Николай Стародымов
Киднеппинг по-русски
– Погоди, Саня, ты прав, конечно. Но не забывай, что бабушка твоя в деревне живет, где всю жизнь прожила. А где вот эта бабка, московская, сможет заработать себе на хлеб?
Тут уже Максимчук промолчал. Кто ж может рассудить, кто, в чем и в какой мере виноват?.. Есть резон и в словах Олега. Но только очень раздражало всегда Александра, когда кто-то вот так подходил и от употребления пива отвлекал. А отвлекали, чем дальше, тем чаще. Иной раз едва не драки из-за оставленной им бутылки вспыхивали.
– Это сколько уже за последнее время от нас ушло людей? – спросил наконец Максимчук, меняя тему.
– Хрен его знает, не считал, – охотно откликнулся не любивший ни с кем обострять отношений даже в мелочах Самопалов. – Всех не упомнишь. Главное – замены нормальной нет… К нам в отдел, кстати, прикрепляют курсанта-стажера… Раньше, помнишь, в МУРе целый конкурс существовал, по всей стране отбирали лучших из лучших кандидатов. А сейчас что в МУРе, что к нам в Управление берут всех подряд, лишь бы прописка московская была, чтобы квартиру не нужно было у мэрии выпрашивать. Вот курсанты желторотые и начинают стажироваться на должностях старших оперуполномоченных по особо важным делам… – И Самопалов непривычно для себя выругался.
На такой минорной ноте и разошлись. Оставив довольной бабульке аж целых четыре посудины.
Основной поток вечерних пассажиров уже схлынул. В полупустом вагоне метро Александр уселся на свободное место. И прикрыл глаза, вспоминая сегодняшний день.
Длинным он получился, этот день, напряженным, даже для всегда насыщенных будней Управления…
Парня жалко, которого похитили. Ладно, взрослые в свои жестокие игры играют. Но куда страшнее, когда за грехи взрослых должны отвечать дети. Сколько подобных случаев сейчас на родной Руси бывает! Будь моя воля, рассуждал Александр, именно за киднеппинг (слово-то уже прочно в лексикон наш вошло, а еще недавно и не знал обыватель, что это такое) меру наказания определил бы максимальную, вплоть до статьи подрасстрельной.
Ребенок не должен страдать из-за наших, взрослых, грехов… Хотя, с другой стороны, нынешние всевозможные проповедники, мистики и миссионеры различных религий и сект, которых что-то уж слишком много расплодилось в последнее время, утверждают, что дети всегда отвечают за прегрешения родителей. Причем не только дети, но и внуки, и далее все потомки до седьмого колена… Не хотелось в это верить. Саша никогда не мог согласиться с тем, что Бог может наказывать детей за проступки мам и пап, дедушек и бабушек и так далее. Это сколько ж предков набирается у человека до седьмого поколения? Шестьдесят четыре, прикинул Александр. Это что ж с человечеством станется, если на каждый невинный комочек жизни будет проецироваться хотя бы по одному греху от каждого из них?.. Человек за свои грехи должен отвечать только сам. Бог, который поступает иначе, наказывая невинное дитя за дела, которые оно еще не успело совершить, не может считаться милостивым и всеблагим.
– Кобуру спрячь…
Александр встрепенулся. Очевидно, он придремал и проснулся от этих негромких слов.
Действительно, куртка на левом плече чуть съехала, и под ней явно стал виден наплечный ремень кобуры. Оперативник поддернул ее. И только тогда обернулся. Рядом, привалившись к поручню, стоял крепкий молодой мужчина и насмешливо смотрел на него.
– Ты что, с «Шаболовской»?
Максимчук кивнул.
– Понятно. Со службы? Притомился?
– Есть маненько.
Тот понимающе передразнил:
– Маненько… Я сам ведь до недавнего времени в органах служил. Выматывался, как собака. Еле до дому добирался. А толку – чуть. Жена каждый день мозги компостировала: бросай ты свою службу к чертовой матери! Твоя тебя как, тоже небось пилит?
– Есть такая буква.
– Ну а ты?
– Держусь пока.
– Ну смотри. Сейчас наш брат нарасхват.
– А ты где устроился?
