Николай Шолохов
Прыгай. Беги. Замирай
© Шолохов Н., текст, 2022
© ООО «Издательский дом «КомпасГид», 2022
* * *
Если немой напишет своё имя на колоколе, он обретёт голос.
Старинное европейское поверье
Step 0. Silence. Тишина
Дар слова. Им он не обладал никогда. Как бы сильно ни хотел. Как бы яростно ни рыдал. Как бы неистово ни бил в стену кулаками.
Тщетно. Он был лишён этого дара.
Stress. Акцент.
Change of level. Смена уровня.
Next level. Следующий уровень.
Step 1. The Call. Зов
Так же сильно, как и в физическом мире, сайфер (круг) находится в мире звуков. Когда опытных би-боев спрашивают об их первых воспоминаниях, связанных с хип-хопом, они почти всегда выделяют далёкое эхо ломаного ритма в качестве одного из самых важных элементов всего пути[1].
Joseph G. Schloss., из книги «Foundation: B-boys, B-girls and Hip-Hop Culture in New-York»
Вокруг него толпится множество людей. Он чувствует себя словно в западне. Толпа зажимает его в тиски, и несколько мучительно долгих секунд он не может пошевелиться. Ужас. Отнятая свобода движения – отсутствие спасительного глотка воздуха – и невозможность обратиться к этим людям. Да и зачем?
Может, для того, чтобы им помочь. Или, наоборот, получить помощь. Просто поговорить. Найти друга, найти семью, найти любовь. Найти себя. Потерять себя. Вернуть себя.
Beat. Пауза.
Это невозможно.
Металлический зев чудовища проглатывает его. Остается лишь скрыться, развоплотиться в чудовищных недрах, стать никем и ничем, биомусором, нелепой маской, размалёванной куклой, пустым мешком из кожи и костей, немым манекеном с маркировкой «Дмитрий Волчков».
Он прикладывает к сканеру магнитную карту. На экране турникета загораются зеленые цифры оставшихся поездок. Потолкавшись немного в проходе, он идет к эскалатору. Идеально чистые, блестящие чёрные кроссовки с белой прослойкой подошвы и логотипом-галочкой встают на ступень металлической ленты.
Слева и справа от него сразу же возникает бесконечный биоконвейер. Мужчины и женщины. Дети и взрослые. Молодые и старые. Блондины и блондинки, брюнеты и брюнетки, рыжие. С вьющимися волосами, с прямыми волосами, без волос. В чёрных куртках, в белых куртках, в зелёных куртках. С зонтами в руках, с зонтами в ногах, с зонтами в сумках. С улыбкой, с бутылкой, с посылкой. Задумчивые, весёлые, пьяные. Всякие.
От девушки рядом с ним приятно пахнет духами последней осенней коллекции. Ловко придерживая сумочку на сгибе локтя, она печатает своей подруге «уже поднимаюсь» и слегка улыбается. Через несколько ступенек от неё серьёзный человек в кожаном пальто и широкополой шляпе читает «Постороннего» Камю. По соседнему эскалатору неторопливо идёт флегматичный рослый мужчина. Молодой армянин, который спускается следом, поневоле сбавляет ход, с раздражённой улыбкой глядя мужчине в затылок.
Обычная сентябрьская пятница, обычная станция метро. Необычный город, Санкт-Петербург.
Дима всматривается в бесконечный калейдоскоп лиц, по привычке пытаясь найти в нём одно, знакомое и особенное. Её лицо.
Её тёмно-каштановые глаза со звёздочкой-искоркой в глубине. Её шёлковые волосы, её улыбку, её руки, её, её, её… стоп-стоп-стоп. Её лица здесь нет и быть не может.
Transition. Переход.
Дима переводит взгляд на спину человека, стоящего перед ним на эскалаторе. Точнее, на белый рюкзак с затейливым рисунком из разноцветных прямоугольников. В них смутно угадывается что-то знакомое…
Freeze! Замри!
Фруктовое мороженое в холодильнике со льдом, лето 1995 года, пляж. Морские волны лениво треплют песчаный берег. Смех, жара, солнце. Ему три года, и, кажется, он счастлив.
– Димочка, хочешь фруктового льда?
