Николай Вагнер
Царевна Нанджана

IV

И видит Нассан: пылит и дымит по дороге, скачет, летит за ним злой див Байраджум, скачет на огромном пауке Карбунаке, у которого каждая нога была в три версты с третью.

Скачет, летит конь быстроногий, за каждым скоком версту за собой оставляет, но огромный паук Карбунак с каждым шагом три версты с третью махает.

И вот-вот настигает злой Байраджум белого коня царевича Нассана. Уж он разинул пасть проглотить и коня и Нассана, он протянул свою длинную лапу. Но отмахнулся трехгранным мечом царевич Нассан и отрубил правую руку у дива.

Закричал див так, что весь лес задрожал. Полила из руки его кровь в три реки. И кричит он и скачет, несется за царевичем Нассаном и вот опять близко, близко настигает уже Нассана. Уж он разинул громадную пасть, чтобы проглотить и коня и Нассана, уж он протянул, растопырил левую руку с когтями, но отмахнулся трехгранным мечом царевич Нассан, и отрубил он диву левую руку.

Полила кровь из обеих отрубленных рук, льет ручьями, течет реками, все долины собой наполняет. Посинел, почернел див, кричит, ревет, стонет и летит, несется на пауке Карбунаке. Близко, уж близко, вот-вот настигает коня и Нассана. Раскрыл он громадную пасть. Огнем-полымем пышет, жжет-пожигает коня и Нассана, но отмахнулся Нассан трехгранным мечом, и отрубил он голову злому диву Байраджуму.

И вдруг лопнуло, разлетелось тело дива. Черным облаком покрыло оно лес, и пронеслась страшная туча над лесом. Разразилась громом и молниями и унеслась, улетела, и снова засияло солнце. А Нассан спешит, летит. Мысли его скачут впереди. Не может за ними угнаться белый конь сереброгривый. И вот уж близко, близко царство Бирмиджана.

Спешит, летит Нассан, скачет, храпит конь сереброгривый. Все смотрят, дивуются, откуда несется такой храбрый витязь. Скачет, летит Нассан, в правой руке держит меч трехгранный, а на луке перекинут ковер-самолет.

Прискакал к воротам дворца, въехал на двор. Бросил коня, бежит во дворец, бежит по залам дворца, прямо к царевне Нанджане и прибежал, как был, в пыли, в крови, в дыму, в копоти, упал на колени перед царевной, развернул перед ней ковер-самолет. Весь заткан он яркими пестрыми цветами, драконами, дивами, зверями морскими, птицами заморскими, звездами небесными.

Собрались, сбежались со всего дворца все прислужницы, приспешницы, все придворные и слуги царевны. Все ахают на ковер, дивуются, на цветы любуются. Такого ковра видом не видано и слыхом не слыхано.

А царевна Нанджана всем отдала строгий приказ-наказ: отправляться завтра чем свет всем в путь вместе с ней на ковре-самолете. И все пошли, удалились. Остались одни царевич Нассан и царевна Нанджана.

И стоит по-прежнему царевич Нассан перед царевной Нанджаной, по-прежнему стоит на коленях и протягивает к ней с немой мольбой свои руки, все облитые кровью злого дива Байраджума.

Посмотрела Нанджана на закопченное лицо царевича, на его серебристое белое платье, залитое кровью, и только сказала, замахав руками:

– Завтра, царевич, завтра! Ты поедешь вместе со мной на ковре-самолете.

V

И не свет, не заря в ясном небе загорается, царевна Нанджана в дальний путь собирается. Всех будит, торопится, приказывает. Весь двор дворцовый кишмя кишит, и шум, гам, суета. Поднялись, собрались вершники, приспешники, воины, оружейники, слуги, служанки, прислужники, визири, нязири, раджи, князья, правители… Собрались судомойки, поломойки, повара, поварихи. Все бегут, спешат, садятся на ковер-самолет, а ковер разостлали на широком дворе, и почти весь двор занял широкий ковер-самолет.