– Охранно-детективная фирма «Панджшер». Слыхал про такую? «Афганцы» организовали. Это на Красногвардейской…
Александр неопределенно передернул плечами:
– Черт их все сейчас упомнит… Как будто бы слыхал что-то.
– Наверняка должен был слышать. У нас там много ребят из милиции. Даже из «Вымпела» один есть.
– Так ведь «Вымпел», говорят, разогнали.
– Потому Володька к нам и пришел.
Вспомнив разговор с Олегом о Семенове, Александр поинтересовался:
– Ну и как, стоит к вам переходить? Материально, имею в виду. Получаете хоть нормально?
– Да уж побольше твоего…
– А работа в чем состоит? Чем заниматься приходится? За женами бизнесменов следить, чтобы «налево» не бегали?
Парень усмехнулся:
– Бывает и такое. Кстати, неплохо платят ревнивые «новые русские», если его жену с кем-нибудь застукаешь, да еще если фотографии принесешь… Но не это для нас главное.
Такая работа – для пацанов. У нас профессионалы работают экстракласса. Мы и финансовую надежность коммерческих партнеров проверяем, и личной охраной бизнесменов занимаемся… Да мало ли. Работа интересная. А главное – платят за работу нормально… Ты вот сейчас каким делом занимаешься? Не секрет?
– Да какой секрет… Киднеппинг.
– Понятно. И получишь ты за спасение этого ребеночка бизнесмена свой оклад да плюс благодарность в приказе. А если бы родители обратились к нам, мы и ребеночка освободили бы не хуже вашего, да еще и получили за работу по высшему разряду. Так-то…
Ладно, счастливо оставаться, мне выходить. Держи мою визитку – надумаешь увольняться из «конторы», звони. – И добавил вполголоса, ухмыльнувшись: – И кобуру больше не выставляй.
– Ладно тебе, советчик…
Александр был смущен. Так опростоволоситься… Но визитку взял, сунул в карман.
На всякий случай. А случай, как известно, может быть всякий…
Московская область.
Военная авиабаза.
21.00
К вечеру поднялся ветерок, начал меленько сеять дождь. Резво снующие «дворники» размазывали по стеклу водяную пыль, сливая ее по извилистым дорожкам, тянущимся от углов полукружий, раз за разом пробиваемым резиновыми очистителями. Встречных машин было немного, и они еще издалека начинали дробить в дождевых каплях дальний свет своих фар.
За рулем сидел спортивный мужчина. Тот самый, который заманил в ловушку Леню Губермана. Рядом с ним бесстрастно глядел в темноту Шапти Галаев, чеченец, владелец «вольво», на которую обратил внимание Максимчук.
– Давай я тебя все-таки за воротами оставлю, – безнадежно повторил спортивный.
– Я сказал: нет!
– Да пойми ты: если на КПП обратят на тебя внимание, запомнят обязательно.
– Плевать. Я должен четко убедиться, что груз улетел.
– Да улетит он, куда денется.
– Я в этом должен убедиться.
– Ты что же, не веришь мне?
Шапти не ответил. Глядя в темноту, произнес:
– Жаль, что Сушеного взяли…
Спортивный промолчал.
Слева мелькнуло дерево, все увешанное ленточками. Сейчас цвет было не разглядеть, но мужчина знал, что они выцветшие.
– Что это? – заинтересовался Галаев.
– Здесь офицер погиб, который год назад на защиту Белого дома своих подчиненных вел, – пояснил спортивный. – В память об этом дерево и украсили.
Вскоре справа показался бесконечный бетонный забор авиабазы.
– Так не останешься?
Галаев промолчал.
К центральному входу не поехали. Остановились у ворот боковых. Ежась под порывами мокрого ветра, к машине подошла женщина в форменной плащ-накидке.
Спортивный опустил стекло, молча показал ей свое удостоверение. Галаев отвернулся к окошку.
Дежурная внимательно прочитала фамилию.
Кивнула:
– На вас заявочка имеется. Проезжайте!
Шлагбаум скользнул вверх.
Асфальтовая дорожка тянулась вдоль ярко освещенного летного поля. На нем ровнехонько стояли стройные пассажирские лайнеры и могучие «транспортники» с яркими щитами, закрывающими воздухозаборники. Откуда-то доносился резкий свист продуваемого двигателя.
