Николай Свечин
Узел
Глава 2
Первые шаги
Спустя два дня Лыков со Стефановым прибыли в Москву. Василий Степанович сразу поселился на квартире, которую выделило ему правление Московско-Казанской дороги. Питерец решил жить отдельно и отправился выбирать гостиницу.
Он уже подходил к бирже извозчиков, когда за его спиной вдруг раздалось досадливое:
– Етишкин арбалет!
Лыков опешил. Во всем мире так выражался только покойный Благово! Но Павла Афанасьевича давно уже нет на свете. Коллежский советник обернулся и увидел Фороскова, своего бывшего подчиненного в Нижегородской сыскной полиции. После отъезда Благово с Лыковым в Петербург Форосков вышел в отставку. Он помогал страховым компаниям бороться с ворами и мошенниками. Приятели не виделись почти двадцать лет. Бывший сыщик стоял у автомата по продаже перронных билетов и оттирал с рукава мел. Вид у него был непритязательный: шапка потертая, башлыка нет, из-под распахнутого ворота пальто виднелась несвежая рубашка.
– Петр Зосимович, ты ли это?
Форосков всмотрелся – и ахнул:
– Алексей Николаевич! Вот так встреча… – Он растерялся и, казалось, был сильно смущен.
«Что такое?» – подумал Лыков.
– Петр, какая удача! Поехали со мной, вспрыснем, поговорим. Или ты занят сейчас?
Бывший сыщик весь съежился:
– Я, видите ли, того… при должности. Зазываю приезжих в гостиницу…
– Очень хорошо, я как раз ищу, где поселиться. Вези к себе.
– Алексей Николаевич, вам там не понравится. Номера наши не то чтобы очень первосортные.
– Пустяки. Как они называются?
– Барашкова, на Большой Бронной.
– А ты за меня комиссионные получишь?
Форосков горько усмехнулся:
– Рупь-целковый бросят.
– Поехали, а там и поговорим.
Они сели в извозчика и велели доставить их в номера Барашкова. Лыков помолчал, потом спросил в лоб:
– Что случилось, Петр Зосимович? Такая служба раньше была не для тебя.
– То раньше, – вздохнул Форосков. – Сейчас так.
– А причина? Ты же служил в страховой компании.
– Было дело. Уже не служу.
– Ну-ка поясни.
Бывший сыщик оглянулся на извозчика и понизил голос:
– У компании начали возникать большие убытки, раз за разом. Воруют и воруют, черти.
– Погоди-погоди. На железной дороге воруют? – догадался вдруг Лыков.
– А где же еще? Тут, Алексей Николаич, такое творится! Беззаконие, а полиция глаза отводит. О чем только власть думает? На миллионы ведь тащат, ей-богу, на миллионы! Разбойники захватили Москву и сосут, сосут. Кто противится, тому несдобровать. Вот и я попал. Начальство рвет и мечет, велели мне положить хищениям конец. Людей не дали, денег тоже, дали только приказ. Пошел я в Новую Деревню, куда самые дорогие грузы утекали. Так теперь Андроновка называется. В ней товарная станция Московско-Курской дороги, где наибольшие покражи. Пришел, быстро разобрался. Все ведь понятно, ребята даже не скрываются, тащат нагло каждую ночь, а бывает, что и днем. Вызнал я, кто ворует, кто помогает, кто берет краденый товар. А потом мне стукнули по голове.
– Сильно стукнули?
– Едва не помер. Четыре месяца в больнице пролежал, последние деньги на лечение ушли. Из страховой компании я уволился, теперь сижу тише воды ниже травы. Приезжих в нашу дыру заманиваю… Потихоньку спиваюсь. Вот такие дела, Алексей Николаич, ежели честно.
– Понятно, Петр Зосимович. Странно только, как это ты мне попался в первый же миг по приезде сюда.
– А чего странного? Случай.
– Случай, но особый. Во-первых, отвечаю на твой вопрос, о чем думает власть. Меня прислал сюда сам Столыпин, чтобы положить разбоям на железке конец. Создана специальная комиссия, я ее начальник. Буду заниматься выжиганием заразы. Хочешь со мной поучаствовать?
Форосков смотрел на бывшего начальника и не знал что сказать.
– Ну? Решай. Если случай нас свел, так, может, это знак? И за разбитую голову отплатишь.