Выходит наконец царевна Нанджана, и с ней рядом идет царевич Нассан. Вышли, сошли с крыльца, уселись, а с ними рядом уселись князья, визири, нязири и вокруг их стража почетная.

– Лети, ковер-самолет, на полдень! – приказывает царевна Нанджана. – Лети в те страны, на которые светит свет Зодиака. Там узел и пояс земли. Там разгадка земного. Там я узнаю страшную мировую тайну!..

И мерно, плавно поднялся ковер высоко на воздух. Закричали, завизжали служанки, прислужницы. Но Стамбул-нязирь погрозил им плеткой-вертихвосткой, и все замолкли. И все смолкло кругом. Тихо, плавно громадный ковер поднимается выше и выше. Вот уже чуть-чуть виднеются стрельчатые башни, и блестят словно звездочки золотые купола дворца. Вот-вот чуть синеют рощи и горы Бирмиджана, а в ясном небе только солнце ярко светит, палит. Раскинули слуги над царевной и царевичем нарядный паланкин, золотыми птицами затканный, золотыми кистями разубранный.

Поднялся ковер, с полминутки остановился и полетел на юг. Засвистел, заиграл ветерок вокруг Нассана и Нанджаны. Веет-повевает, шелковым паланкином шелестит, золотыми кисточками играет.

Долго ли, коротко ли летел ковер и начал спускаться. Снова засерела земля, шире и шире ползет во все стороны. Жаром, пылом дышит от нее. Развернулась необозримая песчаная пустыня. Кое-где мелькают на ней две-три пальмы и кустики над скудным родничком. Идут, тянутся длинные караваны верблюдов. Идут, чуть-чуть движутся. Звякают бубенчики, а над всем караваном, и пальмами, и пустыней, и ковром-самолетом, прямо над головами Нассана и Нанджаны и над головами всех, что сидят с ними, жжет, палит с темно-синего неба жаркое южное солнце.

Смотрят путники на верблюдах, что за тень их покрывает, и не могут понять, что это такое летит над ними. Птица не птица, туча не туча, громадное четырехугольное диво из див. И все дивуются, не могут надивоваться.

А с юга поднимаются, ползут действительно тучи, темно-желтые, грозные тучи. Все небо покрывается каким-то красным тусклым туманом. И ветер летит с юга, сухой, жгучий ветер. Он сушит и томит. И поднимается целый песчаный ураган. Мчится, несется целое море песку, горячего, жгучего, все сжигающего в пепел.

Остановился караван, верблюды ревут, ложатся, зарывают морды, и все путники молятся. Пронесется ли беда неминучая или засыплет их всех горячим песком и все они погибнут, задохнутся под жгучей тяжестью песка.

– Нассан! – вскрикивает Нанджана и хватает Нассана за руку. – Ведь они умрут, погибнут?!

– Умрут, умрут, красавица моя, – говорит мамка. – Я маленькая еще слыхала, как гибнут в песчаных степях люди… Вот гляди, там, в стороне, чуть видно, белеют целые гряды костей…

– Спасем их, Нассан! Ковер, остановись! – Но ковер поднимается выше и выше… И исчез красный, кровавый туман, исчезло и песчаное море.

– Как можно остановиться, красавица моя, – говорит мамка, – других не спасем, себя погубим. Видишь, как рвет и метет горячий песок: всех занесет нас, если хоть на одну минуточку мы остановимся. Никак невозможно!

– Нассан! – говорит Нанджана. – Это ужасная страна. Это ужасная участь!

А ковер летит дальше и снова начинает спускаться. Ближе и ближе к красивому громадному желто-синему озеру. Кругом его горы и скалы и целые рощи невиданных деревьев.

Ниже и ниже спускается ковер, подлетает он к маленькой деревушке. Хижинки разбросаны между деревьев, точно маленькие булочки. Но отчего же вся деревня в дыму и в пыли, отчего раздается страшный крик и гвалт и снуют в дыму и пыли черные безобразные люди с длинными пиками и кожаными щитами?