Машина свернула на автостоянку и притормозила.
– Сиди здесь…
Водитель выпрыгнул под дождь и, ссутулившись, торопливо перебежал под навес аккуратного двухэтажного здания. Прошел в стеклянную дверь. Галаев остался сидеть, равнодушно глядя сквозь стекло на нудную морось дождя.
Через некоторое время спортивный появился вновь. Забрался на свое место.
– Все в порядке. Груз оформлен. Вылет через час. Можно грузиться.
– А погода?
– Ничего, авиация у нас всепогодная, – усмехнулся спортивный, заводя мотор. – «Борт» взлетит, а в порту прибытия – «ясно».
Машину они подогнали к самому «борту». Вдвоем перетащили большой, но не слишком тяжелый, перевитый проволокой с дисками пломб и с бордовой сургучной печатью ящик в брюхо «Ил-76». Галаев тут же вернулся в машину. Спортивный мужчина остался оформлять бумаги.
С неба мелко сеял нудный осенний дождик. Ежившиеся от сырости пассажиры самолета и предположить не могли, чту именно находится в столь официально выглядевшем ящике.
Москва.
Квартира Максимчука.
21.00
– Папка пришел!
Аленка повисла на шее.
– Папка, почему ты так долго? Мы уже поужинали, тебя не дождались. Женька сегодня кроссовку порвал и в лужу упал… Папка, ты мне про Миттерниха расскажешь? А то по истории спрашивали, а я не знаю, кто это такой. По геометрии контрольную писали, я все решила, а в ответе ошиблась и четверку из-за этого получила. Это несправедливо – в решении ведь все правильно… На труде мы учились передники шить, у меня получился он такой перекошенный, что, наверное, только в какой-нибудь дом инвалидов можно отдать…
– Погоди, дочурка, ты меня совсем затараторила. И про инвалидов не надо так говорить. Это несчастные люди…
Жена выглянула с кухни:
– Голодный?
«Уже знает», – понял Александр по взгляду Людмилы.
– Конечно, – ответил бодро вслух. И добавил: – Денек сегодня выдался трудный…
Жена ничего не сказала, молча удалилась на кухню. Оттуда донесся раздраженный грюк посуды. Александр понимал, что это лишь легкое предвестие того грома, который собирается разразиться.
Переодевшись в домашнее и умывшись, Максимчук прошел на кухню. Попытался по пути чмокнуть жену в щеку, но она молча отстранилась. Александр решил не обострять раньше времени отношения и события не форсировать. В душе теплилась нереальная надежда: вдруг проблема сама собой рассосется, как та беременность у гимназистки в анекдоте? Протиснулся мимо стола и забился в свой обычный угол, смиренно отдав инициативу в руки жены.
Но она упорно молчала.
– Случай сегодня произошел, – заговорил он, так и не дождавшись от нее первого хода. – Парня похитили, семнадцатилетнего. От отца миллион долларов за него требуют…
– Просто так, ни с того ни с сего, «лимон» баксов требовать у кого ни попадя не станут, – ответила жена, помешивая что-то в кастрюле. – Значит, мафия знает, что папаша «бабки» имеет.
– В том-то и дело, что этот бизнесмен не очень богат. А похищение проведено профессионально. Не вяжется все это как-то.
– Значит, вы так работаете, господа-товарищи сыщики. Мафия лучше знает, у кого «капуста» водится… Так что же, этот бизнесмен платить не хочет, раз к вам обратился?
– Ну, во-первых, у него действительно нет таких денег. Во всяком случае, он так утверждает. Дело у этого папаши не Бог весть какое прибыльное. Он владеет небольшой авторемонтной мастерской. А во-вторых, боится, что, даже если он внесет выкуп, мальчишку все равно убьют. И в этом он прав, такое вполне возможно.
Жена выключила конфорку. Решительно села к столу. В упор уставилась на него.
«Сейчас начнется», – с тоской подумал Александр и взял из соломенной корзиночки ломоть хлеба.
– Ты в курсе, что Семенов уходит?
– Угу, – промычал Саша, откусив шмат побольше.
– А куда, ты знаешь?
Саша неопределенно пожал плечами, тщательно пережевывая пищу.