– Хотю.
Высокая красивая женщина в изящной соломенной панамке и синем платье улыбается темноволосому, востроглазому мальчику. Она достаёт кошелёк, отсчитывает купюры и протягивает их продавцу. Он что-то шутит, мама улыбается. Но Дима замечает, что её улыбка уже другая, совсем не похожая на ту, которой она улыбалась ему секунду назад. Эта – для чужих. Слабая, чуть-чуть беззащитная.
Они садятся на скамейку, и мама протягивает ему фруктовый лёд на палочке. Дима начинает с энтузиазмом его глодать – и сразу же больно ударяется зубами об твёрдое лакомство. Мама сочувственно смеётся.
– Подожди чуть-чуть, пока подтает.
Но он не может ждать и жадно вгрызается в лёд, неуклюже проведя им по щекам и носу.
– Ты замазался, сынок. – Мама ловким движением фокусника материализует в руках салфетку и, наклонившись к нему, вытирает его сияющее личико.
– Вкусно?
– Ага!
– А у меня для тебя подарок.
Из сумочки появляется тёмно-синий волчок. Мама кладёт его на асфальт и – РАЗ! – раскручивает. Дима заворожённо следит за его цикличным движением…
– Нравится? – Сияющие от счастья глаза служат ей ответом. – С днём рожденья, сынок!
А с моря дует свежий ветер, и мамины волосы развеваются в лучах яркого солнца. Одна из прядей легонько щекочет мальчику нос, играясь, словно небольшая весёлая собачонка. И Дима смеётся по-детски беспечно, а во рту ещё приятно немеет нёбо, и в руке зажато мороженое – бесценное сокровище, на которое он бы не променял всё богатство мира.
У его ног вращается волчок, а вокруг – целая Вселенная.
Около выхода с пляжа их ждёт папа. Он немного раздражён, ведь они опаздывают, а на сегодня запланирована куча дел: экскурсия по катакомбам, на которой будет жуть как скучно, но, может, и капельку интересно, затем они хотели перекусить где-нибудь в укромном месте… но это будет уже потом… то есть это было потом. Было…
Stop! Стоп!
Acceleration. Ускорение темпа.
Дима смотрит на цепочку людей, едущих по соседнему эскалатору. Неопрятная женщина лет сорока пытается наскоро перевязать свой шарф.
И снова эти цвета: белый, светло-коричневый, чёрный. Три тонкие красные полосы сбоку.
Он видел этот шаблон миллион раз. Он видел его в виде шарфа, в виде пледа, в виде рубашки, в виде пальто. Он видел его на термосе, на покрывале, на платке. Как-то раз он даже видел кресла и диваны, обтянутые этим обезображивающим клетчатым рисунком. Этот узор преследовал его.
Freeze! Замри!
Он идёт в школу. Осенние листья падают, падают, падают на асфальт. Ветер подбирает их и несёт к последнему приюту. Слабый дождь лениво постукивает по асфальту. Лёгкая дымка обволакивает опавшую крону, стелется меж изогнутых силуэтов осин и клёнов, оседает на запотевших окнах трамвая. Дима, словно в полусне, чертит на мутном стекле своё имя.
Acceleration. Ускорение темпа.
Школьный коридор. Шестой класс. Он, как обычно, забился в дальний уголок и читает учебник по русскому языку. Сегодня они будут писать контрольную, а потом на уроке литературы ему придётся рассказывать наизусть стихотворение «Зимняя дорога» Пушкина. Но ведь он не может говорить.
Stress. Акцент.
Tardation. Замедление.
Нет, он выучил свой урок. Вчера, придя домой после школы, он честно открыл книгу и запомнил каждое слово. К сожалению, понимал он далеко не всё. Некоторые выражения были ему незнакомы, а значение других таинственным образом ускользало от него. Тем не менее он наслаждался и восхищался стихами, он будто слышал голос поэта в своей голове, он прожил и прочувствовал каждую строфу, каждое слово.
И всё бы хорошо, но кроме того, чтобы запомнить стихи, их надо было произнести с чувством, с расстановкой. При всех! И вот здесь у Димы Волчкова, ученика 6 «Д» класса городской школы № 17, появлялась серьёзная проблема.
