Николай Старообрядцев
Глас земли
2. Поморская сказка
Сплёл себе старик из бересты сына, научил его играть на ложках и послал на ярмарку. Пошёл сын через лес. Встретился ему медведь.
– Пойдём ко мне в берлогу жить, – говорит медведь.
– Нет, – отвечает сын. – Ты из меня лапти сделаешь. На болото по морошку пойдёшь.
И убежал от медведя. Идёт дальше по лесу. Встретился ему заяц.
– Пойдём ко мне в теремок жить, – говорит заяц.
– Нет, – отвечает сын. – Ты из меня туесок сделаешь. Бруснику в нём хранить станешь.
И убежал от зайца. Идёт дальше. На опушке леса встретился ему клещ.
– Пойдём ко мне в скит богу молиться, – говорит клещ.
– Не пойду, – отвечает сын. – Ты из меня берестяные грамоты сделаешь. Памятники письменности Древней Руси создашь.
И убежал от клеща. Пришёл на ярмарку. Ходит он, ходит взад-вперёд, а тут могила ему и говорит:
– Хоть ты и не гроб тесовый, да парень толковый. Ложись-ка ты, сын, в меня.
Стал сын думать. День думал, два думал. На третий день закончил думать и лёг в могилу. Тут ему и конец настал.
3. Русская сказка
В деревне стояла изба. В избе жили двое – отец и мать. Ещё у них был сын – совсем маленький. Но маленьким он был только ростом, а с виду – древний старик. Из-за этого люди думали, что он – отец отца, а сами отец с матерью – его дети. Слух об этом разнёсся повсюду, а когда он вернулся обратно, став молвой, ему поверили уже все, даже отец с матерью. Они стали называть своего сына отцом, а он их – детьми. И когда в деревню пришла смерть, всем было ясно, что с нею пойдёт сын.
Мать с отцом вымыли сына в бане, обрядили его в белые одежды, дали кусок хлеба в котомке, перекрестили и отправили в путь-дорожку, а сами легли на печь и стали отдыхать.
Пошёл сын на кладбище. Когда он пришёл, была уже ночь и смерть спала. Не стал он её будить, а съел кусок хлеба, забрался в могилу и уснул. И так сладко спалось ему в могиле, что проспал он три дня и три ночи, а когда проснулся и вылез, то увидел, что смерть ушла.
Сын проголодался, но на кладбище есть было нечего, поэтому он пошёл обратно в свою деревню – авось отец с матерью накормят. Пришёл он домой и видит – сидят отец с матерью за столом и горюют. Спрашивает у них сын:
– Что случилось, дети мои?
Отвечают ему родители:
– Приходила к нам смерть. Говорила, что пропал наш отец и теперь она заберёт нас вместо него.
– Что же отвечали вы ей?
– Отвечали мы, что привыкли жить на белом свете. Не хотим умирать.
– И что же, помиловала вас смерть?
– Помиловала, отец. Да только одно условие поставила.
– Какое же условие, дети мои?
– Пообещали мы родить сына и ей отдать.
– И что же, согласилась ли смерть?
– Согласилась, отец. Да только одно условие поставила.
– Какое же условие, дети мои?
– Нужно нам сына родить сегодня к вечеру.
Сказав такие слова, горько плакали отец с матерью. Не ведали они, как можно за одну ночь сына родить.
Подумал сын и так отвечал родителям своим:
– Не кручиньтесь, дети мои. Знаю, как помочь вам. Я у вас маленький. Заберусь я к матери под подол и спрячусь там. Когда смерть придёт, тряхнёт мать подолом, я и выпаду. Увидит смерть, что я родился, и заберёт меня.
Обрадовались отец с матерью, что сын у них такой смышлёный вырос. И порешили сделать, как он сказал.
Пришла вечером смерть. Подошла к отцу с матерью и спрашивает:
– Где же сын, которого обещали мне?