– А что я должен буду делать?
– Мне помогать. Но тайно.
– В «демоны» записаться на старости лет?
– «Демона» внедряют в банду, там риск слишком велик, такого я тебе не пожелаю. Ты станешь негласным сотрудником. Поместим тебя в околопреступную среду, будешь наблюдать. Человек ты опытный, учить не надо.
– А из номеров Барашкова, стало быть, мне уйти?
– Да. Служба, как я понял, тебя и не кормит, и не радует – черт бы с ней. Закончим с железкой – что-нибудь придумаем.
Форосков размышлял недолго. Он сдернул с головы шапку и хлопнул ею о борт экипажа:
– А, однова помирать! Так лучше с вами, чем с этими. Извозчик, вези нас в другое место.
– Это в какое же? – повернулся к седокам бородач.
– Сначала в трактир, где получше, – ответил ему Лыков. – Соскучился я по московским харчам.
– А где получше, барин?
– Я у Крынкина никогда не был, – влез Форосков. – А все хвалят.
– Да, валяй к Крынкину на Воробьевы горы, – поддержал коллежский советник.
Возница обрадовался и лихо развернул пролетку:
– Вот сразу видать, что хорошие господа. Н-но, милая!
Ресторан Крынкина был знаменит не только кухней, но и уникальным местоположением. Он располагался на огромном балконе, приделанном к склону горы. С балкона открывался красивейший вид на всю Москву, от Новодевичьего монастыря до Сокольников. По случаю осени большая терраса уже была накрыта тентом. Лыков по-хозяйски занял лучший отдельный кабинет, велел позвать знаменитого Серго. Явился повар-кавказец.
– Слушаю, дорогой. Чего ты хочешь?
– Накорми нас, Серго, настоящими хинкалами, да шашлыков изготовь повкуснее.
– Все будет, батоно. Пока пейте-закусывайте, лобио у нас сегодня – вах! Пальцы откусишь. Ну, я пошел делать?
– Да, вели там подать пышкинских огурчиков и раков ваших знаменитых. Мы ждем!
Серго с достоинством поклонился и ушел исполнять заказ.
– Вы тут не в первый раз, видать, – заметил Форосков. – С поваром на короткой ноге.
– А, – отмахнулся Алексей Николаевич, – у него таких, как я, приятелей – тысяча. Он нас по именам-то не помнит, не то что… Но давай поговорим о тебе. Так ты согласен?
– Хорошо бы поподробнее, Алексей Николаич. Жизнь у меня сейчас такая сволочная, что я, конечно, согласен. Но хочется знать, на что.
Лыков принялся рассказывать:
– Терпение у власти действительно кончилось. Начинают копать под самого Рейнбота.
– Давно пора! Ежели его не убрать, то все останется, как прежде.
– Столыпин это понимает. Государь уже назначил сенаторскую ревизию, она скоро приедет сюда. От Анатолия Анатольича перья полетят. Но нас с тобой это касается лишь отчасти. Наше дело – кражи на московском железнодорожном узле. Расскажи о том, что знаешь. Правда там все настолько запущено?
– Правда. Все товарные станции, что имеются в Москве, заняли преступники. Служащие, сукины дети, и есть первые воры!
– Какие служащие? Мелочь или?..
– Я с начальством дела не имел, так что не знаю. А весовщики, сторожа, даже самый последний крючник – все тащат себе в карман. Причем третий год уже. Начали с декабрьского восстания, и до сей поры никак не остановятся.
– Хм. А кто атаманит? Ведь над крючником или весовщиком стоит заправила?
– Конечно. Имеются крупные скупщики, которые сбывают похищенное. Их и надо истребить в первую голову.
– А в сыскную полицию ты не обращался?
– Когда начальство приказало мне извести воровство, я пошел в Малый Гнездниковский. Поговорил там с двумя ребятами: так, мол, и так, помогите, откройте дознание. Они сразу сказали, что если денег им не дать, то никакой помощи от сыскных не жди. Выложу пятьдесят рублей вперед – тогда ударят палец о палец. Но без гарантий.
Лыков грубо выругался, потом спросил:
– Что решили твои бонзы?
– Бонзы сказали: мы тебе за что деньги платим? Чтобы еще сыщиков кормить? А ты тогда на кой? Иди и лови, больше с такими глупостями не лезь.
