Николай Шамрин
Баба Маша
Ох, много, мои матушки,
И слез я пролила,
И знала горя горького,
И нужд перенесла!
Тут бог послал безвременье…
И.С. Никитин
В армии любят шутки и юмор. Где-то там, в высоких штабах, какой-то «шутник» решил, что призывать резервистов и проводить дивизионные учения лучше всего зимой. Наверное, эта идея пришла ему в голову, когда он стоял у окна тёплого кабинета и наблюдал за пушистыми снежинками, падающими на тротуары улицы Фрунзе. В этом году середина января выдалась, если не суровой, то, по крайней мере, весьма холодной. Во всяком случае, старожилы, приехавшие в Восточную Пруссию в далёком 1946 году в первых эшелонах переселенцев, не могли вспомнить такую же зиму. Всю ночь я провёл на полигоне, подготавливая войсковое стрельбище к боевому слаживанию подразделений нашего полка. Наконец, проверив работу подъёмников последней мишенной линии, я влез в тёплую кабину 157-го и, подышав на ледяные пальцы, охрипшим голосом бросил водителю:
– В полк.
Водитель, из «партизан» оргядра, упитанный мужчина лет сорока, покачав головой, с сильным литовским акцентом предложил свой вариант:
– Поздно уже, капитан, давай, я тебя домой отвезу, заболеешь ещё…
У меня давно пропало желание обучать рядового-приписника азам субординации, поэтому я просто ответил:
– Не стоит. Рядом с полком живу, через забор, так что в любом случае домой везёшь. А мне ещё комбату докладывать.
Литовец пожал плечами, мол, тебе виднее, и, включив передачу, плавно тронул «ступу» в сторону центральной дороги полигона.
Комбат устало посмотрел на меня:
– Притомился? Выпьешь? С устатку, да не емши…
Я тяжело опустился на табуретку:
– Нет, вымотался, даже аппетит пропал.
Майор согласно кивнул головой и убрал початую бутылку «Пшеничной» в тумбочку канцелярского стола:
– Может оно и правильно… докладывай, что со стрельбами?
Я вытащил из кармана пачку сигарет и вопросительно посмотрел на командира, тот вяло кивнул:
– Чего там… кури на здоровье. – Затем поднялся и, подойдя к окну, в сердцах заговорил о наболевшем. – Сегодня последнюю партию «партизан» принимали из Паневежского района. Достали эти лабусы, все, как один пьяные, с трудом переодели и угомонили. Честно сказать, даже не знаю, как этим стадом почти месяц управлять. Да и замполит полка не к месту встрял, мол, подстригать насильно нельзя, только по желанию. Ему-то что, прослыл у приписников «отцом», а нам командиру полка батальон показывать. Комиссар-то и слова не скажет, что сам глупость сморозил, в стороне останется. Опять мне «гвозди» задницей выдёргивать…
Я сочувственно посмотрел на начальство. По большому счёту, комбат, вовсе и не был «комбатом», просто исполнял обязанности до прибытия нового командира. Не знаю почему, но командир полка с первых минут невзлюбил несчастного Алексея Алексеевича и на каждом совещании никогда не упускал случая «вставить» ему «по первое число».
Затянувшись табачным дымом, я, как мог, постарался успокоить начальника:
– Справимся. Одного-двух, самых буйных, отправим домой с «волчьей» отметкой, другие успокоятся. Да и запасы алкоголя у них не бездонные. Кстати, надо бы срочников оградить от общения с партизанами. Мужикам-то по сорок лет, от семей оторвались, вот и «отдыхают» на всю катушку. Мало ли… до драки, конечно, не дойдёт, но, бережёного и партком бережёт.
Майор с досадой посмотрел через плечо в мою сторону:
– Тоже мне, советчик! Уже переселили в отдельные кубрики… Ты, время не тяни, командир полка назавтра строевой смотр назначил. Экипировку «партизанскую» проверять будет. Так, что, готово стрельбище?
Затушив сигарету, я посмотрел на ссутулившуюся спину Алексея Алексеевича и, зачем-то выдержав паузу, доложил:
– Поле подготовил. Целых два участка, так что пехота отстреляется без проблем. С гранатомётчиками посложнее будет: одна тележка слетает с колеи. Мы грунт подсыпали, но, думаю, что ненадолго хватит. Только не пойму, почему я, командир роты, должен был ехать и, вместо приёма приписного состава, в «полях» загибаться? У тамошнего начальника штат полный.
Комбат вернулся за стол и резко пресёк крамолу:
– Хватит, а? Кто-то из штабных доложил командиру, что ты специалист по мишенной обстановке, вот он и подстраховался. Это тебе по прибытию из ЗабВО, не надо было языком трепать о своих «достоинствах»!
Я не стал возражать, тем более что комбат был прав, просто решил поставить точку в разговоре:
– Начальник учебного центра просил передать, что мы должны сами подготовить пункты обогрева, у него, видите ли, топлива нет для «буржуек».
Майор обречённо кивнул головой:
– Ладно, разберёмся, ступай домой. И чтобы к подъёму был как штык! Там и познакомишься… с «приписным составом». Отдыхай.