Возликовала мать, что сейчас ей спасение будет, да так сильно подолом тряхнула, что покатился сын по полу кубарем и через творило улетел в подполье. Рассердилась смерть, что не дали ей сына, – и забрала отца с матерью. Стали они мёртвые. Увидел это сын, перепугался и решил никогда уже не вылезать из подполья. Так всю жизнь там и прожил.
4. Четыре волоса
У одного человека на голове росло четыре волоса: чёрный, рыжий, русый и седой. Шёл он как-то по степи и увидел плачущую женщину.
– Что с тобой, женщина? – спрашивает её, а она и отвечает:
– Нет у меня мужа, тяжко жить одной.
Вырвал он тогда чёрный волос, даёт ей и приговаривает:
– Вплети этот волос в твою косу. Полюбит тебя мужчина с чёрной бородой.
Испугалась женщина, да делать нечего – утёрла слёзы, взяла волос и домой пошла. Пошёл он дальше и увидел вторую женщину, тоже в слезах.
– Что с тобой, женщина? – спрашивает её, а она и отвечает:
– Нет у меня мужа, тяжко жить одной.
Вырвал он тогда рыжий волос, даёт ей и приговаривает:
– Вплети этот волос в твою косу. Полюбит тебя мужчина с рыжей бородой.
Испугалась женщина, да делать нечего – утёрла слёзы, взяла волос и домой пошла. Пошёл он дальше и увидел третью женщину – сидит на камушке, горькими слезами плачет.
– Что с тобой, женщина? – спрашивает её, а она и отвечает:
– Нет у меня мужа, тяжко жить одной.
Вырвал он тогда русый волос, даёт ей и приговаривает:
– Вплети этот волос в твою косу. Полюбит тебя мужчина с русой бородой.
Испугалась женщина, да делать нечего – утёрла слёзы, взяла волос и домой пошла.
Пошёл он дальше и увидел четвёртую женщину – рыдает, волосы на себе рвёт, в голос плачет.
– Что с тобой, женщина? – спрашивает её, а она и отвечает:
– Был у меня первый муж, кузнец: красавец писаный, борода густая-прегустая, чёрная как смоль. Крепко любили друг друга. Сидели мы как-то за столом. Вдруг встал он и говорит: «Надо мне идти к другой», – и ушёл. Ладно, думаю, пойду в степь – другого найду, лучше прежнего. Нашла второго мужа, пастуха: красавец удалой, борода густая, рыжая, как огонь. Страстно любили друг друга. Сидели мы как-то за столом. Вдруг встал он и говорит: «Надо мне идти к другой», – и ушёл. Ладно, думаю, пойду в степь – другого найду, лучше прежнего. Нашла третьего мужа, пономаря: человек степенный, борода жидкая, русая. Стали жить-поживать, добра наживать. Сидели как-то за столом. Вдруг встал он и говорит: «Надо мне идти к другой», – и ушёл. Ладно, думаю, пойду в степь – другого найду, лучше прежнего. И правда, только плакать взялась, а тут добрый человек навстречу: бороды вовсе нет, а на голове один волос, да и тот седой.
Вырвал тогда человек последний волос – седой, даёт ей и приговаривает:
– Вплети этот волос в твою косу. Станешь тогда старухой и умрёшь в одиночестве.
Испугалась женщина, да делать нечего – утёрла слёзы, взяла волос и домой отправилась. А человек тот своей дорогой пошёл – в чайхану.
5. Три невесты
В одной рабоче-крестьянской семье родился мальчик. Родители не давали ему голодать, поэтому он быстро рос и в скором времени возмужал. Тогда призвали его отец с матерью к себе и так говорили:
– Сын! Вот стал ты мужем, пора тебе жениться. Ежели желаешь угодить родителям своим на старости лет, то выбери ты одну из трёх невест. Первую невесту зовут Философия, вторую зовут Церковь, а третью – Россия. Даём тебе на раздумья три дня и три ночи. Ступай же и без ответа не возвращайся.