Ниже, ниже спускается ковер. Скачут, прыгают безобразные люди, кричат, визжат, поют и бьют громадными костями в огромные турецкие барабаны. И от дикой пляски пыль кружится над ними, а дым летит от громадных пылающих костров. И лежат подле этих костров связанные черные люди, точно черные бараны. И вокруг них и костров пляшут, неистовствуют тоже черные люди…

VI

– Матушка моя! – вскрикивает мамка-кормилица. – Ведь это они будут их жарить!

– Как – жарить! – ужаснулась Нанджана.

– Так! На этих кострах будут жарить… Глядите-ка! Глядите-ка!.. Матушки, страсти какие!

И действительно, около одного костра, который совсем почти прогорел и представлял только громадную груду горящих углей, собралась густая толпа… И один, который был выше других, с головой, украшенной целым громадным пуком страусовых перьев, подошел к связанной кучке людей, выбрал из нее двух мальчиков, поднял их, размахнулся и бросил их на пылающие угли.

И вся толпа заревела, закричала отвратительным криком и воем.

– Нассан! – вскричала Нанджана. – Я не могу… Я не хочу! Освободи сейчас же этих несчастных!..

И она поднялась на ковре во весь рост, выпрямилась, и глаза ее засверкали.

– Как, матушка! Куда освободить, душа моя! – залепетала мамка. – Ведь они всех нас изжарят и съедят.

Но Нассан тотчас же, раньше, чем Нанджана успела сказать ему: «Освободи», – бросился с ковра на землю в самую середину толпы, а за ним посыпались визири, нязири, раджи, правители, оруженосцы, копейщики…

Толпа дикарей ахнула, как один человек, и все, давя друг друга, кинулись бежать во все стороны, бросая и щиты, и копья, и палицы и отчаянно крича:

– Джурра! Джурра!

Они думали, что на них с облаков посыпались драконы и дьяволы.

Освободили, развязали всех пленных, связанных. Но только что успели развязать, как эти пленные схватили брошенные копья и палицы и стремглав полетели за своими врагами-победителями, чтобы отомстить им.

Быстрее ветра неслись они за ними, настигали, нападали, схватывали и вязали, больше женщин и детей, и тащили их к кострам.

Ковер стоял неподвижно. Давно уже влезли и уселись на него и Нассан, и все придворные, все оруженосцы и копейщики, уселись, смотрят, глядят: что будет?!

Притащили освобожденные своих победителей и прямо с разбега начали кидать их в костры. Крик, визг, плач женщин и детей зазвенели в воздухе.

И опять поднялась во весь рост Нанджана. Глаза ее бросали молнии. Грудь тяжело дышала…

– Лети, ковер! – заговорила она глухо. – Лети прочь, дальше с мрачного юга… Здесь не люди, а звери… Здесь дикая природа… дикое жгучее солнце… горячий ураган песка. Здесь царит бесчеловечье!.. Лети туда, в тихие страны востока, где издавна царит мудрость… и где под тихими греющими лучами восходящего солнца отогревается душа и сердце человека.

И ковер тихо, тихо повернулся и полетел на восток.

Он летел низко над громадными равнинами, и поднимались с равнин целые стада газелей и джейранов, зебр, жирафов и быстроногих строфокамилов. А за ними кидались, гнались львы и орлы и всякие дикие хищные звери. Они бросались на зебр и квагг, на газелей и джейранов. Напрасно несчастные полосатые и рогатые звери старались убежать от них. Львы и львицы бросались на них как молнии, они вонзали в их шеи и груди свои ужасные острые когти. Они раздирали их сердца. Кровь лилась, раздавались рев и стоны, и облако пыли покрывало страшную сцену. Только местами из него подымалась головка маленькой газели. На этой головке сидел орел и выклевывал глаза бедному животному… А там, вдали, чуть видно, около рощ и озер, стояли стада слонов, и, поднимая свои хоботы кверху, все слоны издавали протяжный грустный рев, который долго стоял в воздухе жалобным гулом.

– Где нет человечности в человеке, – сказала Нанджана, – там и звери совершают кровавые пиры… Прочь! Дальше от этой дикой страны!

И ковер летит дальше…