет против тебя предварительное следствие, то министр имеет право приставить к следователю своего чиновника.
– Зачем?
– Чтобы лишний раз защитить интересы подчиненного. Твои то есть. Этот контролер может даже давать указания следователю, на какие обстоятельства тот должен обратить внимание. Влиять, стало быть, на следствие, поворачивая его в нужном направлении. Так вот, Леша, никакого человека тебе в помощь они не выделят. Золотарев мне сейчас передал команду министра: не спасать Лыкова, а топить. Контролера не посылать, а исследование слово в слово чтобы совпало с мнением прокурора. Понял теперь?
– Понял, Крокодил Петрович. Какую статью мне там рисуют?
– До статьи пока дело не дошло, но ты сам умный, догадаешься. Возьми Свод законов и подумай.
Лыков сразу вспомнил нужную статью и ахнул:
– Не может быть! Там же каторга…
Зуев смутился:
– Так уж сразу и каторга… На это даже Макаров не пойдет, оно повредит репутации ведомства.
Но сам задумался. Потом тряхнул головой, как конь, которому жмут удила.
– Ну, мне пора. Как только Сергей Манолович вернется, веди его ко мне.
Опять томительно потянулись часы. Сыщик чувствовал себя как холерный больной на карантине. Никто не приходил, пропали вечные курьеры с бумагами, молчал «эриксон»[30]. Почему так долго нет Сергея? Очень хотелось телефонировать в сыскную и позвать его к трубке, но Лыков сдерживался. Только под вечер Азвестопуло ввалился к шефу и выложил на стол пачку бумаг.
– Вот они, собаки! Все пятеро.
Статский советник схватил бумаги, зашелестел ими и вскричал:
– Есть! Лука Кайзеров! Я арестовывал его в Киеве двенадцать лет назад, он убийца из банды Арешникова[31]. Негодяй арендовал у Киево-Печерской лавры завод, пек кирпичи, а под этим прикрытием разбойничал. Лука состоял при нем в адъютантах, кровавый человек… Ну-ка, а другие?
Через секунду он опять оживился:
– А вот и второй! Степан Дрига. Помнишь его?
Коллежский асессор кивнул:
– Еще на Офицерской заметил. Московский громила, проходил по делу о хищениях на железных дорогах, состоял в банде Тугаринова по кличке Тугарин Змей. Который застрелился в гостинице «Ливерпуль», когда мы пришли его арестовывать[32]. А Дригу укатали на каторгу.
– Да, верно. Как же он вместо каторги оказался на Шпалерной? Сбежал?
– Точно, – подтвердил Азвестопуло. – Утек, а попался два месяца назад на грабеже в Старой Деревне.
– Так-так… – повеселел статский советник. – Из пяти свидетелей у двоих есть против меня личный мотив. Как и ожидалось… А другие трое? Несытов, Трунтаев и Бабкин. Не знаю таких.
– Да, эти нам неизвестны. Трунтаев по картотеке – рядовой дергач[33]. Несытов с Бабкиным – квартирные воры.
– За что же они меня оболгали? Двое троих запугать вряд ли смогут. Подкупили? Это стоит дорого, откуда в тюрьме взять такие деньги? Непонятно. Ты с ними говорил?
– Не пустили, – вздохнул Сергей.
– Кто, начальник тюрьмы? На каком основании?
– Их как раз допрашивал судебный следователь, он и запретил. Узнал, что я ваш помощник, и сразу от ворот поворот.
– Как судебный следователь? – завелся Лыков. – Что он там делал?
Тут до него дошло:
– Неужели уже назначено предварительное следствие? Так быстро?
Азвестопуло развел руками:
– Судейские будто с цепи сорвались. Видать, была команда от самого министра.
Сыщики переглянулись, у Лыкова на лице появилась горькая усмешка.
– А ведь Крокодил Петрович меня только что предупреждал… Как они торопятся, халамидники. Что, Сережа, понял уже, чем пахнет?
– Дерьмом, вот чем.