– Естественно, откуда ты можешь знать, куда умные люди идут работать, – съязвила жена. – Он теперь будет получать столько, что тебе и не снилось. А ты по-прежнему этим самым бизнесменам будешь самоотверженно сыновей спасать за большое спасибо.
– Кто-то и этим должен заниматься…
– Кто-то должен… Это ты правильно сказал. Так вот этот кто-то пусть и занимается, – оборвала жена. Она теперь говорила жестко, зло, с надрывом. После такого тона, по опыту знал Александр, обычно следовали слезы. – Я, Саша, к твоему сведению, еще молодая, я еще пожить хочу, а не в обносках десятилетней давности ходить. А на твою получку даже полушубок более или менее приличный не купишь. Ладно, самому тебе ни хрена не надо, так обо мне, о детях подумай! Ты вот пришел на ночь глядя, ужин тебе разогревай и подавай! И не поинтересуешься, сколько что стоит в магазине и сколько чего на твое пособие по нищете, которое ты по привычке денежным довольствием называешь, купить можно. Мне семью кормить не на что, понимаешь ты или нет? Яблоки несчастные купишь – а потом глядишь, чтобы детвора их в один присест не умяла… А тебе на это чихать с высокого места, «жила бы страна родная – и нету других забот»… Вот только платить тебе не хочет ни твоя страна, ни твой любимый народ. Мне ведь стыдно где-то говорить, что у меня муж работает в милиции. Ты-то не знаешь, что люди вас всех считают ворами, взяточниками и мастерами только демонстрации нищих старушек разгонять.
– Я свое дело честно делаю…
– Ax-ax-ax, поглядите на него, он свое дело честно делает!.. Да кому она на хрен нужна, твоя честность, объясни? Что я, суп из нее буду варить, что ли, твои любимые вареники с картошкой лепить? Так сообщаю тебе: навара из честности не бывает. При социализме она, честность твоя, как-то еще ценилась. А теперь – посмотри вокруг! – все хапают где только можно.
– Ну, а мне что хапнуть? Хочешь, завтра с работы пачку скрепок и дырокол принесу?
– Тебе все шуточки! – всхлипнула жена. – Дырокол… Вон Семенова недавно платье себе новое купила – закачаешься. Что, тоже за пачку скрепок?
– Что-то я тебя не пойму, мать, – нахмурился Александр. – Что ты мне предлагаешь?
– Ой-ой-ой, какой мы страшный! – сквозь слезы зло засмеялась Людмила. – Какой мы принципиальный! Да ни на какое преступление я тебя не толкаю, успокойся. Не надо взяток брать, такого дурака, как ты, тут же поймают и посадят. И мне же придется тебе передачки носить… Но я так понимаю, что ты у нас в семье мужчина, глава семьи, если можно о тебе так выразиться. Так будь добр, как мужчина и так называемый глава семьи, обеспечь своей семье хоть сколько-нибудь приличное существование. Вон Семенов…
– Да отцепись ты от меня со своим Семеновым! – не выдержал Максимчук. – Тоже мне, идеал нашла!.. Посмотри вон на Самопалова. Он и получает меньше меня, и жена не работает, и ребенок маленький… А ему жена не тычет на каждом шагу тем, кто и сколько имеет.
Александр раздраженно поднялся и начал протискиваться из кухни.
– Нашел кого мне в пример ставить, – опять зло хохотнула Людмила. – Да на Жанку Самопалову посмотришь – три ночи кошмары будут сниться. Конечно, она будет за своего Олега обеими руками держаться…
– Да, Жанна не так красива, как ты, – стоя на пороге кухни и едва сдерживаясь, проговорил Александр. – Но о своей семье она думает не меньше, а то и побольше твоего.
Ну а по доброте и заботе о муже тебе с нее пример надо бы брать. Во всяком случае, скандалы мужу она не устраивает, пока не даст ему поесть.
В комнате он сел в кресло и невидяще уставился на экран телевизора, по которому крутили какое-то, как выражался Александр, «очередное мыло». Сзади неслышно подкралась Аленка. Ласкаясь, мягко прижалась к плечу.