– Волчков, к доске!
Он выходит и поворачивается к классу. На дальних партах кто-то хихикает, кто-то положил голову на вытянутую руку и спит, прикрывшись учебником, кто-то пишет, кто-то рисует, кто-то перешёптывается. С десяток пар глаз смотрят на него. Среди них и её глаза: две прекрасные и таинственные изумрудные вселенные.
Он наскоро проговаривает стихи у себя в голове. Волна поэзии захлёстывает его, он набирает воздух в лёгкие и… издаёт нечленораздельное бульканье.
Класс покатывается со смеху. Все, кто спал или занимался чем-то посторонним, теперь показывают на него пальцем.
– Ха-ха-ха!
– Он прямо как суп на плите – буль-буль-буль!
Дима краснеет и хочет провалиться сквозь землю.
Наконец вмешивается учительница:
– Так, класс, ротики закрыли. Волчков, попробуй-ка ещё раз.
– Н-н-н-но, Ир-ра-аид-да-а-а-Алекса-ан-д…
– Н-н-нё-о… – пародирует его белобрысый парень за третьей партой. Все снова смеются. Даже она, зеленоглазая Лена Смольникова, обладательница его сердца.
Да что с ним не так?!
Несколько секунд все неотрывно смотрят на очень худого, молчаливого, почти исчезающего в мешковатом синем свитере с белыми оленями мальчика со странными, взвихряющимися вверх и чуть вправо волосами.
В глазах Димы Волчкова блестят слёзы. Он прикрывает лицо рукой и выбегает в коридор, оставив дверь класса нараспашку.
Учительница, улыбаясь, медленно, с чувством и с расстановкой произносит:
– Вот видите, ребята, какой тяжёлый труд – поэзия.
Новый приступ хохота.
Но Дима его уже не слышит.
Stress. Акцент.
Acceleration. Ускорение темпа.
Это было спустя несколько месяцев после того случая.
Красное солнце раскалёнными когтями продиралось сквозь горизонт. Утро выдалось холодным, свежим и ясным. Им – ученикам всей параллели шестых классов – нужно было пробежать километр. Мальчики, одетые в одинаковые спортивные штаны и белые майки, выстроились на заднем дворе школы. Физрук, сорокалетний плечистый мужик с хриплым голосом и глазами навыкате, дунул в свисток, и они побежали.
Дима бежит.
Stress. Акцент.
В голове тысяча мыслей. Они мешают расслабиться, напрягают все мышцы в теле, взвинчивают нервы. Но вскоре они исчезают, как если бы в кувшине с гнилой водой кто-то проделал дырку и вся пакость вытекла наружу, освобождая пространство внутри.
Вскоре остались только звуки: удары кроссовок об асфальт, размеренное дыхание, редкие порывы ветра и бешеный стук сердца.
Вдох-выдох. Вдох-выдох. Вдох-выдох. Это же так легко.
Harmony. Гармония.
В тот раз ему не удалось прийти первым. Зато он попал в первую десятку, после чего его приметили и позвали участвовать в школьных соревнованиях.
Transition. Переход.
В седьмом классе он всё-таки решился подойти к Лене.
Он тщательно подготовился в тот день – постирал и погладил рубашку и брюки, сделал зарядку и даже позаимствовал у отца, из его письменного стола, чёрный флакон с духами. Чтобы найти заветный пузырёк, пришлось постараться – слишком много места в ящиках занимали пустые бутылки от дешёвого коньяка.
Чистый и надушенный, стоя перед зеркалом в ванной, Дима полчаса приводил в порядок волосы. Напрасная трата времени – вихры всё так же взвивались вверх и чуть вправо. Но, по мнению Димы, получилось неплохо.
И вот он стоит перед первой красавицей класса и хочет пригласить её в кино.
– Ле-е-ен, привет.
– Волчков? Чего тебе? – Зеленоглазая красавица с накрашенными ресницами посмотрела на него со скукой и пренебрежением.