Между Министерством юстиции и МВД всегда был некоторый антагонизм. Судейские требовали от полиции соблюдать все оговорки в бесчисленных русских законах. Права подследственных, доказательства вины, ход дознания, необходимость предварительного ареста, способы добиваться признательных показаний… Сыщики часто игнорировали подобные условности, которые им только мешали. Лыков за свою многолетнюю службу не раз конфликтовал с прокурорским надзором. То он помял кого-то при аресте, то угрожал побоями на допросе, то якобы подбросил вещественные доказательства. В ходе следствия или потом, на суде, опытные преступники отказывались от своих слов, будто бы выбитых силой. Где там правда, а где уловка арестанта, понять было трудно. И у судейских складывалось впечатление, что права подсудимых постоянно нарушаются и за полицией нужен глаз да глаз. На самом деле разобраться было несложно. Надо лишь знать характер дознавателя. Такой человек, как Лыков, был способен на все, чтобы засадить подследственного в тюрьму. Но в том только случае, если верил в его виновность. Однако при огромном вале дел надзор не успевал вникать в такие детали. И стриг всех под один фасон. По сути это было правильно: без прокурорского ока полицейские быстро распоясывались. Но часто судейские вместе с водой выплескивали и ребенка. Бывалые преступники затягивали процессы по своим делам на месяцы, если не на годы. Они легко могли оболгать сыщиков, требовали пересмотра дел, отводили следователей, вызывали бесчисленных свидетелей их инобытия[34]. В формулярах полицейских копились темные пятна бесконечных проверок по факту таких жалоб. И те, кто не хотел скандалов к пенсии, отступали.
Минюст давно имел зуб на статского советника Лыкова как раз по формальным причинам. Жалобы арестованных на него приходили постоянно. В ходе проверок они иной раз подтверждались, и репутация Алексея Николаевича с точки зрения надзора была ужасной. Зато раскрываемость выше всех! До поры до времени последнее обстоятельство выручало статского советника. Опять же, лицо, близкое ко всем министрам внутренних дел от графа Толстого до Столыпина. Вся грудь в орденах. Если совершалось выдающееся преступление, требующее от сыска таких же выдающихся способностей, всегда вызывали Лыкова. И так раз за разом он проскакивал над рифами, отделываясь очередной записью в формуляр. На будущую пенсию ему было наплевать. Поэтому Алексей Николаевич служил, как мало кто в ведомстве: рьяно и без оглядки. В том числе порой и без оглядки на законы. И вот теперь в министры внутренних дел прошел человек, для которого законность – чисто формальная – стояла на первом месте. А подчиненный этого не понял и провинился.
– Стало быть, тюремная администрация уже дала сигнал наверх, – начал рассуждать Лыков. – С утра пораньше опросили сокамерников, получили показания и тут же переслали их в надзор. Так?
– Необычно быстро они все проделали, – подхватил помощник. – Раньше у них была другая манера. Могли бы сначала нам сообщить, а не сразу в прокуратуру.
– Что теперь? Как дальше положено идти делу? Зуев мне только что излагал, но полезно повторить.
Азвестопуло начал вспоминать:
– Обнаружив труп и установив, что к смерти подследственного может быть причастен статский советник Лыков, тюремная администрация доложила об этом окружному прокурору. Это первый шаг. Дальше по закону должно произойти следующее: прокурор ставит в известность о происшествии министра внутренних дел…
– Уже поставил, – перебил Сергея Алексей Николаевич. – Макаров еще утром все знал. Он телефонировал Щегловитову, и два министра сговорились насчет меня.
– Значит, следующий шаг – проверка нашим министром полученных сведений. Без разрешения Макарова любые следственные действия в отношении его подчиненного невозможны. Но министр может своей властью и не проводить проверку, а сразу принять сообщение прокурора на веру.
– Так и произошло, – опять прокомментировал Лыков. – В глазах нотариуса я преступник, доказательства ему не нужны. Он же всех нас, грешных, насквозь видит! Нил Петрович прав, меня продали с потрохами.
– Теперь ход опять за Минюстом, – продолжил коллежский асессор, скрывая обеспокоенность. – Прокурор уже назначил предварительное следствие, я сам видел, что сокамерников Мохова вовсю допрашивают. Хотя как он мог его открыть, не получив согласия министра?
– Стало быть, уже получил.
– Но ведь Макаров сначала по закону должен провести собственное исследование! Я же помню Устав уголовного судопроизводства! Статья тысяча восемьсот восемьдесят шестая. На это уходит несколько недель!
– Макаров такой подарок мне не сделает. Исследование уже все решило. Если понадобится, оформят задним числом. Более того, и над тобой, как моим помощником, висит угроза. Могут перевести на другое место службы. Подальше от столиц.