– Не сердись на маму, – тихо сказала она. – Тетя Аля Семенова сегодня специально приходила похвастаться своим платьем. И сказала, сколько дядя Семенов теперь получать будет. Вот мама и расстроилась.
– Ладно, доченька. Не буду.
Аленка сунула руку в карман и достала комочек пережеванной жвачки.
– Ты хочешь кушать? На вот, пожуй…
– Спасибо, не надо. – Александр почувствовал, что на глаза наворачиваются предательские слезинки нежности к дочурке. – Если кого-нибудь начнешь обманывать, потом всем только хуже будет.
– А кто кого обманывает сейчас?
– Если жевать сейчас эту резинку, мы будем обманывать желудок. И ему кушать еще сильнее захочется.
– Какой ты у нас умный, папка. Так ты мне расскажешь про Миттерниха?
После таких слов Александру стыдно было признаться, что он и сам про Миттерниха знает лишь то, что такой когда-то где-то что-то делал.
– Хорошо, доченька, обязательно расскажу. Только не сейчас. Хорошо?
А сам пытался сообразить, где бы срочно прочитать об этом таинственном Миттернихе хоть что-нибудь.
Сзади прошелестела открывающаяся дверь.
– Пошли ужинать, дуралей принципиальный.
– Спасибо, язва завистливая.
Мир был восстановлен.
11.10.1994 г. ВТОРНИК.
Москва.
Неподалеку от станции метро «Шаболовская».
8.30
Утро выдалось на редкость красивым. Ярко сияло меж редкими облачками небольшое октябрьское солнце, обогревая последним теплом влажные от прошедшего ночью дождика улицы, густо устланные ковром опавшей листвы, которую дворники не успевали убирать.
Максимчук словно предчувствовал, что в ближайшие несколько дней будет не до любования природой, а потому от метро до Управления решил прогуляться пешком. Настроение было прекрасным. Его радовало солнышко, тепло, листья, как опавшие, так и цепляющиеся пока за ветки… И он не обращал внимания сегодня даже на то, что обычно раздражало – когда приходилось временами сходить с узкого тротуара на проезжую часть, обходя загромоздившие пешеходную дорожку автомобили.
Золотая осень… Бабье лето… Александр любил это время года. Сейчас бы в лес, по грибочки! Опенков в эту осень уродилось – косой коси! А у Максимчука были свои заветные местечки к северо-востоку от Москвы, на Лосином острове, за прудом у Опытного поля. Когда удавалось вырваться туда, привозил грибочки ведрами. Но только редко такие выходы удаются. Работа…
Управление располагалось чуть в стороне от улицы, за крошечным сквериком. Чем ближе подходил к нему Александр, тем острее чувствовал, как воспоминания об опенках вытесняются размышлениями о Сушеном, о похищенном мальчике, о других делах, поток которых становился все гуще.
Начинался новый рабочий день. И, как и подсказывало чутье, события стали раскручиваться, едва он переступил порог, с калейдоскопической быстротой.
Едва Александр миновал широкий экран стеклянных дверей, небрежно взмахнул пропуском и хотел было пройти мимо столика дежурного, как тот его окликнул:
– Саня, тебя Струшников уже два раза спрашивал. Срочно к нему.
– Не к добру, – вздохнул Максимчук. – Верная примета. Утро должно начинаться с красивой женщины. В крайнем случае, с приглашения на пиво. Но такое, увы, почему-то случается очень редко.
Дежурный усмехнулся, развел руками:
– Что ж поделаешь, Саня, такова «селявуха».
Струшников действительно ждал его. Едва Александр переступил порог, нетерпеливо указал на стул напротив.
– Значит, так, Саня…
– Утро доброе, Палыч!
– Здравствуй, здравствуй, Саня, извини, закрутился, забыл… Так вот. У Сушеного при аресте был изъят блокнот. Записей там до хрена и больше. Многие зашифрованы. Их сейчас прорабатывают. Но это к слову. Главное – имеется там один адресок, отмеченный восклицательным знаком. Как ты думаешь, чей?
Александр, немного ошарашенный напором обычно выдержанного начальника, привычно передернул плечами:
– Надеюсь, не нашего Управления?
– Брось свои шуточки! У Сушеного выделены адрес и телефоны, рабочий и домашний, Губермана!