– А потом тебе дали по голове…
– Да, потом мне дали по голове.
– Как фамилии тех ребят из Гнездниковского?
– Один был помощник делопроизводителя Соллогуб, а второй – надзиратель Рагин. Оба жулики похлеще уголовных.
Бывшие сослуживцы просидели в ресторане часа три. Потом на моторной лодке переправились через реку, поймали извозчика и велели везти их на Домниковскую улицу в гостиницу «Неаполь». Там и поселились в соседних номерах. Алексей Николаевич заставил Фороскова подписать соглашение о сотрудничестве, как негласного агента Департамента полиции. Выдал ему сто рублей подъемных и велел вживаться в роль. А сам поехал на важную встречу – к фон Мекку.
Магнат принял гостя радушно:
– Здравствуйте, Алексей Николаевич. Очень рад. Позвольте представиться: Николай Карлович. Надворный советник.
Сыщик хмыкнул:
– А в железнодорожной табели о рангах вы кто? Действительный, тайный?
– Вроде того, – поддержал шутку Мекк.
Он понравился Лыкову: живой, доброжелательный, умный. Хозяин сразу перевел разговор в деловое русло:
– Рад, что правительство наконец заметило, что у нас творится. Мы, Московско-Казанская дорога, больше других заинтересованы в наведении порядка. И готовы за это платить. Я общался с господином Стефановым и высокого мнения о его способностях. Обещаю поддержку, не только рублем, но и связями, советами, людьми. Ваша роль в дознании, простите, будет какая? Столыпин нечетко заявил, что вы будете руководить комиссией от Департамента полиции. Так? Почему прислали человека из Петербурга? Это из-за Рейнбота с Мойсеенко?
– Да, – ответил коллежский советник. – Местная сыскная стухла, на нее надежды никакой. Нужен человек, не зависимый от градоначальства. Этим человеком стану я. А еще те люди, которых удастся привлечь на свою сторону – я имею в виду москвичей. Никакой варяг без вас не справится, какие бы бумаги ни лежали у него в кармане.
– Как будет работать комиссия? С чего вы начнете?
– С совещания, – усмехнулся Алексей Николаевич. – У вас в кабинете, лучше побыстрее. Например, сегодня вечером. Стефанов сделает доклад: что он открыл, как обстоят дела на железке. Послушаем и наметим план действий.
– Кто еще будет присутствовать?
– Помимо нас троих нужен кто-то от железнодорожной жандармской полиции, он войдет в комиссию.
– Вы хотите, чтобы я подобрал подходящую кандидатуру?
– Да, Николай Карлович. Вы знаете кадры, вам виднее. Согласуйте с начальством, и пусть этот человек тоже вечером приходит. Нам с ним придется бок о бок воевать, воры без боя не сдадутся. И возможности ОКЖ[5] понадобятся не раз.
Они договорились увидеться в этом же кабинете в девять часов вечера, и Лыков ушел. Согласно правилам, коллежский советник должен был представиться генерал-губернатору и градоначальнику. Приехал из столицы с поручением от самого премьер-министра, должен уведомить об этом власти и заручиться их поддержкой… Но градоначальник был одной из мишеней, и сыщик решил его игнорировать. Он отправился на Тверскую площадь к генерал-лейтенанту Гершельману. Тот командовал войсками округа и одновременно был московским генерал-губернатором, сменив на этом посту адмирала Дубасова.
Сыщик был в Первопрестольной во время восстания и видел Дубасова в деле. Градоначальник Медем испугался и заперся на квартире, даже к окнам боялся подходить. Полицейские, глядя на него, тоже смутились. Выручил Москву адмирал. Твердый, спокойный, заранее уже простившийся с жизнью старик подавил бунт с минимальными для тех обстоятельств репрессиями. После чего пережил два покушения, в одном ему раздробило ногу, а во втором контузило. Он похоронил адъютанта, сам чудом выжил и был направлен государем на покой в Государственный совет…
В 1906 году Медема заменили Рейнботом, а Дубасова Гершельманом. Сначала общество приняло последнего хорошо: боевой генерал, был ранен в Русско-турецкой войне, а в японскую отличился под Мукденом. Но затем Алексей Николаевич слышал разговоры, что как администратор Гершельман являет собой весьма малую величину. Приличный человек, но слишком военный, чтобы тащить и округ, и генерал-губернаторство. Вот и дал много власти Рейнботу.