Стал думать сын. Лучше этих невест не сыскать во всём белом свете. Первая невеста – Философия: нет её древнее и возвышеннее. Вторая невеста – Церковь: нет её смиреннее и благочестивее. Третья невеста – Россия: нет её раздольнее и честнее. Каждая невеста хороша по-своему, каждая составит счастье благородному мужу и прославит имя его в веках. Сложно выбрать одну из них, другим предпочтя! В таких размышлениях провёл сын три дня и три ночи не смыкая глаз. На четвёртый день призвали его отец с матерью к себе и так спрашивали:
– Возлюбленный наш сын! Три дня и три ночи назад порешили мы женить тебя и просили оказать предпочтение одной из трёх невест. Имя первой из них – Философия, имя второй – Церковь, имя третьей – Россия. Нет их прекраснее во всём белом свете, и нет большего счастья для благородного мужа, чем взять одну из них в жёны. Ответствуй же теперь, сын, какую из трёх невест предпочтёшь ты?
Смиренно выслушал сын родителей своих и так отвечал им:
– Почтенный мой батюшка! Добрая моя матушка! Вы спрашиваете меня, и я отвечаю вам. Выслушайте же сына своего непутёвого. Три дня и три ночи бился я над вашей задачей. Три дня и три ночи не смыкал я глаз. Каждая невеста хороша по-своему, каждая составит счастье благородному мужу и прославит имя его в веках. Нет древнее и прекраснее Философии, нет смиреннее и благочестивее Церкви, нет раздольнее и честнее России. И так прекрасны они, что не сумел я отдать предпочтение ни одной из них. Судите же меня судом своим родительским, судом праведным, ибо не выполнил я ваш наказ и перед вами повинен.
Опечалились тогда родители. Преисполнились сердца их горестью. Скорбь глубокая облекла чело отца, слёзы горькие увлажнили глаза матери. Зря они жили на свете белом, напрасно сына воспитывали.
Делать нечего – отдали его простой девке. Прожил он с ней до глубокой старости, много добра нажил и умер в безвестности. Кто он был и как его звали – этого уж теперь никто не вспомнит, а ежели и спросит кто, какими делами он славился и жил зачем, то ответят нехотя:
– Кто ж его знает? Много званых, да мало избранных. Не было, был, не стало.
6. Три философа
Жили-были три философа. Чтобы поскорее постичь истину, они решили уйти от суетного мира и посвятить себя созерцательному уединению. Для этого они поселились на даче, где целыми днями занимались тем, что душили мышей и нахваливали друг друга.
Однажды старший философ сказал:
– Друзья! Много где я успел побывать, многие книги я перечёл и во многих диспутах поучаствовал, но нигде не встречал мужей учёнее вас.
Два других философа кивнули в знак согласия, и тогда старший продолжил:
– И если бы даже довелось мне обойти всю землю, прочесть все книги до единой и принять участие во всех диспутах, кои только возможны, то и тогда, твёрдо верю в сие, не смог бы я признать, что есть на свете люди прозорливее и мудрее вас.
Слушавшие старшего философа снова кивнули в знак согласия, и только тогда, убедившись в полном взаимопонимании, возобновил он свою речь:
– И если нигде, кроме этой благословенной обители, не побывал бы я, был бы неграмотен и не прочёл бы ни единой строчки из великого наследия мысли, да в придачу не ведал бы о просветляющем чудодействии философского диспута, то и тогда, нисколько не сомневаюсь в том, напитался бы лишь от вас, верных друзей моих, столь великой мудростею, что не было бы мне равных во всей земле по учёности и рассудительности.
Закончив, старший философ погрузился в многозначительное молчание.
Промедлив должное время, слово взял средний философ:
– О прекрасномудрый наш друг! Сколь справедливы речи твои! Сколь изобильны они истиной живоносной, сколь чисты и крепки правдой своей. И всё же, позволь мне в кротчайшем смирении кратчайше возражать тебе, уповая лишь на умножение истины.