– Ты-ы-ы… н-не-е…
Её глаза вдруг округляются, а навязчивый образ Диминых сновидений – мягкие губы – кривится в усмешке. Он тоже улыбается: наверно, Лену веселит его произношение. Но она смотрит ему за спину. Дима оборачивается – и видит того самого белобрысого парня, третья парта, ряд у окна. Пока они говорили, он стоял сзади и беззвучно передразнивал Диму. На лице у него расплылась самодовольная ухмылка.
Kick. Удар.
Дима бросается на соперника. Раздаётся девчачий визг. Разозлённому Диме прилетает удар локтем в живот. Он в ответ бьёт обидчика кулаком в челюсть. Противники яростно кувыркаются по школьному коридору, пока над ними не возникает Ираида Александровна со своим извечным шарфом с ненавистным ему узором. Много позже Дима узнает, что он называется «английская клетка Бёрберри».
– Что тут происходит? – спрашивает она. Голос дрожит от негодования и исполнен типично преподавательского чувства превосходства.
– Ираида Александровна, мы разговаривали с Олегом, когда этот урод набросился на него!
– Лена! – Учительница прерывает её и вопросительно смотрит на Диму.
– Так и было! Он просто набросился на меня! – жалуется белобрысый, потирая покрасневшую шею.
Дима хочет что-то сказать в своё оправдание, но замирает на полуслове.
Звенит звонок. Толпа учеников начинает редеть.
– Вы двое, – говорит учительница, – марш на урок! А ты, – презрительный взгляд в сторону Димы, – живо со мной в кабинет завуча.
Издевательская улыбка Лены Смольниковой. Холодное лицо преподавательницы и её уродливый клетчатый шарф. Спина Лены, исчезающая в дверях класса. Скользкий паркет школьного коридора.
Beat. Пауза.
Acceleration. Ускорение темпа.
Вскоре он стал прогуливать школу. Вначале ему часто звонили домой, вызывали к завучу, угрожали исключить. Но после того, как его отец, очухавшись от запоя, пришёл в школу и высказал всё, что думает о системе образования, больше никто не мешал старенькому телефону семейства Волчковых мирно дремать на столе в прихожей.
В восьмом классе у Димы было тридцать процентов прогула. В девятом классе – шестьдесят. В десятый класс он так и не пошёл.
Transition. Переход.
Tardation. Замедление.
Дима Волчков жил в старом многоэтажном доме. Его бледно-жёлтый фасад выходил в переулок, а тыл, сросшись с другими безликими зданиями, образовывал с десяток дворов и двориков, соединённых тёмными сквозными арками. В одном из таких дворов Дима случайно встретил своих будущих друзей.
Однажды, когда он вместо школы в одиночестве блуждал по району, к нему подошёл незнакомый парень:
– Эй, пацан, мелочугой не выручишь?
«Пацан» покопался в карманах и сунул парню десять рублей, от чего тот сразу заулыбался:
– Спасибо, братишка.
Дима порадовался, что так быстро прошёл путь от «пацана» до «братишки», и собрался уже уходить, но парень внезапно добавил:
– Слышь, а я тебя знаю. Ты из двенадцатого?
Дима кивнул.
– Кипиша знаешь?
Дима покачал головой.
– Ты чё, язык проглотил?
– Не-е-ет. Не з-знаю.
– А-а. Ну ладно. Спасибо за монету, даром не пропадёт. Слушай, раз ты местный, приходи к нам на пятачок в шесть. Там и Кипиш будет.
Дима кивнул.
– А я – Белый. Ну, бывай.
Вот так и получилось, что Дима от скуки пришёл к «пятачку». Это было что-то типа дворика со скамейками, где тусовались подростки со всего района. Стены домов, испещрённые граффити и тэгами, отлично гасили любые звуки, скамейки и обрезанные чахлые тополя обеспечивали уют, а три сквозных прохода – возможность при случае драпануть. Идеальное место.
Белый стал личным Диминым гидом в этом новом захватывающем мире. Он был старше всего на три года, а выглядел так, словно ему стукнуло тридцать. На его массивном черепе с редкими белёсыми пятнами вместо волос виднелись подозрительные отметины. У него были чёрные ногти на руках, самодовольная ухмылка, а на левой щеке – рваный шрам. Говорил он громким хриплым голосом и постоянно похабничал.