Разговор о поручении Столыпина был генералу неприятен. Поэтому он уделил командированному ровно три минуты. Обещал необходимую поддержку – и тут же стал коситься на часы: мол, ступай, некогда мне. Лыков откланялся и ушел.
Вечером в кабинете фон Мекка на Рязанской улице состоялось совещание. Кроме самого хозяина и Стефанова присутствовал еще один человек. Среднего роста, слегка полноватый, со спокойным взглядом, он был одет в жандармский мундир.
– Позвольте представиться: помощник начальника Московского ЖПУЖД[6] подполковник Запасов. Включен в вашу комиссию от управления.
– Рад познакомиться. Я Алексей Николаевич, а вы?
– Дмитрий Иннокентьевич.
– Будем вместе служить. Вам объяснили цели нашей комиссии?
– В общих чертах, – ответил подполковник, оценивающе разглядывая Лыкова. – Вы ведь не специалист в железных дорогах?
– Нет. Зато вы специалист. Да и Николай Карлович в случае чего поможет.
Фон Мекк тут же вынырнул из-за плеча жандарма:
– Дмитрий Иннокентьевич, да вы что? Сам Столыпин наконец-то занялся нашей бедой. Надо пользоваться случаем.
– Да я не против, чем смогу – помогу, – согласился Запасов. – Но объясните толком, господа, в чем нужна наша помощь. А то такая телеграмма пришла из Петербурга, что хоть бросай остальную службу, только вашей комиссией и занимайся.
– А вот сейчас нам Василий Степанович сделает доклад, сразу все станет ясно, – доброжелательно ответил Лыков.
Жандарм ему понравился: знает себе цену и не готов лететь сломя голову по первому окрику начальства.
Члены комиссии уселись в кресла, Стефанов разложил перед собой бумаги, нацепил на нос очки.
– Ну, тронулись?
Глава 3
Особенности московского разбоя
– Я начну, господа, с описания московского железнодорожного узла. Местным это не нужно, они и так все знают. Но Алексею Николаевичу полезно. Заодно буду указывать, где у каждой дороги станции, откуда производят грабежи.
– Сделайте одолжение, – кивнул Лыков.
– В городе сходятся восемь дорог. Самая старая, понятно, Николаевская. Ее товарная станция находится на Каланчевской площади. Далее идет Московско-Казанская, где председателем правления Николай Карлович и в помещении которой мы сейчас сидим. У нее две товарные станции. Главная, Москва-Рязанская, находится в Гавриковом переулке. А еще есть Москва-Вторая, где тоже располагают грузы. По-другому она называется Митьковская. И там, и там воруют сильно…
Фон Мекк буркнул себе под нос крепкое словцо.
Стефанов помолчал, давая магнату выговориться. Ничего не дождался и продолжил:
– Затем идет Московско-Курская, Нижегородская и Муромская дорога, третья по оборотам. У нее тоже две товарные станции: одна Рогожская, в Новой Деревне, а вторая поблизости от нее, именуется Нижегородской, при ней еще депо. Эти две станции, скажу так, самые безобразные. Там любого сажай в тюрьму, и не ошибешься… – Это три крупнейших дороги, – переведя дух, продолжил докладчик. – Есть несколько поменьше: Московско-Брестская, Московско-Виндавско-Рыбинская, Московско-Киево-Воронежская и Рязанско-Уральская. У последней станция на Даниловской улице. Самая, кстати, удобная для отсылки товаров на юго-восток, на кавказские дороги, на Сызрано-Вяземскую и прочие. Поэтому там воруют особенно много, и надо обязательно ей уделить внимание.
– А остальные, что вы назвали, совсем мелкие? – поинтересовался Лыков.
– У этих на троих две станции: в Большом Дорогомилове, повозле моста, и на Мещанской улице близ Крестовских башен. В сумме обороты тоже выходят приличные, но предлагаю оставить их на сладкое. Ежели мы прищучим большое жулье, мелкое само разбежится.
– Василий Степанович, вы говорили, что дорог восемь, – дотошно продолжил расспросы питерец. – А я насчитал с ваших слов семь. Кого забыли?