Выслушав среднего философа, старший сдвинул брови и решительно кивнул в знак согласия, устремив взор свой к небу и ощущая присутствие великой истины, снисходящей на них. Помолчав немного и набравшись духу, средний философ молвил:
– Пусть был бы обездвижен ты и камнем лежал на дне студёного моря, пусть был бы ты навеки разлучён с нами, а все трактаты, написанные древними мудрецами и блаженными старцами, были бы сожжены и прахом сделались бы, лишая тебя возможности питать свой разум их мудростею сладчайшей, и тогда, верю я, был бы ты первейший философ среди всех: людей живых и мёртвых, тварей родившихся и неродившихся, существ земных и небесных.
Заканчивая своё рассуждение, средний философ икнул. Старший философ, желая расшифровать глубинный смысл этого жеста, обратил на него тот исключительный взор, коему всегда и сразу открываются сущность явлений и природа вещей. Тогда средний философ в знак таинственной неизъяснимости происходящего прикрыл ладонью рот и кивнул в сторону младшего, передавая тем самым черёд свершения истины. Младший же, почувствовав всю важность наступившего момента, пробормотал что-то столь герметичное, смысла чего ни старший, ни средний философы не сумели уразуметь, вопреки всей своей премудрости. После этого он завалился на бок, всхлипнул и захрапел, а из рук его выскочила и убежала мышь, которую он не успел задушить. По младости лет и слабости аскетического тела он переносил спиртное хуже своих товарищей и теперь спал крепким сном пьяного человека.
Посмотрев на него взглядом, исполненным редкой силы понимания, старший философ поднял палец и рёк назидательно, для пущей основательности перейдя на язык древних римлян:
– In vino veritas!
После этого философы почтительно склонили головы и погрузились в длительное размышление, сопровождая его глубоким носовым сопением.
Тем временем сбежавшая мышь, достаточно придя в себя, почувствовала благоуханное дыхание истины, наполнившее одинокий дачный домик, набралась наглости и вылезла из своей дырки. Она осмотрелась, проворно вскочила на стол и вцепилась зубами в куриную кость, которую за обедом тщательно обглодали совершенномудрые философы. Завладев добычей, она спрыгнула на пол и навсегда оставила пристанище мудрости, юркнув навстречу животным сомнениям, грызуньим заблуждениям и мышиным угрызениям в бездноподобное око злобночернеющей норы.
7. Генеральское сердце
Случилось так, что в одном городе умер генерал. Всё бы ничего, да вызвали его накануне в столицу отчёт давать самому государю. Страшно ослушаться воли государевой. Собрались родственники его, стали думу думать. Сидели день, сидели два, а сколько голову ни ломали, ничего придумать не могли. Встаёт вдруг одна приживалка и говорит:
– Не хотела говорить вам, да уж ладно, скажу. Есть в лесу скит, а в нём старец живёт богомольный. Он, сказывают, мёртвых воскрешает.
Возликовали все тогда, духом воспрянули, вызвали исправника и повелели без промедления идти в лес, привести старца. Сходил исправник, возвращается вместе со старцем тем самым. Собрались все вокруг него, в ноги кланяются:
– Воскреси, – говорят, – дедушка, нашего генерала. Мы уж тебя отблагодарим, как сумеем. В долгу не останемся.
– Так тому и быть, – отвечает им старец, – воскрешу его.
Повели старца в опочивальню, где тело генеральское воскресения дожидалось. Подходят к опочивальне, а там лакей – слезами горькими обливается, в ногах валяется:
– Беда, – говорит, – у нас приключилася. Оставил я тело генералово на одну только минуточку без пригляду, водицы студёной испить захотел. Только я отлучился, как прошмыгнула в опочивальню левретка, вскочила на тело, зубками вострыми порвала мундир генеральский и сердце их превосходительства, с позволения сказать, съела-с.
Омрачились лица собравшихся:
– Что же делать теперь? Как быть? Неужто не оживить нам кормильца нашего?