Максимчук присвистнул:
– Ни черта себе!
Губерман был тот самый коммерсант, у которого накануне похитили сына.
– Вот тебе и «ни черта себе»! Не свисти, кстати, в моем кабинете. И без того денег нет… К слову о деньгах! Ты в курсе, что Семенов уходит?
– Палыч, меня уже достали этим Семеновым!
– Ну ладно тебе, не гоношись… Так вот я и подумал… Вспомни, в каком направлении шел Сушеный, когда мы его взяли за одно место.
Александр быстро прикинул направление движения Сухостоева.
– Погоди-ка… Это ж выходит, что он направлялся к Губерману!
– Вот и я о том же. В том направлении. Представляешь, какая выстраивается картинка, если мы с тобой правильно рассуждаем?
– Так-так-так, – пробормотал Максимчук. – Значит, Сушеный должен был принимать участие в похищении… Вот это новость!.. Следовательно, через него можно узнать, кто это сделал.
– Оптимист, – усмехнулся Струшников. – Так он тебе и признается… У него и предыдущих преступлений на «вышку» хватит. Чего же ради он станет признаваться в соучастии в подготовке похищения с целью вымогательства, в котором он реально не участвовал?..
– Эх, знали бы мы заранее!..
– Да, Саня, если бы нас прокуратура не торопила с его арестом или если бы мы отложили арест хотя бы на один день… Ну ладно, если бы да кабы – во рту выросли грибы… В общем, на откровенность Сушеного, думаю, нам с тобой особенно рассчитывать не приходится. А вот другое меня заинтересовало. Твоя машина вчерашняя… Ничего тебе это не навевает?
– Погоди-ка, Палыч! А ведь точно! Этот самый Шапти Галаев ехал в том же направлении, куда двигался Сухостоев. Второе: Губерман-отец говорил, что к нему за несколько дней до похищения приезжали в мастерскую смуглые ребята с совершенно пустяковой неисправностью в машине, которые интересовались его графиком работы.
Третье: чеченская группировка похищениями детей занималась и раньше…
– Все это верно, Саня. Но только пока что вилами по воде… А вот тебе козырь: осведомитель ребят из «этнички» подтвердил, что несколько дней назад видел нашего друга Сушеного в компании с Галаевым.
– Так чего же он раньше молчал?
– Он Сушеного в лицо не знал. Сегодня утром опознал по фотографии.
Александр лихорадочно соображал. Дело получало совершенно неожиданный поворот. Пусть даже все данные лишь косвенные, прямых улик против кого-либо нет. Но «рука Чечни» в этом деле, похоже, прослеживается. Как тогда, во время расстрела нескольких членов «дагестанской группировки». Или при убийстве «авторитета» из Подмосковья по кличке Султан. Да и самого Сулейманова, скорее всего, тоже свои же «замочили»… Во всех перечисленных случаях тоже никто не сомневался, что чеченцы к этому руку приложили, хотя доказательств ни разу обнаружено не было.
– Как бы то ни было, без разговора с Сушеным не обойтись, – произнес он раздумчиво.
– Несомненно. Вот ты с ним и побеседуй. И вообще, бери-ка ты это дело на себя. И Олега подключи. Ты у нас больше привык кулаками работать, зато он буквоед. Вот на пару и действуйте. Не против?
– Насчет Олега не против. А вот насчет дела… Всю жизнь мечтал, Палыч, с чеченцами поссориться, – хмуро обронил Максимчук. – Ведь их группировка, что амазонские муравьи-кочевники: кто бы ни оказался на их пути – сожрут и спасибо не скажут.
– Работа у нас такая, Саня. Кто-то должен и этим делом заниматься.
«Вот кто-то пусть и занимается», – вспомнил Максимчук слова жены. Но ничего Струшникову не сказал.
Александр тут же, от начальника, созвонился со следователем прокуратуры, который вел дело Сухостоева. Договорился о том, что прямо сейчас подъедет в СИЗО. И пошел в свой кабинет.
Олег уже сидел за своим столом.
– Саня, тебя здесь уже все обыскались.
– Кому и на кой дьявол я необходим?
– Не поминай нечистого без необходимости, – привычно одернул Олег.