– Московско-Ярославско-Архангельскую, – пояснил москвич. – Ее сейчас переименовывают в Общество Северных железных дорог. Станция у них на Красносельской улице. Предлагаю поступить с ней так же: оставить на ужо. Иначе сил не хватит. Надорвемся.
– Какие обороты по перевалке дает сейчас московский узел?
Стефанов покосился на фон Мекка. Тот ответил:
– Так сразу я вам не скажу. Надо запросить порайонный комитет.
– Что еще за зверь?
– Московский порайонный комитет по регулированию массовых перевозок грузов по железным дорогам. Это регулирующий орган, от Министерства путей сообщения.
– Черт с ними, – смилостивился Лыков. – Обойдемся без лишней статистики. А вот сколько украдено, хотя бы примерно, хотелось бы знать. Петр Аркадьевич говорил про десять миллионов рублей, если считать с девятьсот пятого года. Ссылался на вас.
– Я ошибался, – хмуро ответил магнат. – Только наша дорога лишилась грузов на шесть миллионов. Общая цифра потерь, по моим оценкам, много выше той, что я сообщил Столыпину. Где-то миллионов семнадцать. А точно никто не знает.
Алексей Николаевич молча посмотрел в потолок. Что тут скажешь? Цифра потрясла его. Действительно, проблема национального масштаба! Отчего же так долго на нее не обращали внимания? Кто такие Рейнбот с Мойсеенко, чтобы обречь страну на подобные испытания?
– Однако, – выдавил Запасов. – А вы уверены, Николай Карлович? Ведь это же колоссальные убытки! Люди теряют деньги и молчат? По нашему управлению мы не получали особых сигналов.
– Там сложная система взаимоотношений, – стал оправдываться фон Мекк. – Многие убытки выглядят как недостачи, а не как следствие грабежей. Потом часть потерь отправителей покрывают страховые компании. Наконец если даже убытки повесили на дорогу, но она казенная… Сами понимаете: казенное, значит, ничье. Заплатят и молчат.
– Куда же смотрят начальники дорог? – возмутился жандарм. – Ну и что, если казенное? Это же народные средства.
Надворный советник молча глядел на подполковника, словно хотел сказать: а сам не понимаешь, куда они смотрят?
– Питерец вмешался:
– Эмоциями делу не поможешь. Московско-Казанская дорога частная, там есть хозяева. А тоже теряет миллионы. Давайте дослушаем Василия Степановича. Как совершаются кражи и грабежи? Кто главные преступники?
Стефанов глянул в заготовленный текст доклада:
– Способов несколько. Самый легкий и притом действенный – это тащить товары через дыру в заборе.
– Через дыру? – удивился Лыков. – Так просто?
– Да.
– Но почему ее не заколотят?
– Потому что рядом тотчас же появится другая.
– А можно подробнее?
– Можно. Выглядит все так. Начиная с девятьсот пятого года вокруг каждой из товарных станций барыги скупили дома. Дома эти особенные, в них проживают артели крючников, которые станцию и обслуживают. Официально как рабочие по перевалке грузов, но на самом деле все они воры.
– И крючники, и воры в одном лице?
– Точно так. Эти лихие ребята живут при станции, спят, едят, баб нанимают от хозяина. Артель как артель. Но воровская. Ночью они заходят на станцию – у всех же есть пропуска. И тащат что плохо лежит. Через дыру в заборе, о которой я уже говорил. С той стороны уже стоят ломовые извозчики. Грузы тут же доставляются к держателю артели, и там их когда переделывают, чтобы товар было не узнать, а когда и не прячут вовсе. Прямо так и отдают покражу.
– Куда?
– Перекупщикам, конечно, – тоном знатока ответил коллежский советник.
– Вот-вот. Перекупщики уж заранее знают, что и в каком количестве за ночь стащили. И рано поутру приезжают к дому барыги со своими возами. Ежели явиться туда в этот момент, то вы подивитесь, насколько все отлажено. Телеги чинно подходят к воротам согласно очереди, товары грузят не таясь, никто не скрывается.
– А дальше что происходит с теми товарами? – живо поинтересовался фон Мекк.
– Дальше все катится по проторенной дорожке, – ответил Стефанов. – Перекупщики лишь промежуточное звено. Их задача – раздробить товар. У каждого имеется свой круг проверенных покупателей, которые пульнут краденое еще дальше. Вплоть до конечного потребителя.