Его дружки тоже были ребята не промах. Иногда они отлучались в подъезды, а когда возвращались, то на их губах играла глупая улыбка, речь ускорялась, а зрачки напоминали два тёмных пустых колодца. Этим парням и девушкам далеко было до совершеннолетия, но развлекались они совершенно без тормозов.
Диму воротило от алкоголя. Наблюдая за тем, как отец каждый день напивается, он поклялся себе: «Ни за что на свете не стану таким же». Но вот сигарета скоро стала для него естественным продолжением руки. Дима и сам не заметил, когда успел так привыкнуть к маленьким оранжево-белым палочкам. Из-за этого он чувствовал себя слабаком, но остановиться уже не мог.
Он всё чаще ходил «потусоваться» на пятачок и всё реже удостаивал своим присутствием школу.
В школе его никто не понимал. Единственным местом, где он не замыкался в себе, стал физкультурный зал, а единственной отдушиной – бег. Это приносило спасительную пустоту. Но стоило Диме остановиться, как его засасывала Зона Отчуждения. Друзей в школе он завести не сумел. Даже его соседка по парте за несколько лет едва ли сказала ему пару слов. Он был обречён стать изгоем.
А вот с проблемными ребятами на «пятачке» сойти оказалось нетрудно. Они сами были изгоями и поэтому сразу угадали в Диме родственную душу. Правда, он ни с кем не откровенничал. Даже если бы захотел, не смог. Дима молчал, скалился над очередной сальной шуткой Белого, целовался с пьяными девицами из двора и курил сигарету за сигаретой, всматриваясь в беспросветное небо, на котором едва ли можно было разглядеть далёкие звёзды.
Stop! Стоп!
Acceleration. Ускорение темпа.
Эскалатор уносит цепочку людей всё ниже и ниже. Эта станция считается одной из самых глубоких в мире. Дима откидывает со лба упавшую прядь волос и морщится от воспоминаний. Вся эта круговерть случайных сцен напоминает безумие.
Резкий выкрик слева – пьяный спор между плечистым таджиком и небритым мужиком в спортивных штанах.
– И чего будет??? – орёт мужик.
Freeze! Замри!
– И где ты был??? – орёт невменяемый отец, когда Дима вваливается в прихожую, еле-еле держась на ногах.
В тот день они с ребятами сидели у одного товарища на квартире. Там Дима попробовал кое-что новое. Под смешки парней он вдохнул глубоко – и вначале не почувствовал ничего, но затем это началось. Сперва он ощутил небывалую лёгкость и уверенность в себе. Казалось, весь мир, словно наливное яблочко с дерева, вдруг подкатился к ногам, ожидая, когда у парня наконец хватит решимости его подобрать. Всё стало так просто, понятно. Планы казались легко осуществимыми, а дорога жизни ясно расстилалась впереди. Оставалось только сделать первый шаг… Но вдруг закрутились-завертелись мрачные набережные, оранжевые огни и тёмные переулки, бесконечные разговоры обо всём и ни о чём сразу, обрывки фраз, откровения… Всё это кружилось в зловещей пляске, а Дима зачем-то шёл всё дальше и дальше.
В конце прогулки на его лице застыла глупая улыбка. Ему казалось, что он понял всё на свете, хоть он и не мог припомнить ни одного слова, ни одной мысли из своих ночных прогулок.
И вот Дима вернулся домой, с пятого раза повернул ключ в замке и, смеясь, ввалился в неосвещённую прихожую. С трудом нащупал выключатель и скинул грязные стоптанные кроссовки, далеко не сразу заметив плечистого мужчину с неряшливой бородой, возникшего над ним внезапно, словно грозовая туча.
– ГДЕ ТЫ БЫЛ?
Молчание.
– Я ТЕБЯ СПРАШИВАЮ, ГДЕ ТЫ БЫЛ?
Молчание.
– СЕЙЧАС ШЕСТЬ ЧАСОВ УТРА, ГДЕ ТЫ БЫЛ?
– Да ка-а-кое тебе дело? Тебя не ждёт гора Ар-р-рарат?
Мужчина молча подходит к сыну. Тишину разрезают три звонких, хлёстких удара. Щёки моментально розовеют, а два тёмно-синих овала обретают осмысленность. Исчезает зловещая пляска огней. Им на смену приходит ярость.