– Если ты к месту и не к месту поминаешь чьих-то матерей и женщин легкого поведения, в этом греха не наблюдаешь? Ладно, давай выкладывай.
– Струшников…
– Только от него. Дальше.
– Жена…
– Потом. Дальше.
– Пономарев из прокуратуры…
– Что сказал?
– Побеседовать с Сушеным ты сможешь часиков в одиннадцать. Устраивает?
– Отлично. Ты едешь со мной. Дальше.
– Губерман. Утром опять звонили его «друзья» и требовали уплату выкупа.
Сообщили, что парня вывезли из Москвы.
– Разговор записан?
– Естественно. Говорил русский, во всяком случае, без акцента. Звонок был из автомата, из центра, район Китай-города. Речь правильная, грамотная. Дал три дня на размышление и на то, чтобы приготовить деньги. Выплата выкупа в субботу.
Александр призадумался:
– Три дня, говоришь?.. Давай-ка прикинем, что мы можем сделать, с чего начнем.
– Погоди-ка, Саня… Давай сначала с Сушеным поговорим, а потом уже начнем план составлять.
– Ольгерд, дружище, от тебя ли я это слышу? Это я, что тот ковбой: сначала стреляю, а потом думаю. Но ты-то у нас бумажная душа. Ты же всегда заранее составляешь тридцать три плана, а потом начинаешь подбирать, по какому из них действовать!
– Не иронизируй, тебе это не идет. Поехали лучше, а то можем опоздать. Тем более машины нет, придется добираться на своих двоих…
Москва.
СИЗО.
11.00
Сухостоев держался спокойно и независимо. Он свободно откинулся на спинку стула, положил ногу на ногу и с любопытством разглядывал вошедших оперативников. Весь вид его говорил: немало вашего брата я на своем веку повидал, со многими общался, вряд ли вы сможете мне сказать что-нибудь, чего я еще не слыхал, а впрочем, кто знает, послушаем, что скажете умненького, теперь мне особо торопиться некуда, мое дело сидеть и слушать, ваше – разговоры разговаривать…
Максимчук лично встречался с ним первый раз. Но по рассказам коллег относился к нему с некоторой долей уважения. Александр понимал, что перед ним убийца и разбойник, на котором клейма негде ставить. Именно таким в старину ноздри рвали и буквы ВОР на лбу выжигали. И тем не менее была в Сухостоеве какая-то бандитская гордость, что ли. Он был преступником еще старой закалки, из тех, кто старался соблюдать культивировавшиеся раньше в его среде некоторые правила, некий кодекс чести, если, конечно, так можно об этом сказать. Таких воровских «старообрядцев» в криминальной среде остается все меньше, им на смену идет иное поколение. Эти, новые, уже не стараются, как то было раньше, выглядеть поскромнее, понезаметнее, скрывать от посторонних взоров свои возможности и доходы. Нынешние «лидеры», «воры в законе» и прочие «авторитеты», напротив, тягаются между собой в том, чтобы поэффектнее демонстрировать богатство и возможности. У них даже стиль взаимоотношений с теми, кого они обирают, изменился. Теперь преступники становятся в отношении своих жертв все более беспощадными. «Авторитеты» старой формации никогда не отбирали последнего, не «наезжали» на людей скромного достатка… В свое время Александра, тогда еще молодого человека, заинтересовала информация об одном «воре в законе», некоем Вовчике Сыре, который был известен в Ашхабаде тем, что, если его «подчиненные» отнимали что-то у простого работяги, Вовчик заставлял вернуть украденное…
Сейчас таких блюстителей старой воровской школы остается все меньше. На смену им приходят «беспредельщики», люди жестокие, беспринципные, беспощадные.
Ну а такие, как Сухостоев, постепенно становятся едва ли не реликтами в своей среде, в формировании которой сами же принимали участие. Он по-прежнему соблюдал те правила, которые раз и навсегда для себя выработал. Он никогда не трогал людей небогатых, грабил коммерсантов только с очень большими доходами. Но при этом не разорял их вконец. И никогда не применял силу без крайней нужды.
Его хорошо характеризовал такой случай. Когда Сушеный сидел в последний раз, как-то напросился на прием к начальнику «зоны».