– А что воруют чаще всего? – уточнил Лыков.
– Мануфактуру. Самый ходовой в Москве товар. Ткани в штуках и отрезах, да и готовым платьем не брезгуют. Многое отсылают в провинцию, вплоть до Урала и Сибири. Дешево же! Дешевле, чем купить у производителя. Вот наши купцы и оскоромились. Но не только наши. Уходит и в Лодзь. Там нашьют на платье свою этикетку, и оно обратно к нам вернется. Вы в магазине купите и не догадаетесь, что ворованное.
– Так. А еще что?
– Хлопка много тащат, что едет сюда из Туркестана. Вокруг Москвы десятки складов особого рода. Там хлопок моют, сушат и сортируют. Заново уминают в кипы и опять же толкают в Лодзь. Но в покражу идет все, что можно выгодно продать. А бывает, что вывозят прямо в ворота, мимо сторожей. Вот, извольте.
Коллежский секретарь зашуршал бумажками:
– Я взял для образца несколько своих прежних дознаний. Сами бумаги у меня отобрали, когда выгнали, но черновики остались. Тут все говорит само за себя. Вот, к примеру, дело от шестого марта прошлого года. Со станции Москва-Товарная Нижегородской дороги украли десять мест, или двести восемьдесят восемь кусков мануфактуры общим весом сорок шесть пудов. Отправитель – Товарищество Ивана Гарелина с сыновьями, из Иваново-Вознесенска. Стоимость товара – две тысячи семьсот пятьдесят рублей. Получатель – харьковский торговец. Вместе с той мануфактурой пропало еще два места шелкового товара, весом девять пудов и пять фунтов, по цене четыре тысячи рублей, отправитель – московский купец Седякин. Куда делось столько груза? Я выяснил следующее. Началось все на станции Кусково во время сортировки товара. Весовщик этой станции, некто Полухин, взял и уничтожил документы на мануфактуру, на означенные десять мест. И послал ее в Москву-Товарную. Там мануфактура, естественно, оказалась бесхозной. Бумаги-то тю-тю. Явился тот самый Полухин, покалякал с кем надо. И с согласия здешних весовщиков, Попова и Бокшеева, весь товар выдали артельщику Рябушеву. Понятное дело, за мзду.
– Кто такой этот Рябушев? – оживился подполковник. – Фамилия знакомая.
– Артельщик городской станции московских казенных железных дорог и большая бестия. Так вот, взял Рябушев краденое и увез его средь бела дня со станции.
– И как он забрал без документов пятьдесят пудов? – заерзал в кресле фон Мекк.
– Артельщик имел законное поручение забрать десять мест миткаля. Переправил десять на двадцать и спокойно вывез мимо сторожей.
– Эх-ма…
– Вы слушайте, господа, что дальше было. Рябушев доставил груз на Таганскую площадь, в дом торговца фруктами Алюлина. Тот был лишь посредник, себе ничего не взял, а направил артельщика к своему приятелю по фамилии Мякотин. Тот Мякотин содержит мастерскую готового белья на Сретенке. Он и купил весь товар оптом, заплатив за него тысячу рублей. Дальше все просто: ткань пошла в дело.
– А шелк куда делся? – вспомнил Запасов. – Из него наволочки не сошьешь.
– Шелк Рябушев продал торговцу мануфактурой Расторгуеву, у того магазин в Каретном ряду. И поныне там, вполне процветает. В партии было двадцать четыре куска материи «сюра» – дорогая штука! – и еще четыреста девяносто пять платков. Расторгуев тем же днем разбросал весь похищенный товар по своим людям. Часть взял Кулюшкин из магазина на Второй Тверской-Ямской, часть – держатель шапочной мастерской Сатылкин, а остальное забрал торговец остатками в Ветошном ряду некий Иванов.
– Это что, все наши купцы – воры? – растерялся жандарм. – Хапнули заведомо краденое, даже не поморщившись?
– Так выгодно же, вдвое дешевле, чем если честно покупать. Кто тут устоит?
– В этом и беда, – взволнованно заговорил фон Мекк. – Воры сами по себе были бы не так опасны, если бы общество не потакало им. А оно потакает! Чуть не каждый соблазнится, ежели дешевле. И что делать? Купят, спрячут, перешьют-перекрасят, а полиции слова никто не скажет.