Поймав взгляд сына, отец моментально протрезвел и обнял его. Из глаз отца катились слёзы, он гладил Диму по спине и по волосам.
– Прости, прости, прости меня. Я не знаю, что творю.
Дима кивнул, с отвращением отмахнулся и ушёл в свою комнату. Эйфория испарилась, силы тоже куда-то делись. Теперь его знобило, а сердце стучало так, будто хотело проломить рёбра. К горлу подкатывала тошнота.
Дима лёг и закрыл глаза.
С отцом они ещё месяц после этого не разговаривали.
Acceleration. Ускорение темпа.
Дима бежит. Вдоль набережных, мимо деревьев, по замёрзшим паркам, вдыхая холодный ветер с залива. Он меняет темп бега: быстро, медленно, очень быстро, словно метеор, бег на месте, бег вверх-вниз по ступеням и мостам, бег на пятках, бег на носках.
Только в эти мгновения полного напряжения воли и мышц он чувствует себя свободным, почти счастливым. Первые шаги даются с трудом, но вскоре кровь несётся по венам быстрее, а на душе становится легче. Ко второму километру на лбу и висках выступают капли пота. К пятому в теле появляется ощущение невесомости. После часа беспрерывного бега невозможно остановиться. Приступ эйфории на пятнадцатом километре.
Зрачки с луну. Дыхание ровное. Люди, здания, машины, фонари – всё проносится мимо. Затем снова дверь подъезда, снова пьяный отец, снова Зона Отчуждения размером с галактику. И снова миллион навязчивых мыслей в голове, и ненависть, ненависть, ненависть.
Noise. Шум. Noise. Шум. Noise. Шум. Noise. Шум.
Beat. Пауза.
Transition. Переход.
Дима опять разговаривал со сфинксом. Розовато-серый сфинкс, вместе с братом-близнецом несущий свой вечный дозор на набережной, – единственное существо, кому он мог довериться в этом мире. Дима приходил к нему, стоял около его массивной лапы и вёл нескончаемый мысленный диалог с куском камня. Или монолог?
Он рассказывал сфинксу о своих печалях, об отчуждении, о мечтах, а тот внимательно слушал и никогда не перебивал. Идеальный собеседник. С его братом отношения у Димы как-то не заладились.
В тот день он снова пошёл в сторону набережной. Вдоль дороги текла небольшая речка с тёмно-зелёной мутной водой, в которой, словно запутавшись в клейкой патоке, тяжело и беспокойно передвигались грязно-серые утки. Дома, дома, провода. Тяжёлые облака. Пустырь. Парк. Завод.
Завод. Старый заброшенный завод, куда Дима несколько раз лазил в детстве. Раньше здесь изготавливали что-то из железобетона. Отец даже проходил тут практику. Он рассказывал Диме об этом месте. Давно, когда они разговаривали.
Длинные ржавые покорёженные балки, грязные контейнеры, полуразрушенные и покинутые цеха. Всё железобетонное давно растащили на металлолом предприимчивые люди. Осталось только битое стекло, использованные презервативы, выброшенные шприцы. И музыка.
Музыка?
Музыка!
Stress. Акцент.
Drum. Барабан. Drum. Барабан. Drum. Барабан.
Drum. Барабан.
Base. Басовая партия.
Trumpet. Guitar. Horns. Трубы. Гитара. Духовые.
Stress. Акцент.
Он действительно слышит музыку!
Из недр покорёженных цехов, разрывая забвение в клочья, гремит неумолчный ритм. Стены трясутся от рокота басов. Звенят весёлые струнные, отражается эхом рифмованный речитатив. Скрип кроссовок. Задорные возгласы. Смех.
Дима замирает на полушаге, разворачивается, перелезает через ограду и медленно идёт на звук. На зов.
Он видит просторный, пыльный цех с дырами в потолке. Прямоугольный магнитофон, кусок линолеума шесть на шесть метров и силуэты в ярких одеждах, которые выделывают под музыку фантастические кульбиты.
Во все стороны бьют волны энергии.
Всё вибрирует.
Change of level. Смена уровня.
Next level. Следующий уровень.