– Не кручиньтесь, – говорит им святой старец. – Изловите мне ту левретку, я её сердце возьму и во грудь генералову водворю.
Тут сыновья генеральские заартачились:
– Да где ж это видано, чтобы генерал был с сердцем левретки?
– Ваша правда, касатики, – говорит им старец. – Тогда изловите человека с сердцем, достойным груди покойного вашего батюшки, и тотчас ведите его сюда.
Вспомнили тут, что жила при доходном доме дворничиха, славившаяся недюжинной силой и всю округу державшая в страхе. Грозная была баба – во хмелю зашибла кулаком своего мужа. Побежали за ней. Долго одолеть её не могли, шибко воинственная была. День с ней бились, два бились, на третий день одолели кое-как – хитростью.
Вырвал старец у дворничихи сердце и утвердил его генералу во грудь.
– Ну, родимые, – говорит, – раньше ваш генерал спуску никому не давал, а теперь и подавно не даст: лютое сердце ему досталось, много в этом сердце ярости на род людской.
Сжалился старец над дворничихой и, чтобы не померла она задаром, поставил ей сердце левретки. Стала она с тех пор как шёлковая. Только сахар колотый полюбила сверх всякой меры. Как поводит кто у неё перед носом кусочком, так она сразу в пляс пускается и по паркету кружится, словно шальная.
Генерал же, как воскрес и про всё узнал, то дал зарок по возвращении из столицы сыграть с дворничихой свадебку.
Про старца святого тоже не забыли. Сдержали господа своё слово: дали ему двугривенный на водку и обратно в скит отправили.
8. Сказание о старце, который решил отдохнуть
Старец долго шёл по пустыне. На исходе дня попалась ему избушка.
– Долог мой путь, – подумал старец. – Присяду, переведу дух.
Присел он на завалинку. Сидит и думает:
– Хорошо на завалинке, но в избушке, видать, покойнее – лучше отдых пойдёт, скорее силы прибудут.
Заглянул он в избушку – дома никого.
– Дай, – думает, – присяду с краю стола на табурет. Посижу в благочинной позе. Хозяева придут, увидят меня – обрадуются. Старец в доме – почёт семье.
Присел на табурет, сидит и думает:
– Уже немолод я, спина больная – хорошо бы на что-то опереться.
Пересел старец в мягкое кресло с подлокотниками. Сидит и думает:
– Напрасно я водрузился на трон сей. Долгую жизнь прожил, всё на завалинках да на пеньках лесных сидел, а тут не удержался. Всю свою усталость теперь явственно ощущаю. А уйти уже и сил нет. Хорошо бы где-то малость полежать, дух перевести.
Прилёг старец на кожаный диван, что был поставлен в кабинете.
– Эх! – думает. – Дал я маху. Прилёг, и сразу спать захотелось. Всю жизнь на сырой земле спал да на полатях, а тут вдруг впал в искушение. Да и не следовало бы вот так засыпать, прямо на диване: придут хозяева, увидят меня, перепугаются. Спящий старик – зрелище неприятное.
Прошёл старец в комнаты, забрался в детскую кроватку, поджал ноги, лежит и думает:
– Хорошо мне здесь лежится, да только опять не угадал: придут хозяева, увидят старика в детской кроватке – бог весть что подумают. Да и ноги не распрямишь.
Встал старец, пошёл в спальню и лёг в кровать под балдахин, на пуховую перину. Лежит и думает:
– Комфортабельно я здесь устроился: и тепло, и мягко, и тишина вокруг. Того и гляди усну сладким сном. Пожалуют хозяева, что подумают? Плохое это предзнаменование – старик на брачном ложе.
Слез старец с кровати, ходит по дому, не знает, куда пристроиться. Вдруг видит: посреди самой большой комнаты стоит гроб. Обрадовался старец:
– Вот тут и лягу!