Лыков вернул разговор в деловое русло:
– Василий Степанович, что стало с теми, кого вы поймали?
– Прежде скажу, кого я еще прихватил в той истории, – ответил коллежский секретарь. – В деле мелькнул один прощелыга, Прохор Елисеев. Он был посредник при Рябушеве, специалист по краденому. Когда я сделал у него в доме обыск, то нашел граммофон и полсотни пластинок. Знакомый товар! Его похитили у фирмы Кенца, что на Мясницкой. Фирма послала груз в Нижний Новгород, на ярмарку. А по вскрытии на месте оказалось, что из десяти посланных граммофонов доехали только четыре. Из ста пластинок осталась половина. А две тысячи граммофонных иголок, весьма дорогих, пропали полностью. Вместо похищенного воры сунули в ящики кирпичи.
– Специалист оказался не узкий, а широкий, – констатировал питерец. – И мануфактуру брал, и шелковые платки, и даже иголки к граммофонам. Так что с ними со всеми стало? Вы взяли их с поличным. Суд был или нет?
Стефанов махнул рукой:
– Какой суд? В Москве так не принято. Когда меня выгнали, воры откупились и вышли на свободу. И сейчас как ни в чем не бывало занимаются тем же промыслом.
– М-да… – пробурчал подполковник. – А давайте их жахнем!
– Доберемся, Дмитрий Иннокентьевич, – заверил его Лыков. – Все они у господина Стефанова в синодик записаны. Но продолжайте, Василий Степанович. Какие еще способы краж изобрели мазурики? Про дыру в заборе мы поняли. А прямиком в ворота только с поддельными бумагами можно краденое вывезти?
– Сторожа подкуплены все, – сообщил докладчик. – А те, кто отказался, уже убиты.
– Как убиты? – поразился Лыков.
– Да так, убиты. Трех человек зарезали в нынешнем девятьсот седьмом году, и еще один пропал без вести. Все честные уволились, не дожидаясь беды. Остались лишь продажные.
– И у нас на Казанской дороге тоже? – не поверил фон Мекк.
– И у вас, Николай Карлович, – сказал Стефанов.
– Да я их сей же час заменю!
– Пожалейте людей. Сей же час их и зарежут, при первом противодействии. Надо ломать систему. Все продумать, подготовить и лишь потом нанести удар. На это уйдет время. Покуда будем наблюдать, искать связи, цепочки, по которым уходит товар, регистрировать всю эту публику.
Слова Стефанова прозвучали убедительно, с ним нельзя было не согласиться. Но магнату было жалко убытков, и он начал возражать:
– Но ведь каждый день несет новые потери. Тысячи теряем! Может, хоть как-то прикрыть дыру? Гаечки подвернуть, пропуска новые наладить, замки на складах поменять?
– Вы начните это делать, – вмешался Лыков. – Запретить вам никто не может. Ну а мы будем готовить удар.
На том и согласились.
Докладчик продолжил:
– Алексей Николаевич прав, вся эта сволочь у меня давно записана. Имена главных скупщиков известны. Красавин, Васильев, Членов, Игнатьев, Тешнин, Сибион, Балашов, Городецкий, Любавский, ну и десятка два помельче.
– Это те, чьи дома стоят возле станций, а в них живут особые крючники?
– Часть вроде как в стороне, держат магазины на лучших улицах, это Членов и Любавский. Некоторые, как Сибион, посредники, зато очень крупные. А остальные да, живут возле станций. И ведут себя нагло. Если, к примеру, нужный им вагон по каким-то причинам отогнали от забора вглубь, они совершенно спокойно заезжают туда на телегах. Громят вагон, затем тащат добычу к «своей» дыре и переваливают на ту сторону. А на вагон вешают поддельную пломбу, и он уходит прочь полупустой. Каждую ночь так, у жуликов это называется «выходить на биржу».