Собственно, торопиться мне было некуда, жена и дочь уже как три недели назад улетели к тёще, а хозяйка квартиры, баба Маша, с утра уехала на рынок в Шелуте, рассчитывая продать там свои швейные поделки. Пенсия хозяйки была небольшой, вероятно поэтому она и согласилась сдавать нам комнату в своей двухкомнатной квартирке. «Мой» дом, и впрямь находившийся за забором части, представлял собою кирпичное, двухподъездное строение в три этажа. Таких домов немало на этой окраине города. До депортации сорок шестого года, в них жили немецкие рабочие целлюлозно-бумажного завода, а сегодня здесь коротали свой век первые переселенцы и ветераны войны. Я не смог сразу открыть дверь подъезда: выпавший за вечер снег образовал сугроб у порога, а тепло коридорных батарей, оседая на металлических деталях конструкции, накрепко приклеило их друг к другу. «Соседи давно уже спят, – думал я, ногами расчищая крылечко, – ни одного следа нет. Целина, да и только». Наконец дверь поддалась, и в лицо ударил привычный дух тёплой темноты лестничной клетки. Лампочек не было: они либо перегорали от скачков напряжения, либо их выкручивал сосед, Юрий Иванович, живущий в квартире напротив. Хозяйка философски относилась к его проделкам: «Ты бы видел его лет тридцать пять назад… Леший, а не мужик, не чета нонешним. Лом на спор согнуть мог. Пускай его… Пенсию пропьёт, лампочки перебьёт, спьяну-то, а денег нет. Вот и выкручивает». Я, стараясь не стучать промёрзшими сапогами по деревянному полу, подошёл к двери и уже попытался вставить ключ в замочную скважину, как дверь отворилась и на пороге меня встретила улыбающаяся хозяйка:
– Заходи, сынок, поскорее, не выстужай квартиру-то. Промёрз, наверное, до самых костей?
Я немного удивился приветливости бабы Маши. Вообще-то, лично у меня с ней сложились хорошие отношения, что, впрочем, не мешало ей периодически подчёркивать своё «хозяйское» положение, а вот Сашу она откровенно недолюбливала. Может невольно завидовала её молодости, а, может были и другие причины. Бабские. До открытых противостояний дело всё-таки не доходило, а на мелкие склоки я старался не обращать внимания. Зачем? Всё равно, лучшего варианта в городе мы так и не смогли найти. Квартира и впрямь, неплохая, правда ванны и горячей воды нет, зато центральное отопление и туалет есть. Я стянул сапоги, повесил бушлат на вешалку и, ополоснув лицо и руки холодной водой, направился было в свою комнату, как из кухни раздался голос хозяйки:
– На кухню проходи, ужинать будем.
Я удивился ещё сильнее: одним из условием нашего проживания, баба Маша определила полную автономность в приготовлении еды. «Вот, что, ребята, – говаривала она, принимая плату за месяц, – деньги я с вас беру по-божески, так, что, не обессудьте: готовить-кормить не буду, и с ребёночком тоже сидеть не стану. Даже за плату. Ваше дитё, вот сами и справляйтесь. Ну и на мой хлеб-соль чтобы не рассчитывали». Памятуя о её, не всегда тактичных высказываниях, я попробовал возразить:
– Баб Маш, устал я, намотался за день и замёрз, как собака. Пойду спать лягу. Рано вставать завтра.
Хозяйка появилась в дверях кухни:
– Ты мне это брось… Зря что ли ждала и готовила? Заходи. Я борща наварила, с мясом. Ты – мужик, да ещё с мороза, тебе мясо есть надо, а выспаться завсегда успеешь.
Может быть от домашнего тепла, а может, и от необычности её поведения, но я вдруг почувствовал сильный голод. Баба Маша, между тем, не успокаивалась:
– Ишь, ты, устал… Мужик, на то и есть мужик, чтобы работать и мясо есть. Голодный мужик, это вовсе и не мужик, а так… хрен тощалый.
Такого напора не выдержал бы никто, ни один «мужик» не хочет выглядеть в глазах женщины, пусть даже и пожилой, «тощалым хреном». Делать было нечего, я прошёл на кухоньку и присел у стола. Баба Маша хлопотала у плиты:
– Сынок, ты не знаешь, чего это газ, еле-еле из конфорки идёт? Может от мороза? Такой-то зимы и не упомню…
Я согласно кивнул головой:
– У нас ёмкости во дворе на открытой площадке стоят. Вот газ и густеет. А, что?
Видимо хозяйке пришлась по душе моя рассудительность:
– Видать, так и есть. Уже полчаса грею кастрюлю, я её за окошком держала, вот борщ и заледенел. Ничего, сейчас разогреется.
Присев за стол напротив меня, она со счастливой улыбкой на лице поделилась своими успехами:
– Я-то, в Шелуте, быстро всё распродала: и фартуки, и ночные, прости, Господи, сорочки. Влёт расхватали, – она поправила очки с толстенными линзами и гордо добавила, – даже очередь была, совсем как за водкой у нас в «угловом». Пятнадцать рубликов заработала, почитай, полторы пенсии! Чувствуешь запах? Борщ разогрелся… Сейчас разолью по мискам и ужинать будем. Я тоже проголодалась, без тебя есть не стала. Дожидалась.
Баба Маша разливала дымящийся борщ по тарелкам и, видимо истосковавшись по душевным разговорам, продолжала делиться впечатлениями от поездки:
– Они, литовцы, как будто в другой стране живут, всего-то у них в достатке: в гастрономах спиртное стоит свободно, наши ведь, тудой ездят, за водкой, мясо – пожалуйста, сколько хочешь, столько и бери… Я, мясо-то покупать не стала, дороговато выходит, суповой набор взяла для щей, борща, то есть. А там, не кости, а сплошная мякоть на рёбрах. Если бы к нам, в «угловой», такое бы завезли, то народ в очереди бы передрался. А там, нате, будьте любезны…
Она поставила на стол тарелки и чашку со сметаной:
– Сметана, тоже литовская, из Юрбаркаса… ты накладывай, накладывай, не стесняйся. А всё почему? А потому, что для себя живут, лабусы-то, для себя. И всё у них есть.