Но перед тем, как лечь, нашёл платяной шкаф и переоделся. Лапти и власяницу снял, аккуратно сложил на стул. Надел исподнее, брюки, белую рубаху, галстух с брошкой, плисовый пиджак и лаковые туфли.
Забрался старец в гроб. Как устроился поудобнее, так сразу и помер. Даже перекреститься не успел. А тут и хозяева пожаловали. И очень, надо сказать, обрадовались. Только чему обрадовались – сами не знают.
9. Сказка о русском писателе
Вышел как-то один русский писатель прогуляться после обеда, для моциона. Идёт себе, всему радуется, прохожим подмигивает, чуть не подпрыгивает от удовольствия – так он славно отобедал. Вдруг видит – дворничиха местная пихает какую-то кипу листов в мусорную корзину истории. Решил писатель тогда развлечься, с простым народом потолковать. Подходит он к дворничихе и спрашивает как бы несколько игриво:
– А что это ты, сердешная, этакое выкинула, какие такие, простите за выраженьице, манускрипты-с? Неужто рукописи?
А дворничиха ему в ответ:
– Мела я себе спокойно, ваше благородие, прибирала участок свой. Глядь, а под кустом – всё ваше творческое наследие, прямо так и валяется. Ну, думаю, нет порядка! Взяла его, сгребла в охапку да и выбросила.
Побледнел русский писатель, на колени упал перед дворничихой. Рыдает в голос, волосы на себе рвёт да причитает:
– Что же наделала ты, окаянная? Как же теперь память обо мне в веках жить будет? Как узнают обо мне потомки? Как на наследии моём будут воспитываться литераторы?
Дворничиха стоит над ним, глаза выпучила, что сказать, не ведает. Вскочил тогда русский писатель, бросился к мусорной корзине истории, стал в ней рыться, мятые да грязные листки выхватывать. Да всё не то попадается: то Булгарин, то Кукольник. Встал он тогда на цыпочки, всем телом вперёд выгнулся – тянет руки вглубь, дальше ищет. Дворничиха тем временем в себя пришла, фартук оправила, в землю плюнула, да как даст русскому писателю метлой под зад, так что тот в мусорную корзину истории вслед за всем своим наследием полетел кубарем. Только его и видели.
10. Сказание о трёх Александрах
Родила царица сына и не знала, как назвать его. Призвали тогда ко двору святого старца, славившегося своей мудростью.
– Нареки отрока своего Александром, – сказал старец. – И если сделаешь так, станет он святым воителем, великим защитником веры православной.
Обрадовалась царица и сделала так, как сказал старец.
Родила царица второго сына и снова не знала, как назвать его. И вновь послали за старцем.
– Нареки отрока своего Александром, – сказал старец. – И если сделаешь так, станет он могучим полководцем, великим защитником земли русской.
Засомневалась царица, но ослушаться святого старца не посмела и поступила, как он велел.
Родила царица третьего сына и, как раньше, не могла решить, какое имя выбрать ему. Делать нечего, послали гонцов к мудрому старцу.
– Нареки отрока своего Александром, – сказал старец. – И если сделаешь так, станет он пиитом, каковому не будет равных во всей земле православной, великим защитником русского слова.
Пуще прежнего засомневалась царица, долго терзалась в сомнениях, но ослушаться старца не посмела и поступила по велению его.
Прошли годы. Выросли сыновья. Первого сына люди называли Александром Невским, великим защитником веры православной. Второго сына называли Александром Суворовым, великим защитником земли русской. Третьего сына называли Александром Пушкиным, великим защитником русского слова.
Был у царицы и четвёртый сын, которого она, не удосужившись в четвёртый раз звать старца, назвала, положившись на свою собственную царскую мудрость, Владимиром. И не прогадала: вырос четвёртый сын самым могучим, мудрым и набожным. За то люди прозвали его Лениным. Всю землю русскую и все народы её взял он под свою защиту. А первых трёх сыновей изловил и в темницу бросил. Там они и умерли.