– Способов хищений много, – после паузы продолжил Стефанов. – Например, если товар сыпучий – зерно или сахарный песок, – то просверливают полвагона и ссыпают его в мешки. Пломбы целы, а товар похищен. Так поступают, например, у Николая Карловича в Гавриковом переулке. Ведь Москва-Рязанская – главная хлебная станция страны. Там переваливают в огромном количестве все восемь зерновых хлебов[7]. Или есть кража «из-под лапки». Лапкой называют загнутый конец той рельсы, по которой ходят ролики вагонной двери. Конец отгибают фомкой, дверь сдвигают без повреждения пломбы, хищничают, а потом ставят лапку на прежнее место.
Алексей Николаевич покосился на собеседников. И Запасов, и фон Мекк слушали уволенного сыщика раскрыв рот, притом что оба всю жизнь прослужили на железной дороге.
– Воры стараются там, где можно, замаскировать свое преступление, – продолжил Стефанов. – Если пломба не сломана, тогда в пункте прибытия составят акт не о краже, а о недостаче. Вину за нее повесят на грузохозяина, а кражи как будто и не было. Поэтому делают так. Пломбу вскрывают, берут, что нужно. Потом специальным шилом расправляют края свинчатки и заново сдавливают ее щипцами. Под щипцы кладут резину, чтобы не смять старые цифры и буквы. Дальше подвесили ее на вагон – и ходу. Кроме того, бывает, что кражи совершаются при участии складских сторожей. Места товара вывозят со станции, а на дороге кладут несколько штук, что подешевле. После этого сторожа поднимают тревогу и начинают будто бы преследовать воров. Даже стреляют в воздух! Брошенные места собирают под видом отбитого товара и предъявляют начальству: вот, кое-что удалось вернуть… А сами, конечно, в доле.
– На нашей дороге тоже такое случалось? – опять спросил фон Мекк.
– Случалось, и не раз.
– Возмутительно!
Алексей Николаевич дал магнату отвести душу, а потом сказал:
– Василий Степанович, с ворами понятно. И хорошо, что личности главных деятелей вам известны. Ударим по голове, одной ночью всех возьмем. А как с грабителями? Там тоже для вас нет тайн?
– Мир грабителей иной, – осторожно ответил московский сыщик. – Если воры с перекупщиками давно уже страх потеряли и не стесняются, то у бандитов по-другому.
– То есть тайны есть?
– Конечно. Там непроницаемые недра. Кое-что я знаю, но в общих чертах.
– Расскажите, что знаете.
Стефанов задумался. Было видно, что он не боится, нет. Но понимает цену и своего слова, и своей ошибки.
– Нападения на поезда случаются везде, – начал он издалека. – Россия никак не отойдет от морока революции.
– Бог с ней, с Россией, давайте про Москву.
– Про Москву… Извольте. Самый опасный участок – это Ново-Андроновский, что в Четвертом отделении. Старинное бандитское село Андроновка теперь переименовали в Новую Деревню, но лучше от этого не стало. Там всегда был буйный народ. А когда у них построили железную дорогу, то они приняли это как сигнал. Мол, бери и владей. Собирай дань с угодий.
– Часто собирают?
– Постоянно. Самая опасная банда там. Серега Хрипатый и Ленька Хотьковский ужас наводят на всех. Звери, даже хуже зверей. Кровь пролить им как квасу выпить.
– И полиция это терпит? – усомнился питерец.
– Пытаются что-то сделать, да трудно совладать. Вся округа помогает, там у них смычка. В каждой семье кто-нибудь или сидит в тюрьме, или высланный. Полиция – как в осажденной крепости. А в самой банде тридцать человек! Голову срежут любому.
– Ясно. Следующий кто на очереди?
– Следующее гиблое место – это Лефортовская часть. Под ударом опять ваши станции, Николай Карлович. В Третьем участке станция Сортировочная, а в Первом – Гавриков переулок. Ужас что творится… Бандиты узнают от кондукторов, в каких вагонах самые ценные грузы. И садятся на поезд. Иногда даже надевают форму. В заранее подготовленных местах вскрывают двери, выбрасывают товары наружу, а потом навешивают фальшивые пломбы. Щипцы у них для этого при себе, но и револьверы тоже. По команде паровоз замедляет ход, ребята степенно соскакивают, подбирают выброшенное и на телегах увозят скупщикам. Если кто им мешает, того безжалостно казнят. Кондуктора поэтому не препятствуют, а, наоборот, помогают. И жив останешься, и деньгу заработаешь… А на станции Перово с бандитами в доле даже жандармы!