– Я собираюсь покинуть вас в ближайшем будущем, – вежливо предупредил он. – Разумеется, незаконным путем. Поэтому хочу заранее принести извинения тем из ваших солдат, которым не посчастливится именно во время моего побега оказаться на посту. Ну а перед вами лично и другими офицерами извиняюсь за то, что у вас из-за моего побега, очевидно, будут большие неприятности.
Начальник колонии, ошарашенный такой наглостью, не нашел ничего лучше, как спросить:
– А зачем же ты мне об этом сообщаешь?
– Сушеный никогда и ни на кого не нападал со спины и без предупреждения. И от моих рук еще ни разу не пострадал никто незаслуженно. Солдат же человек государственный, это не офицер, который свою судьбу добровольно выбрал, солдат не виноват, что ему «зону» охранять приходится. Его грех обижать. Тем не менее в этот раз кто-то из них пострадает…
Начальник счел это заявление хулиганской выходкой, запер Сухостоева в карцер. Но не вечно же его там держать! Выпустили. И тот вскоре сбежал-таки. Каким образом – никто так и не дознался. Просто исчез, будто по воздуху улетел. Очевидно, у него заранее был разработан тщательный план. Скорее всего, и сообщники имелись. Сбежал, в общем.
Жертвами его стали двое солдат. Один, связанный «козлом» и с кляпом во рту, почти сутки пролежал под ветошью в кладовке, пока его обнаружили. Другого Сухостоев ударил чем-то тяжелым по голове, и у того оказался перелом основания черепа…
Вот этот-то человек, про которого в воровской среде легенды ходили, и сидел сейчас перед Максимчуком, со спокойным любопытством его разглядывая. Самопалов пристроился чуть в сторонке, внимательно следя за ходом допроса. Именно он должен был выхватывать из разговора то главное, что могло бы пригодиться впоследствии.
– Ну что, Алексей Дмитриевич, поговорим? – предложил Максимчук.
– Это ты меня вчера взял? – не отвечая на вопрос, поинтересовался задержанный.
– Я.
– Класс, – с уважением произнес Сухостоев. – За мной не раз уже охота шла. У меня ведь чутье, как у добермана, нутром чуял я, что ведете меня. И тебя просек, когда ты из машины вылез. И вдруг ты раком становишься. Ну как тут подлянку заподозрить?.. Класс!
Александру похвала польстила. Да и уважение к Сушеному повысилось – это достойный противник, коль может так принимать поражение.
– А ты, Митрич, меня разочаровал, – ответил он. – Знаешь, я ведь о тебе давно уже слышал, с уважением к тебе относился. И вдруг ты пошел на такое… Не ожидал от тебя подобного, никак не ожидал…
– Ай-ай-ай, как же это я так доверие уголовки потерял… – всплеснул руками задержанный. – Надо же, три ночи теперь спать не смогу… Так чем же это я тебе не угодил, начальник?
– Ну как же? К любому человеку, когда он поступается принципами, относиться начинаешь… как бы это сказать… с брезгливостью, что ли.
– Ой, мной уже даже брезгуют! Может, побрезгуете тогда меня и держать здесь? Я бы не против… Да за что ж такая немилость, а? Объясни толком, начальник, просвети, что же в моем поведении такого для тебя некрасивого? Может, оправдаюсь еще перед тобой, доверие твое верну… Как же жить мне без доверия твоего… Что тебе надо-то от меня, начальник?
– Мне надо? Да нет, ошибочка выходит. Мне, собственно, от тебя вообще ничего не надо. Просто не пойму я, Митрич, как же это ты решился пойти на похищение ребенка? С твоими-то принципами, а? Перед солдатом, который тебя охранял, извинился заранее, прежде чем его по голове это самое… звездануть. А здесь – ребенок… Ну, бери за жабры отца, раз уж считаешь, что его можно подоить… Но мальца… Некрасиво, Митрич, не по-мужски.
Сухостоев… покраснел. Это было так неожиданно, что Александр даже замолчал. А Сушеный полез в карман, хотел, очевидно, достать платок. Но так как его там не оказалось, вытер покрывшийся испариной лоб рукавом. Максимчук хотел было что-то сказать, но уловил движение Олега. Тот показал: молчи, мол.
